Глава 3. Уже четыре дня задержка. Или пять?

Уже четыре дня задержка. Или пять? Да, пять. Уже пять дней ничего нет. Нет этой восхитительной, успокаивающей, благословенной боли, пачкотни и лишних хлопот, пять дней, проведенных во все растущем беспокойстве, пять дней, прожитых в попытках смело взглянуть в лицо тому, что это означает, пять дней в попытках представить себе, что же теперь с этим делать.

Если бы только она тогда отказалась, если бы только! Она знала, когда именно это могло случиться: в тот субботний вечер, когда муж выпил стакан пива, а все домочадцы спали. Она не хотела, совсем не хотела, но он был так мил, он ведь так устает на рабо те, он так добр к ним ко всем и так безропотен.

– Иди сюда, старушка, – прошептал он, – давай быстренько! Я буду очень осторожен, не волнуйся.

Невозможно было отказать: не так уж много радостей у него в жизни.

Она вздохнула, подняла ведро с грязной водой и поставила его на стол, чтобы замочить пеленки. Она всегда так делала – замачивала их в уже использованной воде. В этот день она постирала всего несколько вещей: пару пеленок и рубашек мальчиков. Это избавляло ее от повторного похода во двор за чистой водой. Да, это была тяжелая работа. А вечером Тед захочет помыться, как всегда в пятницу. Ему нужно больше воды, чем детям, значит, придется еще дважды сходить к колонке, а потом надо будет поставить кастрюли на печку, чтобы нагреть воду для лохани. Сильвию даже мысли об этом утомляли. Но, может, хоть это физическое напряжение спровоцирует что‑нибудь? Нужно постараться не думать о том, что не пришли месячные. Такое уже бывало. Чем больше об этом думаешь, тем больше вероятность задержки. Однажды она уже почти махнула рукой, а потом заболел ребенок, у него был жар, и она так волновалась, что и думать о них забыла, – так они тут же и пришли, на следующий день.

Сильвия вздохнула и посмотрела на часы, стоявшие на столе. Это были мамины часы, они правильно показывают время, хотя и совсем старые. Уже семь часов. Тед ушел полчаса назад. Пока он завтракал, она нянчила ребенка, и, если теперь поторопиться, можно успеть подмести пол, перед тем как разбудить остальных детей. И еще подать на стол хлеб и застывший жир. Главное, чтобы малышка подольше не просыпалась. Теперь начались проблемы с Фрэнком – он уже большой и такой подвижный. Сильвия терпеть не могла держать его безвылазно на высоком стуле, но другого выхода не было. Держать на стуле или привязывать к ножке стола. Слишком опасно отпускать его ползать вокруг, особенно когда топится печь и на ней греется в больших кастрюлях вода. Фрэнк уже пробует вставать на ножки и, чего доброго, еще опрокинет на себя кастрюлю с кипятком, если за ним не уследишь. А ей сегодня надо закончить работу к тому времени, как после обеда вернутся из школы дети, тогда Фрэнк сможет поползать по ступенькам на крыльце. Или, если она не справится со всеми делами, может, кто‑то из старших погуляет с ним. Бедный малыш! Он часто плачет. Ему, должно быть, очень скучно.

Сильвия и Тед Миллеры и их пятеро детей жили в Ламбете. Они занимали две комнаты: первую довольно большую, около двенадцати квадратных футов, и вторую, чуть поменьше, в подвальном этаже дома на Лайн‑стрит – одного из нескольких типовых домов близ Кеннингтон‑лейн. Ступеньки с переднего фасада вели через маленькую прихожую прямо на улицу. Задняя комната выходила во двор, где находились колонка для воды, уборная и подвесной ящик, в котором можно было сохранять молоко, застывший жир и другие продукты хотя бы зимой. Летом ящик не слишком помогал – разве что держать всякий хлам.

Сильвия, Тед, новорожденный малыш и Фрэнк – предпоследний ребенок – спали в большой комнате, которая также служила кухней, а дважды в неделю и ванной. Фрэнк спал на одной постели с родителями, а новорожденная девочка – в нижнем ящике большого комода, доставшегося им в наследство от матери Сильвии. В нем хранилась одежда, кое‑какая еда и вообще бо́льшая часть их имущества. В одном конце комнаты, напротив кровати, стояла угольная печка, и как раз оставалось местечко для маленького складного столика под окном и старого высокого стула, тоже принадлежавшего матери Сильвии.

Семья ела по очереди: за столом не хватало места для всех сразу, да и стульев‑то было всего два. Дети обычно ели либо стоя, либо сидя на родительской кровати. Трое старших детей спали в маленькой комнате на широкой кровати валетом, как сардины в банке. Сильвия прикидывала, что там есть местечко еще для одного ребенка – для Фрэнка, – когда самая маленькая подрастет и уже не сможет спать в ящике. А потом… Сильвия решительно гнала мысли о том, что будет потом. Можно будет приспособить под кроватку ящик из‑под бананов – так поступают во многих семьях, и в маленькой комнате как раз нашлось бы для нее место.

