ЧАСТЬ II. Ифрикия. 943 – 944 г, н.э. 3 page

– У меня вообще нет веры… – тихо промолвила Зейнаб.

– Как? Разве ты не христианка? – Еще раз девушка изумила его.

Она с минуту поразмыслила, а затем сказала:

– Я знаю, что младенцем была крещена, но священник из Бен Мак‑Дун умер, когда я была еще очень мала. Порой в замок забредал священник или монах, ища приюта, и просвещал нас… У Мак‑Фергюсов был, правда, священник – я видела, как он колдовал над брачным контрактом моей сестры и венчал молодых… Но в Бен Мак‑Дун мы годами не совершали Таинства Причащения – и не думаю, чтобы это нам сильно навредило. А вы верите в Единого Господа?

– Да, – отвечал Карим. Девушка пожала плечами:

– Я с радостью изучу ислам. Ведь узнавать новое вовсе не вредно, мой господин.

– А потом.., ты переменить веру?

– Я буду внимательно слушать, – серьезно ответила девушка. – И хорошенько разберусь в новом вероучении. Но то, что таится в глубине моего сердца, – только мое, господин мой. Те начатки христианства, что я впитала ребенком, – это ведь все, что осталось от меня прежней… И я не хочу изменять этому теперь, мой господин, и, думаю, не захочу никогда.

Карим понимающе кивнул…Теперь, когда он было решил, что ему все о ней известно, эта непостижимая женщина снова поразила его. Каких высот достигла бы она, будь калиф хотя бы лет на десять моложе! Сейчас же лучшее, на что она могла надеяться, – это родить ему дитя и стать таким образом почти что членом семьи могущественного Абд‑аль‑Рахмана… Калиф к тому времени был уже отцом семи сыновей и одиннадцати дочерей, что, в сравнении с выводками других подобных ему владык, было более чем скромным достижением. Прочие великие князья имели от двадцати пяти до шестидесяти отпрысков…

…Настала осень, и зарядили дожди. Они будут идти всю зиму, объяснил девушке Карим. В остальное же время года здесь стоит сушь, тогда и возникает нужда в оросительных каналах, сообщающихся с рекой. Дожди принесли холод, который тем не менее ни в какое сравнение не шел с пронизывающим ветром и морозом зимней Аллоа.

Через два месяца к Зейнаб впервые явилась гостья… Госпожа Алима заранее предупредила сына, что посетит юную невольницу, но время она выбирала тщательнейшим образом. Карим на некоторое время отбыл в горы в поисках племенных лошадей, которых он должен был преподнести калифу Кордовы от имени Донала Рая. Ему необходимо было наблюдать за животными несколько месяцев, чтобы убедиться, что те вполне здоровы. Он не мог допустить, чтобы уже в конюшнях владыки выяснилось, что кони страдают одышкой или каким‑либо иным недугом…

Мать Карима прибыла в тех самых крытых носилках, которые в свое время предоставлены были в распоряжение Зейнаб и Омы. Мустафа поспешил навстречу госпоже, чтобы почтительно приветствовать ее.

– Добро пожаловать, добрая госпожа! Какая досада, что вы заранее не предупредили о своем визите! Господина Карима нынче нет дома – он в отъезде, выбирает коней…

Алима грациозно вышла из крытых носилок. Ее волосы, когда‑то совсем светлые, с возрастом слегка потемнели. На голове у нее была изящная диадема, с которой ниспадала темно‑синяя вуаль, шитая серебром. Ее утепленный кафтан был из шелка того же цвета с серебряной вышивкой, со скромным округлым вырезом и длинными рукавами, у запястий отороченными мягким белым мехом. На ней были также алые шелковые панталоны, присобранные у щиколоток серебряными витыми шнурками с золотыми бусинами. Вокруг стройной шеи посверкивала золотая цепочка с округлым медальоном, оправленным в золото и украшенным бриллиантами. Бриллиантовые же серьги и несколько изысканных колец на изящных пальцах довершали впечатление. На маленьких ножках красовались арабские туфли с золотым и серебряным шитьем.

