Глава 10. Копейка рубль бережет

(Анатолий Бекетов)

– Толик, ты труп. Готовь деньги на похороны. – Голос в телефоне был абсолютно спокойным, не угрожал, не требовал объяснений, просто констатировал факт: он, Анатолий Бекетов, в самое ближайшее время умрет.

Да, это так. И нет никакой надежды, что его пощадят. Если они сказали труп, значит, труп. Он сам во всем виноват. Сам! Со своим дурацким принципом: если деньги идут в руки, нельзя отказываться. Деньги! Разве это деньги? Двести баксов для него, суперпрофессионала, деньги? Смешно!

Но в тот злосчастный день он так не посчитал и отправился на этот чертов день рождения. И теперь остается одно: готовить деньги на похороны.

Жена, дура, плачет. Вся рожа в красных пятнах, дышит на него валерьяновым перегаром и причитает:

– Зачем, зачем, Толь? Зачем ты туда пошел? Я ведь тебя предупреждала.

Предупреждала! Конечно! Она всегда предупреждает, заполошная дура! Вот и в тот день: не успеешь, не езди. Интересно, как бы они жили, если бы он всегда ее слушал? Ни хрена бы у них не было, если бы он перебирал заказы: сюда поеду, а сюда нет.

В тот день у него был не просто важный заказ, а архиважный. Свадьба. И не обычная какая‑нибудь, а свадьба дочки самого главного его клиента – Панфилова Бориса Викторовича. Он прекрасно знал, что этот самый выгодный его клиент – так же и одна из самых влиятельных фигур в криминальном мире их города. Знал, боялся, но отказаться от этих заказов не мог – слишком щедро платил Пан, да что там, всем своим благополучием он был обязан этому бандиту. И даже его дура в конце концов поняла, что без Бориса Викторовича их весьма обеспеченная жизнь невозможна. От него все, решительно все зависело: его, Анатолия, заработок, Светкина работа (ее устроили в косметический салон «Алина», собственность Панфилова), участок под строительство дома в элитном, закрытом для простых смертных поселке Хрустальный… Да все! А ведь когда в первый раз люди Пана заехали за ним домой (это было пять лет назад), Светка чуть с ума не сошла.

– Толик, это же страшные люди! – кричала она и висла у него на плече. – Ты не поедешь! Я запрещаю тебе! Такие клиенты до добра не доведут.

Дура! Дура и баба! Он стряхнул жену с себя и уехал. Дочка Панфилова Алина кончала одиннадцатый класс, и Пан желал, чтобы выпускной снимал лучший фотограф их города. А он, Анатолий, и был этим лучшим. Как лучшему ему и заплатили по высшему разряду – две тысячи баксов за шесть часов работы.

С этого и пошло. Потом его пригласили снимать сорокалетие жены Пана, потом восемнадцатилетие Алины, потом у Панфилова на стороне родился сын – и тоже вызвали Анатолия… И всегда очень щедрая оплата. Да плюс расположение такого влиятельного лица.

В этот раз ему позвонили за месяц до торжества и наняли снимать свадьбу: в десять утра в ЗАГСе, в семь – в ресторане. За все про все пять тысяч евро. И если бы не этот дурацкий день рождения!..

Почему он не послал подальше свой прин цип: никогда не отказываться от заработка? Этот его принцип – самая обыкновенная жадность, теперьто он понимает. За двумя сотнями баксов погнался, когда на кону стояли пять штук евро! И ведь Светка как отговаривала!

– Толя, оставь, не езди! Ты можешь не успеть, опоздать, Борис Викторович очень обидится.

Борис Викторович! А когда‑то для нее он был «этот бандит».

Зря он ее не послушал. Но ведь он никогда ее не слушал! И тут все рассчитал: в пять день рождения ребенка, до шести поработает, к семи прекрасно успевает приехать в ресторан. Так зачем же эти двести терять? Копейка рубль бережет. Если бы он пренебрегал такими мелкими заказами, ни черта бы не заработал!

Зато теперь весь в шоколаде, бабок хватит на шикарные похороны!

