Глава 4. Эмили было странно и непонятно, но с того воскресного вечера, когда она стояла перед постелью хозяйки в шляпке

Эмили было странно и непонятно, но с того воскресного вечера, когда она стояла перед постелью хозяйки в шляпке, в той нелепой шляпке, которая так уронила Эмили в ее собственных глазах и которую она купила, поддавшись на уговоры продавцов, жизнь в доме стала спокойнее.

На следующее же утро девушка была удивлена, увидев изменившуюся миссис Берч, которая говорила с ней спокойно, вежливо и даже улыбаясь.

— Что заставило тебя купить такую одежду?

— Я никогда раньше ничего подобного не видела, мадам, — ответила она грустно. На что хозяйка кивнула, как если бы понимала ее:

— Да, так это и случается. Нам всегда хочется владеть вещами и людьми, которые являются нашей противоположностью.

В то утро хозяйка вымылась сама без возражений и положила мыло обратно в мыльницу; она также расчесала свои длинные волосы и закрутила их в пучок. Мадам не сказала, что сожалеет о том, как вела себя накануне. Но Эмили и не ждала этого. Хозяйки, особенно леди, не должны извиняться перед горничными... Только вот почему? «Ну вот, снова я». Она упрекнула себя. Почему она все время задается такими глупыми вопросами? Зачем мучает себя? Все равно ведь ничего не изменится.

С того утра и до первого дня нового, 1903 года относительное спокойствие царило в доме. Эмили могла бы быть по-своему счастлива, если бы не две вещи.

Во-первых, ее с каждым днем все больше беспокоило состояние Люси. У девочки бывали приступы тошноты; она не ела так, как должна была есть, но, как ни странно, она поправлялась. Это было видно не только по ее лицу, но и по фигуре. Люси стала меньше кашлять, хотя зимой она обычно кашляла больше. А уже стояла зима, ранняя зима, уже дважды были снегопады с такими заносами, что людям приходилось прокапывать проходы к дороге.

Во-вторых, в память Эмили врезалась встреча с бывшей горничной, Крисси Дайер. Это случилось в следующую воскресную прогулку, на этот раз весьма короткую, и не в направлении холмов и крошечного каменного домика на вершине, а вдоль проезжей дороги до развилки, где на указателе было написано: «На Честерли-стрит и Дарем».

Эмили гуляла одна, поскольку Люси все больше жаловалась на холод; девушка же чувствовала, что ей надо вырываться хоть ненадолго из дома, хотя бы на час в неделю. Даже если погода не очень подходила для прогулок, как в этот день: ветер развевал ее жакет, платье, нижние юбки, почти отрывая ее от земли. Но Эмили была рада, что смогла выбраться из дома.

Уже третью неделю мистер Берч говорил, что не может взять ее с собой в Феллберн в понедельник, поскольку, доставив свою продукцию, он поедет в Дарем и вернется назад по другой дороге. Она подумывала о почтовой карете, но зимой последняя почтовая карета отправлялась из Феллберна в полтретьего, поэтому у нее было бы недостаточно времени, чтобы посетить тетю Мэри. Эмили очень хотелось повидаться с тетей. Ей хотелось немного поболтать и посмеяться; да, ей нужно было посмеяться.

Эмили, наверное, прошла больше мили вдоль узкой аллеи, когда дорога неожиданно расширилась и сбоку появился небольшой каменный дом, похожий по конструкции на тот, на холме. Только около этого не было подсобных строений, а только небольшой садик. А под навесом, возле крыльца, посажено много зимней брокколи.

Эмили продолжала идти еще минут пять или около этого, потом повернула, а когда уже подходила к дому, увидела девушку, стоявшую у ворот. На ее голову была накинута шаль, а руки, спрятанные под нее, крепко удерживали шаль под подбородком.

Когда Эмили поравнялась с ней, девушка окликнула ее:

— Эй, привет!

— Привет! — Эмили остановилась и улыбнулась. Впервые кто-то из здешних поздоровался с ней. — Холодно, правда? Ветер прямо сбивает с ног.

— Тогда почему ты не сидишь дома?

Вопрос был слишком прямой, и Эмили замешкалась, глядя на девушку:

— Понимаете, я на службе, там...

— Да, да, я знаю, где ты служишь. Ты заняла мое место... но я не возражаю. О нет. Ради Бога. Я Крисси Дайер. Как ты справляешься? Я имею в виду с ней и с ним.