– Я знаю, где мой сын, Мустафа. А приехала я, чтобы без помех повидаться с Рабыней Страсти. Расскажи мне, какова эта девушка? – Синие глаза Алимы сверкали любопытством. – Говори только правду!

– Она странная, госпожа. Не похожа ни на одну из своих предшественниц – но мне она нравится. – Мустафа говорил неторопливо, взвешивая каждое слово, И все же замялся…

– Странная? В чем же ее необычность, Мустафа? – Алима заинтересовалась еще больше. Ведь Мустафа, в отличие от большинства евнухов, был предельно откровенен и честен. Такая расплывчатость формулировок была ему несвойственна. – Говори же!

– Она покорна, госпожа, но мне кажется, что она идет на это вполне сознательно… – выговорил наконец Мустафа. – Увольте, госпожа, я не умею объяснить…

– Она» не уронит престиж моего сына и Донала Рая в глазах владыки? – спросила Алима, глядя очень пристально на евнуха.

– О нет, госпожа! Зейнаб очень воспитанна и умна! Думаю, это лучшая Рабыня Страсти, которая когда‑либо выходила из этих стен! – воскликнул Мустафа. – А ее красота… Словно само солнце!

– Что ж, прекрасно, – отвечала Алима. – Проводи же меня к этому чуду, добрый мой Мустафа. Постой‑ка, расскажи прежде, чем занимается она в отсутствие Карима?

– Она учится, госпожа.

– О, она такая прилежная ученица? А каковы ее успехи?

– Все учителя довольны ею – и даже имам Гарун, – отвечал Мустафа, ведя Алиму по коридору, ведущему на женскую половину.

Зейнаб сидела подле бассейна с рыбками, держа на коленях канун. Она задумчиво напевала. Алима жестом удалила евнуха и прислушалась. Девушка одарена чистым и нежным голосом – это наверняка понравится калифу. И на кануне играет она прелестно. Нет, голос ее не просто хорош – он удивителен… Вот так редкая удача! Ведь наложницы калифа должны быть не просто хороши собою и искусны на ложе страсти. Они должны обладать массой прочих достоинств. А эта девушка бесспорно обладает редчайшим даром, который поможет ей занять достойное положение при дворе…

– Какую песню ты поешь? – спросила, наконец, Алима, выступая из своего убежища.

Девушка вздрогнула и чуть не уронила инструмент.

– Это песня моей родины. – Зейнаб почтительно встала и склонилась перед величавой и красивой женщиной. – В ней поется о красоте гор, озер и северного неба, госпожа. Я люблю порой петь на родном своем наречии – в гареме это наверняка будет величайшей редкостью и поможет мне, недостойной, обратить на себя внимание калифа. Это также поможет мне не позабыть родной язык, а сохранить его в памяти я желаю всем сердцем…

– Я госпожа Алима, мать Карима‑аль‑Малики, – представилась Алима девушке…О Аллах, как прекрасна эта чужеземка! Золотые косы, аквамариновые очи, светлая прозрачная кожа… Она даже светлее дочерей Галатии!..

– Не выпьете ли со мною мятного чаю, госпожа? – вежливо спросила Зейнаб, предлагая высокой гостье присесть…Как же красива мать Карима!

– С радостью, дитя, – отвечала Алима. – И непременно с отменными медовыми пирожками с миндальной начинкой! Если они есть у тебя…

Глаза Зейнаб засияли:

– Наверняка есть, госпожа! Ома, иди сюда! Когда служанка явилась на зов, Зейнаб отдала ей краткое и толковое распоряжение. Ома почтительно склонилась:

– Да, госпожа. Тотчас же все будет готово, – ответила она и поспешила вон.

– У тебя есть собственная прислужница? – На Аллоа эта краткая сцена произвела сильное впечатление. Ах да. Карим же говорил, что эта невольница благородных кровей!

– Ома – моя соотечественница. Мы обе – дочери Альбы, земли, населенной пиктами и кельтскими племенами.

– Сын говорил мне, что у тебя интересная судьба. Не поведаешь ли мне свою историю, Зейнаб?