Тед работал на городском складе, в часе ходьбы от дома. Трудился он по двенадцать часов в день, и платили ему двадцать три шиллинга в неделю. В округе говорили, что, пока кормилец зарабатывает фунт в неделю, семья еще может свести концы с концами, но если доход опустится ниже этого уровня, значит вы впали в нищету. За квартиру Миллеры платили семь шиллингов в неделю, и еще шиллинг в неделю уходил на уголь. Несмотря на это, полуподвал все равно оставался холодным и сырым – такова была оборотная сторона низкой квартирной платы. У подруги Сильвии Джоан, которая жила неподалеку, в трех комнатах на верхнем этаже, было семеро детей, и угля семья тратила меньше. И все же Сильвия не хотела бы оказаться на месте Джоан: Тед был таким добрым и мягким, он ни разу не ударил никого из детей, и уж конечно ни разу не поднял руку на Сильвию.

Он даже курить бросил много лет назад и почти не пил. А если и выпивал, то почти не менялся. У мужа Джоан был ужасный характер; детей, если они не слушались или грубили, он порол кожаным ремнем. А если Джоан не успевала приготовить ему обед или завтрак, то, возвращаясь по утрам с работы, он бил и ее. И хотя зарабатывал он больше Теда – почти тридцать шиллингов в удачные недели, – из них целый шиллинг он всегда тратил на выпивку.

Тед и Сильвия жили вместе уже восемь лет и по‑прежнему были счастливы. Конечно, жизнь – штука нелегкая, но детишки были здоровы, трое старших неплохо учились в школе, все умели читать и писать, а Билли, самому старшему, хорошо давалась арифметика. И улица, на которой они жили, им нравилась: бузотеров тут было мало и, случись что‑то, каждый сосед готов протянуть руку помощи. Да и хозяин дома не так уж плох. Дважды, когда Тед запоздал с платой за квартиру – первый раз, потому что болел ребенок и нужно было заплатить доктору, а второй раз, когда Тед сам прихворнул и три недели не работал, – хозяин дал им отсрочку.

Поэтому Сильвия не беспокоилась, что их выкинут на улицу. Найти всем место в этакой тесноте, следить, чтобы все были здоровы, несмотря на вечную сырость, держать всех в чистоте при таких‑то высоких ценах на мыло и горячую воду, следить, чтобы не заводились клопы, – вот те ежедневные обязанности, которые ей приходилось выполнять. Но ее Тед был добрым, терпеливым человеком, и Сильвия все успевала и даже сумела сохранить свой веселый нрав. Хотя она очень боялась, что, если в семье опять появится ребенок, она просто не выдержит.

Это невозможно, этого просто не может быть! Только не сейчас! Только не сейчас, когда все так наладилось, не сейчас, когда ее работа была такой увлекательной и доставляла ей столько удовольствия, не сейчас, когда она чувствует себя счастливой и сильной, – нет, только не это! Да этого и не может быть. Задержка всего в несколько дней. Может быть, потому что последнее время она так много работает? Да, наверняка так и есть. И конечно, она переволновалась. А волнение всегда чревато задержкой. И все же… да, она знает, когда это могло случиться… если все‑таки случилось. В ночь после обеда с литераторами, куда Оливера пригласили выступить с речью. Он страшно нервничал и целыми днями репетировал свой спич. Селия терпеливо слушала, давала советы, отмечала удачные обороты, литературные реминисценции, удачные шутки. Вечер устраивали в «Гаррике»[4], куда женщины не допускались. Оливер хорошо подготовился, надел фрак и повязал белый галстук – вечер намечался очень торжественный. Все это он проделал в полном молчании. Он был бледен, его мутило от волнения.

– Не волнуйся так, – подходя к мужу и обнимая его, сказала Селия, – ты будешь великолепен. Точно знаю. А я стану ждать тебя, думать о тебе и желать тебе успеха.

– Да‑да, – отозвался он. – Но ты не понимаешь, там будет такая важная и шикарная публика, столпы нашего бизнеса: Макмиллан, Джон Марри, Арчибальд Констебль, Джозеф Мэлаби Дент… Это будет встреча Давида и Голиафа, Селия, и я просто не знаю…

– Оливер, – уже более строгим голосом произнесла Селия, – ты говоришь глупости. Ты прекрасно знаешь, что Давид победил Голиафа. И ты победишь сегодня вечером. А теперь поцелуй меня и позволь завязать тебе галстук. Ты же не можешь сам это сделать, когда нервничаешь. Вот так. Ты прекрасно выглядишь. Очень красиво. Так важно, внушительно и так… литературно. А теперь ступай, дорогой мой. И не забудь делать паузы в конце каждого абзаца. Не спеши. Дай всем возможность насладиться твоей речью, посмаковать ее.