Но кто же мог предположить, что все так получится? Кто мог предвидеть, что заказчица окажется мертва, а этот чертов ребенок…

Он не любил снимать маленьких детей: возни много, а денег чаще всего с гулькин нос. Не любил, но был принцип – принцип побеждал. Он мотался туда‑сюда, даже детскими садами не брезговал, хотя там уж совсем копейки платили. Мотался, зарабатывал, копил… На строительство дома копил. Дом пожирал страшные суммы – просто какая‑то ненасытная прорва! – а приближался к завершению очень медленно. Если бы он так неистово не работал, вообще бы никогда не достроился, а так наконец‑то осталась только внутренняя отделка.

Ну вот, а тут этот день рождения одновременно с самой важной свадьбой в его жизни. Почему он не плюнул на эти двести баксов, зачем поехал? Сам, своими руками вырыл себе могилу.

А ведь как гордился собой, когда ехал: другой бы на его месте не взялся за такой заказ, а он… Другой бы не взялся. Потому что умный. Не стал бы рисковать. А он, дурак, идиот!.. Букет прихватил утром в ЗАГСе, придурок! У Алины было много цветов, все даже не забрали, в холле оставалась порядочная куча, вот он из этой кучи и утянул букетик: все равно бы пропал, а тут мамаше ребенка приятное решил сделать, соблюсти обывательские устои, да и «фирму» показать с самой выгодной стороны. Для кого старался?! Для этой нищей? Для этой – кто она там: беженка? бомжиха? Достарался! За всю жизнь теперь не расплатишься. Хотя еще неизвестно, сколько ему этой жизни Пан определит: два дня? неделю? Вряд ли больше.

И ведь все еще можно было поправить, если бы он ментам с перепугу не проболтался. Но этот день был явно не его. Сначала попытался сбежать – не вышло, потом, когда милиция приехала, хотел объяснить, что очень торопится, у него срочный заказ, а в убийстве этой Инги совершенно не виноват, у него и алиби имеется: утром фотографировал на свадьбе Пана… Он прикусил язык, но было уже поздно.

– У кого, у кого на свадьбе вы фотографировали? – Опер даже поперхнулся от удивления, а затем вцепился в него мертвой хваткой. – У Пана? У Панфилова?

– Нет… – попытался оправдаться Анатолий. – То есть у его дочери, но…

– Значит, все же у Пана? У того самого? – Мент пришел в какой‑то неизъяснимый восторг. – Ага, ага, понятно! Вы работаете на Пана? На известного в нашем городе криминального авторитета?

– Не работаю! Это не то, не то! – залепетал он. – Я просто фотограф.

– Личный фотограф, значит! – Мент удовлетворенно кивнул. – И как себя чувствует Борис Викторович?

– Нормально, – совсем растерялся Бекетов.

– Приехал на свадьбу к дочке? Конечно, не мог пропустить такое событие.

– По‑моему, это вполне естественно: присутствовать на свадьбе своего ребенка.

– А кто спорит? Значит, Пан в городе, – задумчиво проговорил опер и потер подбородок. – Прекрасно! И вы фотографировали сегодня утром на свадьбе его дочери?

– Ну да, фотографировал. Все утро. У меня стопроцентное алиби. Меня видела масса народу.

– С этой массой мы тоже разберемся. Позднее. А Панфилова вы тоже фотографировали? – интимным тоном поинтересовался он.

– Конечно, – не поняв, к чему клонит этот чертов мент, подтвердил Анатолий.

– А вы знаете, что Панфилов в розыске?

Нет, этого он не знал. И когда понял, что сотворил: подставил Пана, – чуть не умер на месте от ужаса. Опоздание в ресторан еще можно было бы как‑то объяснить, придумать что‑нибудь, инсценировать нападение шпаны в подъезде с дальнейшим избиением или автомобильную аварию. Но тут… Это была самая большая его ошибка за весь сегодняшний вечер, за всю его жизнь.

Его промучили до десяти, а когда в половине одиннадцатого он приехал домой, мучения пошли по новому кругу. Заплаканная, растрепанная Светка ждала в прихожей и, только он открыл дверь, накинулась на него. Она так кричала! Такое она говорила! Анатолий и предположить не мог, что жена знает такие слова.

– Они звонили! Звонили! Где ты был?! Почему отключил мобильник? Они весь вечер звонили! Где ты был, недоносок, урод?… – И дальше шло уж совсем нецензурное.