На прекрасное лицо девушки легла мгновенная тень, но она послушно заговорила, и Алима была до глубины души растрогана услышанным.

– Эта жизнь мне куда более по душе, нежели моя прежняя, – закончила девушка свой удивительный рассказ.

– Когда‑то я тоже была пленницей, – вырвалось у Алимы. – Отец мой был зажиточный земледелец. Однажды в наш фьорд нагрянули даны на ладье. Они убили родителей и двоих старших братьев. А моих трех сестер, двух младших братьев и меня забрали в плен. Как я боролась тогда,.. Меня, как и тебя, отвезли в Дублин. Там торговец‑мавр купил меня с сестрою, чтобы после выгодно перепродать на невольничьем рынке в Кордове. Я ничего не знаю о дальнейшей судьбе Карен – меня купили первой… В Аль‑Андалус у торговцев есть обычай выставлять на продажу по одной пленнице. Остальные ожидают своей участи за занавеской… Мне в тот день сияла счастливая звезда, дорогая, – меня купил мой возлюбленный Хабиб, будущий отец Карима, и сделал своей второй женой. Я родила ему троих детей. Желаю тебе такого же счастья, дитя мое. Пусть калиф оценит тебя по достоинству, а ты роди ему прекрасного сына!

– Вы очень добры, госпожа. От всего сердца благодарю вас за добрые слова… – потупившись, отвечала зардевшаяся Зейнаб. – Ах, вот и угощение!

– Тебе понравилось в Ифрикии? – спросила Алима, откусывая кусочек медового пирожка с орехами. Сладкий мед защекотал ей горло, и она тихонько кашлянула.

– Я еще так мало видела, госпожа, – слишком занята уроками… Я должна быть искусницей во многом, если, конечно, хочу добиться в Кордове успеха. А я непременно этого добьюсь, и мною будет гордиться Донал Рай, пославший меня, и господин Карим, меня обучивший, – девушка отхлебнула мятного чаю.

Что‑то не так… В уме Алимы промелькнула смутная догадка, но безмятежное спокойствие девушки развеяло возникшее было сомнение. Глупости, решила Алима. Все в порядке. Показалось… Девушка красива. И действительно кажется совершенством во всех отношениях. Это будет настоящий шедевр Карима‑аль‑Малики, наивысшее достижение мастера…

…Независима! Вот в чем секрет! Зейнаб в глубине души независима! Мустафа просто не привык к подобным женщинам, потому и не смог подобрать нужное слово…И я была такой когда‑то, вспомнила Алима, но любовь к мужу переменила все. И если кто‑нибудь всем сердцем полюбит Зейнаб, она счастливо переменится, смягчится. Так думала опытная женщина…

– Хочешь, чтобы тебя посетила твоя ровесница? – поинтересовалась Алима. – Сестра Карима Инига сгорает желанием познакомиться с тобою. Она годом старше тебя, но я уверена, вы друг другу понравитесь. Весной она выходит замуж за друга нашей семьи. Ты уже научилась играть в шахматы? Нет? Это замечательная игра, игра для умниц… Надо передвигать фигуры по доске. Впрочем, лучше Инига научит тебя, а ты потом бросишь вызов моему сыну. Он прекрасный шахматист. И, если ты к его возвращению хорошо выучишься играть, он будет доволен.

– Благодарю тебя, госпожа, за добрый совет, – сказала Зейнаб.

Алима поднялась. Она увидела то, что хотела. Узнала все, что хотела знать. Она простилась с Рабыней Страсти и покинула виллу сына.

– Теперь мне понятно, откуда взялась красота господина Карима… – заметила Ома, когда гостья удалилась. – Не могу поверить, что она родила троих и что одному из них уже почти тридцать! Она выглядит такой молодой и свежей!