Как и обещала, Селия весь вечер сидела в маленькой гостиной на втором этаже, читала и думала о муже, когда услышала – было уже очень поздно, перевалило за час ночи, – как к дому подъехала машина. Селия сбежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Оливер вошел в дом, швырнул шляпу на кресло, торжественно взглянул на жену и улыбнулся:

– Все прошло замечательно. Я, наверное, не должен так говорить, но это правда. Вечер был просто грандиозный. Какое событие! Если б только отец был там и все видел!

– Пойдем наверх, – взяв его за руку, предложила Селия. – Я хочу знать о каждом мгновении. О каждом!

– Ты так добра ко мне, – поцеловав жену, сказал Оливер, – и столько делаешь для меня. Я бы никогда не справился без твоей помощи. Никогда. И ты все это время сидела и ждала меня. Должно быть, ты сильно устала.

– Нисколько, – возразила Селия, – как я могла лечь спать? Ну давай же, рассказывай – о каждой мелочи.

Они долго говорили, а затем Оливер, вдохновленный успехом и переполненный счастьем, любил ее. Селия лежала в постели, ожидая его, трепеща и чувствуя, как ее тело тает от удовольствия при одном лишь прикосновении к телу мужа. Селия ощущала нетерпение и голод, на нее нахлынул восторг, огромный и всепоглощающий. Она быстро достигла оргазма, приподнялась и вскрикнула, чтобы еще раз испытать это состояние. Ей было так хорошо, так приятно, что просто невозможно было остановиться и подумать об осторожности. Но когда ее тело наконец утихло, успокоилось, только тогда Селия с легкой паникой подумала, что сейчас как раз опасные дни, в которые она может забеременеть. Похоже, так и есть. А если это так… но тут Селия заставила себя не думать о своей физиологии и сосредоточилась на делах.

На днях должно было состояться еженедельное собрание редакторов, и у Селии появилась неплохая идея. Даже очень хорошая идея. Но она все же немного нервничала. В ожидании своей очереди заговорить Селия чувствовала, как громко колотится ее сердце, ей казалось, что сидевший рядом с ней Ричард Дуглас, симпатичный старший литературный редактор, вполне может услышать его биение. Она старалась никогда не проявлять эмоций в офисе. Это же просто некрасиво. Кроме ММ, Селия была здесь единственной женщиной, а если уж ты хочешь работать на равных с мужчинами, то и вести себя должна соответственно. А это очень трудно. И будет еще труднее, если Оливер отвергнет ее идею.

Нет, он так не сделает, конечно не сделает. А если и сделает, то только потому, что именно Селия ее предложила. Он все еще склонен был поступать подобным образом – до сих пор. Даже теперь, когда она подготовила к печати несколько успешных книг, часть которых уже опубликована, а часть вот‑вот выйдет. Казалось, он чувствовал себя обязанным так поступать: не оттого, что сопротивлялся ее успеху – этим он как раз очень гордился, – а оттого, что ему хотелось быть честным и ни в коем случае не покровительствовать жене. Не злоупотреблять своим положением. В принципе, такая позиция Селии даже нравилась, но при этом и страшно раздражала. Заботясь о безупречности своей репутации, Оливер часто поступал по отношению к Селии несправедливо. Она старалась относиться ко всему спокойно и даже ни о чем не намекать ему, когда они были дома вдвоем или когда вместе возвращались из офиса на машине, подаренной лордом Бекенхемом на Рождество.

Оливер попытался отказаться от машины, но Селия убедила его принять подарок, чтобы не обидеть отца.

– Оливер, он действительно очень тебя любит. Мама говорила мне об этом. С тех пор как родился Джайлз, он убедился, что ты замечательный. Он хочет нам помочь. И машина действительно будет нам огромным подспорьем. Я терпеть не могу дожидаться автобуса, особенно по вечерам. Я из‑за этого поздно возвращаюсь к Джайлзу.

Последнее заявление было абсолютной неправдой, потому что если Селия задерживалась в офисе и не могла дождаться автобуса, то просто брала такси. Она пыталась убедить саму себя, что имеет право тратить свое жалованье, как захочет, но знала, что это рассердит Оливера, который весьма осторожно распоряжался деньгами. Привычка экономить выработалась у него с детства, когда все вокруг толковали об экстравагантности и расточительности его матери. Эти воспоминания очень расстраивали его. Хотя Оливер не помнил своей матери, ему казалось, что ее характер может проявиться в нем, а потому старался вести себя совершенно иначе, чем она. Оливер по‑настоящему боялся за Джека, поскольку считал, что брат чем‑то напоминает мать.

ММ была в еще большей степени предрасположена к экономии и ходила на работу пешком. Она продала большой дом на Фицджонс‑авеню, который достался ей от отца, и купила гораздо более скромный в Китс‑Гроув. К тридцати годам она выбрала для себя определенный стиль в одежде – длинную юбку, белую блузку, пестрый шарф и хорошо сшитый на заказ жакет – и уже до конца жизни не меняла этого стиля, уберегавшего ее от необходимости следовать моде, а значит, и от лишних трат.

