Луна в Овне, неполная

Глава, в которой Те Рау Тауфаре делает поразительное открытие.

Те Рау Тауфаре, очень собою довольный, перепрыгивал с камня на камень на отмели Арахуры, спускаясь по течению реки к берегу. Весь прошлый месяц он провел с отрядом землемеров в долине Десепшн, и кошелек его был туго набит; в придачу нынче утром ему попался роскошный кус kahurangi pounamu [61], и под весом камня наплечная сума хлопала добытчика по спине при каждом шаге.

А в Мафере между тем уже пришла пора копать сладкий картофель kumara. Тауфаре знал об этом, поскольку в северном небе низко над горизонтом появилась звезда Whanui [62]: она сияла далеко за полночь и заходила задолго до рассвета. Его народ называл этот месяц Pou-tu-te-rangi [63]– «столп, подпирающий небо», – ведь ночами Te Ikaroa [64]повисал молочно-белой аркой от севера к югу в черном куполе небес, между Whanui на севере и Autahi [65]на юге, и пролегал точно через алый драгоценный камень Rehua [66]прямо над головой. Каждую ночь на мгновение небо превращалось в идеальный компас с пылевидной полоской звезд вместо иглы. С восходом Whanui урожай начнут выкапывать из земли; после того настанет Paenga-wha-wha [67], когда клубни складывают по краю полей, сортируют и пересчитывают, а потом засыпают на хранение в ямы и амбары, про запас на грядущие зимние месяцы. После Paenga-wha-wha год приблизится к концу, или, как говорит tohunga [68], «к новой смерти».

Тауфаре обогнул излучину, выбрался с мелководья и вскарабкался на берег. С каждым днем хижина Кросби Уэллса выглядела все более жалко. Железная крыша проржавела до пламенеюще-оранжевого оттенка, известка из белой сделалась ярко-зеленой; крохотный садик, заботливо взращиваемый Уэллсом, давно пришел в запустение. Тауфаре прошелся по тропе, с прискорбием отмечая все эти приметы упадка, – и вдруг замер как вкопанный.

Внутри кто-то был.

Тауфаре медленно подкрался поближе и заглянул сквозь открытую дверь внутрь, в полумрак комнаты. На полу скорчился человек – не то мертвый, не то просто спал. Он лежал на боку, подтянув колени к самой груди и отвернувшись от двери. Тауфаре подошел еще ближе. Рассмотрел, что незнакомец одет в брюки и пиджак, а не в старательский молескин. Заметил, что ткань над ребрами чуть колышется, поднимается и опускается в лад дыханию. Спит, стало быть.

Тауфаре переступил порог, стараясь, чтобы его тень не упала на спящего и не разбудила его. Неслышно пробравшись вдоль стены, он наконец смог разглядеть лицо незнакомца. Тот был совсем юн. Спутанные волосы потемнели от грязи и жира; кожа лица по контрасту казалась совсем белой. Он мог бы показаться красивым, если бы не пережитые лишения. Веки его пестрели багровыми крапинками, под глазами пролегли глубокие тени. Дышал он неровно, рывками. Тауфаре оглядел юношу с ног до головы. Платье его, что, похоже, много недель подряд носили не снимая, густо пропиталось грязью и пылью всех мыслимых разновидностей и истрепалось до лохмотьев. Однако пиджак некогда выглядел нарядно – это сразу бросалось в глаза! – а шейный платок, одеревеневший от грязи, отличался модным покроем.

– Мистер Стейнз? – прошептал Тауфаре.

Юноша открыл глаза.

– Привет, – промолвил он. – Эй, привет.

– Мистер Стейнз?

– Да, это я, – подтвердил юноша. Его высокий голос звучал звонко и живо. Он приподнял голову. – Простите меня. Простите. Это территория маори?

– Нет, – заверил Тауфаре. – Как долго ты тут пробыл?

– Так здесь не территория маори?

– Нет.

– Мне надо на территорию маори, – встрепенулся юноша, с трудом приподнимаясь в сидячее положение. Левую руку он неловко держал у груди.

– Зачем? – спросил Тауфаре.