– Думаю, все дело в образе жизни. Здесь жизнь женщины – совсем не то, что в Аллоа… Женщины высокого положения в этих краях изнежены и праздны. Они не делают тяжелой работы, подобно нашим соотечественницам – и аристократкам, и поселянкам… Главная цель их жизни – ублаготворять господина. Теперь, когда для меня это стало очевидно, мне еще сильнее жаль мою Груочь: она состарится до срока…

Карим возвратился с высокогорных пастбищ с великолепной покупкой – десятью изумительными арабскими скакунами: девятью кобылами и жеребцом. Животным предстояло провести зиму на пастбищах и в конюшнях, в тепле и холе, чтобы забота конюхов и прекрасный корм сделали их еще лучше. Скотоводы обычно недокармливали лошадей, руководствуясь лишь им понятными соображениями…

Были куплены также слоны, об этом хлопотал приятель Айюба. По условиям сделки, прежний владелец обязался продержать их у себя до весны, а потом перегнать на север, в Алькасабу Малику.

Покуда Карим был в горах, Аллаэддин‑бен‑Омар надзирал за строительством нового корабля. Это был близнец «И‑Тимад». Корабль должны были наречь «Инига», в честь сестры Карима. Девушка просто сияла от гордости.

– Я всегда знала, что он лучший брат на всем свете! – взахлеб откровенничала она с Зейнаб. – Совсем не такой бука, как Джафар или Айюб. Им вовсе нет дела до родной сестренки, а Карим совсем другой!

Инига посетила Зейнаб через два дня после визита Алимы. И вскоре три юных девушки (включая Ому) стали подругами.

Инига быстро научила девушек игре в шахматы. – Братья мои возомнили, будто играют лучше всех на свете, – говорила она. – Они играют только между собой, но я‑то знаю, что могла бы разбить любого из них в пух и прах! Но вот мама говорит, что я не должна так поступать – ведь мужскую гордость столь легко уязвить! Вот и приходится мне, бедной, нарочно поддаваться, когда кто‑нибудь из братьев соизволит снизойти до меня… Они совершенно счастливы!

Зейнаб рассмеялась. Хоть она и была моложе Иниги, но жизненный опыт сделал ее куда более зрелой.

– Твоя мать права, Инига, – заверила она новую подружку. – Женщины и вправду сильнее во всем. Думаю, именно поэтому Аллах предназначил им участь продолжательниц рода людского. Подумай, разве можно представить себе мужчину, рожающего дитя? – Она захихикала.

– А ты когда‑нибудь видела, как рождается младенец? – Глаза Иниги от любопытства стали совершенно круглыми.

…Осторожней, сказала себе Зейнаб. – Инига – дочь богатых родителей, притом непорочна. По‑видимому, она знает лишь приблизительно о том, что бывает между мужчиной и женщиной.

– Моя сестрица‑близнец и я были старшими у матери, – уклончиво сказала она. – У матери после нас появилось много детей. До пятилетнего возраста мы с Груочь ничего не знали о том, как это бывает… Богатые дома в Аллоа – совсем не то, что здесь. Мы жили в каменной башне, на каждом этаже которой было по одной комнате. У нас не было своего уголка. Было всегда холодно и сыро, часто шли дожди. Тогда мне это казалось обычным, но теперь мне вовсе не хочется домой, в эту сырость… Фу! Я полюбила жаркое солнце и гостеприимное тепло вашей земли. А Кордова тоже такова?

Инига кивнула – Зейнаб этой немудреной хитростью удалось на время усыпить неуемное любопытство девушки.

– Да, а дворец калифа, как мне рассказывали, – одно из величайших чудес света! Говорят, что, когда владыка переезжает из Кордовы в Мадинат‑аль‑Захра, всю дорогу от города до города устилают коврами! И еще по ночам освещают ее масляными светильниками на высоких столбах. Шесть фонарщиков следят за тем, чтобы ни один не потух, представляешь? Нет, ты только вообрази: ночная дорога, ярко освещенная! Как бы хотелось мне поглядеть на это чудо! Но мне, видно, придется всю жизнь безвыездно провести в Алькасабе Малике… Когда я выйду замуж, моим долгом жены будет рожать мужу детей. – Девушка улыбнулась и пожала плечами:

– Но для чего тогда Аллах сотворил женщину, как не для этого? И все же я чуть‑чуть завидую тебе, Зейнаб… – вздохнула Инига. – Но не слишком сильно. Ты и вправду на редкость красива, милая. Думаю, калиф прикипит к тебе всем сердцем, но другие обитательницы гарема воспылают к тебе жгучей завистью. Берегись этих женщин, Зейнаб! Не доверяй никому, кроме твоей Омы, и удостоверься, что евнух‑прислужник предан тебе одной. Преданность и расположение евнуха обычно легко купить… Ты всегда должна быть уверена, что никто кроме тебя не распоряжается твоими слугами! Но ты мудра, я вижу, и сердце подскажет тебе, кому можно довериться…

– А за кого ты выходишь? – спросила Зейнаб.