Селия, обожавшая наряды, тратила на них уйму денег – в основном с разрешения отца. Она никак не могла понять отношение ММ к одежде, однако не могла и не признать, что та, вопреки всему, прекрасно выглядит в своей «униформе». Наряд этот подчеркивал достоинства ее высокой, но хорошо сложенной фигуры, а большие, свободным узлом завязанные шарфы ярких цветов оттеняли сильные, строгие черты ее лица и выразительные темные глаза. Она, наверное, очень похожа на свою мать, думала Селия. А лучистый взгляд Оливера достался ему от Эдгара. Никто бы никогда и не заподозрил, что ММ и Оливер – единокровные брат и сестра. А вот Роберт, которого Селия помнила по своей свадьбе, вполне мог сойти за близнеца ММ. Селии тогда понравился Роберт, и ей хотелось бы чаще с ним видеться. Несмотря на довольно серьезную манеру держаться, он обладал удивительным и довольно едким чувством юмора. Теперь Роберт, похоже, сделался богатым дельцом, посиживая в своем небоскребе в финансовом районе Нью‑Йорка. И должно быть, добрая половина нью‑йоркских матерей охотится за ним для своих дочек.

– Селия, ваша очередь, – строго сказал Оливер, и та подскочила на своем месте.

Нужно быть более сосредоточенной на таких собраниях. Но это довольно трудно, даже когда не думаешь о своей физиологии. Мысли Селии витали где‑то далеко, пока обсуждались текущие дела, даты публикаций и текст посвященной Литтонам статьи в ежегодном справочнике писателей и художников – новом издании для авторов, иллюстраторов и издателей.

Селия взглянула на Оливера и вспыхнула: на лице мужа проступило то самое безжалостное выражение, с каким он когда‑то отвергал все ее просьбы разрешить ей работать.

– По‑моему, вы хотели что‑то обсудить? – сухо спросил он.

– Да. Да, хочу. Действительно. Я… так вот, я думала о серии книг для малообеспеченных слоев…

– Мы все о ней думаем, – мрачно произнес Оливер.

Идея принадлежала Джозефу Мэлаби Денту, который назвал ее «обывательской» серией. Это была целая библиотека дешево изданных книг – в основном известных литературных произведений. И расходилась она прекрасно: в эпоху социальных перемен подобный проект оказался весьма актуален.

– Думаю, нам нужно начать издавать серию биографий. Таких же дешевых, как у Дента. Биографии выдающихся исторических личностей – и женщин, конечно, тоже, их очень много. Мне кажется, они пойдут нарасхват. Наверное, здесь не обязательно придерживаться хронологии, потому что публика гораздо больше интересуется фигурами недавнего прошлого: Дизраэли, Флоренс Найтингейл, Мария Кюри, Диккенс – вот прекрасные кандидатуры. Даже лорд Мельбурн. Все, что имеет какое‑то отношение к королеве Виктории, до сих пор привлекает большое внимание. Генри Ирвинг, миссис Сиддонс – их множество. А на фронтисписе мы давали бы какую‑нибудь оригинальную иллюстрацию для каждой книги, и… – Селия умолкла. Все внимательно смотрели на нее. Лица у них были непроницаемыми. Селия зарделась и, помедлив мгновение, продолжила: – Может быть, даже стоит вкладывать эти иллюстрации в каждую книгу как дополнительную рекламу. А на последних страницах каждого тома можно делать сообщение о следующем. Полагаю, мы могли бы анонсировать эту серию через книжный клуб в «Таймс» – с паршивой овцы хоть шерсти клок, а может быть, даже сделать скидку немного больше обычной…

– Ну уж нет, – перебил ее Оливер. – По‑моему, идея неудачная.

Селия внезапно почувствовала сильную слабость и посмотрела на мужа. Он казался еще строже, чем всегда. Она была уверена, абсолютно уверена, что ее идея хороша. Настолько уверена, что ни словом не обмолвилась о ней Оливеру заранее, как иногда делала. Надо было сказать ему. Чтобы избежать подобного унижения. Она принялась разглядывать свои туфли. Очень милые туфли, скорее даже короткие ботиночки, из серой кожи, с черными пуговками сбоку. Они прекрасно смотрелись с ее новой серой юбкой и жакетом…

– Хорошенькие туфли, – сказал Джайлз, когда Селия, надев их в первый раз, поднялась к сыну в комнату. – Хорошенькая мама.

Это было так приятно. До смешного приятно. Может, бросить работу, ну хотя бы на время, и вновь погрузиться в обычные дела: покупку одежды, веселую возню и игры с сыном. И какая тогда разница, беременна она или нет. Все станет надежнее, проще. И вообще…

– Блестящая идея, – вдруг произнес Ричард Дуглас, – просто блестящая! Селия, какая же вы умница! А вы, Маргарет, что скажете?