И вот когда она нацелилась расцарапать ему лицо, телефон зазвонил опять.

– Ты труп, Толя. Готовь деньги на похороны.

Жена завыла, хоть и не могла слышать, что ему сказали. Он сам был готов завыть. Непонятно как, они вдруг оказались в кухне. На столе стояла бутылка водки из «рабочих» запасов (строителям он всегда покупал самую дешевую), лежала пачка сигарет без фильтра из того же источника (он бросил курить пять лет назад). Анатолий разорвал пачку, вытащил сигарету, с жадностью затянулся. Светлана разлила водку по стаканам и, не дожидаясь его, стала пить глотками эту отраву. Допила до конца, не поморщилась, не закашлялась, стукнула стаканом о стол, как завзятый пьяница. Он с ужасом наблюдал за ней, он давно не испытывал к ней ни любви, ни жалости, но теперь вдруг почувствовал такую острую боль, что не выдержал, закрыл лицо руками и разрыдался.

– Нет, Толя! – Светлана отвела его руки от лица. – Не уходи, не закрывайся. Виноват только ты, – жестко проговорила она. – Не отворачивайся, смотри на меня. Ты должен сказать, что нам теперь делать.

Лицо в красных пятнах, жестокие обвиняющие глаза. Он не мог на нее смотреть, не мог вынести ее взгляда. Как она изменилась за эти несколько лет! А он и не заметил. Да ведь и в этом тоже он виноват, он, именно он сделал ее такой. Убил, изуродовал и даже не заметил.

– Прости, Светочка, – тихо, всхлипывая, сказал он, не глядя, на ощупь нашел ее руку и крепко сжал.

Руку она выдернула, размахнулась и ударила его по лицу:

– Как же я тебя ненавижу!

Когда‑то у них была совсем другая жизнь. Светлана работала в затрапезной парикмахерской на окраине города (двенадцать трамвайных остановок), он – в фотоателье, тоже не самом лучшем, дополнительно мотался по мелким заказам. Денег ни на что не хватало. Но когда кончалась утомительная рабочая неделя, они позволяли себе маленький семейный праздник: бутылка дешевого молдавского вина «Кодрянка» («Дрянка», как ее называла Светлана), стеклянная вазочка винегрета и кассета с Вертинским. Свои посиделки они предпочитали устраивать в кухне – уютней и по‑домашнему, хотя в то время у них не было итальянского гарнитура, а имелись лишь старые, доставшиеся от родителей навесные шкафчики, неудобные пластиковые табуретки да прихрамывающий стол. Линолеум пузырился и весь был покрыт черными язвами, на окне висел пожелтевший от времени тюль. Но их это совершенно не трогало – кухня была любимым местом домашних праздников.

Иногда Анатолию везло: удавалось договориться с заведующей какого‑нибудь детского сада – роскошный заказ по их обстоятельствам, и тогда они шиковали. Винегрет посылался к черту, его место торжественно занимал салат оливье, «Кодрянка» изгонялась, и появлялось каберне, марочное, два года выдержки, только Вертинский оставался неизменным.

Вот в одну из таких удач и разрушилось их семейное счастье.

«Прощальный ужин» сменился «Доченьками». Они оба не любили эту песню и всегда перекручивали. На середине фразы «У меня завелись ангелята…» Анатолий потянулся к магнитофону, чтобы нажать на перемотку, но Света дернула его за рукав рубашки и, смеясь глазами, попросила:

– Не надо! Сегодня это как раз очень кстати.

Он не понял, но песню оставил. Они молча прослушали ее: Света с каким‑то томным выражением лица, он чуть нахмуренно.

– Налей вина, – попросила она, когда «Доченьки» закончились.

Он налил, они выпили – опять почему‑то молча. Кажется, она на что‑то решалась, что‑то важное ей нужно было ему сказать. Он не знал что, не догадывался (хотя потом ему казалось, что все ведь было так ясно) и почувствовал себя неуютно.

– Неприятности на работе? – спросил он ее и погладил по плечу.

Света удивленно на него посмотрела.