– Его зовут Ахмед‑ибн‑Омар. Он приходится племянником госпоже Музне – старший сын ее родной сестры. Я знаю его всю жизнь. Всегда само собой разумелось, что мы когда‑нибудь поженимся. Волосы у него черные, словно вороново крыло, и ласковые карие глаза…

– Ты его любишь?

Инига надолго задумалась. Потом сказала;

– Думаю, люблю… Я никогда не мечтала ни о ком другом. Ахмед добр и весел. Говорят, что он ни разу в жизни не разгневался… Я с радостью приветствую выбор моих родителей.

…Зейнаб даже в чем‑то завидовала девушке. Любовь причиняет боль – это она уже испытала. И, верно, гораздо лучше просто приветствовать чей‑то выбор, подобно Иниге. В покорности нет страдания. Ее же собственная мать так никогда и не покорилась… Ведь невзирая на страстную и кипучую ненависть к Мак‑Фергюсу Сорча Мак‑Дуфф по‑своему все же любила его, и он отвечал ей взаимностью… Сколько горечи было в этом чувстве для обоих! Да, любовь – это беда, это кара… Но, понимая это, Зейнаб не знала, как можно убить любовь, уже угнездившуюся в сердце…

Вполне удовлетворенный успехами ученицы во всех сферах, Карим‑аль‑Малика решил, наконец, продолжить с нею путешествие в мир чувственных наслаждений. Придя в ее спальню однажды вечером, он показал ей золотую корзиночку изящного плетения.

– Это тебе, – сказал он, протягивая ее Зейнаб. Девушка приподняла салфеточку персикового шелка и, озадаченная, уставилась на содержимое.

– Это набор «любовных игрушек», – ответил Карим на безмолвный вопрос. – Ими может пользоваться и твой господин, и ты сама.

Медленно, один за другим извлекала Зейнаб из корзиночки странные предметы и раскладывала на полированном, черного дерева, столике у постели. Был тут хрустальный флакон с серебряной крышечкой, наполненный до краев какой‑то прозрачной жидкостью, и алебастровый сосуд, полный красноватой маслянистой мази с запахом гардении… Были здесь также и два золотых браслета, соединенных между собой короткой цепочкой. Внутренность широких запястий была выложена молодым каракулем в мелких завитках. А какие‑то два предмета были упакованы в пурпурные бархатные мешочки. Зейнаб развязала один – и на ее ладонь выкатилась пара серебряных шариков.

– Почему они такие.., такие странные на ощупь? – спросила она Карима.

– Внутри одного перекатывается капелька ртути, а в другом – маленький серебряный язычок, как у колокольчика.

– А для чего они?

– Для наслаждения, – отвечал он. – Вскоре я все тебе покажу. Но сперва, Зейнаб, открой другой мешочек.

Она покорно извлекла на свет предмет, от одного вида которого краска смущения залила ее щечки.

– Что это, мой господин? Очень уж похоже на член, и все же…

Карим тихо рассмеялся:

– Это называется «дилдо». Сей предмет – точная копия мужского достоинства калифа Абд‑аль‑Рахмана. Искусный резчик изваял его из слоновой кости, не упустив ни единой детали. Видишь, ручка его вызолочена и украшена самоцветами – в полном соответствии с высоким достоинством твоего господина. Если заскучаешь по владыке в разлуке с ним, можешь позабавиться с дилдо. Также калифу может быть приятно, если ты воспользуешься этой игрушкой в его присутствии. Но теперь мы займемся другим – ты должна овладеть еще одним способом дарить мужчине наслаждение. У тебя есть еще одно девственное отверстие – но этой девственности я уничтожить не вправе. Поэтому я воспользуюсь этим вот дилдо, дабы приготовить тебя к ласкам господина – ласкам несколько иного рода… Этим входом калиф должен воспользоваться первым – по законному праву. Но ты должна подготовиться. Для этого нам и понадобится дилдо.