– Согласна с вами, – отозвалась ММ. – Рынок биографий очень широк. Это может продолжаться годами. Все время появляются новые персонажи, вернее, уходят…

– Что значит «уходят»? – раздраженно спросил Оливер.

– Умирают, – живо ответила ММ. – Каждый некролог – потенциальная биография нового персонажа. Селия, я согласна даже по поводу книжного клуба в «Таймс».

– Я сказал «нет»! – повторил Оливер.

– Ну… возможно, и нет, – улыбнулась брату ММ.

Книжный клуб «Таймс» был для издателей даже не занозой, а острым ножом. Организованный в 1905 году с целью увеличить тираж газеты, он предлагал читателям книги из своей библиотеки, которая пополнялась издательскими домами, предоставлявшими скидки, а затем эти книги распродавались как подержанные, даже если их брали почитать всего лишь два или три раза.

– Но нам, несомненно, выгодна демонстрация таких книг. Селия, это великолепная идея. Я просто в восторге, – добавила ММ.

– Согласен с вами в том, что касается подбора персонажей из числа знаменитостей недавнего прошлого, – сказал Ричард Дуглас. – Можно было бы даже выпускать их в алфавитном порядке. Как насчет такого предложения?

– Не могу поддержать, – заявил Оливер, – появится вдруг новая персона, чье имя начинается на «А», и что вы тогда будете делать?

– Я все‑таки склоняюсь к идее библиотеки, – честно сказала Селия, – к чему‑то, что люди смогут собирать. Выстраивать. Может быть, на корешке нужно ставить заглавную литеру, довольно заметную, прямо над названием. Так, чтобы люди расставляли книги по порядку и потом легко находили нужную.

– Да, пожалуй, – согласился Ричард. – Думаю, это предполагает также ярко выраженный графический стиль. Согласен, Оливер?

– Что?.. Да. Да, конечно.

Селия снова взглянула на мужа: как же ему трудно, как тяжело бороться со своей профессиональной ревностью! Нужно быть осторожной.

– Полагаю, что‑нибудь лирическое, – сказал Ричард. – Я имею в виду стиль. В духе модерна. А переплет, возможно, темно‑синий. Я поработаю в студии, подумаю над макетом. Нельзя терять время. Первые две‑три книги нужно непременно выпустить к Рождеству. И мне нравится идея отдельно продавать иллюстрации. Селия, преклоняю колена. Вы умница.

Ричард имел склонность разговаривать с ней немного покровительственно. Так было и на сей раз. Но Селия знала, что это только форма. От Ричарда она получала гораздо большую поддержку, нежели от Оливера. Но в каждой его фразе, адресованной ей, всегда звучала нотка удивления: надо же, женщина оказалась способна на такие здравые, умные предложения.

Селия почувствовала себя умной – умной и сильной. О чем это она думала десять минут тому назад: сидеть дома, бросить работу? Чушь! Полная чушь.

– Нужно придумать название, – подсказала ММ, – как‑то обозначить серию. Есть идеи, Селия?

– Ну… – Селия в нерешительности огляделась вокруг. Конечно, у нее была идея, прекрасная идея. Но вряд ли она им понравится. – Что ж, думаю… думаю – «Биографика». Как вам кажется?

И снова молчание.

– Мне кажется, это здорово, – поддержала ММ. – Очень просто, выразительно и сразу запоминается. Более того… – ММ немного помедлила, – более того, считаю, что нужно подумать о том, не перевести ли всю серию под твою ответственность. Это будет твой собственный проект. Оливер, ты не против?

Предложение было смелое, и исходить оно могло только от ММ. Будучи представителем клана Литтонов, она не состояла в браке с Селией и не имела собственной редакторской зоны, которую нужно беречь от чужих посягательств. Селия вновь уставилась на туфли. Конечно, Оливер никогда не согласится на то, чтобы она вела эту серию.

– Что ж… что ж, наверное, над этим стоит поразмыслить… – Оливер прокашлялся. – Если другие руководители одобрят проект, тогда конечно. Но мне бы не хотелось, чтобы решение принималось немедленно, здесь и сейчас.

– А почему бы и нет? – тут же парировала ММ. – Мы трое принимаем все главные решения. Мы же не привлекали мистера Бонда из расчетного отдела к решению о «вересковой» хронике и не нуждались в согласии мисс Биркет на медицинскую серию. Это тоже был проект Селии. Видит бог, Селия, нам не стоит почивать на лаврах, если мы не хотим, чтобы ты забрала бразды правления в издательстве «Литтонс».

Селия улыбнулась ей. Она чувствовала, что готова воспарить, но затем перевела взгляд на Оливера. Тот изо всех сил старался улыбаться и выглядеть добродушным. Удавалось ему это с трудом. Селия должна продемонстрировать мужу, что прекрасно понимает: во главе дела стоит именно он.

