Меркурий в Рыбах; Сатурн в соединении с Луной

Глава, в которой Коуэлл Девлин обращается с просьбой; Уолтер Мади демонстрирует, на что способен, а Джорджа Шепарда ждет неприятный сюрприз.

С ночи осеннего равноденствия и Анна Уэдерелл, и Эмери Стейнз так и содержались в тюрьме полицейского управления. Сумму залога ей определили в восемь фунтов – баснословные деньги, заплатить которые без посторонней помощи она даже не надеялась. На сей раз, понятное дело, в одежде ее не было зашито никакого золота, что могло бы послужить поручительством; не было и работодателя, что согласился бы заплатить ее долг. Эмери Стейнз, верно, снабдил бы ее деньгами, да только он сам находился под стражей: на следующее утро после возвращения его арестовали по обвинению в мошенничестве, присвоении чужих денег и неисполнении обязанности. Его залог определили в один фунт и один шиллинг – стандартная сумма, – но платить он не захотел, а предпочел оставаться с Анной в ожидании вызова в магистратский суд.

После их воссоединения здоровье Анны тотчас же пошло на поправку. Ее запястья и предплечья округлились, лицо утратило заморенный, изголодавшийся вид, щеки вновь зарумянились. Врач, доктор Гиллис, с удовлетворением отметил эти улучшения: на протяжении нескольких недель после равноденствия он заходил в тюрьму полицейского управления едва ли не каждый день. Он очень строго поговорил с Анной об опасности опиума и от всего сердца выразил надежду, что ее недавний обморок послужил достаточным уроком и что больше она к трубке не притронется: ей повезло дважды, но третий раз может и не посчастливиться. «Удача, – заявил он, – рано или поздно заканчивается, милая». Врач прописал ей уменьшающуюся дозировку лауданума как средство, призванное постепенно избавить ее от опиумной зависимости.

Эмери Стейнзу врач назначил в точности то же самое: по пять драхм лауданума ежедневно, с уменьшением на одну драхму каждые две недели, до тех пор, пока его плечо окончательно не заживет. Рана, будучи зашита и перевязана, выглядела гораздо лучше, и, хотя сустав по-прежнему оставался почти обездвижен и больной не мог поднять руку над головой, он быстро выздоравливал. Каждый вечер Коуэлл Девлин приносил в тюрьму полицейского управления склянку с лауданумом – и юноша алчно следил, как капеллан разливает ржавого цвета жидкость по двум оловянным чашкам. Стейнз никак не мог объяснить эту неожиданную и неутолимую тягу к снадобью; напротив, Анна от ежедневной дозы ни малейшего удовольствия, похоже, не получала и даже морщилась от неприятного запаха. Девлин смешивал лауданум с сахаром, а иногда со сладким хересом, чтобы смягчить горький вкус раствора, и, повинуясь строгому наказу врача, бдительно ждал тут же, пока двое заключенных выпивали равное количество лекарства. Обычно опиат действовал почти сразу: спустя минуту-другую Анна и Эмери глубоко вздыхали, начинали задремывать и погружались в зыбкое лунное царство странного, подцвеченного багрянцем сна.

В течение последующих недель они проспали множество великих перемен, постигших Хокитику. Первого апреля Алистер Лодербек был избран членом парламента от вновь образованного избирательного округа Уэстленд, выиграв с победоносным отрывом в три сотни голосов. В своей инаугурационной речи он восхвалил Хокитику до небес, назвал ее «новозеландским самородком», выразил свое безмерное сожаление в связи с необходимостью покинуть город так скоро, заверил избирателей, что не позабудет о насущных интересах рядового старателя в новой столице, куда отправится уже в следующем месяце исполнять свои обязанности в парламенте, как подобает честному уэстлендцу. После этой речи мировой судья горячо пожал Лодербеку руку, а комиссар полиции провозгласил троекратное «ура».

Двенадцатого апреля стены Джордж-Шепардовой тюрьмы и работного дома наконец-то были возведены. Заключенных, в том числе Анну и Эмери, перевели из временного помещения в полицейском управлении в новое здание на террасе Сивью, где миссис Джордж уже вступила в должность смотрительницы. Со времен смерти А-Су она не покладая рук подрубала одеяла, шила тюремные робы, стряпала, подсчитывала запасы и отмеряла еженедельные рационы табака и соли. На людях она появлялась еще реже, чем прежде, – если такое возможно. Вечера она проводила на кладбище Сивью, а ночи – дома, в одиночестве.

Шестнадцатого числа наконец-то сочетались браком Фрэнсис Карвер и Лидия Уэллс – на глазах у толпы, которая, как гласила светская хроника «Уэст-Кост таймс», «платьем, численностью и поведением приличествовала свадебной церемонии с участием овдовевшей невесты». На следующий день после счастливого события новобрачный получил крупную сумму наличными от «Группы Гаррити» и с ее помощью полностью расплатился с кредиторами; с корпуса «Доброго пути» отодрали последние остатки медной обшивки, а костяк корабля наконец-то отправили в утиль. Карвер съехал из гостиницы «Резиденция» и ныне обосновался вместе с женою в «Удаче путника».

За это время великое множество людей протопало вверх по извилистой тропке к террасе Сивью, надеясь переговорить с Эмери Стейнзом. Коуэлл Девлин, выполняя строгий наказ Шепарда, всем давал от ворот поворот – заверяя всех и каждого, что да, Стейнз жив, и да, поправляется после тяжелой болезни, и да, в свой срок он будет освобожден из-под стражи, нужно лишь дождаться решения магистратского суда. Единственное исключение капеллан сделал для Те Рау Тауфаре, к которому Стейнз за последний месяц необыкновенно привязался. Тауфаре в тюрьме подолгу, как правило, не задерживался, но его посещения столь благотворно воздействовали на здоровье и настроение Стейнза, что Девлин вскорости тоже стал предвкушать их с нетерпением.

Стейнз, как обнаружил Девлин, был мягкосердечным, доверчивым пареньком, солнечно-улыбчивым и исполненным наивной симпатии к недостаткам и слабостям окружающего мира. О своем долгом отсутствии он почти не рассказывал: твердил лишь, что ему сильно нездоровилось и что он очень рад вернуться. Когда же Девлин осторожно полюбопытствовал, помнит ли Эмери встречу с Уолтером Мади на борту «Доброго пути», тот лишь нахмурился и покачал головой. Его воспоминания об этом периоде были крайне обрывочны и составлены, насколько мог судить Девлин, из похожих на сон впечатлений, ощущений и проблесков света. Он напрочь позабыл, как оказался на борту судна, и кораблекрушение тоже не запечатлелось в его мозгу, хотя он вроде бы сознавал, как его вынесло волною на берег и как он выкашливал соленую воду, крепко обнимая обеими руками бочонок с солониной. Сознавал, как добрался до хижины Кросби Уэллса, как миновал группу старателей, рассевшихся вокруг костра; помнил густые заросли и текучую воду; помнил сгнивший корпус брошенного каноэ, и ущелье с отвесными склонами, и красный глаз пастушка-уэка[74]; он помнил, как каждую ночь ему снились расклады Таро, и подбитые золотом корсеты, и целое состояние в мешке из-под муки, спрятанное под кроватью.

