Глава 202

Серия перетренировок, связанных с экспериментами, позволила решить ряд задач – ведь без ошибок нет эксперимента, ошибка – в природе опыта. Однако перетренировки опять вывели меня из строя к лету 1963 года. Я не вмещал заданную работу, путался в кажущейся простоте. И все же именно эксперименты, освоение новых приемов позволили мне утяжелять рекорды страны и мира в дотоле невиданных масштабах – на многие десятки килограммов, не прибегая к наеданию собственного веса (я прибавлял вес мышечной массой, неизбежной при такой работе). Богдасаров противился тренировкам эксперимента, видя, что с новой силой я теряю и здоровье. Он считал, что я перенасыщен силой, что я и без того природно очень силен и этого с лихвой хватит на мой спортивный век.

Окончание одного этапа всегда знаменует начало нового. Тренер и я определили ближайшие и дальние цели: жим-200 и 210 кг, рывок-180 и 200 кг, толчок– 220 и 230 кг.

С первых же тренировок после чемпионата мира я стал врабатываться в новый стиль выполнения рывка – "низкий сед". Я знал: никто в мире не проделывал подобное, ведь десятилетний навык почти неистребим. И вот за какие-то месяцы закрепить навык, довести до автоматизма. Риск, конечно, ведь я отказывался от прежнего движения, терял сноровку, делал его непригодным. А новое? Успею ли? Ведь его нужно выгонять на рекордные веса.

Я тренировался исступленно. В свою исключительность я не верил. Я же видел, сам вынес – при определенных физических данных все решают работа… и готовность ни во что не ставить свое благополучие.

Оценивая прошлое, я должен признать тот печальный факт, что за право вести тренировки сообразно своим взглядам, иметь на эти тренировки и выступления свой взгляд я заплатил нервным расходом никак не меньшим, чем от самих этих тренировок и выступлений. Нелепо? Глупо? Но это так. Преодоление сопротивления среды, которая по своему назначению как раз должна была обеспечить эти тренировки, обходилось не меньшим расходом нервной энергии, чем сами эти тренировки. Нечего и говорить, каким дополнительным бременем это ложилось на нервную систему. Я только озирался: откуда еще будет удар?..

Спорту достались усталые мышцы, усталые нервы – я обязан был решать задачи и в литературе. Не будет другого времени. И вообще жизнь складывалась не гладко. Для гладкой жизни нужно следовать решениям, а не искать…

В романе "Теперь ему не уйти" норвежского писателя Юхана Боргена сказано:

" – Закон? – переспросил я с любопытством.– О каком законе ты говоришь, Лео?

– Это закон служения. Кто хочет жить долго, должен служить…"

Я должен был все время делать новое дело – иначе движение невозможно. Тут не смиренное служение, а взламывание всех прежних отношений едва ли не во всем, в противном случае в тебе погибнет атлет.

И быть другим я просто не мог. Я ни в чем не сочинял себя. Я жил, другой жизнью не мог жить, это было бы противоестественно. Я согласен: это принято называть непрактичностью, неуживчивостью, заносчивостью… Пусть.

Но я и шага не ступил бы вперед, будь я другим.

Смирение, служение – это для проторенных путей, это ради желудка, это испытанная чиновничья лямка.

Не иметь ничего своего.

Нет, этот хлеб я не могу жевать.

Я верил, исповедовал: каждый человек-это значимость. Ценность и достоинство не зависят от впаенности твоего имени в газетные строки. Я всю жизнь прикладывался к живительности слов Уитмена: "Каждый из нас безграничен".

Нет, я не тренировался, я не выигрывал чемпионаты – я пробовал жизнь: это фальшивое или не фальшивое?