Эмили сразу же поняла, что нет смысла рисовать жизнерадостную картину своей жизни в доме; хотя в последнее время стало полегче, особенно в комнате хозяйки, она все же вынуждена была признать, что не может заставить себя хорошо относиться к той женщине, хотя бы даже пожалеть ее.

— Она уже швыряла в тебя чем-нибудь?

Эмили рассмеялась, хватаясь за шляпку и наклонив голову, чтобы ее не сдуло.

— Нет, но пыталась.

— Что ты этим хочешь сказать - пыталась?

— Рона Берч угрожала, но я сказала ей, что сделаю, если она выполнит свою угрозу.

— Ты так ей сказала?! — Она убрала руки от подбородка, и шаль распахнулась, а ветер почти подхватил ее. Девушке пришлось уцепиться за шаль и обернуть ее вокруг шеи, а потом она снова спросила: — А что ты сказала?

— Я сказала ей, что, если она кинет в меня что-нибудь, я швырну это назад в нее.

Эмили рассмеялась над выражением лица девушки. Ее смех затих, когда девушка категорично заявила:

— Я не верю тебе; никто не может сказать ей это и остаться в доме. Я тебе не верю.

— Тут уж я ничего не могу поделать. Хочешь верь, хочешь не верь, но я это сделала. Я собиралась уйти оттуда, но хозяин попросил меня остаться.

— О да, конечно, это на него похоже. Хотела бы я получить по пенни за каждый раз, что он уговаривал меня остаться. Три года я терпела все это. Я ужасно страдала, поверь мне. Мне казалось, что свихнусь. В том доме случались такие вещи, которые пугали меня до умопомрачения, и вещи, за которые ругали меня, хотя виноват был Кон. Одно время он мне нравился, я жалела его, но это прошло. Он не так наивен, как кажется, Кон здорово притворяется. Он не до такой уж степени ненормален, раз смог охмурить Беллу Гудир. Имей в виду, я не думала, что Кон на это способен, потому что он никогда не приставал ко мне. Он прекрасно знал, что моя мама поблизости. Но было и другое, я имею в виду ее. — Крисси пошевелила руками под шалью, и то, что она сказала дальше, убедило Эмили в том, что девушка была действительно не в себе. — Там происходят странные вещи. Подожди немного - и ты увидишь. Там есть что-то вроде привидения. — Она кивала головой. — Я видела его своими собственными глазами, но я завизжала, и оно убралось. А потом я завизжала еще громче, потому что вышел хозяин, который был в длинной белой ночной рубахе. На следующий день мистер Берч подошел ко мне и сказал, что привидений не бывает, во всяком случае в их доме. И добавил, что не хочет об этом больше слышать. Но с моей мамы было достаточно. То одно, то другое. Поэтому мы обе уволились оттуда, а мама высказала все, что она думает о работе в его доме. Она сказала, что никогда не страдала от зимнего холода и помирать от него не собирается. И мы переезжаем. Мы переезжаем в Феллберн, потому что там мой папа будет ближе к своей шахте, чем здесь.

Эмили отошла от стены, но продолжала смотреть на девушку. Одно было ясно. Это девушка была довольно нервной.

Теперь Крисси пыталась перекричать ветер, а Эмили пришлось переспросить:

— Что ты сказала?

— Я сказала, что нужно присматривать за Коном и избегать его щипков.

— Да, да, я постараюсь. И спасибо, спасибо за все, что ты рассказала мне. До свидания.

Девушка не ответила, и Эмили отвернулась, думая, что с головой у девушки совсем плохо.

Эмили сказала себе, что работает в доме уже больше двух месяцев, и если там есть привидение, то она уже должна была его увидеть. Но на всякий случай она постарается сделать так, чтобы Люси находилась поблизости, когда придется передвигаться по дому ночью, потому что, насколько она слышала, призраки никогда не являлись сразу двоим, они всегда поджидают тебя, когда ты остаешься одна...

Наступила рождественская неделя, и Эмили была вся в волнении и даже, можно сказать, ощущала счастье. Вчера мистер Берч свозил их в Феллберн, и она сходила к тете Мэри, чтобы просто обнять ее и вручить полсоверена на подарки детишкам. Кроме того, в городе она купила подарки для Кона и Эбби, заплатив девять пенсов за дудочку для Кона. Он мог наигрывать неплохие мелодии, но его дудочка, по ее мнению, была не очень хорошей, цветной рисунок между дырочками давно стерся. А для Эбби она купила новую глиняную трубку и унцию табаку. Эмили ничего не купила для хозяина и хозяйки, хотя и думала об этом. Но потом решила, что это будет неуместно. Если бы это касалось Сепа...