– Все как в тумане, – объяснял юноша. – Должно быть, я вышел в ночь и сам не знаю, как заплутал в буше… а потом не сыскал дороги обратно. Какой же молодчина старина Те Рау, что меня нашел!

– Однако ж очень жаль, что он не нашел вас раньше, – осторожно подбирая слова, проговорил Девлин. – Если бы вы вернулись всего-то на три дня раньше, ваши участки не конфисковали бы. Вы потеряли все свое имущество, мистер Стейнз.

Стейнза, похоже, это нимало не заботило.

– Да золотишка всегда можно еще промыслить, – отмахнулся он. – Деньги – это ж только деньги, а остаться без гроша в кармане иногда даже полезно. Как бы то ни было, у меня запас на черный день припрятан – там, в долине Арахуры. Тысячи и тысячи фунтов. Как только поправлюсь, так сразу пойду и откопаю.

Понятное дело, для того, чтобы все расставить по своим местам, времени потребовалось немало.

На третьей неделе апреля в «Уэст-Кост таймс» было опубликовано расписание малых сессий суда.

Мистеру Эмери Стейнзу предъявлены следующие обвинения: во-первых, фальсификация ежеквартального отчета за январь 1866 года; во-вторых, хищение золота, на законном основании депонированного мистером Джоном Лун Цю как прибыль с золотого рудника «Аврора» и с тех пор обнаруженного во владении покойного мистера Кросби Уэллса из долины Арахуры; в-третьих, невыполнение обязанностей по отношению к участкам, рудникам и прочим находящимся в его ведении объектам, учитывая, что отсутствовал он свыше восьми недель. Слушание дела назначено на четверг 27 апреля в местном магистратском суде, на час дня, перед лицом достопочтенного господина судьи Кемпа.

Девлин, прочитав этот пассаж за утренним кофе в субботу, тотчас же кинулся в «Корону».

– Да, я это видел, – сообщил Мади, завтракавший копченой селедкой с гренками.

– Вы не можете не понимать всю серьезность выдвинутых обвинений.

– Разумеется. Надеюсь, как, вероятно, и многие другие, что слушание не займет много времени. – Мади налил гостю кофе, откинулся назад и вежливо подождал, пока Девлин не сочтет нужным сообщить об истинной причине своего прихода.

Капеллан положил руку на стол ладонью вверх.

– У вас юридическое образование, мистер Мади, – промолвил он, – и, насколько я успел понять ваш характер, вы наделены врожденным чувством справедливости: иначе говоря, вы не пристрастны ни к тем, ни к другим. Вы изучили обстоятельства этого дела лучше любого адвоката – я имею в виду, со всех сторон.

Мади нахмурился:

– Да, действительно. То есть я отлично знаю, что золото, обнаруженное в хижине мистера Уэллса, никогда не было добыто на прииске «Аврора», если уж на то пошло. Оно не принадлежит мистеру Стейнзу, как ни крути. Вы ведь не просите меня выступить в суде, ваше преподобие.

– Именно об этом я и прошу, – настаивал Девлин. – Адвокатов в Хокитике раз-два и обчелся, а вы – поумнее многих.

Мади ушам своим не верил.

– Это же гражданский суд, – промолвил он. – И вы воображаете, что я торжественно обнародую всю эту историю, втянув в нее всех вас до единого, не говоря уже о Лодербеке, и Шепарде, и Карвере, и Лидии Уэллс?

– Теперь ее следует называть Лидией Карвер.

– Не говоря уже о Лидии Карвер, прошу прощения, – поправился Мади. – Ваше преподобие, я не вижу, какой от меня вообще может быть толк на суде малых сессий. И не понимаю, кому послужит во благо беспощадное разоблачение всей интриги, включая золото, зашитое в платьях, и шантаж, и частную жизнь Лодербека – словом, все, как есть.

На самом-то деле он думал о бастарде Кросби Уэллсе.

– Я не ратую за беспощадное разоблачение всех и вся, – возразил капеллан. – Я просто прошу вас по возможности выступить представителем мисс Уэдерелл в суде.

– А мне казалось, мисс Уэдерелл уже наняла адвоката, – удивился Мади.

– Боюсь, мистер Друган оказался не столь дружелюбен, как явствует из его имени, – пожал плечами Девлин. – Он заявил, что за дело Анны не возьмется – после того эксцесса с лауданумом в здании суда месяц назад.

– Он озвучил причину?

– По всей видимости, он опасается, что его оштрафуют за взяточничество. Анна предложила заплатить ему предварительный гонорар из той самой суммы, на которую пытается заявить права, – не самый разумный поступок, учитывая все обстоятельства.

– А разве тут нет дежурного юрисконсульта? – нахмурился Мади.

– Есть, конечно, некий мистер Хэррингтон, но он, по всем отзывам, марионетка мирового судьи. Если мы хотим спасти Анну от разбирательства в Верховном суде, он не подойдет.

– Разбирательство в Верховном суде? Да вы шутите, – удивился Мади. – Дело решится в суде малых сессий, и очень быстро, я уверен. Я не пытаюсь умничать за ваш счет, ваше преподобие, но между гражданским и уголовным правом – огромная разница.

Девлин посмотрел на него как-то странно:

– А вы прочли расписание судебных сессий в утреннем номере?

– Да, безусловно.

– От начала до конца?

– Казалось бы.

– Наверное, вам стоит проглядеть его еще раз.

Нахмурившись, Мади развернул газету на третьей странице, разгладил на столе и снова вчитался в расписание. Там, в самом низу столбца, значилось:

Против мисс Анны Уэдерелл выдвинуты следующие обвинения: во-первых, подлог; во-вторых, пребывание в состоянии опьянения в общественном месте и нарушение общественного порядка; в-третьих, нападение с причинением тяжкого телесного повреждения. Слушание дела назначено на четверг 27 апреля в местном магистратском суде, на девять часов утра, перед лицом достопочтенного господина судьи Кемпа.

– Нападение? – поразился Мади.

– Доктор Гиллис подтвердил, что пуля, застрявшая в плече Стейнза, выпущена из дамского пистолета, – объяснил Девлин. – Боюсь, он проболтался об этом обстоятельстве в присутствии слуги из гостиницы «Гридирон», а тот вспомнил о выстрелах, прогремевших в Аннином номере в январе, и состряпал целую историю. В «Гридирон» тотчас же послали, и мистер Клинч был вынужден предъявить Аннин пистолет в качестве вещественного доказательства. Уже установлено, что патрон в точности соответствует оружию.

– Но ведь не мистер же Стейнз выдвинул против нее такое обвинение! – возразил Мади.

– Нет, не он, – подтвердил Девлин.

– Тогда кто же за этим стоит?

Девлин откашлялся.

– К сожалению, та злополучная дарственная – документ, по которому мистер Стейнз передает Анне две тысячи фунтов, засвидетельствованный Кросби Уэллсом, – все еще находится в руках мистера Другана. С тех пор он показал бумагу начальнику тюрьмы Шепарду, который, как вы помните, впервые видел ее еще не подписанной. Шепард потребовал от меня правдивого ответа… и я вынужден был признать, что подпись Стейнза на самом деле подделана – подделана самой Анной.

– Вот так так!