– С чего ты взял? Нет! – Она усмехнулась, положила себе салату и принялась быстро, с какой‑то рассеянной жадностью его поедать, не отрывая глаз от тарелки.

– Что же тогда? – Он поднялся, зашел к ней за спину, обнял за шею.

Света запрокинула голову, посмотрела на него снизу вверх и спросила, не смеясь уже, а озорно хохоча глазами:

– Толечка, – получилось картаво, потому что не успела прожевать, – ты кого больше хочешь: сыночка или… – и прыснула, заплевав его салатом, – или доченьку? Ах, прости! – Вскочила, схватила кухонное полотенце и принялась его вытирать. – Я лично хочу доченьку…

– Ты с ума сошла! – Анатолий оттолкнул ее руку с полотенцем. – Какую доченьку, ты что?

– Обыкновенную, нашу, – обиженно, но все еще игриво протянула она.

Светка беременна, вот оно что! Такого удара он не ожидал. Беременна и хочет ребенка. Это сейчас‑то, когда они не встали на ноги, когда…

– Как ты себе это представляешь?! – заорал он на нее в первый раз в жизни. – Дура! У нас ничего нет! Мы же нищие! Куда мы принесем ребенка, сюда, в эту квартиру? – Он обвел рукой их ободранную кухню. – И как будем жить?

– Как все живут.

– На что? На какие шиши? – не слушая ее, кричал Анатолий. – Дура, дура! Неужели ты не понимаешь, что сейчас не время думать о ребенке? Это невозможно! Тебе придется уйти с работы. Пособие крошечное. Я один не прокормлю нас всех. Ребенок! Об этом и речи не может быть! Завтра же, завтра, слышишь, завтра же…

– Завтра воскресенье, – перебила она его спокойным, бесчувственным тоном и вышла из кухни.

Он допил вино в одиночестве, выкурил одну за другой штук пять сигарет и, совершенно успокоившись, но не собираясь уступать глупой ее прихоти, отправился за ней.

Светлана лежала на кровати в спальне, укрывшись с головой одеялом. Он подсел рядом, погладил ее – она не шевельнулась.

– Свет? – Анатолий стянул с нее одеяло. – Слышь, Свет? Нам нужно сначала встать на ноги, понимаешь? Года через два, может быть…

Она ничего не ответила, совсем ничего не ответила в тот вечер.

Через восемь месяцев он стал победителем во Всероссийском конкурсе художественной фотографии, а еще через три его пригласили снимать выпускной Алины Панфиловой. Материальная база, таким образом, была обеспечена, но жена о ребенке больше не заговаривала.

«Как же я тебя ненавижу!» – самая искренняя фраза, прозвучавшая за шесть лет. Конечно, она не простила и все эти годы его ненавидела. И ушла бы от него, если бы он вдруг так не поднялся. Только деньги ее и удерживали. Живые деньги и дом, который они строили в Хрустальном. Ждала, наверное, когда достроятся, и терпела. Потому что в случае развода половина ведь достанется ей.

А в случае его смерти?

Вот черт! Как же ему раньше это не пришло в голову?! Ей же выгодна его смерть. Очень выгодна. Светка останется богатой вдовой. Свободная от ненавистного мужа, да еще и богатая. Дом можно продать за о‑очень хорошие деньги. Не она ли все это и подстроила?

– Ну что ты сидишь как истукан? Говори, что теперь делать! – Светлана с ненавистью смотрела на него.

Анатолий налил себе водки, выпил залпом, закурил.

– Чего ты молчишь?

Страшная, злая, с красными пятнами на лице. Она вполне могла все подстроить, чтобы завладеть домом единолично.

– Отвечай, идиот! Что нам делать? – Светлана снова разрыдалась.

Нет, она тоже боится. За себя, не за него, это понятно, но все равно. Неприятности с Паном и на ней отразятся: как минимум вышвырнут из «Алины», да так, что ни в один приличный салон потом не возьмут. Хотя, если его убьют, зачем ей работать? Продаст дом и будет жить здесь, в квартире. Двух комнат на одну вполне достаточно. Мебель вся новая, евроремонт. А денег от продажи дома на много лет безбедной жизни хватит.

– Тебе‑то чего беспокоиться?! – тоже зло, тоже с ненавистью закричал он на жену. – Чего ты‑то ревешь, дура?!