Странно, но Эмили сейчас скучала по Сепу больше, чем когда он погиб, однако она была рада, что не вышла за него замуж. Она считала, что ее ощущения весьма необычны.

Три дня перед Сочельником Эмили стояла у стола и готовила - пекла пироги, рисовые лепешки, пироги с беконом и яйцами и имбирные пряники. Рождественский пирог девушка испекла почти три недели назад. Она также попробовала сделать что-то вроде пирожных: между тонкими слоями легкого бисквита положила немного джема и свежих взбитых сливок.

На кухне слышался смех, настоящий смех, когда хозяин украдкой пробовал ее выпечку. Люси и Кон громко хохотали, когда Лэрри, проходя через кухню, тайком умыкнул несколько пирожков - Эмили стояла к нему спиной - и быстренько дал по одному каждому из них.

И поскольку девушка чувствовала себя необычно счастливой, она кое-что предложила хозяйке.

Это было ближе к вечеру в Сочельник. Эмили поднялась в свою комнату, надела чистый фартук и, взяв поднос из рук Кона, понесла его в спальню хозяйки. На подносе стояла тарелка с различными образцами ее трудов. Она показала на них, глядя на Рону Берч, и сказала:

— Я специально сделала такие маленькие и изящные изделия. Я... я надеюсь, что они вам понравятся.

— Спасибо, Эмили.

Третий раз за последнюю неделю хозяйка назвала ее по имени. «Чудеса никогда не кончаются!» — подумала она. Потом девушка спросила:

— Мадам, можно мне что-то сказать вам?

Рука Роны Берч застыла на ручке маленького серебряного чайника, и она посмотрела на Эмили:

— Да. Что ты хочешь сказать?

— Понимаете, мадам. — Эмили улыбнулась и посмотрела на нее. — Кон, то есть мистер Кон... — Ей всегда приходилось осторожно обращаться с именами, ей уже делали на этот счет замечания. — Он... он сказал прошлым вечером, что вы учились музыке и очень хорошо играете на пианино, и я подумала, что... что если мы разведем хороший огонь в гостиной, то хозяин мог бы, ну — она наклонила голову, — он мог бы отнести вас туда, и можно было бы поставить то большое кресло с двигающейся спинкой возле пианино и...

— Нет!

Слово было произнесено глубоким грудным голосом. В нем звучала категоричность, которая заставила Эмили отступить от кровати и кивнуть головой. Но, прежде чем она повернулась к двери, Рона Берч снова заговорила, не сводя глаз с руки, в которой была зажата ручка чайника:

— Это... Это было очень мило с твоей стороны, но передвижение для меня всегда болезненно, и я потом чувствую себя еще более больной.

— Да, да. Я понимаю, мадам, но я подумала, что это... все-таки Рождество и...

Эмили смотрела, как хозяйка подняла чайник и наполнила чашку. Нет, не полностью. Она никогда не наполняла чашку выше золотой полоски. Более того, она потом подлила в чашку холодного молока, что совершенно не соответствовало ее вкусу. Потом Эмили наблюдала, как хозяйка почти поднесла чашку ко рту. Но не стала пить, а, посмотрев в чашку, повторила:

— Да, все-таки Рождество. — Затем медленно продолжала: — Все должны быть счастливы в Рождество: накрытые столы, раздача и получение подарков, елка, сверкающая мишурой и цветными стеклянными шарами и украшенная маленькими свечами. Однажды в Рождество елка загорелась. — Она повернула лицо к Эмили. — В детстве каждый год мне ставили на Рождество елку. Мы танцевали вокруг нее. Когда Кону было три года, у нас был большой праздничный прием. Елка стояла в гостиной. У нас были шестеро детишек семейства Марсден из Холла, приехали Питер и Гвен из Прайори. Питер немного расхулиганился и стукнул одного из мальчишек Марсденов по ноге. Они начали драться и упали на елку, и та загорелась. Питеру было всего шесть, и, насколько я помню, мальчишке Марсденов тоже. Отец держал их за воротники на вытянутых руках; они дергали ногами, и все смеялись, но это было уже после того, как дерево вынесли... Мне всегда нравились елки. Хотя бы это мне нравилось в королеве Виктории. А так я всегда ее не любила; все так носились с ней, а кем она была на самом деле? Унылой и невыразительной личностью. Ей повезло, что ей достался такой принц-консорт, как Альберт. И в конце концов, это ведь он подал ей идею рождественской елки... Она совсем не вела себя так, как подобает королеве. А тебе она нравилась?