– Ее загнали в угол, – рассказывал Девлин. – Если она признает себя виновной в вооруженном нападении, суд постановит, что это было покушение на убийство: ведь дарственная послужит доказательством того, что у Анны был веский повод устранить Стейнза, понимаете?

– А если она не признает себя виновной?

– Тогда ее засудят по обвинению в подлоге, а если она и это станет отрицать, ее признают помешанной – как все мы знаем, Шепард уже давно держит в рукаве этот козырь. Боюсь, Шепард с Друганом объединились против нее.

– Но мистер Стейнз станет свидетельствовать в ее защиту.

Девлин поморщился.

– Будет, – согласился он, – но я боюсь, он не сознает всей серьезности ситуации. Он мягкосердечный, добрый юноша, но уж больно дурашлив. Так, например, когда я поднял вопрос о сумасшествии мисс Уэдерелл, он пришел в восторг от самой идеи. Сказал, такой она ему еще больше нравится.

– А каково ваше мнение? Девушка в здравом уме?

– Душевное здоровье человека – это вряд ли вопрос личного мнения, – преловко отговорился Девлин.

– Боюсь, что напротив, – возразил Мади. – Вменяемость подсудимого определяется на основании свидетельских показаний. Вы попросили врача подготовить отчет?

– Я надеялся, это сделаете вы, – признался Девлин.

– Хммм… – протянул Мади, вновь уткнувшись в газету. – Если я соглашусь выступить представителем мисс Уэдерелл в суде, мне понадобится переговорить и с мистером Стейнзом.

– Это легко устроить: они неразлучны.

– Наедине – и в течение длительного времени.

– Вам предоставят все, что нужно.

Мади побарабанил пальцами по столу. И наконец заявил:

– В первую очередь необходимо сделать так, чтобы две версии событий нигде не вступали в противоречие.

* * *

Утро 27 апреля в Хокитике выдалось погожим и ясным. Уолтер Мади поднялся с рассветом и бесконечно долго приводил себя в порядок. Он побрился, причесался, напомадил волосы и надушился за ушами. Горничная «Короны» уже выставила его свеженачищенные ботинки перед дверью, на этажерке разложила винного цвета жилет, серый шейный платок и стоячий воротник с расширяющимися концами. Она загодя вычистила и отутюжила сюртук постояльца и повесила его на окне, чтобы не измялся за ночь. Мади оделся с особой тщательностью: к завтраку он спустился не раньше, чем колокол церкви прозвонил восемь, – а по дороге ощупывал карманы жилета, проверяя, должным ли образом закреплена цепочка часов. Полчаса спустя он уже шагал на север по Ревелл-стрит, надвинув на лоб цилиндр и с кожаным чемоданчиком в руке.

На подходе к Дворцу правосудия Мади показалось, что к утренним сессиям сошлась вся Хокитика: очередь желающих попасть в здание растянулась до середины улицы, а те, что уже столпились на крыльце, глядели по сторонам с видом нетерпеливо-запыхавшимся. Мади присоединился к медленно ползущей череде жаждущих, и в свой срок двое мрачных дежурных сержантов провели его внутрь и сурово наказали руками ничего не трогать, заговаривать только в том случае, если к нему обратятся, и не забыть снять шляпу с началом судебного заседания. Мади, крепко прижимая к груди чемоданчик, протолкался через всю галерею, шагнул за веревочное заграждение и занял место на скамье адвокатов рядом с обвинителями.

Как адвокат защиты, Мади за три дня до суда получил список свидетелей, вызванных истцом. Перечислялись они в том порядке, в каком предполагалось их допрашивать: мистер Джозеф Притчард, мистер Обер Гаскуан, преподобный Коуэлл Девлин и начальник тюрьмы Джордж Шепард – эта последовательность дала Мади довольно четкое представление о том, какой линии адвокат истца намерен держаться в деле против Анны. Список свидетелей для дневной сессии оказался куда длиннее: в деле «Округ Уэстленд против мистера Эмери Стейнза» истец затребовал показания мистера Ричарда Мэннеринга, мистера Джона Лун Цю, мистера Бенджамина Левенталя, мистера Эдгара Клинча, мистера Харальда Нильссена, мистера Чарльза Фроста, миссис Лидии Карвер и капитана Фрэнсиса Карвера. Получив эти предварительные документы, Мади тотчас же сел дорабатывать свою двусоставную стратегию: он отлично знал, что впечатление, созданное утром, во многом повлияет на приговор, выносимый днем.

Наконец часы пробили девять; сидящих попросили встать. Толпа смолкла при появлении достопочтенного судьи Кемпа: он поднялся по ступенькам на возвышение, тяжело опустился в кресло, взмахом руки велел членам суда также занять свои места и без долгих церемоний покончил с необходимыми формальностями. Судья был краснолиц, чисто выбрит, с толстыми пальцами; копна его жестких, как проволока, волос, чуднó подстриженная, пышно вспучивалась над ушами и гладко прилегала к макушке.

– В качестве защитника обвиняемой выступает мистер Уолтер Мади, – возгласил он, зачитывая имена по лежащему перед ним блокноту, – и мистер Лоренс Брохэм в качестве адвоката истца, при содействии мистера Роджера Хэррингтона и мистера Джона Другана, представителя магистратского суда. Мистер Мади и мистер Брохэм… – Судья устремил взгляд поверх очков на скамью адвокатов. – Прежде чем мы начнем, мне хотелось бы сказать две вещи. Первое: я отлично понимаю, что многолюдная толпа в этом зале собралась отнюдь не из любви к закону, но мы призваны блюсти справедливость, а не потакать грубым инстинктам, не важно, кто оказался на скамье подсудимых и по какому обвинению. Я буду признателен вам обоим, если в ходе допроса мисс Уэдерелл и всех ее знакомых вы ограничитесь темами, непосредственно относящимися к делу. При описании прежнего рода занятий мисс Уэдерелл вы вольны выбирать между формулировками «публичная женщина», «ночная бабочка» или «представительница древнейшей профессии». Я понятно выразился?

Юристы пробормотали, что согласны.

– Превосходно, – промолвил судья Кемп. – Второй вопрос я уже обсуждал с каждым из вас с глазу на глаз, но для общественности я повторюсь. Шесть обвинений, о которых сегодня пойдет речь, – подлог, пребывание в состоянии опьянения и нападение в случае мисс Уэдерелл, на утренней сессии, и фальсификация, хищение и невыполнение обязанностей в случае мистера Стейнза, на дневном заседании, – во многом взаимообусловлены, как уже понял любой грамотный житель Уэстленда, я полагаю. Учитывая эту взаимозависимость, я нахожу разумным отложить вынесение приговора мисс Уэдерелл до тех пор, пока не будет заслушано дело мистера Стейнза, чтобы каждое разбирательство рассматривалось, так сказать, в свете второго. Всем все ясно? Отлично. – И судья кивнул судебному приставу. – Введите обвиняемую.