Она кивнула, не вполне еще понимая смысл его слов, но по опыту зная, что он со временем все ей объяснит. Она отвинтила серебряную крышечку и понюхала содержимое хрустального флакона. Пахнуло свежими розами.

– Что это?

– О, это особенная жидкость! Я дам Оме рецепт. Снадобье это будит страсти, разжигает кровь – разумеется, когда в этом есть необходимость. Ведь калиф уже не юноша, Зейнаб… Посмотри, в корзинке должна быть чашечка. Так, а теперь налей себе глоточек. Думаю, тебе это вряд ли понадобится, но я хочу, чтобы ты на себе испытала его действие.

Она послушно выпила.

– Хорошо. А теперь достань то, что на самом дне корзинки.

Зейнаб держала в руках черный кувшинчик из оникса, наполненный густым кремом без какого‑либо запаха. Девушка отставила его:

– Странная мазь… Скажи лучше, что это там, розовенькое в алебастровом сосуде? Пахнет моими любимыми гардениями…

– Это для того, чтобы кожа стала еще чувствительнее к ласкам, – ответил Карим. – Дай‑ка я разотру тебя немного, цветочек мой. Калифу приятно будет умащивать твое нежное тело – одновременно он сам будет распаляться страстью. Видишь, запах нежный, но средство очень эффективное. В его состав входят особые травы, потом я скажу Оме, какие именно, чтобы она смогла постоянно тебя ими снабжать.

Он принялся растирать бледно‑розовый крем по светлой, словно светящейся изнутри, коже – Зейнаб чуть не замурлыкала от удовольствия.

– А тот, другой крем? Ну, в черном кувшинчике? – томно спросила она.

– А, там просто смазка для дилдо. Она помолчала, наслаждаясь касаниями его сильных рук, а потом поинтересовалась:

– А для чего эти изящные цепочки, мой господин?

– Для игры, – спокойно объяснил Карим. – Калиф – большой охотник до любовных игр. Вскоре я начну учить тебя их правилам. Может быть, калифу захочется разыграть спектакль, будто он захватил тебя в плен в битве. Ты должна будешь сопротивляться, бороться, но он опутает тебя цепями и силою принудит отдаться ему. А может, в роли пленного раба захочет выступить он сам… Мужчины в возрасте особенно любят такие представления. Это помогает им не утратить любовного аппетита, Зейнаб.

Он перевернул девушку на спину и, налив еще немного розовой жидкости себе на ладонь, принялся нежно массировать ее грудь и живот.

– Тебе приятно?

– М‑м‑м‑м‑м‑м, я чувствую покалывание и тепло, мой господин…

– Во всем теле? – шепнул он, поглаживая ее стройные ножки.

– Да, во всем теле! – согласилась она, слегка поеживаясь, – прикосновения его рук отчего‑то стали невыносимо сладкими.

– Перевернись на животик. Так. А теперь подожми ножки. Хорошо. Выгни спинку. Глубже, Зейнаб! Плечи должны быть как можно ниже. Голову положи на сложенные руки. Великолепно! Вот в таком положении ты должна находиться, когда калиф захочет войти в твое тело через Содомские Врата. А теперь не двигайся – я подготовлю дилдо.

Он окунул инструмент в кувшинчик со смазкой, и, встав на колени, приготовился его ввести.

– Не пугайся. Ощущения будут совершенно другими. Если станет неудобно, просто выгнись сильнее.

Он решительно раздвинул двумя пальцами дивно очерченные ягодицы, обнажив маленькую розовую розеточку. Головкой дилдо осторожно надавил – и почувствовал, как поддается нежная плоть его усилию. Головка слегка углубилась в напряженное тело девушки.