– Убьют тебя, Толя, точно убьют! – Светлана тяжело всхлипнула. – Убью‑ут. – Она уронила голову на стол и вся сотряслась от рыданий.

Он молча смотрел на нее, боясь поверить, чтобы потом не разочароваться, в ее искренность.

– Может, спрятаться тебе где‑нибудь, а, Толя? – Светлана подняла голову и посмотрела на него больным, тревожным взглядом. – К маме моей уехать, а? Пересидеть, пока здесь все не уляжется?

– А ты? – Анатолий робко, все еще не до конца поверив, дотронулся до ее руки. – А ты как же, Свет?

– Что я, что я?! – рассердилась она опять. – Меня‑то не тронут. В крайнем случае с работы попрут, но это пережить можно. Жили ведь, Толь, раньше, жили же. Обходились как‑то без этого бандита! Говорила я тебе: не связывайся. Говорила?

– Говорила, – согласился он. – А еще говорила, что меня ненавидишь.

– Когда это? – Светлана удивленно на него посмотрела.

– Сейчас, только что.

– Не знаю, не помню… Да мало ли что в сердцах скажешь!

– Ты не простила меня за… за то, что я был против ребенка?

– Глупости! – Светлана сердито махнула рукой. – Разве теперь это важно? Боюсь я за тебя, ужасно боюсь. Уезжать тебе надо. Может, вместе уедем, а? Начнем новую жизнь.

Он вдруг ощутил такую щемящую нежность к жене, какой никогда еще не испытывал. Он ей совершенно поверил. Схватил ее руку и стал целовать, заливая слезами.

– Светочка, девочка моя, любимая, мы не можем все бросить. Дом…

– Да что дом, что дом?! – Она вырвала руку, вскочила.

Сейчас опять ударит, подумалось ему, и закричит, что ненавидит. Но не ударила, не закричала, только с силой оттолкнула стол – бутылка качнулась, он машинально ее подхватил.

– Мертвому дом без надобности, – яростно проговорила Светлана и выбежала из кухни.

Как и в тот вечер, шесть лет назад, он не бросился за ней. Допил в одиночестве остатки водки, выкурил сигарету и только потом пошел в спальню. Жена уже спала (или делала вид?). Он разделся в темноте и скользнул к ней под одеяло.

* * *

Засыпая, он ждал смерти, просыпаясь, удивлялся, что все еще жив. Все дни и ночи были пронизаны страхом. Любая машина, остановившаяся у их подъезда, казалось, таила опасность. Он замирал, старался беззвучно дышать, ждал звонка в дверь… Но машины подъезжали и отъезжали, никто в дверь не звонил, никто не врывался, чтобы его убить.

Конечно, он никуда не уехал: как же все бросишь? Сидел в квартире безвылазно, как зверь в логове, никуда не выходил, заказы, даже самые выгодные, отменил. Светлана тоже все время была дома. Как она договорилась на работе, Анатолий не знал. Возможно, ее уже уволили, но она не сказала, не стала расстраивать его еще этим. Да они вообще почти не разговаривали все эти дни. В молчании проживали с ночи до ночи. В молчании и страхе. Но вместе. Никогда еще они не были так близки, никогда еще так хорошо не понимали друг друга. Когда ему делалось особенно жутко, он находил ее руку и тихонько сжимал – ее рука, ледяная, полумертвая от ужаса, отвечала на его пожатие, и ему становилось легче.

А на четвертый день Анатолий проснулся от ощущения пустоты: Светы рядом не было. Не открывая глаз, он ощупал пространство рядом с собой – постель на половине жены была совсем холодной, нежилой. Прислушался, не гремит ли в кухне посуда, не шумит ли вода в ванной, – все тихо, ни единого звука. Он позвал ее, но никто не откликнулся. Неужели все же это случилось? Ночью они вошли в квартиру, увели ее с собой… Нет, он бы услышал, проснулся. Значит, она ушла сама?

Ушла от него, не вынеся совместного проживания в страхе. Бросила его, предала. Как же теперь ему выбраться из этого кошмара? В одиночку не получится. И как это подло, подло! Он ей поверил, а она предала, бросила! За много лет впервые они были вместе, а она предала!