– Я кое-что закопал, – объяснил Стейнз. – Под деревом. Но деревья, они все друг на друга похожи, так что я малость запутался. Слава богу, вы подоспели – я жутко признателен.

– Ты исчез, – напомнил Тауфаре.

– На каких-нибудь три дня, – промолвил юноша, снова опрокидываясь навзничь. – Кажется, три дня назад все случилось. У меня в голове все дни смешались; никак в них не разберусь. В одиночестве часов не считаешь. Послушайте, вы вот на это не глянете, будьте так добры?

Он оттянул горловину рубашки, и Тауфаре увидел, что темная грязь на шейном платке – это на самом деле липкая и вязкая застарелая кровь. Прямо над ключицей зияла рана – и даже с расстояния в несколько футов Тауфаре видел, что дело обстоит хуже некуда. Рана уже загноилась, почернела в середке, от нее лучами расходились алые росчерки. На белизне груди темнели черные крапинки пороха; из чего маори заключил, что ранение, конечно же, пулевое. По-видимому, какое-то время назад в Эмери Стейнза выстрелили с очень близкого расстояния.

– Тебе нужно лекарство, – промолвил он.

– Точно, – подтвердил Стейнз. – Именно так. Вы не принесете? Я буду вам бесконечно признателен. Но я боюсь, имени вашего я не знаю.

– Меня зовут Те Рау Тауфаре.

– Да вы маори! – заморгал Стейнз, словно впервые разглядев собеседника. Взгляд его скользнул куда-то в сторону, затем снова сфокусировался. – Так это территория маори?

Тауфаре указал на восток.

– Земля маори там, – промолвил он.

– Там? – Стейнз посмотрел в указанном направлении. – Тогда почему вы тут, если ваш участок там?

– Это дом моего друга, – пояснил Тауфаре. – Кросби Уэллса.

– Кросби, Кросби, – повторил Стейнз, закрывая глаза. – Его облапошили, верно? Господи, ну и пьет же он. Бездонная бочка как есть. А куда он подевался-то? Золотишко ищет?

– Он мертв, – сообщил Тауфаре.

– Мне бесконечно жаль это слышать, – пробормотал Стейнз. – Какой страшный удар. А вы ведь его друг… его близкий друг! И Анна… Примите мои соболезнования, прошу вас… Но я уже позабыл ваше имя.

– Те Рау, – напомнил Тауфаре.

– Да, точно, – подтвердил Стейнз. – Точно. – Он обессиленно помолчал мгновение, а затем выговорил: – Вы ведь меня туда отведете, правда, дружище? Вам ведь ничего не стоит, правда?

– Куда?

– На территорию маори, – объяснил Стейнз, снова закрывая глаза. – Понимаете, я закопал на территории маори кучу золота, и, если вы мне поможете, я и вам не пожалею щепотки. Отсыплю вам сколько скажете. Сколько душе угодно. Место я помню в точности: там еще дерево растет. А под деревом золото закопано. – Он вновь открыл глаза и устремил на Тауфаре умоляющий, затуманенный взгляд.

Тауфаре попытался подступиться еще раз:

– Так где же вы были, мистер Стейнз?

– Искал свой золотой клад, – выдохнул юноша. – Я знаю, он на территории маори… но территория маори никак не обозначена, верно? Никаких заборов вдоль границы. Если верить поговорке, на Западном побережье невозможно заблудиться: с одной стороны горы, с другой – океан… но я, кажется, малость запутался, Те Рау. Вас ведь зовут Те Рау, правильно? Да. Да, я заблудился.

Тауфаре шагнул вперед и опустился на колени. Вблизи рана юноши выглядела еще хуже. В центре черного пятна образовалась плотная корка, сквозь которую проглядывала желтизна. Маори протянул руку и коснулся щеки Стейнза, проверяя температуру.

– Да ты весь в жару, – промолвил он. – Рана очень плоха.

