Глава 5. Алекс глядела на гавань, не в силах пошевелить пальцем

Алекс глядела на гавань, не в силах пошевелить пальцем. В ушах звенело.

Она сразу же узнала корсарские корабли. Вот они, перед нею: деревянные суда длиной примерно в сорок футов, одно – или двухмачтовые, способные нести около десятка пушек. Алекс глазам не верила. Она смотрела и смотрела на пиратские корабли, как будто надеялась, что они вот‑вот превратятся в катера и яхты. Но они оставались такими же кораблями ближневосточных пиратов начала девятнадцатого века.

Это не могло оказаться галлюцинацией.

Это не могло быть плодом больного воображения.

Кроме того, на рейде виднелось несколько европейских торговых судов – фрегатов и бригов, а также весельных галер. Мелкие рыбацкие шлюпки сновали между судами. На пристани толпились турецкие солдаты – лезвия ятаганов сверкали на солнце.

К пристани причалил корсарский корабль. Люди, одетые в лохмотья, принялись таскать на берег тюки хлопка, огромные ящики с товаром, бочонки с вином. Здесь были и арабы, и негры, и такие же белые люди, как сама Алекс. Все эти несчастные были не только истощены и полураздеты, но также и босы – и у всех до одного на запястье темнело зловещее металлическое кольцо.

Да, одно дело читать про рабов в умных книжках и совсем другое – увидеть их своими глазами.

Ее испуганный взгляд метнулся выше. Алекс охнула: над крепостью на молу развевался трехцветный триполитанский флаг с исламским полумесяцем. Насколько она помнит, именно такой флаг считался государственным знаменем в Триполи в девятнадцатом веке.

Ноги подогнулись. Алекс плюхнулась на каменную скамью. Отсюда тоже была видна гавань. Из стен защищавшей ее крепости торчали жерла чугунных пушек. Кажется, она где‑то читала, что здесь находилось не менее сотни пушек? Какое грозное зрелище! А ведь еще вчера она видела всего лишь беззащитную груду развалин.

Алекс вздрогнула. Она заметила курсировавший у самого входа в гавань еще один корабль. Это было военное судно девятнадцатого века – и над ним гордо реял звездно‑полосатый стяг США: на нем оказалось всего тридцать звезд![3]

У нее по спине побежали мурашки. Не может быть! Не может быть! В голове все плыло и кружилось – наверное, вот так и сходят с ума. Или же ей каким‑то образом удалось попасть в иное время, в начало девятнадцатого века!..

Нет, невозможно. Это безумие.

Алекс снова посмотрела на гавань – все то же.

А вдруг она не сошла с ума? Вдруг она вернулась назад, в прошлое? И теперь находится в Триполи девятнадцатого века? О Господи! Ведь здесь сейчас должен быть и Ксавье Блэкуэлл!

Алекс вцепилась в край скамейки. Сердце так бешено билось, что казалось, вот‑вот выскочит наружу. Она все еще с трудом верила собственным глазам – хотя уже понимала, что именно видит. Необходимо успокоиться и как следует подумать. Похоже, самые дикие мечты обернулись явью, не так ли?

И тут Алекс поняла, почему ни разу с тех пор, как очнулась, она не смогла дозваться духа Блэкуэлла. Потому что сейчас он живой, а не мертвый. И теперь остается лишь разыскать его.

Она глубоко вздохнула. Страх отступил. Конечно, она сумеет его отыскать. Разве иначе она смогла бы совершить это невероятное путешествие во времени? Здесь вмешалась сама судьба. Их союз предречен – и неизбежен.

И тут новая, ужасная мысль сверкнула в голове: Блэкуэлла ждет казнь по приказу паши! Примерно в середине июля 1804 года!

Какое сегодня число? Она знала, что Блэкуэлл еще жив. Знала, и все тут. Иначе путешествие потеряло бы смысл.

Алекс оглянулась на двоих чернокожих часовых, оставшихся в комнате. Теперь‑то было ясно, что оба они – рабы. Что француз оказался настоящим работорговцем. И что он всерьез намерен продать ее.