– Сволочь! – выкрикнул он в пустоту.

И тут позвонили в дверь. Светкиным заливистым звоночком. Он сразу же забыл о предательстве, он сразу ей все простил. Просто она вышла в магазин – три дня ведь сидели дома, безвылазно, кончились продукты…

Он помчался в прихожую, порывисто повернул замок и вдруг сообразил, что Света звонить не стала бы, а открыла сама, своим ключом. Но было поздно: дверь поползла на него… Он зажмурился в ожидании смерти, удара, выстрела, но услышал женский незнакомый голос:

– Бекетов Анатолий Евгеньевич?

– Да, – выдохнул он и открыл глаза – на пороге стояла молодая женщина в белом медицинском халате, с чемоданчиком в руке. Это было так неожиданно, что он совсем растерялся: стоял и тупо смотрел на нее, не зная, что делать дальше.

– Вы позволите? – Женщина шагнула в прихожую.

Кто она такая? Зачем пришла? Зачем он признался, что Бекетов? Надо было отказаться, сказать, что он просто друг, дожидается в квартире хозяина, который вышел и неизвестно когда вернется… Нет, друг не годится, как бы он тогда вошел? Родственник! Приехавший в отпуск родственник, двоюродный брат… Да какая теперь разница, если все равно уже признался? Раньше надо было придумывать. Вот сейчас за ней ворвутся люди Пана, она ведь только для того, чтобы он безбоязненно открыл и впустил… Он видел такое сто раз по телевизору: звонит в дверь почтальон, его спокойно впускают, а потом… Или водопроводчик… Или соседи с нижнего этажа: вы нас затапливаете…

Дверь за женщиной захлопнулась: по инерции или от сквозняка. Она прошла дальше по направлению к комнате, и никто за ней в квартиру не ворвался.

Какой же он идиот! Со Светкой что‑то случилось! Она пришла сообщить… Несчастный случай, вы только не волнуйтесь, ваша жена…

– Что с ней? – Анатолий схватил женщину за рукав халата. – Скажите, что с ней. Она… жива?

– Кто – жива? – Женщина непонимающе на него посмотрела.

– Моя жена. Бекетова Светлана Сергеевна, – чуть не плача проговорил он и зачем‑то добавил:

– Семьдесят шестого года рождения… Вы из скорой?

– Нет. – Женщина улыбнулась. – А что с вашей женой?

– Она пошла в магазин! – истерически выкрикнул он. – За продуктами!

– Ну, – она рассмеялась, – это не смертельно. Что вы так нервничаете? Пойдемте в комнату. Мне нужно взять у вас кровь. Кровь из вены. В вашем районе в водосборе обнаружен возбудитель гепатита.

Возбудитель гепатита… При чем здесь?… Ах да! Гепатит. Ну, все правильно! Это очередная прививка, только и всего. А он так испугался. А это всего лишь прививка!

– Пойдемте, пойдемте. – Анатолий засуетился, заботливо открыл дверь большой комнаты, остановился на пороге, пропуская медсестру вперед. – Здесь будет удобней всего. Располагайтесь. Это ведь прививка? Опять прививка?

– Нет, это кровь из вены. Я возьму у вас кровь из вены. – Женщина открыла чемоданчик, достала упаковку шприцев, бутылочку с какой‑то жидкостью, вату…

– Да? Ну хорошо, а я думал… Мне ведь все время делают прививки, я и подумал: опять.

– Прививки? – Медсестра с любопытством на него посмотрела. – Какие прививки? От чего?

– Ну… От разного, когда от чего. Мне говорили, но я не очень‑то, знаете, в медицине.

– Готовьте руку. – Она сильно сдавила его предплечье жгутом. – Вот так, хорошо. – Ввела иглу в вену. Он отвернулся, чтобы не видеть, но тут вдруг снова запаниковал. Это ведь самый простой способ убийства: вводится какая‑нибудь дрянь – и все, и готов. И экспертиза ничего не докажет, напишут: инсульт или еще что. Хотел выдернуть руку, хотел закричать, но медсестра уже вытащила иглу, прижала ватку: – Вот и все.