– Вот уж не думал не гадал, – проговорил Стейнз, глядя на собеседника широко раскрытыми глазами. – Я ж только с корабля был, совсем зеленый. А ничто так не бросается в глаза, как зелень. Вообще не гадал не думал. Господи, до чего ж я рад вас видеть, прямо услада для усталых глаз! Мне страшно неловко за всю эту путаницу. И страшно жаль этого вашего приятеля Кросби, жаль, вот честно. А что у вас с собой за лекарство, вы сказали?

– Я принесу, – пообещал Тауфаре. – Ты здесь жди.

Особых надежд маори не питал. Мальчишка бредит, до Хокитики на своих двоих он не дойдет, слишком слаб; его нужно переправить туда на телеге либо на носилках, а Тауфаре достаточно насмотрелся на хокитикскую больницу, чтобы понимать: люди приходят туда умирать, а не выздоравливать. Стены там были сколочены из самых обычных обшивочных досок, натянутая парусина заменяла потолок, пронизывающий тасманский ветер задувал в щели, и с каждым его порывом поднималась новая какофония кашля и хрипов. Там разило грязью и хворью: еще бы – ни свежей воды, ни чистого белья и только одна палата! Больным приходилось спать бок о бок, а порою даже в одной постели.

– Поделим пополам, – бормотал юноша. – По мне, очень даже справедливо. Половина вам, половина мне. Как вам такой расклад? Будем напарниками.

Тауфаре прикидывал в уме расстояние. Он может по-быстрому сбегать в Хокитику, предупредить доктора, нанять телегу или бричку какую-нибудь и вернуться самое раннее через три часа… но не поздно ли будет? Продержится ли парень? Сестра Тауфаре умерла от лихорадки и в последние свои дни очень походила на Стейнза сейчас: глаза яркие, оживлена – и вместе с тем слаба и безостановочно болтает невнятицу. Если он уйдет, малый, чего доброго, умрет. Но что он может сделать, даже если останется? Внезапно решившись, Тауфаре наклонил голову и произнес karakia [69]о выздоровлении недужного.

– Tutakina i te iwi, – нараспев читал он, – tutakina i te toto. Tutakina i te iko. Tutakina i te uaua. Tutakina kia u. Tutakina kia mau. Tenei te rangi ka tutaki. Tenei te rangi ka ruruku. Tenei te papa ka wheuka. E rangi e, awhitia. E papa e, awhitia. Nau ka awhi, ka awhi [70].

Тауфаре поднял голову.

– Это стихи такие? – спросил Стейнз, глядя на него во все глаза. – Что они значат?

– Я попросил, чтобы твоя рана зажила, – промолвил Тауфаре. – А теперь я схожу за лекарством. – Он снял наплечную суму, достал оттуда флягу и вложил ее в руки юноши.

– Это курево? – спросил раненый. Его бил легкий озноб. – Я-то к зелью в жизни не притрагивался, но оно вцепляется всеми когтями… точно в каждом пальце – по шипу, а сердце стянула удавка… и ты их все время чувствуешь. Зудят… зудят! Вы ведь не пожалеете для меня глотка дыма. Знаю, что не пожалеете. Вы славный парень.

Тауфаре сбросил с плеч шерстяное пальто и укутал раненому ноги.

– Вот подождите, я отыщу то дерево на земле маори, – настаивал юноша. – Отсыплю вам столько унций, сколько душе угодно. Вот только мне бы зелья… А вы к аптекарю пойдете? У меня у Притчарда счет открыт. Притчард – парень что надо. Вы его спросите. Я в жизни к трубке не притрагивался.

– Здесь вода, – промолвил Тауфаре, указывая на фляжку. – Попей.

– Вы чрезвычайно добры, – пробормотал юноша, снова закрывая глаза.

– Будь здесь, – твердо наказал Тауфаре, вставая. – Я пойду в Хокитику и расскажу, где ты. Я очень скоро вернусь.

– Мне б зелья малость, – прошептал Стейнз вслед уходящему. Глаза его оставались закрыты. – А как только вы вернетесь, мы пойдем поищем то золото. Или с курева начнем – да. Чтоб все как полагается. Эта жажда – как безответная любовь! Но разве любовь бывает безответной? Господи милосердный. Он сказал, лекарство. А еще маори!