Алекс облизала пересохшие губы. До сих пор она не совсем понимала, что ее ждет. А на поверку выходило намного хуже, чем участь женщины двадцатого века, попавшей в рабство. В девятнадцатом веке еще не была принята Декларация прав человека, а о правосудии можно было лишь мечтать. Ничего удивительного, что она попала в плен и скоро станет чьей‑то рабыней. Но тогда, лишившись свободы, она не сможет разыскать Блэкуэлла!

Однако Алекс была целеустремленной натурой и теперь намеревалась во что бы то ни стало выжить – и встретиться с Блэкуэллом.

Но тут на нее накатила новая волна страха. А что, если по какому‑то немыслимому капризу судьбы она переместилась во времени лишь для того, чтобы стать свидетельницей жестокой гибели Ксавье Блэкуэлла?!

Алекс была замотана во множество слоев материи и упрятана под паранджой – как и положено женщине‑мусульманке. Француз предупредил, что она должна будет куда‑то отправиться с ним. Алекс едва оправилась от шока после бесцеремонного обследования, учиненного какой‑то местной дамой. Арабка не постеснялась изучить даже состояние ее зубов и половых органов. Алекс до сих пор трясло от бессильного гнева и унижения.

И все же она нашла в себе силы спросить, как только вышла из дома в сопровождении шести темнокожих рабов:

– Куда мы идем? Что происходит? – Ее голос дрожал и прерывался.

– Я получил хорошие новости. – Как всегда, улыбка на губах Риго не касалась холодных голубых глаз. – По городу уже распространился слух о вашем появлении, и паша пожелал взглянуть на вас прежде остальных возможных покупателей.

Алекс споткнулась. И заспешила за Риго. При мысли о предстоящей встрече с человеком, который, судя по историческим хроникам, в течение более чем десяти лет являлся проклятием для всего американского флота, ей становилось страшно. Но с другой стороны, это означало, что они попадут во дворец. А ведь туда же попал и Ксавье Блэкуэлл! Значит, с каждым шагом она приближается к нему! Дрожа от страха и от ожидания предстоящей встречи, она почти не замечала, что творится вокруг – как во сне двигалась по тесной загаженной улочке. Она не взглянула ни на караван верблюдов, ни на чудесную мечеть, укрывшуюся за высокими пальмами.

Но вот наконец над ними нависла громада дворца. Теперь это был не безобидный исторический музей, а настоящая крепость. Алекс вздрогнула от неожиданности: их путь пересек отряд вооруженных до зубов солдат, которые прошли в те самые ворота, что оказались запертыми на ночь еще вчера, когда девушка считала себя самой заурядной туристкой.

– Телохранители из отряда Юсуфа Корамалли, – не переставая улыбаться, пояснил француз.

У Алекс пересохло во рту от волнения. Вчера, когда она смотрела на эти стены, они не щетинились жерлами настоящих грозных пушек.

Во дворе за внешней стеной толпилось еще больше солдат. Риго остановили и задали несколько вопросов, после чего разрешили пройти дальше. Алекс робко шла за ним.

В следующем дворе, кроме солдат, было полно королевской челяди и придворных: турок, арабов, бедуинов и даже европейцев. Миновав просторные внешние помещения, они оказались в небольшом прохладном зале. В центре, на возвышении восседал роскошно‑одетый вельможа, окруженный толпой подобострастных слуг и рабов. Француз схватил Алекс за руку и грубо толкнул к краю помоста, а сам согнулся в низком поклоне.

Вельможа, которого Алекс назвала для себя капитаном лейб‑гвардии паши, внимательно ее разглядывал, пока Риго что‑то говорил ему, угодливо улыбаясь. Через какое‑то время – причем Алекс не имела ни малейшего понятия, о чем говорил француз, – им разрешили двинуться дальше.

Они прошли в просторный, мощенный булыжником крытый двор с мраморными колоннами. На верхней площадке мраморной лестницы находился золоченый трон. Сейчас трон был пуст.