Под громкие перешептывания Анну вывели из камеры. Мади обернулся проследить за появлением своей клиентки – и произведенным ею впечатлением остался вполне доволен. Девушка уже не выглядела заморенной и изголодавшейся; теперь ее худоба казалась просто женственной: зримым свидетельством скорее хрупкого изящества, чем недоедания. На Анне по-прежнему было черное платье, некогда принадлежавшее покойной жене Обера Гаскуана; аккуратно зачесанные волосы стягивались в простой узел на затылке. Пристав проводил ее к импровизированной свидетельской трибуне, она шагнула вперед, положила руку на Библию, принесла присягу – тихим голосом, не выказывая ни малейшего волнения, – а затем обернулась к судье. Лицо ее было лишено всякого выражения, руки свободно сложены одна к другой.

– Мисс Анна Уэдерелл, – промолвил судья, – вы явились в суд, чтобы дать ответ на три обвинения. Во-первых, подделка подписи на дарственной. Вы признаете себя виновной?

– Нет, сэр.

– Во-вторых, пребывание в состоянии опьянения в общественном месте и нарушение общественного порядка вечером двадцатого марта сего года. Вы признаете себя виновной?

– Нет, сэр.

– И в-третьих, нападение на мистера Эмери Стейнза с причинением тяжкого телесного повреждения. Вы признаете себя виновной?

– Нет, сэр.

Судья сделал необходимые пометки и заговорил снова:

– Вы, безусловно, сознаете, мисс Уэдерелл, что данный суд не уполномочен рассматривать уголовные дела.

– Да, сэр.

– Третье из предъявленных вам обвинений может быть сочтено основанием для передачи дела в суд вышестоящей инстанции. В таком случае вы останетесь под арестом до тех пор, пока не представится возможность задействовать судью и присяжных Верховного суда. Вы это понимаете?

– Да, сэр. Понимаю.

– Хорошо. Садитесь.

Девушка села.

– Мистер Брохэм, – провозгласил судья Кемп, – суд готов вас заслушать.

– Благодарю вас, сэр.

Брохэм был худощав, с рыжеватыми усами и колючими бесцветными глазками. Он поднялся и разложил свои бумаги вровень с краем стола.

– Господин судья Кемп, члены суда и мои коллеги, леди и джентльмены, – начал он. – То, что маковый дым – это наркотик, заключающий в себе искушения самые грубые, разрушительный в своем воздействии, предосудительный во всех своих проявлениях и в социальном, и в историческом контексте, для всех порядочных граждан должно быть самоочевидно. Сегодня мы рассматриваем дело крайне удручающее как наглядную тому иллюстрацию: дело молодой женщины, чье пагубное пристрастие к этому зелью бросает тень не только на репутацию Хокитики в глазах общественности, но и на репутацию нашего недавно провозглашенного округа Уэстленд в целом…

Брохэм заготовил длинную речь. Он напомнил членам суда, что Анна уже однажды пыталась свести счеты с жизнью, и провел параллель между тогдашним неудачным покушением и ее обмороком вечером 20 марта («Можно только порадоваться, что оба случая привлекли внимание широкой общественности», – не без цинизма добавил он). Брохэм долго и пространно распространялся о подделанной ею подписи Стейнза на дарственной, ставя под сомнение легитимность документа как такового и подчеркивая, как много выигрывает Анна, сфальсифицировав эту бумагу. Перейдя к обвинению в нападении, Брохэм принялся рассуждать в общем и целом об опасном, непредсказуемом поведении опиомана, а затем описал огнестрельную рану Стейнза в таких натуралистических подробностях, что какую-то женщину с галереи пришлось вывести из здания. В заключение он призвал всех присутствующих задуматься, сколько опиума возможно купить на две тысячи фунтов, а затем задал риторический вопрос – согласна ли общественность вложить такое количество наркотика в руки столь сомнительной и ущербной особы, как Анна Уэдерелл, бывшая ночная бабочка.

– Мистер Мади, – объявил судья, когда Брохэм наконец-то сел, – слово предоставляется защите.

Мади тут же поднялся.

– Благодарю вас, сэр, – обратился он к судье. – Я буду краток.

Руки у него дрожали; Мади крепко уперся ладонями в стол, пытаясь успокоиться, и, вложив в голос куда больше уверенности, нежели ощущал внутри себя, заговорил:

– Для начала я напомню мистеру Брохэму, что мисс Уэдерелл на самом-то деле избавилась от своей пагубной привычки, – и эта ее победа вызывает мое глубочайшее восхищение и уважение. Безусловно, как нам с удовольствием описал мистер Брохэм, мисс Уэдерелл предрасположена к бессчетным искушениям опиумной зависимости. Лично я никогда не пробовал макового дыма, и мистер Брохэм то же самое утверждает о себе; и я дерзну предположить, что одной из причин нашей обоюдной воздержанности является страх: мы боимся, что наркотик, чего доброго, обретет над нами власть; мы боимся, что он вызовет привыкание; мы боимся того, что можем увидеть и натворить, поддавшись его воздействию. Я отмечаю это, дабы подчеркнуть тот факт, что подобная слабость мисс Уэдерелл присуща отнюдь не только ей одной, и повторюсь, что ее искреннее стремление исправиться заслуживает самой высокой похвалы… Но – чего бы уж ни внушал вам мистер Брохэм – мы здесь собрались не для того, чтобы осудить темперамент мисс Уэдерелл или вынести приговор ее характеру. Мы здесь для того, чтобы осуществить правосудие в отношении трех обвинений: в подлоге, в нарушении общественного порядка и в нападении. Я вполне согласен с мнением мистера Брохэма, что подлог – это серьезное преступление; не стану оспаривать и то его утверждение, что вооруженное нападение сродни умышленному убийству; однако, как я вскорости докажу, мисс Уэдерелл ни в одном из этих злодеяний не повинна. Она не совершала подлога; она никоим образом не пыталась напасть на мистера Эмери Стейнза, и ее обморок вечером двадцатого марта едва ли можно назвать нарушением общественного порядка – не больше чем в случае той дамы, которую вывели из этого самого зала десять минут назад. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что показания свидетелей подтвердят невиновность моей подзащитной, причем очень скоро. В ожидании этого благоприятного исхода, господин судья и многоуважаемые члены суда, дамы и джентльмены, я без колебаний передаю дело в честные руки служителей правосудия.

Мади сел, сердце его неистово колотилось. Он поднял глаза на судью, надеясь на какой-нибудь знак подтверждения, но достопочтенный Кемп, склонившись над блокнотом, делал пометки. Брохэм со своего места злобно покосился на Мади. Друган, сидящий с ним бок о бок, нагнулся и зашептал что-то соседу на ухо; спустя мгновение тот заулыбался и шепнул что-то в ответ.

– Благодарю вас, мистер Мади, – наконец произнес судья, цветисто подчеркнув написанное и откладывая перо. – Обвиняемая, встаньте. Мистер Брохэм, вам слово.

Брохэм поднялся и снова поблагодарил судью.

– Мисс Уэдерелл, – промолвил он, обращаясь к подсудимой, – чем вы зарабатывали на жизнь вплоть до ночи четырнадцатого января?

– Мистер Брохэм! – тут же вскинулся судья. – Я о чем только что предупреждал? Мисс Уэдерелл – представительница древнейшей профессии. И довольно об этом.

– Да, сэр, – кивнул Брохэм. И начал сначала: – Мисс Уэдерелл. Ночью четырнадцатого января вы приняли решение касательно вашего прежнего занятия. Это так?

– Да.

– И что же это было за решение?

– Я бросила.