– Я полностью согласна с Оливером, – сказала она. – Такое решение нельзя принимать с ходу. Это можно сделать и без меня. Но мне очень приятно, что вам так понравилась моя идея. И я была бы счастлива поучаствовать в работе над ней.

Селия почувствовала, что Оливер успокоился, увидела, как напряжение спало с его лица, и улыбнулась в ответ на его быструю, осторожную улыбку. Она вдруг осознала, что его самого уже давно не посещали по‑настоящему сильные идеи.

– Тед, – прошептала Сильвия, – Тед, мне нужно тебе кое‑что сказать.

– Что? Что такое? – Его голос звучал испуганно.

Обычно он так уставал к вечеру, что засыпал мгновенно. Кроме разве что очень редких случаев. Как жаль, что он не заснул той ночью…

– Тед, я… в общем, я снова в положении. Опять. Я…

– Что? – Сон как рукой сняло, он вскочил, забыв о том, что надо разговаривать тихо. – Ох, Сильвия, нет! Ох, дорогая, милая моя! Да как же это?

– Как? Как обычно, – сказала она притворно беспечным голосом, несмотря на волнение и тошноту, которая по вечерам была противнее, чем утром. Сказала так, словно все шло, как всегда.

– Но я же был так… Ну, я думал, что все делал как надо… осторожно… О господи!

– Я знаю, Тед. Но… все происходит так легко и просто! Разве нет?

– Похоже…

Последовало долгое молчание. Затем Тед спросил:

– Когда?

– К Рождеству. Что‑то вроде того…

– Что же нам делать?

– Не знаю. Ну, я тут подумала… Мы как‑нибудь справимся… какое‑то время. Устроим Фрэнка в другой комнате, в ящике из‑под бананов. Тогда Марджори сможет спать с нами. А младенец – в ящике комода, – рассудила Сильвия.

– Ну да, возможно… Да… – Опять последовала пауза. – Как ты себя чувствуешь?

– Не так уж скверно. Устала.

– Прости, старушка, – произнес Тед, – прости меня. Больше это не повторится. Клянусь.

Сильвия была тронута, она повернулась и поцеловала мужа, стараясь не потревожить Фрэнка.

– Я и сама виновата, – сказала она, притворившись, что была тогда так же возбуждена, как и он. Хотя бы это он заслужил. Начни они ссориться, им не одолеть всех забот.

Она беременна, что и требовалось доказать. И, привыкнув к мысли о беременности, невзирая на слабость и тошноту, Селия порадовалась. Конечно, это улучшило ее отношения с Оливером, он стал менее ревнив к ее работе в издательстве «Литтонс». И разумеется, он был очень счастлив, счастлив и горд.

Оливер не был настолько глуп, чтобы предложить Селии сидеть дома, хотя бы временно, но все же сказал, что ей следует ко всему относиться проще и, может быть, немного сократить рабочий день. Селия, к его удивлению, согласилась, что, возможно, идея неплохая. А затем, захваченная новой деятельностью и ответственностью, желая доказать самой себе, что она этого стоит, Селия продолжала работать еще упорнее и дольше, чем прежде. Спустя три месяца ММ застала Селию, корчащуюся от боли на полу в своем офисе: в ту ночь Селия потеряла ребенка, маленькую девочку, и столько крови, что в течение суток все опасались, что она не выживет.

Оливер, страшно рассерженный тем, что Селия подвергла себя такому риску, удрученный потерей ребенка, запретил жене работать – в ближайшее время об этом не должно быть и речи. Селия, ослабевшая и несчастная, могла только едва слышно согласиться. Доктор, с удовлетворением признав, что серьезные физиологические причины для утраты ребенка отсутствуют и у Селии нет ни температуры, ни признаков опухоли, разве что немного ослаблена шейка матки, заявил, что, на его взгляд, произошедшее – типичный результат сильного перенапряжения.

– Природа требует, чтобы вы отдыхали, когда вынашиваете ребенка, – строго сказал он Селии, – а не суетились и не взваливали на организм ненужные нагрузки.

Доктор прописал ей сильное тонизирующее средство, содержащее большое количество железа, и постельный режим как минимум в течение двух недель, потолковал с Оливером об опасности скорого зачатия и предупредил Селию, что если уже однажды выкидыш случился, то есть опасность его повторения в те же сроки в течение любой последующей беременности.

– Матка ослаблена, она будет растягиваться только до тех пор, пока позволит ее нездоровое состояние, а потом избавится от ребенка, если вы не будете предельно осторожны. И никаких тяжестей, даже книг, никакой беготни по лестницам. Опасайтесь простуды, особенно открытых окон. Вот так.

Селия тупо кивнула врачу, не произнеся ни слова.

Она стала быстро поправляться, но тут ею овладела тяжелая депрессия. Селия лежала в кровати в тупом оцепенении и плакала, уставившись пустым взглядом в потолок. Селия знала: нынешнее состояние – плата за непомерные амбиции. Окружающие только раздражали ее, единственным исключением был Джек.