Алекс оглядывалась, едва дыша от волнения, – она ожидала, что вот‑вот увидит Блэкуэлла. Он ведь тоже пленник паши. Однако пленник непростой – он, наверное, не носил железного ошейника раба и мог свободно ходить по дворцу.

– Где мы? – прошептала она.

– В тронном зале паши. Он сейчас явится – ему уже доложили про нас.

Алекс помертвела от страха. Нервно теребя край паранджи, Алекс постаралась взять себя в руки. Распахнулась дверь над лестницей, и в зал вошел невысокий бородатый человек в парчовом халате, алом бархатном жилете и расшитом самоцветами тюрбане. Его сопровождал еще один человек, также щеголявший бархатным жилетом, парчовым халатом, белоснежными шелковыми шароварами и алыми сафьяновыми туфлями. На обоих были белые мантии. У обоих на золоченых перевязях в роскошных ножнах висели парадные сабли.

Француз рухнул на колени.

Паша небрежным взмахом руки позволил ему подняться. И сам паша, и вошедший с ним более молодой мужчина уставились на Алекс.

Она чувствовала, как запылали ее щеки. Ее бил озноб от страха и растерянности.

Риго выпрямился. Прежде чем она сообразила, что он делает, паранджа с нее была сорвана. Француз молча взялся за ворот платья. Алекс закричала, догадавшись, что сейчас случится.

Работорговец разорвал платье до пояса. Под платьем на ней ничего не было.

Так, с пылающими щеками, с обнаженной грудью, она и застыла – ошеломленная, униженная, гневная.

Паша все так же глазел на нее.

Алекс потупила взгляд, заставляя себя медленно считать до ста. Она в плену, она христианка, она женщина. Она в Триполи, в девятнадцатом веке: здесь никому нет дела до ее чувств. А все здешние мужчины – свиньи.

Державшийся за спиной у паши спутник решительно выступил вперед.

Алекс медленно подняла голову. Незнакомец оказался примерно ее возраста, с гладкой оливковой кожей и светло‑карими глазами. Черты лица были почти правильными – при желании его можно было бы даже счесть красивым. Однако оно, несомненно, было обаятельным – в отличие от жестокой надменной физиономии паши. Волосы молодого человека были светло‑каштановыми.

– Я – Джебаль, – представился он. Улыбка у него была очень теплой. – Я сын паши и бей [4]Триполи.

Алекс хмуро смотрела на него. Она не собиралась улыбаться в ответ – по крайней мере до тех пор, пока стоит на виду у всех с голой грудью. Француз больно дернул ее за руку и грозно посмотрел в глаза.

Джебаль сердито покосился на работорговца и протянул руку. Алекс скривилась: решила, что он сейчас прикоснется к ней. Но вместо этого Джебаль только поправил платье, подняв ворот.

– Как тебя зовут? – спросил он на превосходном английском, почти без акцента.

– Алекс, – хрипло откликнулась она, едва не разрыдавшись от наплыва чувств.

– Какое странное имя. – Он по‑прежнему улыбался, глядя ей в глаза.

– Это… это уменьшительное от Александры.

– Александра, – снова просиял Джебаль. – Очень мило. Хотя, конечно, когда тебя обратят в ислам, ты получишь более подходящее мусульманское имя. К примеру, Зохара. Оно очень тебе идет. Оно означает пламя и свет. – Он перевел взгляд на волосы Алекс.

– Ислам? – Алекс ужасно удивилась. – Я вовсе не собираюсь обращаться в ислам.

– Ты должна это сделать и сделаешь, – невозмутимо сказал Джебаль. – Как же иначе я возлягу с тобой?

Алекс потеряла дар речи. Неужели ради того, чтобы выжить, ей придется отдаться этому человеку?

– Я американка и протестую против всего, что здесь надо мной учинили. На вид вы добрый человек. И рассудительный. И не можете не понимать, что у меня есть свои права. Меня похитили посреди белого дня, как животное, как какую‑то вещь. Отпустите меня. Пожалуйста, – затараторила она, нимало не заботясь, как воспримет работорговец столь неожиданную смену национальности.