– Что вы имеете в виду, говоря «я бросила»?

– Я бросила шляться.

Судья вздохнул.

– Продолжайте, – обреченно проговорил он.

– Вы сразу же подыскали себе иное занятие? – продолжал Брохэм.

– Не сразу, – покачала головой Анна. – Но когда в город приехала миссис Уэллс, она забрала меня в «Удачу путника». Я стала учить Таро и астрологические таблицы: предполагалось, что я стану помогать ей в предсказаниях. Я думала, смогу зарабатывать на хлеб в качестве ее ассистентки.

– На тот момент, когда вы бросили свое прежнее занятие, вы уже имели в виду такую возможность?

– Нет, – отвечала Анна. – О том, что миссис Уэллс приезжает в Хокитику, я заранее не знала.

– Тогда на что же вы рассчитывали жить в то время, пока миссис Уэллс еще не приехала?

– У меня не было никаких планов, – призналась Анна.

– Вообще никаких планов?

– Вообще никаких, сэр.

– Возможно, у вас был отложен какой-то запас на черный день? Или еще какие-то гарантии?

– Нет, сэр.

– В таком случае, вы сделали решительный шаг, – любезно откомментировал Брохэм.

– Мистер Брохэм! – рявкнул судья.

– Да, сэр?

– Объясните, что вы имеете в виду.

– С удовольствием. Вот эта дарственная, – Брохэм продемонстрировал ее собравшимся, – называет вас, мисс Уэдерелл, счастливой наследницей двух тысяч фунтов. Она датирована одиннадцатым октября прошлого года. Даритель мистер Эмери Стейнз исчез бесследно четырнадцатого января – в тот самый день, когда вы, везучая получательница этой баснословной суммы, решили не заниматься больше проституцией и встать на путь исправления, причем решение это было принято просто так, безо всякого повода и без какого-либо плана на будущее. И вот…

– Протестую, – поднялся Мади. – Мистер Брохэм не доказал, что у мисс Уэдерелл не было повода изменить свой род занятий.

Судья принял протест, и уязвленному Брохэму пришлось задать Анне новый вопрос:

– Был ли у вас повод, мисс Уэдерелл, отказаться от занятия проституцией?

– Да, – отвечала Анна.

Она вновь подняла глаза на Мади. Тот еле заметно кивнул, ободряя девушку. Она вдохнула поглубже и призналась:

– Я полюбила. Мистера Стейнза. Четырнадцатого января мы впервые провели ночь вместе, и… ну, после этого мне шляться уже не хотелось.

Брохэм нахмурился:

– Той же самой ночью вас арестовали за покушение на самоубийство, верно?

– Да, – подтвердила Анна. – Я думала, он меня не любит… не может полюбить… я не могла этого вынести… и совершила ужасное.

– То есть вы признаете, что в ту ночь пытались наложить на себя руки?

– Мне хотелось вырубиться, – промолвила Анна, – но я не думала причинить себе серьезный вред.

– Когда вас судили за покушение на самоубийство – в этом самом зале! – вы не стали отвечать на предъявленное обвинение. Отчего вы сейчас запели на другой лад?

К такому вопросу Мади с Анной не подготовились, и на мгновение он было забеспокоился, что девушка запнется. Но она ответила спокойно и правдиво.

– В ту пору мистер Стейнз все еще числился без вести пропавшим, – объяснила она. – Я думала, он, может, вверх по реке поднялся или в ущелье отправился, а значит, прочтет новости в хокитикской газете. Мне не хотелось сказать ничего такого, что он прочел бы и стал думать обо мне хуже.

Брохэм сухо откашлялся в кулак.

– Будьте так добры, опишите, что произошло вечером четырнадцатого января, – попросил он, – по порядку и своими собственными словами.

Анна кивнула:

– Я встретила мистера Стейнза в «Песке и самородке» около семи. Мы вместе выпили, и он проводил меня к себе домой на Ревелл-стрит. Где-то в десять я вернулась в «Гридирон» и зажгла трубку. Я чувствовала себя как-то странно, я же рассказывала, – и я выкурила чуть больше, чем обычно. Наверное, я вышла из «Гридирона» как была, под кайфом, потому что следующее, что я помню, – как я очнулась в тюрьме.

– Что вы имеете в виду, говоря, что чувствовали себя странно?

– О, – вздохнула она, – просто мне взгрустнулось, и еще я была очень счастлива и, однако же, безутешна – все вперемешку. Не могу описать точнее.

– Той же самой ночью мистер Стейнз пропал, – промолвил Брохэм. – Вы знаете, куда он направился?

– Нет, – покачала головой Анна. – Последний раз я его видела в его собственном доме на Ревелл-стрит. Он спал. Должно быть, он исчез в какой-то момент после того, как я ушла.

– Иными словами, где-то после десяти часов.

– Да, – подтвердила Анна. – Я ждала, чтобы он вернулся, – но нет; дни шли, а о нем ни слуху ни духу. Когда миссис Уэллс предложила мне кров и стол в «Удаче путника», я подумала, надо соглашаться. Хотя бы на время. Все твердили, он наверняка мертв.

– Виделись ли вы с мистером Стейнзом между четырнадцатым января и двадцатым марта?

– Нет, сэр.

– Может быть, переписывались?

– Нет, сэр.

– А где, как вы думаете, он находился все это время?

Анна открыла было рот, чтобы ответить, но Мади, поспешно поднявшись, заявил:

– Возражаю, моя подзащитная не обязана строить домыслы.

И снова судья принял возражение, и Брохэму велели продолжать.

– Когда мистера Стейнза нашли во второй половине дня двадцатого марта, оказалось, что в его плече застряла пуля, – сообщил он. – Был ли мистер Стейнз ранен на момент вашего рандеву четырнадцатого января?

– Нет, – отозвалась Анна.

– Его ранили в тот вечер?

– Я не знаю, – промолвила Анна. – Когда я в последний раз его видела, с ним все было в порядке. Он спал.

Брохэм взял со стола адвокатов дамский пистолет.

– Вы узнаете это оружие, мисс Уэдерелл?

– Да, – подтвердила Анна, приглядевшись. – Это мое.

– Вы носите этот пистолет при себе?

– Носила, когда работала. Я его держала за корсажем.

– Он был при вас ночью четырнадцатого января?

– Нет, я его оставила в «Гридироне». Под подушкой.

– Но ведь ночью четырнадцатого января вы работали, разве нет?

– Я была с мистером Стейнзом, – поправила Анна.

– Мой вопрос не об этом, – гнул свое Брохэм. – Вы работали ночью четырнадцатого января?

– Да, – кивнула Анна.

– И все-таки, как вы утверждаете, вы оставили пистолет дома.

– Да.

– Почему?

– Я не думала, что он мне понадобится, – объяснила Анна.

– То есть вы отклонились от вашей обычной практики: как правило, вы пистолет с собой брали.

– Да.

– Кто-нибудь может подтвердить, где в тот вечер находился пистолет?

– Нет, – покачала головой Анна. – Разве что кто-то заглядывал ко мне под подушку.

– Пуля, обнаруженная в плече мистера Стейнза, выпущена из пистолета этого типа, – продолжал Брохэм. – Это вы в него стреляли?

– Нет.

– Вы знаете, кто в него стрелял?