Он приехал в отпуск, когда Селия еще лежала в постели, и многие часы провел, сидя подле нее. Человек, не склонный к сложным переживаниям и при любых обстоятельствах веселый и легкий, он был просто мил и доброжелателен, что Селии как раз и требовалось. Он рассказывал ей забавные истории о разных дурачествах, играл с ней в шашки и несложные карточные игры и быстро помог ей прийти в норму. Вечером накануне отъезда Джек застал Селию в слезах. Не в силах притворяться, она призналась, что боится без него снова впасть в депрессию. Растроганный и огорченный, Джек присел к ней на постель, обнял ее, пообещал регулярно писать и даже спел несколько армейских песенок, разумеется, в пристойной версии, чтобы ее развеселить.

Впервые за вечер Селия хихикнула, а потом снова заплакала, но уже не так горько. И под конец так и заснула в объятиях Джека, положив голову ему на плечо, после чего он тихонько уполз, оставив на подушке смешную записку о том, что боится, как бы на рассвете Оливер, застав их вдвоем, не вызвал его на дуэль. Спустя многие годы Селия часто вспоминала о том, как Джек был добр и ласков с ней, каким хорошим другом он оказался, и о том, в какой же она тогда была страшной депрессии, если не заметила всей его привлекательности…

Но Джек все же уехал, и Селия вновь погрузилась в тоску и растущий ворох проблем, связанных с Оливером и их браком. Она чувствовала, нет, знала наверняка, что муж винит ее за этот выкидыш. Оливер отдалился от нее, отказывался делиться своими чувствами. Когда же он заходил к ней в комнату, то чаще вел вежливые разговоры, но не проявлял сочувствия и не утешал ее. Как‑то вечером Селия вдруг обнаружила книгу под названием «Женское здоровье», с явным намеком лежавшую открытой на ее туалетном столике. Селия отложила щетку для волос, взяла книгу и прочла следующее: «Призвание женщины – не блистать в литературных кругах и светских салонах, а светить чистым, ровным и теплым пламенем своему супругу и детям». И далее: «Здоровое тело и осведомленный ум делают женщину счастливее, нежели избыточный ум и хрупкое тело». Оливер явно оставил это для нее. Селия проплакала почти всю ночь и потом долго не могла видеть мужа – так невыносима ей была его постоянная отчужденность и так тяжелы собственные угрызения совести.

В конце концов Оливер все же серьезно обеспокоился состоянием жены и решил проконсультироваться не только с домашним доктором, но и с гинекологом, психологом и даже гомеопатом. Никакого результата: Селия продолжала пребывать в состоянии глубокой тоски.

Наконец, совершенно отчаявшись, Оливер спросил у матери Селии, как, по ее мнению, ему следует поступить. Леди Бекенхем прибыла на Чейни‑уок, как всегда, с полной экипировкой и в сопровождении горничной, а несколько дней спустя сказала Оливеру, что лучшим средством для Селии, как ей кажется, будет возможность вновь вернуться на работу.

– Она целыми днями лежит в постели, преисполненная жалости к самой себе, и ей нечем заняться. Селии необходима какая‑то деятельность. Лично мне в подобных случаях всегда помогала неделя рыбалки в Шотландии. Оливер, не смотри на меня с таким удивлением. Я сама потеряла четверых детей. Все это очень тяжело, тебе, мужчине, не дано понять, каково это. Едва ли ты вообще способен что‑нибудь понять, если ты такой же, как лорд Бекенхем. Должна признаться, я полагала, что ты несколько отличаешься от него. Селия думает, что ты осуждаешь ее, а тебе не следовало бы так поступать. В жизни всякое случается. Я охотилась верхом, с собаками, когда была беременна, – и никаких последствий, хотя, казалось бы, вероятность несчастья здесь намного больше, чем при работе с книгами. В общем‑то, я не питаю иллюзий, что рыбалка принесет Селии какую‑то пользу, но, надеюсь, ты учтешь мое мнение. Позволь ей вернуться к работе, она и правда обожает ее, бог знает почему, и я уверена, что через какое‑то время Селия вновь засияет, как ясный день. Только, ради бога, никакой новой беременности! После таких эпизодов это очень легко происходит. А Селия далеко не столь сильная, как ей кажется.

Оливер пришел в такой ужас от собственного портрета, который живописала ему теща, что немедленно поднялся наверх к Селии, обнял ее и нежно сказал:

– Дорогая, я хочу, чтобы ты знала: я действительно тебя люблю!

– Правда? – спросила она, с опаской глядя на мужа. – А мне кажется, что нет.

– Конечно люблю. Прости, что я заставил тебя страдать. И еще… – Он сделал паузу и также с опаской взглянул на нее. – В общем… я хочу, чтобы ты как можно скорее вернулась в издательство… – И добавил: – Но поначалу на неполный рабочий день.