Джебаль потупился.

– Ох и горячая красотка, Джебаль! – расхохотался паша. – Я хочу купить ее для тебя. Зохара. Отличное имя. Она народит тебе таких же горячих рыжих сыновей!

Француз пребольно сжал ей руку и торопливо сказал:

– Она совсем еще дикая, милорд, и я уверен, что и вы, и ваш сын получите несравненное удовольствие, как только укротите ее и приучите знать свое место. Со временем до нее дойдет, как положено вести себя здесь, в Триполи.

– Да, наверняка, – злорадно блеснул глазками паша. – Американская женщина. Она подвернулась кстати, не так ли?

Алекс все еще не пришла в себя от заявления паши, что ей предстоит рожать сыновей Джебалю. А кроме того, ее напугало то, что в последнюю секунду зажглось во взгляде самого паши.

– Она ни на кого не похожа, – прошептал Джебаль, не спуская с пленницы глаз. – Я впервые вижу такую дерзость, такую страсть – и такую красоту.

– Пожалуйста, Джебаль! – отчаянно взмолилась Алекс, обращаясь к нему одному и стараясь заглянуть в самую глубину карих глаз. – Отпустите меня!

Джебаль упрямо сжал губы. На какую‑то секунду ей показалось, что он действительно добрее прочих и что ее мольбы тронут его. Однако французский работорговец пришел в такую ярость, что чуть не вывернул ей руку.

Это почему‑то невероятно развеселило пашу. Он долго смеялся, не обращая внимания, что все удивленно и испуганно смотрят на него.

– Зохара, запомни хорошенько одну вещь. Даже если Джебалю взбредет в голову дать тебе свободу, я отменю его приказ, ибо здесь только мое слово – закон!

У Алекс от ужаса подогнулись колени. Она не сомневалась, что паша именно так и сделает, она физически ощущала исходившую от него жестокую, грозную силу. Этому человеку незнакомо сострадание. Такие, как он, могут приказать забить раба до смерти из‑за малейшей оплошности. О, она так много читала про подобные вещи. И вот теперь впервые испытала это на себе.

Потрясенная, перепуганная, Алекс обернулась к Джебалю:

– Позвольте мне хотя бы повидаться с американским консулом! Пожалуйста! – Может быть, он ей поможет?

– Здесь больше нет американского консула. Как только мы сорвали ваш флаг, его и след простыл! – злорадно сообщил паша. – Как и все ваше племя, он оказался подлым трусом и болтуном!

– И что же, здесь не осталось ни одного американца? – спросила Алекс. Где же Блэкуэлл?

– Ну, разве что кто‑то из рабов, попавших в плен уже много лет назад, – сказал Джебаль: в его карих глазах засветились золотистые искорки, он искренне сочувствовал ее горю.

У Алекс на языке вертелся вопрос про Блэкуэлла. Однако интуиция вовремя подсказала, что сейчас не время и не место для подобных расспросов.

– Поверь: с тобой не случится ничего плохого, – ласково заверил Джебаль. – Я не собираюсь укрощать тебя, дикая Александра, и сделаю все, чтобы ты была счастлива. И тебя непременно нужно будет назвать Зохарой – ни одно имя не подходит тебе так, как это.

Алекс ошалело уставилась на принца. Он что, всерьез думает, что она станет его женой?

– Однако мне понятны твой испуг и растерянность. В конце концов, ты всего лишь женщина, оказавшаяся в чужой стране. Отец сказал правду. Американский консул сбежал, как только объявили войну твоей стране. В его отсутствие датский консул получил полномочия действовать как американский. И я разрешу Нильсену тебя навестить.

– Спасибо. – Алекс порывисто схватила его за руку. Джебаль улыбнулся – ему это льстило. Но паша рявкнул:

– Ты испортишь ее, как уже испортил свою первую жену, Джебаль! Скоро она станет командовать тобой, вместо того чтобы повиноваться!