Зейнаб ахнула. Нет, дело было не в боли. Какое же неприятное ощущение – просто на редкость! Так она ему и сказала, как всегда, напрямик:

– Зачем ты делаешь это со мною, господин мой? Это.., это же неестественно!

– Для некоторых, сокровище мое, но не для всех, – сказал он. – Рабыня Страсти должна уметь доставить господину все возможные наслаждения. Ты уже научилась принимать мужскую плоть в два из трех отверстий твоего тела. В гареме для тебя не должно быть ни сюрпризов, ни откровений. Ты должна стать совершенством во всем, Зейнаб! – Он ввел дилдо еще глубже, но тут девушка попыталась вырваться, и Кариму пришлось одной рукой крепко схватить ее за шею.

– Послушание во всем! – сурово напомнил он.

– Отвратительно! – закричала она. – Омерзительно! Железная ладонь давила на ее шею, а дилдо вошел в нее уже на всю глубину. Тогда Карим наполовину извлек его, но лишь затем, чтобы втолкнуть снова. Он начал двигать игрушкой в резком отчетливом ритме…

Бороться с ним было девушке не под силу. Ей омерзительно было то, что делает он с нею, и вдруг, к величайшему своему ужасу, она почувствовала, как истома наслаждения постепенно охватывает ее напряженное тело. Теперь она сама делала задом встречные движения…

– Ненавижу тебя за это! – воскликнула она, но тело ее уже извивалось в пароксизме страсти несмотря на то, что Карим уже извлек игрушку…

– Сам я не люблю подобных забав, – сказал он равнодушно. – Но ты не должна забывать, что я тренирую тебя для калифа, а не для себя. А, как мне известно, Абд‑аль‑Рахман время от времени предается таким утехам. И когда он пожелает тебя так, ты должна быть готова его удовлетворить. Дважды в неделю твое тело будет принимать дилдо таким манером, чтобы вполне приготовиться.

Зейнаб не отвечала. Перевернув девушку на спину, Карим увидел, что щеки ее мокры от слез – а ведь она не издала ни стона! Он принялся нежно сцеловывать каждую слезинку, затем ласково заключил ее в объятия. И она не вынесла…

– Как это ужасно! – зарыдала она. Гнев охватил ее, она закричала:

– Ненавижу тебя! – и принялась изо всех сил молотить кулачками по его груди:

– Ты сделал мне больно!

– С каждым разом боль будет все слабее, – он обхватил ее запястья, лишив возможности драться. – А со временем тело твое настолько расслабится, что примет дилдо без труда.

Его могучее тело придавило девушку к матрацу, он искал ртом ее губы, лишая дыхания, возбуждая еще пущую злость…

– Больно – не больно, наплевать! Не в этом дело?

Это омерзительно! – завизжала она, оскалив в гневе острые зубки, И он потерял контроль над собой… Впился в этот оскаленный рот жгучим поцелуем. Будь она проклята! Будь проклята! Такой потрясающей женщины во всем свете не сыщешь – и он любит ее! Но не должен… Не смеет… Не имеет права!

Зейнаб почувствовала, что его напряженный член уперся ей в бедро. Поцелуй становился все нежнее, и злость сама собою улеглась. О, почему она так любит Карима‑аль‑Ма‑лику? Он же всего‑навсего холодный, жестокий и бесчувственный дрессировщик, обучающий ее, словно какое‑нибудь животное, удовлетворять чувственный аппетит великого владыки!..Она прерывисто вздохнула, отвечая на его поцелуи…Все равно! Если Судьба подарила ей столь краткое счастье – что ж, она своего не упустит, она вцепится в него со всею силой! Какая разница? Такого никогда не было у Сорчи Мак‑Дуфф. А у Груочь и подавно никогда не будет!..