– Нет, сэр.

Брохэм снова откашлялся в кулак.

– В ночь четырнадцатого января вам была известна чистая стоимость активов мистера Стейнза как золотодобытчика?

– Я знала, что он богат, – отозвалась Анна. – Об этом весь город знал.

– Вы обсуждали с мистером Стейнзом золотой клад, обнаруженный в хижине мистера Кросби Уэллса, будь то в ту ночь или в любую другую?

– Нет. О деньгах мы не говорили никогда.

– Никогда? – изогнул бровь Брохэм.

– Мистер Брохэм, – устало напомнил судья.

Брохэм наклонил голову.

– Когда вы впервые узнали о намерениях мистера Стейнза, изложенных в этой дарственной?

– Утром двадцатого марта, – отвечала Анна. Она слегка расслабилась: этот пассаж она затвердила наизусть. – Тюремный капеллан принес бумагу в «Удачу путника», показать ее мне, а я пошла с ней прямиком в суд, выяснить, что все это значит. Я переговорила с мистером Друганом, и он подтвердил, что дарственная подлинная и обладает юридической силой. Он сказал, из этого может что-нибудь выйти – ну то есть что я могу предъявить права на золотой клад. Он согласился отнести документ в банк от моего имени.

– Что случилось после того?

– Он велел вернуться сюда, в суд, к пяти часам. Так что я пришла к пяти; мы снова сели посовещаться, как и в прошлый раз. И тут я упала в обморок.

– Чем был вызван этот обморок?

– Я не знаю.

– Вы находились в тот момент под воздействием наркотика или алкоголя?

– Нет, – заверила Анна. – Я была трезва как стеклышко.

– Кто-нибудь может подтвердить, что вы были трезвы?

– Утром со мной был преподобный Девлин, – промолвила Анна, – а остаток дня я провела в обществе мистера Клинча в «Гридироне».

– В своем докладе мировому судье начальник тюрьмы Шепард пишет, что на момент вашего обморока в воздухе чувствовался сильный запах лауданума.

– Он, вероятно, ошибся, – предположила Анна.

– Вы страдаете зависимостью от опиатов, так?

– Я раз и навсегда отказалась от трубки еще до того, как переселилась к миссис Уэллс, – твердо заявила Анна. – Я не притрагивалась к зелью с тех пор, как ношу траур: с того самого дня, как вышла из тюрьмы.

– Позвольте мне внести ясность: вы уверяете, что не принимали опиум в каком бы то ни было виде с тех самых пор, как отравились слишком большой дозой четырнадцатого января?

– Да, – отозвалась Анна. – Именно так.

– И миссис Карвер может это подтвердить?

– Да.

– Вы можете рассказать суду, что именно произошло днем двадцать седьмого января за несколько часов до того, как в гостиницу «Гридирон» явилась миссис Карвер?

– Я находилась в своем номере, беседовала с мистером Притчардом, – отбарабанила, как затверженный урок, Анна. – Пистолет у меня был за корсажем, как всегда. В дверь вошел мистер Гаскуан, так неожиданно, что я испугалась, выхватила пистолет, и он случайно выстрелил. Никто из нас так и не понял, что не так. Мистер Гаскуан подумал, он сломан, велел мне перезарядить его и пальнул второй раз в подушку, проверяя, исправен ли он. Затем он вернул пистолет мне, и я убрала его обратно в выдвижной ящик; с тех пор я к нему не прикасалась.

– Иначе говоря, в тот день прозвучало два выстрела.

– Да.

– Вторая пуля засела в подушке, – проговорил юрист. – А что случилось с первой?

– Она исчезла, – отозвалась Анна.

– Исчезла? – изогнул брови Брохэм.

– Да, – подтвердила Анна. – Пуля нигде не застряла.

– Может статься, окно было открыто?

– Нет, – покачала головой Анна. – Шел дождь. Я не знаю, куда делась эта пуля. Никто из нас так и не понял.

– Она просто… исчезла, – подвел итог Брохэм.

– Именно так, – подтвердила Анна.

Вопросы у Брохэма закончились. Он сел, самодовольно усмехаясь краем губ, и судья пригласил Мади к перекрестному допросу.

– Благодарю вас, сэр, – промолвил Мади. – Мисс Уэдерелл, все три сегодняшних обвинения выдвинуты против вас мистером Джорджем Шепардом, начальником хокитикской тюрьмы. Вы с ним знакомы лично?

Этот диалог они отрабатывали по многу раз. Анна без колебаний ответила:

– Совсем нет.

– И тем не менее, в придачу к выдвинутым против вас сегодня обвинениям, начальник тюрьмы Шепард неоднократно позволял себе усомниться в вашем психическом здоровье.

– Да, он говорит, я не в себе.

– Вам когда-либо доводилось беседовать с начальником тюрьмы Шепардом в течение продолжительного времени?

– Нет.

– Вы когда-нибудь вели совместно с ним какие-либо деловые операции?

– Нет.

– Как вы считаете, есть ли у начальника тюрьмы Шепарда повод питать к вам неприязнь?

– Нет, – промолвила девушка. – Я ему ничего не сделала.

– Однако, насколько мне известно, у вас есть общий знакомый, – проговорил Мади. – Это так?

– Да, – подтвердила Анна. – Китаец А-Су. Он держал опиумокурильню в Каньере; он был моим близким другом. Начальник тюрьмы Шепард застрелил его двадцатого марта.

Брохэм вскочил с протестом.

– У начальника тюрьмы Шепарда был ордер на арест этого человека, – заявил он. – В той ситуации мистер Шепард действовал в качестве полицейского. Мистер Мади пытается очернить его.

– Я знаю об ордере, мистер Брохэм, – возразил Мади. – Я затронул этот вопрос, поскольку нахожу, что общий знакомый – важное связующее звено между истцом и ответчицей.

– Продолжайте, мистер Мади, – нахмурился судья; Брохэм сел.

– Что связывает начальника тюрьмы Шепарда с мистером Су? – спросил у Анны Мади.

– А-Су был обвинен в убийстве брата мистера Шепарда, – звонко и отчетливо проговорила Анна. – В Сиднее. Пятнадцать лет назад.

В зале суда разом воцарилось гробовое молчание.

– И чем же закончилось судебное разбирательство? – спросил Мади.

– В последнюю минуту А-Су оправдали, – сообщила Анна. – Он был отпущен на свободу.

– Мистер Су сам вам рассказывал об этом деле? – осведомился Мади.

– Он не очень хорошо говорил по-английски, – объяснила Анна, – но он часто произносил слова «месть» и «убийство». Иногда он разговаривал во сне. Тогда я не понимала, о чем он.

– А как бы вы описали мистера Су в такие моменты? – уточнил Мади.

– Он казался обеспокоенным, – отвечала Анна. – Наверное, даже испуганным. Тогда-то я не придавала этому значения. Про брата мистера Шепарда я только потом узнала – уже после того, как А-Су был убит.

Мади продемонстрировал судье некую бумагу.

– Защита представляет на рассмотрение суда протокол судебного разбирательства, опубликованный в «Сиднейском вестнике» от девятого июля тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года. С оригиналом можно ознакомиться в Антиподном архиве на Верфь-стрит, где он в настоящее время хранится; между тем я передаю суду заверенную копию.