Добродушное выражение мигом исчезло с лица Джебаля. Он помрачнел и резко сказал:

– Зу повинуется мне.

Паша лишь презрительно сплюнул.

Джебаль скрестил руки на груди и вскинул голову, словно упрямый мальчишка.

– Из тебя никогда не выйдет настоящий правитель, если ты не научишься наказывать тех, кто посмел ослушаться! – продолжал отец. – Уже не один раз твоя Зу заслужила бастонадо! Только так ты можешь поставить ее на место.

– Я сам знаю, кого и когда стоит наказывать, – тихо ответил Джебаль.

Паша разразился потоком ругательств.

Француз ехидно ухмыльнулся.

А Алекс почувствовала жалость к Джебалю.

Ее поместили пока во дворец Юсуфа Корамалли. Алекс скоро стало ясно, что за стенами дворца обитает вся многочисленная королевская семья. По сути, дворцовый комплекс можно было считать настоящим небольшим городом в городе. И Джебаль являлся единственным наследником.

Если не считать двух огромных рабов‑индусов в пурпурных шароварах и золотистых халатах, Алекс оказалась одна в уютной комнате, стены которой были сплошь увешаны роскошными гобеленами. На застланном пушистыми восточными коврами полу стояло несколько кушеток, и Алекс опустилась на одну из них, не чувствуя под собой ног от усталости. Чудесной работы решетчатая дверь выходила во внутренний садик с тенистыми деревьями, цветущими клумбами и сверкающими на солнце прудами. Алекс долго сидела и бездумно смотрела во двор, пока не заметила человека, идущего к ней по посыпанной гравием дорожке.

Сначала она приняла его за Нильсена. Но вот слепящее солнце скрылось за облаком, и стало ясно, что изящно сложенный незнакомец одет в жилетку, шаровары и сандалии, как обычно одеваются рабы. Да и в руках он нес поднос, заставленный тарелками и кувшинами. На руке у него болтался ее рюкзак.

Сердце у Алекс учащенно забилось. И вовсе не потому, что ей решили вернуть то немногое, что у нее оставалось. Она невольно поднялась, не спуская глаз со смуглого лица незнакомца, замешкавшегося на пороге. Он казался на несколько лет моложе Алекс – темноволосый, с высокими скулами. Почтительно поклонившись, раб забормотал приветствие на арабском языке. Но вот он взглянул на нее из‑под длинных ресниц. Глаза у него были необычного серого, почти серебристого оттенка.

– Жозеф?.. – прошептала Алекс.

Вспыхнув, он тут же отвел глаза. Его красивое лицо было абсолютно спокойным, когда он поставил поднос на низенький столик.

– Меня зовут Мурад, – промолвил он. Не поднимая глаз, протянул ей рюкзак и добавил: – Я – евнух и твой раб. Я родился здесь, во дворце, в плену. Джебаль велел вернуть тебе твои вещи.

Наливая в бокал светло‑желтую жидкость, раб продолжал:

– Джебаль дал мне приказ служить тебе. Конечно, если я смогу тебе угодить. – Только теперь он выпрямился и посмотрел Алекс прямо в глаза. Алекс молчала, не зная, что сказать.

Через несколько минут появился посол Нильсен. Он был одет в коричневый сюртук, голубой жилет, панталоны до колен и чулки. Белобрысый, загорелый, он так и исходил потом. Обмахиваясь своей треуголкой, он задержался на пороге комнаты, окинув пленницу внимательным взглядом.

Алекс облизала губы. Она приказала Мураду оставить их наедине, но тот отказался, заявив, что это ему запрещено. Сереброглазый раб встал в дальнем углу комнаты. И хотя он скромно потупился, Алекс нисколько не сомневалась, что от его внимания не ускользала ни одна мелочь.

– Мистер Нильсен, – начала она. – Слава Богу, вы пришли. Меня зовут Александра Торнтон.