Шприц был наполнен кровью, в самом деле его кровью. Кажется, обошлось, травить его не собирались.

Медсестра аккуратно слила кровь в пробирку, заткнула пробкой, убрала в чемоданчик и повернулась к нему:

– И часто вам делали эти прививки?

– Сначала чаще, каждый месяц, потом реже, а в последние несколько месяцев ни разу.

– В последние несколько месяцев? И что, вам давно их делают?

– Около года… Точно не помню, но как‑то так…

– А жене?

– Жене тоже делали, но не так регулярно. Наверное, поняли, что на нее это не действует.

– Что – не действует?

– Ну, вакцинация. Я за этот год совершенно ничем не болел. Даже насморка не было ни разу, а жена прошлой зимой две недели провалялась с гриппом.

Они еще немного поговорили о разном воздействии лекарств на различных людей, потом Анатолий проводил ее в прихожую, закрыл за ней дверь и вдруг почувствовал, что совершенно больше не боится. Прошло три дня – ничего не случилось, значит, и не случится. Если бы Пан решил ему мстить, он бы уже отомстил, не стал бы ждать так долго.

И когда зазвонил телефон, не испугался, не начал придумывать бог знает что, спокойно поднял трубку. Это была Светлана.

– Я тебе на мобильный звоню, звоню – забыла, что ты его отключил, – весело, тоже без капли нервозности, проговорила она. – Решила вот по магазинам пробежаться. Обои купила. Для гостиной и для столовой. Тут еще в спальню одни выбрала, миленькие такие, но немного сомневаюсь, надо, чтобы ты посмотрел. Да все равно мне все не дотащить. Подъезжай, и сразу отсюда в Хрустальный поедем. Я в «Домашнем уюте».

– В «Домашнем уюте»?!

Настроение у него сразу испортилось: там ведь самые высокие цены.

– Зачем ты туда потащилась? Надо было на оптовке посмотреть.

– Смотрела, нет ничего подходящего. А эти – просто прелесть. И не так уж дорого, если учитывать качество, – всего по триста пятьдесят за рулон.

– По триста пятьдесят? – Анатолий просто задохнулся от возмущения. – И сколько ты купила?

– Говорю же, на гостиную и столовую. Для столовой, кстати, дешевле – всего‑то по триста двадцать…

– Сколько рулонов ты купила? – закричал он.

– Ну… – Светлана замялась. – Двенадцать и десять. Чтобы уж хватило наверняка.

Он быстро произвел в уме расчет и схватился за голову.

– Идиотка! Какого черта ты вообще поперлась за этими обоями?! Сейчас, когда мы… когда все и так… когда неизвестно что… Когда и так столько денег пропало! За три дня я не выполнил ни одного заказа, сидел без работы.

– В этом тоже я виновата?! – заорала и она на него. – Я тебя предупреждала, а ты, как придурок, поехал на этот день рождения. Выгадать захотел – вот и выгадал. Все, подъезжай к «Домашнему уюту». Жду. – И Светлана отключилась.

Анатолий швырнул трубку и стал собираться. Он бы ни за что не поехал: пусть как хочет, так и добирается сама, раз такая дура. Но тогда возникнут новые траты: Светка возьмет такси, а такси до Хрустального обойдется в страшную сумму. Не торопясь (подождет, не развалится) принял душ, побрился. Не торопясь выпил кофе.

Подъехал к магазину он примерно через час после звонка Светланы. Она накинулась на него с упреками – он молча стал загружать обои в багажник. Тогда, испугавшись его разъяренного молчания, она попыталась к нему подольститься: принялась сдирать пленку с рулона, лепетать, что с такой прелестью их дом станет самым стильным и красивым во всем Хрустальном, что все им будут завидовать, что триста пятьдесят для таких шикарных обоев – плевая цена. Анатолий одарил ее таким взглядом, что она стушевалась и смолкла.

Так и ехали они в полном молчании. Но когда у поворота к Хрустальному их обогнали две пожарные машины, Светлана не выдержала.

– Смотри, смотри, – закричала она возбужденно, – горит кто‑то!

– У меня поразительно догадливая жена, – сказал он насмешливо.

Светлана обиделась, отвернулась к окну. Но тут он вдруг расхохотался.