Он пустил бумагу по рукам вдоль всей скамьи адвокатов, дождался, чтобы она достигла судьи, а затем вновь обернулся к Анне:

– Знал ли начальник тюрьмы Шепард о том, что вы с мистером Су близкие друзья?

– Это никакой не секрет, – отозвалась Анна. – Я ж чуть не каждый день пропадала в курильне, а это единственная курильня в Каньере. Я бы предположила, об этом весь город знал.

– Ваши посещения курильни даже прозвище вам снискали, так?

– Да, – кивнула Анна. – Меня прозвали Китайская Энни.

– Благодарю вас, мисс Уэдерелл, у меня все, – произнес Мади. Он поклонился судье, который уже проглядывал судебный протокол из «Сиднейского вестника», и сел.

Брохэм, для которого эта инсинуация стала крайне неожиданным сюрпризом, обратился с просьбой о повторном допросе Анны на тему, только что поднятую защитой. Судья Кемп, однако, просьбу отклонил.

– Нынче утром нам предстоит рассмотреть три обвинения, – заявил он, аккуратно отодвигая материалы по оправдательному приговору А-Су в сторону и складывая перед собою руки. – Во-первых, подлог; во-вторых, пребывание в состоянии опьянения в общественном месте и нарушение общественного порядка; в-третьих, вооруженное нападение. Я отметил себе тот факт, что общение мисс Уэдерелл с мистером Су затрагивает личные интересы истца, но я не считаю, что эти новые обстоятельства служат основанием для повторного допроса. В конце концов, мы тут собрались рассмотреть мотивации не истца, а мисс Уэдерелл.

Брохэм с убитым видом глядел в пол; Мади, поймав взгляд Анны, коротко улыбнулся ей; она ответила тем же. Это была победа.

Первым свидетелем вызвали Джозефа Притчарда; будучи допрошен Брохэмом, он в точности повторил рассказ Анны о том, что произошло 27 января в гостинице «Гридирон»: пистолет случайно выстрелил, первая пуля исчезла неведомо куда; вторую, проверки ради, выпустил в Аннину подушку Обер Гаскуан.

– Мистер Притчард, – спросил Мади, начиная перекрестный допрос, – с какой целью вы искали встречи с мисс Уэдерелл днем двадцать седьмого января?

– Мне пришло в голову, что за ее попыткой самоубийства стоит что-то совсем другое, – рассказал Притчард. – Я подумал, может, ее запас опиума отравлен или туда чего-нибудь подмешали, и хотел его исследовать.

– Вы осмотрели Аннин инвентарь, как собирались?

– Да.

– И что вы обнаружили?

– Едва взглянув на трубку, я понял, что ею кто-то воспользовался совсем недавно, – рассказал Притчард. – Кто-то, но только не Анна. В тот день она была трезва как монахиня. Я это по ее глазам видел: она вот уже много дней к зелью не прикасалась. Может, даже со времени передоза.

– А как насчет самого опиума? Вы изучили ее запас?

– Я его не нашел, – признался Притчард. – Весь ящик перевернул в поисках, но кусок исчез.

Мади изогнул брови:

– Кусок исчез?

– Да, – подтвердил Притчард.

– Благодарю вас, мистер Притчард, – произнес Мади. – У меня все.

Хэррингтон, склонившись над блокнотом, лихорадочно что-то царапал. Вот он вырвал исписанную страницу и передал через скамью своему коллеге. Брохэм, как отметил про себя Мади, утратил все свое былое самодовольство.

– Вызовите следующего свидетеля, – пригласил судья, не отрываясь от собственных записей.

Следующим свидетелем был Обер Гаскуан: его показания подтвердили, что пистолет выстрелил случайно, пуля исчезла, а второй выстрел был сделан намеренно, в изголовье Анниной кровати. Будучи допрошен Брохэмом, он признал, что даже не подозревал, что Эмери Стейнз мог присутствовать в гостинице «Гридирон» днем 27 января; будучи допрошен Мади, он согласился, что такое вполне возможно. Он вернулся на свое место под возвышением, сел, и судья тут же вызвал тюремного капеллана Коуэлла Девлина.

– Преподобный Девлин, – воззвал Брохэм, потрясая дарственной, как только священник принес присягу, – как этот документ оказался в вашем ведении?

– Я обнаружил бумагу в хижине Кросби Уэллса наутро после его смерти, – рассказал Девлин. – Мистер Лодербек привез в Хокитику известия о кончине мистера Уэллса, и начальник тюрьмы Шепард поручил мне съездить в хижину и помочь забрать останки.

– Где именно вы нашли документ?

– Я нашел его в зольном ящике на дне плиты, – объяснил Девлин. – В доме стоял нехороший дух, день выдался сырой и промозглый; я решил развести огонь. Выдвинул ящик – и обнаружил этот документ на решетке.

– И что же вы сделали?

– Я его конфисковал, – признался Девлин.

– Почему?

– В документе шла речь о крупной сумме денег, – спокойно пояснил капеллан, – и я посчитал благоразумным не обнародовать эти сведения до тех пор, пока здоровье мисс Уэдерелл не поправится: накануне ночью ее доставили в полицейское управление по подозрению в felo de se [75], и было совершенно ясно, что в Аннином состоянии сюрпризы ни к чему.

– Это была единственная причина для конфискации документа?

– Нет, – продолжил Девлин. – Как я впоследствии объяснял начальнику тюрьмы Шепарду, предъявлять документ в полицию не имело смысла: на тот момент он был недействителен.

– Почему он был недействителен?

– Мистер Стейнз не заверил дарственную своей подписью, – объяснил Девлин.

– И однако, на документе, который я держу в руках, подпись мистера Стейнза стоит, – промолвил Брохэм. – Будьте так добры, объясните суду, как именно бумага оказалась подписана.

– Боюсь, я не могу этого сделать, – покачал головой Девлин. – Я не видел своими глазами, как это произошло.

Брохэм запнулся:

– Когда вы впервые осознали, что дарственная подписана?

– Утром двадцатого марта, когда я отнес дарственную Анне Уэдерелл в «Удачу путника». Мы обсуждали другие темы, и в ходе разговора я впервые заметил, что на документе появилась подпись.

– Вы видели, как мисс Уэдерелл подписывала эту дарственную?

– Нет, не видел.

Брохэм был явно сбит с толку; пытаясь вернуть самообладание, он спросил:

– Что именно вы обсуждали?

– Содержание нашего разговора тем утром носило конфиденциальный характер, обусловленный моим священническим статусом, – промолвил Девлин. – Я не могу ни повторять его в присутствии третьих лиц, ни свидетельствовать против мисс Уэдерелл.

Брохэм себя не помнил от изумления. Однако Девлин был в своем праве, и после бессчетных возражений и протестов Брохэм с крайне удрученным видом уступил своего свидетеля Мади. Мади воспользовался моментом, чтобы привести в порядок разложенные перед ним бумаги, и только тогда начал.

– Преподобный Девлин, – промолвил он, – вы показали эту дарственную начальнику тюрьмы Шепарду сразу после того, как ее обнаружили?

– Нет, не сразу, – отвечал Девлин.

– Тогда как же начальник тюрьмы Шепард узнал о ее существовании?