Руки Зейнаб обхватили любимого, прижимая его все крепче… Губы ее раскрылись ему навстречу, язык жадно искал встречи… Ладони ее ласкали тело Карима, пальцы запутались в мягких его волосах, пробегали по мускулистой спине, разжигая страсть в его чреслах… Горло все напряглось в безмолвном крике, когда он стал покрывать ее благоухающую шею горячими поцелуями. Склонившись над нею, он принялся играть с ее грудями, покуда они не отяжелели от желания, а соски не превратились в твердые розовые ягодки, словно молящие о поцелуях… Повинуясь их безмолвному, но страстному призыву, губы его сомкнулись вокруг одного соска, затем скользнули к другому. Ласки его жадного языка пробудили потаенную жемчужину страсти меж ее бедер. Зейнаб застонала, когда плоть его жадно скользнула в ее изнывающее от любовной истомы тело.

– Нетерпелива, как всегда! – все же поддразнил он ее. г – Ты лишь пробудил мой аппетит. – Ноготки ее скользнули по спине возлюбленного, заставив его содрогнуться всем телом. – Теперь ты прочно сидишь в седле, мой господин, – посмотрим,«как удастся тебе скачка. Сладишь ли ты со мною, как с тем арабским скакуном, которого ты привез с горных лугов!

Он крепко обхватил ее ногами. Поначалу медленно, а затем все быстрее и быстрее плоть его вонзалась в ее распаленные недра. Он не знал жалости. Один взрыв, затем другой, третий… Теперь ногти ее беспощадно вонзались в его тело, вся она содрогалась, прильнув к нему, пока, наконец, обоих не сотрясла сладкая судорога… Опрокинувшись на ложе, он заключил ее в объятия.

– Если бы ты принадлежала мне, Зейнаб, я никогда не допустил бы, чтобы ты была несчастна, – нежно произнес он. Большего он не смел ей поведать…

– Если бы я принадлежала тебе, господин мой Карим, я никогда не была бы несчастна! – эхом откликнулась девушка. И она не смела открыть ему большего…

Но он все понял, как и она, и боль становилась невыносимой…

– Я человек чести, мое сокровище. Весною я отвезу тебя к калифу Кордовы.

– И для меня честь превыше всего, господин мой Карим. Я покорно отправлюсь туда – и принесу славу тебе и Доналу Раю…

Больше не о чем было говорить. Так мало времени им оставалось… И оба молча поклялись не тратить его попусту.

– По‑моему, я отыскал для тебя подходящую невесту, сын мой, – объявил Кариму Хабиб‑ибн‑Малик. – Ее зовут Хатиба.

– Ну, если вы считаете, что она мне подходит – что ж, пусть так оно и будет, – отвечал Карим. А в самом деле, какая разница? Ведь он никогда не полюбит ее, как свою Зейнаб…

– Она прелестна, – добавила Алима, заметив, что с сыном что‑то творится. – А ты вполне уверен. Карим, что хочешь создать семью именно сейчас? Может, сходишь еще в одно плавание на своей» И‑Тимад «?

– Последним плаванием будет путешествие в Кордову с Зейнаб и подарками для калифа, – ответил он. – Потом я заверну в Эйре, чтобы передать Доналу Раю, произвели ли его дары должное впечатление на владыку. Самое время мне жениться… Назначьте свадьбу на следующую осень.

– Но позволь хотя бы рассказать тебе про Хатибу. – Отец Карима не обладал интуицией, присущей его супруге. – Она дочь Гуссейна‑ибн‑Гуссейна.

– Она из племени берберов? – О Аллах, смилуйся! Берберийские девы славятся добрым нравом. А это значит, что она будет послушна, ласкова – и невыразимо скучна. Но, может быть, это ему сейчас и надо? Ведь никто не может сравниться с Зейнаб. Зейнаб. Его золотоволосая возлюбленная…

– Я все наилучшим образом продумал, – продолжал отец. Гуссейн‑ибн‑Гуссейн знатен и очень богат – он занимается разведением арабских скакунов. Уверен, что лошади, купленные тобой для калифа, из его табунов. Он дает за Хатибой приданое: сотню кобылиц и двух молодых жеребцов в расцвете сил. Ну, как тебе это, сынок? Разве ты не доволен? – Сам Хабиб‑ибн‑Малик весь светился от гордости – еще бы, такой удачный брак! Престиж семьи повысится, доходы возрастут…

Date: 2015-12-13; view: 317; Нарушение авторских прав