– Как пить дать, у Астаховых горит. Взяли этого алкаша вместо нормального сторожа, вот он им дом‑то и подпалил. Уснул с сигаретой.

– Ага! – поддержала Светлана, довольная, что муж перестал сердиться. – Будут знать, как на охране жлобиться.

– Сэкономили, называется!

– И погорели!

– И прогорели!

К концу пути они окончательно помирились и так развеселились, так громко и радостно смеялись, что охранник на въезде в поселок не решился испортить им праздник, дернулся было сказать, но на полуслове замолк, махнул рукой: сами все увидят.

* * *

Небо заволокло черным дымом, как тучами перед грозой, запах мокрой гари проникал в машину и не давал дышать. Жена больно вцепилась в его плечо и что‑то кричала, кричала, не давая сосредоточиться и вынырнуть из кошмара.

– Толечка! Толя! Господи! Как же это, как же?!

Анатолий сидел с закрытыми глазами, не шевелясь, и что‑то бормотал – со стороны казалось, что он читает молитву.

– Толя! Ты слышишь меня, Толя?! Это же наш, наш дом! Толя! Сделай что‑нибудь! Сделай!

Сделает, если она наконец заткнется и перестанет мешать: резко откроет глаза и увидит, что наваждение прошло: их дом, такой прекрасный, почти полностью готовый к жилью, стоит себе целый и невредимый, а горит тот, другой, Астаховых. Потому что сторож у них пьяница. Потому что их, Бекетовых, дом сгореть не может. Потому что такого удара ему не пережить.

– Толечка! Ну, пожалуйста, сделай…

Никак не замолчит, дура! Купила такие дорогие обои, когда и так еще впереди столько трат: один сад насадить чего будет стоить, газон сделать, клумбы разбить… Орет и орет. Какой неприятный у нее, какой визгливый голос!

– Это он, он, бандитская морда, поджег! Он… – Она наконец замолчала, задохнувшись.

Наступи ла блаженная тишина. Только где‑то там, в отда лении, покрикивали пожарные на пепелище Астаховых.

Анатолий открыл глаза и, глядя вниз, себе под ноги, вылез из машины. Сзади зашевелилась жена.

– Толечка! – прошептала хриплым, сорванным от криков голосом. – Толечка…

Наваждение не прошло. Картина кошмара проступила отчетливее: на том месте, где должен был стоять его дом, зияли черные руины. И было жарко, и было совершенно нечем дышать. У кого‑то зазвонил мобильник, кто‑то заговорил деловым голосом. Земля под ногами качнулась.

– Крепись, брат! – сказал кто‑то проникновенно и крепко взял его за плечи. – В жизни не такое еще бывает. Все живы, а могло быть…

Анатолий скосил глаза – повернуть голову почему‑то не получалось, мышцы шеи совершенно не слушались: сторож Астаховых стоял рядом. Это он, очевидно, пытался утешить. Да, сторож Астаховых… погорельцев Астаховых…

– Построишь новый дом.

Дом! Да, да, да! Эти ужасные черные руины – его дом. Он вдруг все окончательно понял, рванулся из рук астаховского сторожа и бросился к пепелищу. Но его схватили, его не пустили, его увели и усадили в машину… Жена, всхлипывая, села за руль. Кто‑то что‑то прокричал, сунувшись в открытое окно, передали какие‑то бумаги, потребовали, чтобы он расписался. Он расписался, хотел что‑то сказать и не смог. Машина плавно покатила по дороге.

Когда приехали домой, Анатолию стало совсем плохо. Жена вызвала скорую. Скорая сделала успокоительный укол и заверила Светлану, что ничего страшного нет: резко подскочившая температура и онемение некоторых мышц – просто реакция на пережитый стресс. После укола он уснул. Светлана немного посидела рядом с ним и ушла в другую комнату: нужно было звонить в различные инстанции, договариваться с самыми разными людьми. Деловые разговоры отняли много времени и сил. Чтобы развеяться, она включила «Муз ТВ» и немного посмотрела. Вернулась к Анатолию в спальню Светлана только часа через три. Он все еще крепко спал…

Так во сне Анатолий Бекетов и умер.

Date: 2015-12-13; view: 299; Нарушение авторских прав