Медитация. Когда я впервые подвергся воздействию различных практических методов медитации, я нашел, что они не особенно привлекательны и не очень полезны

Когда я впервые подвергся воздействию различных практических методов медитации, я нашел, что они не особенно привлекательны и не очень полезны. Сидеть неподвижно и стараться контролировать ум оказалось неудобным как физически, так и психологически. Спорадические периоды сидения по десять-двадцать минут в день не приносили ощутимой пользы; и это продолжалось до тех пор, пока почти через два года я не начал ежедневно практиковать сидение от получаса до часа в день. Тогда я смог обнаружить кое-какую реальную пользу, но даже она казалась совсем небольшой. Если бы не поддержка со стороны друзей, которые в своей практике ушли дальше меня, я, конечно, не стал бы ее продолжать.

Что в конце концов соблазнило меня, так это утверждение Стивена Ливайна, учителя медитации и автора книги "Постепенное пробуждение": он считает медитацию випассана, или прозрения, совершенным инструментом для наблюдения за работой ума. Моя любознательность была немедленно возбуждена; и вот, полный наивной невинности, я сейчас же записался в приют для десятидневного курса упражнений. Я и не подозревал, куда разрешаю себе войти! В этих приютах ежедневные занятия представляют собой около восемнадцати часов продолжительного сидения и медитации при ходьбе; все это выполняется в полном безмолвии и в полном одиночестве; нельзя ни читать, ни писать. Практика заключается в попытках поддерживать непрерывное осознание всех переживаний, как внутренних, так и внешних, которые вторгаются в сознание. Разрешено фокусировать внимание на том стимуле, который в данное время является преобладающим. Интенсивность возникших в результате практики переживаний оказалась совершенно изумительной.

"Когда мы сидим с закрытыми глазами, чтобы привести ум к безмолвию, – пишет Сатпрем, – нас сперва захлестывает поток мыслей; они внезапно появляются повсюду, подобно испуганным и агрессивным крысам". Чем более повышалась чувствительность моей медитации, тем больше мне приходилось признавать, что тот феномен, который я раньше считал своим рассудочным умом, занятым познанием, планированием и решением задач, в действительности состоит из яростного потока энергичных, требовательных, громких, часто бессвязных мыслей и фантазий, заполняющих сознание в невероятных пропорциях даже во время целенаправленного поведения. Та часть сознания, которую занимал этот мир фантазии, мое бессилие устранить его более, чем на несколько секунд, мое прежнее состояние невнимательности все это глубоко поразило меня. Эта "невнимательность" оказалась гораздо более интенсивной и трудной для воздействия, нежели в психотерапии, где глубина и чувствительность внутреннего осознания представляются меньшими, где психотерапевт, создавший фокус восприятия, оставался здесь же, около меня, чтобы вытащить меня из моих фантазий, если я начинал в них теряться.

Когда мы пребываем в этом мире ума, понять всю тонкость, сложность и захватывающую силу фантазий, создаваемых умом, кажется невозможным; они неотличимы от реальности. Еще труднее описать все это тому, кто сам не пережил подобных явлений. В любом пункте, на который направлялось мое внимание, передо мной слой за слоем открывались воображаемые образы и квазилогика. Действительно, постепенно мне стало очевидным то обстоятельство, что возможность моего выхода из этой всеобъемлющей фантазии исследованию при помощи рассудка не подлежит, поскольку сам процесс исследования, мышления и поисков только создает дальнейшие фантазии.

Сила и навязчивость этих внутренних диалогов и фантазий поразили меня; я не мог понять, как это мы остаемся в таком неведенье о них во время нормального состояния бодрствования; здесь мне вспомнилось восточное понятие о майе, всепожирающей иллюзии.