– По чистой случайности, – ответствовал Девлин. – Я хранил документ в своей Библии, чтобы не измять ненароком, а начальник тюрьмы Шепард увидел его, пролистывая Священное Писание. Это случилось где-то спустя месяц после смерти мистера Уэллса.

Мади кивнул:

– Когда мистер Шепард случайно обнаружил дарственную, он был один?

– Да.

– Что он сделал?

– Он посоветовал мне показать документ мисс Уэдерелл; так я и поступил.

– Тотчас же?

– Нет, я прождал несколько недель. Мне хотелось переговорить с нею наедине, без ведома миссис Карвер, а возможности все не представлялось, учитывая, что обе женщины жили под одним кровом и крайне редко разлучались.

– А почему вы хотели, чтобы ваш разговор с мисс Уэдерелл состоялся без ведома миссис Карвер?

– На тот момент я полагал, что миссис Карвер – законная наследница состояния, обнаруженного в хижине мистера Уэллса, – объяснил Девлин. – Мне не хотелось вбивать клин между нею и мисс Уэдерелл из-за документа, который – как знать? – вполне мог оказаться чьей-то глупой шуткой. Поутру двадцатого марта, как вы помните, миссис Карвер вызвали в суд. Я прочел о вызове в утренней газете и тотчас же поспешил в «Удачу путника».

Мади кивнул:

– А до того дарственная так и хранилась в вашей Библии?

– Да, – подтвердил Девлин.

– После того как начальник тюрьмы Шепард впервые обнаружил дарственную, имел ли он доступ к вашей Библии, когда никого другого рядом не было?

– Да постоянно, – заверил Девлин. – Я беру Библию с собой в полицейское управление каждое утро и частенько оставляю ее в тюремной канцелярии, пока занимаюсь другими делами.

Мади помолчал немного, дожидаясь, пока все не осознают скрытый смысл его слов. И продолжил, внезапно поменяв тему:

– Как давно вы знаете мисс Уэдерелл, ваше преподобие?

– Я не был знаком с нею лично вплоть до двадцатого марта, когда я навестил ее в «Удаче путника». Однако с того самого дня она находится под моим наблюдением в тюрьме полицейского управления и я вижусь с ней каждый день.

– В течение этого периода вам представлялась возможность понаблюдать за нею и поговорить с ней?

– Сколько угодно!

– Вы можете описать в общих чертах, какое впечатление у вас составилось о ее характере?

– Самое положительное, – заверил Девлин. – Безусловно, она жертва обстоятельств, и, безусловно, у нее в прошлом бывало всякое, но для того, чтобы исправиться и начать новую жизнь, требуется немалое мужество, и ее старания меня очень радуют. Для начала она избавилась от своей пагубной зависимости и твердо решила никогда больше не торговать своим телом. И то и другое достойно всяческих похвал.

– А что вы думаете о ее душевном здоровье?

– О, она абсолютно в здравом уме, – заморгал Девлин. – Я в этом ни минуты не сомневаюсь.

– Благодарю вас, ваше преподобие, – промолвил Мади и, обернувшись к судье, повторил: – Благодарю вас, сэр.

Далее заслушали экспертное заключение доктора Гиллиса, некоего доктора Сэндерса, вызванного из Кумары, чтобы представить второе медицинское мнение касательно психического состояния Анны, и некоего мистера Уолшема, инспектора греймутской полиции.

Последним был вызван истец, Джордж Шепард.

Как Мади и ожидал, Шепард долго распространялся о дурной репутации Анны Уэдерелл, ссылаясь на ее опиумную зависимость, ее сомнительную профессию и ее былую попытку самоубийства как на доказательства того, сколь низко она пала. Он в подробностях объяснил, как именно из-за ее поведения впустую тратятся полицейские ресурсы и ниспровергаются морально-этические стандарты, и настоятельно порекомендовал определить ее в только что отстроенный работный дом в Сивью. Но Мади мастерски спланировал защиту: после разоблачений, касающихся А-Су, и показаний Девлина Шепардовы нападки звучали злобно и даже мелочно. Мади мысленно поздравил себя с тем, что затронул вопрос о возможном помешательстве Анны раньше, чем такая возможность представилась истцу.

Когда Брохэм наконец сел, судья, прищурив глаз, оглядел скамью адвокатов и объявил:

– Свидетель – ваш, мистер Мади.

– Благодарю вас, сэр, – откликнулся Мади. И обернулся к тюремщику. – Господин начальник тюрьмы Шепард, на ваш взгляд, подпись Эмери Стейнза на этой дарственной – это очевидная подделка?

Шепард вздернул подбородок:

– Я бы назвал ее довольно неплохой копией.

– Простите, сэр, почему «довольно неплохой»?

– Это хорошая копия, – раздраженно поправился Шепард.

– Можно ли назвать ее точной копией подписи мистера Стейнза?

– Это решать экспертам, – пожал плечами Шепард. – Я не специалист по профессиональному мошенничеству.

– Господин начальник тюрьмы Шепард, – продолжал Мади, – а вам удалось усмотреть какое-либо различие между этой подписью и другими документами, подписанными мистером Стейнзом, каковыми Резервный банк располагает в огромном количестве, причем подлинность их доступна проверке?

– Нет, не удалось, – отвечал Шепард.

– Тогда на каком основании вы заявляете, что подпись поддельная?

– Я видел пресловутую дарственную в феврале, и на тот момент она не была подписана, – объяснил Шепард. – Мисс Уэдерелл принесла тот же самый документ в суд во второй половине дня двадцатого марта, и подпись на нем стояла. Возможны только два объяснения. Или она сама подделала подпись – а я убежден, что так и есть, – или она действовала в сговоре с мистером Стейнзом во время его отсутствия, и в таком случае она дала ложное показание под присягой.

– На самом деле есть и третье объяснение, – промолвил Мади. – Если подпись действительно подделана, как вы с пеной у рта доказываете, подписать документ мог кто-то, помимо Анны. Кто-то, кто знал, что дарственная находится у капеллана, и кому очень хотелось – в силу каких бы то ни было причин – предать мисс Уэдерелл суду.

– Ваш намек оскорбителен, мистер Мади, – с каменным лицом заявил Шепард.

Мади извлек из портмоне бумажный листок.

– Здесь у меня долговая расписка, – проговорил он, – датированная июнем прошлого года и предоставленная мистером Ричардом Мэннерингом; она заверена самой мисс Уэдерелл. Вы замечаете что-нибудь необычное в подписи мисс Уэдерелл, господин начальник тюрьмы?

Шепард повертел в руках записку.

– Она поставила крест вместо подписи, – наконец сообщил он.

– Вот именно: она поставила крест вместо подписи, – повторил Мади. – Если мисс Уэдерелл не может даже свое собственное имя написать, с чего, ради всего святого, вы взяли, господин начальник тюрьмы Шепард, что она способна в точности воспроизвести чужую подпись?

Все взгляды были устремлены на Шепарда. Он не поднимал глаз от долговой расписки.

– Благодарю вас, сэр, – обратился Мади к судье. – У меня больше нет вопросов.

– Хорошо, мистер Мади, – отозвался судья, в голосе его звучало не то неодобрение, не то сдерживаемый смех. – Вы можете сесть.