Селия быстро села на постели, лицо ее просияло.

– Завтра? – спросила она.

– Нет, дорогая, еще не завтра. На следующей неделе, если будешь хорошо себя чувствовать.

На что Селия вновь разразилась слезами.

– Милая, не надо, пожалуйста. Не надо столько плакать. Может, это не такая уж хорошая идея…

– Нет‑нет, это прекрасная идея! Мне необходимо думать о чем‑то еще. Прости, прости меня, Оливер, я чувствую себя такой виноватой, такой… плохой! Я должна была вести себя осторожнее, так, как советовали все доктора. С моей стороны это было эго истично и так больно ударило и тебя, и меня. Пожалуйста, прости меня.

– Прощаю, – целуя ее, сказал Оливер, – конечно прощаю. Ты же просто не знала, – великодушно добавил он. – Но в следующий раз ты обязательно должна делать все, что велит врач. Отдых, отдых и еще раз отдых.

– И ты на меня больше не сердишься?

– Не сержусь. Печально для нас обоих, и хватит о грустном. В следующий раз все будет в порядке. Но до этого еще далеко, – твердо добавил Оливер. – Мы должны быть очень, очень осторожны. Твоя мама приглашает тебя поужинать с нами. Сможешь спуститься?

– Да, конечно.

– Стреляный воробей – наша матушка, – пошутил Оливер, – кладезь здравого смысла. Она все больше и больше мне нравится. Кстати, она рассказала мне, что сама потеряла четверых детей. Ты знала об этом, Селия?

– До сегодняшнего дня – нет, – ответила Селия, – она мне только сегодня призналась. Не думаю, что о таком стоит беседовать с детьми. Но меня ее откровение немного успокоило. Ведь это не помешало маме иметь детей в дальнейшем. Так что…

– Дорогая, я тебе уже сказал: о детях – ни слова.

– Что ж, ладно, – вздохнула Селия, – но я ужасно соскучилась по нашей любви. Это одна из причин самых тяжких моих страданий. Я думала, что больше не нужна тебе, что ты слишком злишься на меня.

– Я ужасно хочу тебя, – прошептал Оливер, – и если… в общем, как я уже говорил, мы просто должны быть очень осторожны. Знаю, тебе это не очень‑то нравится, но…

– Мы непременно будем осторожны – обещаю, – заверила Селия. – Если я вновь смогу обрести твою любовь, я готова на все, что угодно.

Серия «Биографика» начала выходить с декабря 1907 года. Вначале появился комплект из трех первых томов в одном футляре: это были биографии Флоренс Найтингейл, лорда Мельбурна и Уильяма Морриса. На фронтисписе каждой книги помещалась иллюстрация, выполненная талантливым, найденным Селией художником с благозвучным именем Томас Уолси. Серия разошлась в считаные дни. Целая армия распространителей – молодых людей, забирающих книги у издателей и развозящих их по книжным лавкам, – была загружена вплоть до самого Рождества.

А Селия уже работала над новым комплектом и между делом – весьма небрежно – выполняла свои рождественские обязанности: покупала подарки, наряжала елку. Она была очень занята, но все же не настолько, чтобы не чувствовать подступающих к глазам слез при виде детишек в колясках и многочисленных фигурок младенца Христа, уложенного в застеленные соломой ясли, над которым нежно склонялась фигура Богородицы с молитвенно сложенными руками. Ей было особенно тяжело, когда она повела двухлетнего Джайлза на рождественскую службу в Старую церковь в Челси, так тяжело, что, когда они возвращались домой и она держала сына за руку, он взглянул на нее и спросил, почему она так сильно плакала в церкви. Селия улыбнулась ему и сказала, что она плакала не по‑настоящему, а просто от радости и счастья. А когда они пришли домой и возле огромной установленной в холле елки их встретил Оливер с подарками – педальной машиной для Джайлза и изысканным жемчужным ожерельем в три нити для Селии, – она и в самом деле почувствовала радость и счастье и поняла, что сказала сыну правду.

А в это время Сильвия Миллер лежала в постели у себя на Лайн‑стрит, на матрасе, тщательно застеленном газетами. Детей отослали к соседям. Тед взволнованно ходил взад‑вперед по короткому коридорчику, пытаясь не прислушиваться к стонам жены. На печке грелся запас горячей воды. С помощью соседки, нелегально служившей повивальной бабкой всему району, Сильвия родила очень маленькую, но вполне здоровую девочку. Потом, лежа в постели, бледная и измученная, но очень счастливая, Сильвия велела позвать детей и показала им девочку, которую решили назвать Барбарой.

Но тут маленький Фрэнк, который только начал говорить, сильно взволнованный рождением сестренки, сказал:

– Барти, Барти, Барти, – и погладил девочку по маленькой головке, покрытой шелковистыми волосиками.

Так она и осталась Барти на всю жизнь.

Date: 2015-12-13; view: 245; Нарушение авторских прав