Глава 200

Итак, в 1963 году я выступил в четырех соревнованиях (из них – двух международных, если турне по Австрии принять за одно выступление). Установил пять мировых рекордов: два в жиме, один в толчке и два в сумме троеборья (один из них собран и тут же побит мной, так называемый "проходной" рекорд). Я в пятый раз стал чемпионом мира и Европы (если победу в Риме приравнять к победе на чемпионате мира, ведь сущность та же: проба сил. Правда, на Олимпийских играх борьба куда ожесточеннее).

Титул "самый сильный человек в мире" неизменно сохранялся за мной. Никто не владел им в эти годы, кроме меня. Мои рекорды были самые тяжелые. Я перемолол самых упорных соперников – американцев. Один за другим откатились Эшмэн, Брэдфорд, Зирк, Губнер, Генри, Шемански – вся гвардия Хоффмана.

И Пол Эндерсон уже не проявлял никакого желания помериться силой.

И рекордами я уже выходил на подступы заветных шестисот килограммов. Я был благополучен для всех. Барабан моей славы гудел во всю мочь.

А в бессонницы – они уже не отпускали меня с достопамятного душевыворачивающего потрясения "экстрем-ных" лихорадок – я молил судьбу: пусть все сбудется, я ведь не щажу себя, пусть все будет по справедливости, пусть не посылает новых испытаний, я уже обожрался ими, и лаской людей в том числе, весь в ушибах от этих ласк…

И тут же я взрывался яростью.

Я никогда ни у кого не просил милости – ни в чем. Я проложу дорогу к любой своей мечте – и ни у кого не буду спрашивать разрешения. Я проложу дорогу… или полягу, но никогда ни о чем не стану молить!

Слышишь, судьба! Не стану молить! Ты вправе убить меня, но я у тебя не в холуях и просителях…

Возвращалась лихорадка. Простыни становились горячими, я раскидывался. Огромные часы распластанно-медленно проползали через меня, пробуя мою волю. Иногда отчаяние застревало в груди, но я знал: я сильнее, оно отступит. И оно отступало. Все дело было в том, что я был сильнее. Как бы ни душили отчаяние, тяжкие прозрения будущего, я все равно был сильнее.

А в окна уже намывались серые краски рассвета.

И будущие тяжести, и ненаписанные страницы, и вся жестокая требовательность людей – уже овладевали мной. На Востоке говорят: "Месть может состариться, но она не умирает". Я как-то не заметил, чтобы она старилась. Мне ничего не забывали. Мстили за сопротивление несправедливости.

Вы, кто метил клеветой и ненавистью меня и всех, кто смел иметь свое мнение (вспомните Герцена:

"Речь – дерзость, лакей никогда не должен говорить!" А кто мы для всего этого племени хозяев наших жизней-безгласные исполнители, "винтики"),-слышите, я ни в чем не раскаиваюсь, не беру назад ни единого своего слова, не отказываюсь ни от одного своего шага. Я презираю вас как трутней, как зло и несчастье моей Родины.

"Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела".

Date: 2016-01-20; view: 320; Нарушение авторских прав