– Полагаю, что вы уже знаете, что я – Свен Нильсен, консул Дании в Триполи, а также уполномоченный американского правительства, в связи с прискорбным отсутствием здесь американских официальных лиц. Насколько мне известно, вы американка, – с улыбкой произнес гость. – Как вы себя чувствуете, миссис Торнтон?

Алекс зажмурилась. Вместе с учтивой речью в ее сердце проник луч надежды.

– Ужасно.

– Знаю. Однако нельзя не признать, что в чем‑то вам повезло: вы попали к Джебалю, а он известен своей добротой.

– Мне наплевать на его доброту! Это невыносимо. Я желаю получить свободу. Я – гражданка Америки! – Она понимала, что будет гораздо проще отыскать Блэкуэлла, если она сможет свободно передвигаться по Триполи – вместо того чтобы сидеть взаперти в качестве рабыни и наложницы Джебаля. – Вы не могли бы помочь мне, мистер Нильсен? Не могли бы уговорить Джебаля просто отпустить меня, если он действительно такой добряк?

– Это пошло бы вразрез с восточными обычаями, миссис Торнтон. Здесь так не принято. На Востоке право принадлежит сильному, и власть держится на грабежах, выкупе заложников и торговле рабами. Можно сказать, этот образ существования они впитывают с молоком матери. – Нильсен прошел в глубь комнаты и плюхнулся на кушетку. – К тому же эти варвары сплошь и рядом нарушают заключенные договоры – хотя это не имеет значения, ведь у Америки, в отличие от Англии и Франции, нет договора с Триполи об обмене пленными. Увы, мы не в Европе и даже не в Америке. Триполи – страна дикарей, ее основа – кровь, смерть и фанатичная вера. Мало того – Америка находится в состоянии войны с Триполи, официально это, конечно, не объявлено. – Нильсен кинул в рот свежий финик. – Тем не менее паша всей душой ненавидит и вашу страну, и ваших соотечественников.

Алекс приуныла.

– Означает ли это, что вы отказываете мне в помощи?

– Миссис Торнтон, отныне вы принадлежите Джебалю. Он выложил за вас весьма изрядную сумму. Все, что в моих силах, – заявить официальный протест.

В голове у Алекс проносились вычитанные ранее подробности: первые годы войны проходили настолько спокойно, что триполитанцы сплошь и рядом насмехались над американским военным флотом; однако очень скоро, сразу после назначения Пребла, им пришлось изменить свое мнение.

– Но ведь я уже замужем, – солгала Алекс.

– Им это известно, – пожал плечами Нильсен. – И им на это наплевать.

Мурад поднял глаза. Алекс успела заметить блеснувшее в них сострадание, но в следующую секунду раб потупился и отошел в угол комнаты.

– Хорошо, я заявлю протест. И постараюсь уговорить Джебаля вас отпустить. Но боюсь, не в моей власти повлиять на его решение. Есть лишь один надежный способ.

– Какой?

– Выкуп. Эти люди невероятно алчны. Если ваш муж окажется достаточно богат, паша забудет о том, что вас хотел купить Джебаль. Он наверняка предпочтет золото.

Алекс смотрела на Нильсена невидящим взглядом. Она подумала о своем счете в банке… в двадцатом веке.

– Нет. Он не богат. – Она вздохнула.

– Мне очень жаль, – повторил Нильсен.

Алекс машинально кивнула. Равнодушным взором она скользнула по столику, ломившемуся от изысканных сластей, фруктов и сыра. Она совсем вымоталась. Ей нужно хоть немного поспать. Возможно, так и было предначертано, и ей суждено пережить ужасы плена и рабства. Но по крайней мере она находилась в девятнадцатом веке, в Триполи, там же, где и Блэкуэлл. Воспоминания об этом утешили ее.

Тихо подошел Мурад и протянул ей бокал ароматного напитка. Алекс невольно почувствовала к нему благодарность. Почему‑то она не сомневалась, что он искренне сочувствует ее горю.