Эмили просто поразилась. Она никогда раньше не слышала, чтобы ее хозяйка говорила так много, перепрыгивая с одной темы на другую. Рождественские елки, пожары, детские драки, королева Виктория и принц Альберт...

Да, ей нравилась королева; все любили королеву Викторию, потому что она была как чья-то бабушка. Она помнит, как будто это было только вчера, и в то же время - много-много лет назад, в другой жизни. Это было только в январе прошлого года. Сеп пришел и встал около кухонного стола, покачал головой и грустно сказал: «Знаешь, старушка умерла; никогда больше у нас не будет такой, как она. Это положит конец галопу Эдди».

Она не смогла понять последние слова, тогда не могла понять. Но сейчас она знала, что король ведет себя как мальчишка. Да, ей нравилась королева, и она не собиралась говорить, что не любила ее, поэтому она ответила:

— Да, мне она нравилась. Я... я думала, что она была мудрой женщиной.

— Ха! Ха! Ха!

Эмили никогда не слышала, как смеялась ее хозяйка. Во всяком случае, не так. Она откинулась на подушки, держась за ручки чайного подноса, и три раза повторила:

— Она была мудрой женщиной! Она была мудрой женщиной! Она была мудрой женщиной! — Когда Рона Берч выпрямилась, она кивнула Эмили: — Ей бы понравились твои слова. — Потом ее тело как бы осело, она наклонила голову набок и, теперь ее голос звучал мягко, добавила: — Возможно, что ты права, она была мудрой. Я не любила ее из-за того, что у нее была власть. Я завидовала ей. О да, я завидовала ей. Знаешь что, Эмили?

— Что, мадам?

— Когда-нибудь этой страной будут править женщины. Они будут руководить всем, всем, что требует логики и интеллекта, поскольку женщины сильнее мужчин!

Эмили заморгала. Она не то чтобы не верила тому, что говорила хозяйка, но не могла с ней согласиться. Однако откуда-то из глубины сознания прокрадывалась мысль, что женщины, если бы им дать возможность, превзошли бы мужчин очень во многом. Но им не дадут такой возможности.

— Ты не веришь мне?

— Ну, я не часто задумываюсь о таких вещах, мадам, но я верю вам, потому что я знаю женщин, которые командуют всем в доме. Мужчины много говорят, а женщины действуют. Конечно, я говорю о домах, в которых живут семьи, относящиеся к рабочему классу.

— Ты говоришь о большинстве домов... Ты умеешь читать?

— О да, мадам.

— И писать?

— Да, мадам, я училась в школе.

— У тебя когда-нибудь был мужчина?

— Что?

— Ты когда-нибудь была с мужчиной? Ты слышала, что я сказала.

Эмили выпрямила спину, подняла голову, слегка наклонив ее набок и выставив подбородок.

— Нет, не была, мадам! Но даже если бы была, то это было бы моим личным делом.

Они молча смотрели друг на друга. Потом Рона Берч откинула голову и рассмеялась. А когда Эмили вышла из комнаты, не слишком тихо закрыв за собой дверь, до нее донесся голос хозяйки, ясный и громкий.

— И его. И его.

Девушка так разволновалась, что вместо того, чтобы пойти вниз на кухню, она повернулась и побежала вверх в свою комнату.

Ну когда же ты научишься нормально реагировать! Сказать такие слова! Да и вообще весь этот разговор. Но спросить ее, был ли у нее мужчина! Это нечестно, отвратительно! На мгновение Эмили почувствовала жалость к ней. Когда мадам говорила, как она это сделала в последние пять минут, было трудно поверить, что Рона Берч калека и прикована к постели, поскольку все, что она говорила, предполагало... Что предполагало? Своего рода силу, дикую силу. Смешно, но хозяйка напоминала ей собаку, сидящую на цепи, и если когда-нибудь она сорвется, то растерзает вас в клочья.

Эмили присела на край кровати и, глубоко вздохнув, подумала, что это было довольно странное описание хозяйки, потому что та была слабой, как котенок. Более того, она постепенно становилась все слабее, и Эмили не думала, что та притворяется. Иногда мадам выглядела так, будто вот-вот отойдет в лучший мир, но она была, как скрипучая дверь, она будет болтаться на одной петле еще очень долго... А жаль.

Господи! Ну и мысли у нее.