Прости меня, Паша

Я жертва гомофобии. Только по другую сторону баррикад.

Мне 17, у меня обычная семья. Обычная мама – домохозяйка, которая следит за домом, готовит вкусные обеды. Обычный отец – работа, футбол, пиво по вечерам. И я – тоже обычный. Более‑менее неплохо учусь, более‑менее неплох в спорте, но ничего примечательного.

Признаюсь, мне комфортно в толпе. Я никогда не стремился быть лидером‑выскочкой, которому все завидуют и за спиной ненавидят. И быть неудачником, на котором срывают злость, я, конечно, тоже не стремился.

Быть в массе – это удобно, безопасно.

Мои родители не ярые гомофобы, нет. Они не топают ногами, не брызгают слюной, не швыряются в телевизор, если вдруг видят там однополую пару. Но они все равно гомофобы, потому что они смеются, они испытывают презрение и отвращение.

Они могут называть таких людей «оно», могут считать их больными и ущербными, могут «жалеть» их, будто они пациенты психушки. И я таким был и, наверное, не до конца еще избавился от своей гомофобии, потому что меняться – это сложно.

Два года назад в десятый класс к нам пришел парень. Скромно одетый ботаник – уже хороший повод для издевательств, правда? У нас был уже сформированный коллектив, класс делился на какие‑то группировки, и этому парню, Паше, не было места нигде.

Первые недели на него никто не обращал внимания, иногда поддевали, но так, вяло. А потом как‑то всплыло, что его мама дворником работает. Все мы посчитали это ужасно забавным, и сколько раз мы переходили грань в оскорблениях.

Помню, как однажды швырнули ему фантики от конфет на парту, мол, «уберет, ему не привыкать». И он убрал. Тогда казалось, что он унизил себя, сейчас понимаю, что это мы себя унижали. Маме он помогал убирать, я иногда видел его, они жили буквально через дом.

Я никогда не думал, что мы будем общаться, но так распорядился случай. Я сломал ногу прошлым летом, остался в городе. Друзья разъехались, у большинства из них не было выхода в Интернет, и мне было ужасно скучно.

Я, бывало, на костылях бродил по двору, увидел его на лавочке. Я решил подойти к нему, думал, как потом мы посмеемся с друзьями, что я был в таком отчаянии, что даже с нашим «убогим» решился поговорить.

Паша оказался интересным человеком. Это было круто – говорить не о компьютерных игрушках, не о девчонках, не о школе или о том, какие «родаки козлы». Он не стеснялся своего мнения, и, несмотря на дешевые шмотки, он был богаче, чем я и все мои друзья.

Позже я узнал, что у него недавно умер отец, поэтому они переехали сюда. За прошлое лето мы подружились, начали доверять друг другу.

Но я его стеснялся. Когда мы осенью вернулись в школу, я не мог смотреть ему в глаза. Никогда я не забуду то мерзкое, липкое чувство отвращения, которое я испытывал к самому себе.

Мне было так больно слышать оскорбления, которые на Пашу продолжали высыпать одноклассники. Но я молчал, потому что я моральный урод и трус. Потому что я не мог пойти против толпы.

Он меня не винил. Ни разу не упрекнул, не обвинил в трусости. Мы общались после школы, на выходных, делая из этого какую‑то тайну. Однажды он показывал мне эту группу, но тогда разговор быстро сошел на нет. Я не был готов обсуждать то, что считал противоестественным.

В феврале этого года он признался мне в своей ориентации. Сказал, что не может больше держать это в себе, признался, что я нравлюсь ему. Попросил в любом случае остаться хотя бы его другом, потому что больше у него никого нет.

А я испугался. Я и до этого чуть ли не под себя гадил всякий раз, когда нас случайно видели рядом одноклассники. Выкручивался, лгал. Я так стеснялся, что кто‑то узнает, что я общаюсь с сыном дворника, с парнем, у которого одна пара джинсов и старый телефон.

А тут я представил, что кто‑то узнает, что я общаюсь с геем. Мне казалось, что моя жизнь на этом закончится.

Я перестал с ним даже здороваться. Девушку себе завел, одноклассницу, чтобы он видел, что я нормальный. Целовались мы при нем, устраивали там спектакли. Он однажды пытался подойти ко мне, поговорить, а я пригрозил, что всем расскажу. Предал его доверие.

Мы в этом году закончили школу. На выпускной он не пришел. Несколько недель я не видел ни Паши, ни его мамы. А потом расспросил, узнал, что у его матери были серьезные проблемы со здоровьем, они уехали куда‑то, к дальним родственникам. Я пытался звонить, но он, кажется, сменил номер. Страничку здесь, в «ВКонтакте», он удалил, но я все же надеюсь, что если он создаст новую или будет просто заходить в эту группу, то увидит мое письмо. Это моя последняя ниточка.

Паша, прости меня. Ты ведь знал, какой я мудак, разве нет? Ты всегда меня прощал, и если во мне и появилось что‑то хорошее, то это благодаря тебе. Я написал эту исповедь, потому что хочу, чтобы ты знал, мне не все равно.

Я хочу хотя бы знать, что ты жив и здоров, что все у тети Оли хорошо, что ты добился всего, о чем мечтал, потому что ты этого заслуживаешь. Если бы ты дал мне второй шанс, я стал бы тебе намного лучшим другом, правда. Я бы старался оправдать твое доверие. Мне так жаль.

Прости.

Ярослав, 17 лет

Date: 2016-02-19; view: 477; Нарушение авторских прав