– Я готов переправить для вас любую корреспонденцию. – Нильсен встал. Алекс только вздохнула. – Миссис Торнтон, позвольте полюбопытствовать, как это вас угораздило оказаться в плену здесь, в Триполи?

– Это довольно странная история, – после секундного колебания отвечала Алекс. – Вы не поверите, если я расскажу правду. – Тут до нее дошло, что неплохо было бы сочинить какую‑нибудь правдоподобную ложь. Ладно, потом. Сейчас врать уже не было сил.

– Прошу вас, дайте знать, когда сочтете себя готовой рассказать ее. Уверен, что Джебаль не станет препятствовать нашей новой встрече. Даже когда вы примете ислам.

– Но я не хочу принимать ислам, – возмутилась Алекс. – Это… гадко.

– Неужели вы по‑прежнему намерены отказаться от предложения Джебаля, когда я разъяснил всю безнадежность ситуации? – растерялся Нильсен.

Алекс вскочила – и едва не упала: Мурад поддержал ее.

– Да как вы смеете пихать меня в койку к этому дикарю? Вы же знаете, что он собирается сделать меня наложницей!

– Боже мой, да разве же я уговариваю вас стать наложницей?

– Тогда я ничего не понимаю!

– Вижу, что не понимаете. Разве Джебаль ничего не сказал?

– А что он должен был мне сказать? – сердито спросила Алекс.

– Он намерен сделать вас своей женой.

Алекс застыла.

– Своей второй женой, – пояснил Нильсен. – А вы и не знали? По сути дела, вам оказана огромная честь. Он не на шутку в вас влюбился, миссис Торнтон.

Тут Алекс словно оглохла, хотя датчанин говорил что‑то еще. Она с трудом заставила себя соображать. Итак, Джебаль собрался на ней жениться. А Ксавье Блэкуэлла казнили в июле 1804 года за связь с женщиной‑мусульманкой, женой сына паши.

– Миссис Торнтон? Вам дурно?

У Алекс все плыло перед глазами. Мурад поддерживал ее за локоть. Оба – и консул, и раб – с сочувствием смотрели на нее, но мало‑помалу она приходила в себя.

О Господи!

Судьба… Так вот какова ее судьба, так вот что ей предначертано… Стать любовницей Ксавье Блэкуэлла.

Но что же дальше?

Она оттолкнула Мурада и схватила Нильсена за руку:

– Здесь находится еще один американец, капитан морского корабля Ксавье Блэкуэлл. Скажите, где его держат?

– Я ничего не знаю об этом человеке, – удивился консул.

– Не может быть! Ведь его захватили вместе со всем экипажем и держат здесь в плену. Его судно называется «Жемчужина». Его затопили, прежде чем оно попало в руки к паше. Капитана зовут Ксавье Блэкуэлл, и он где‑то здесь, в Триполи. Я же знаю!

– Какой‑то капитан с целой командой, попавший в плен? – покачал головой Нильсен. – И он увел у паши из‑под носа такую грандиозную добычу? Миссис Торнтон, если бы такой человек оказался здесь в плену, об этом знал бы не только я, об этом знал бы весь город, да что там, весь мир!

Алекс не верила. Нильсен наверняка лгал. Блэкуэлл здесь, в Триполи. Иначе просто быть не гложет. Если только она не появилась слишком поздно. Если только его уже не успели казнить!

– Миссис Торнтон?

– Какое сегодня число? – дрожащим голосом спросила Алекс, с ужасом глядя на Нильсена.

– Ох, конечно же, первое марта, – совсем опешил датчанин. – Понедельник, если вам угодно.

– Какого года?

– Тысяча восемьсот второго, – запинаясь, отвечал Нильсен.

Тысяча восемьсот второго! В глазах у нее потемнело, в голове стоял ужасный шум, сердце готово было вот‑вот разорваться. Тысяча восемьсот второго! А Ксавье Блэкуэлла захватили в плен в тысяча восемьсот третьем, в июне! Все верно, она переместилась во времени, но попала в Триполи на год раньше!