Декабря 1970 г. 4 page

— Что случилось? — спросил он.

— Это виски?

Фишер кивнул.

— Дайте мне глотнуть.

Он протянул ей стакан. Флоренс выпила, закашлявшись, когда алкоголь обжег горло, и протянула стакан обратно.

— Что случилось? — спросил Фишер.

— Он пытался убить меня.

— Кто?

— Беласко, — ответила Флоренс и сжала его руку. — Я видела его, Бен. Я действительно заметила его, когда он оставил меня у пруда.

Она рассказала Фишеру, что произошло, как Беласко внушил ей, что она танцует с Дэниэлом в бальном зале, а сам вел к пруду, чтобы утопить. И как Дэниэл предостерег ее, когда она уже собралась войти.

— Но как Беласко мог получить власть над вами? — спросил Фишер.

— Должно быть, я задремала. Я устала после сеанса, после всего сегодняшнего.

Фишеру как будто стало плохо.

— Если он может завладеть вами во сне...

— Нет, — покачала она головой. — Больше ему это не удастся. Теперь я предупреждена. Я сохраню свою силу. — Флоренс поежилась. — Может быть, пойдем к огню?

Усевшись перед камином, она сняла туфли и чулки и положила ноги на табурет. В огне потрескивало новое полено, и Флоренс сказала:

— Кажется, я узнала тайну Адского дома, Бен.

Почти полминуты Фишер молчал, потом проговорил:

— Вот как?

— Это Беласко.

— Что Беласко?

— Он оберегает населяющие дом темные силы, подкрепляя их. Выступает в качестве скрытой поддержки остальным темным силам.

Фишер ничего не ответил, и она поняла по блеску в его глазах, что ей удалось пробудить в нем интерес. Он медленно сел и посмотрел ей в глаза.

— Подумайте только, Бен, — сказала Флоренс. — Управляемое множественное наваждение. Нечто совершенно уникальное в населенных призраками домах: неумершая воля, столь мощная, что может доминировать над всеми прочими неупокоенными душами.

— Вы думаете, другие знают об этом? — спросил он.

— Насчет других не уверена. Знаю лишь, что его сыну это известно. Иначе он бы не смог спасти мне жизнь.

Все сходится, Бен. Это с самого начала был Беласко. Это он не пускал меня в церковь. Он пытался не дать мне найти тело Дэниэла прошлой ночью. Он сделал так, будто Дэниэл искусал меня и вселился в кошку. Он устроил полтергейст, чтобы навредить доктору Барретту, он пытается натравить нас друг на друга. Это он держит душу Дэниэла заключенной здесь.

Подумайте только, Бен, какой фантастической мощью он обладает! Он способен удержать другую душу от упокоения, несмотря на похороны по христианскому обряду. Может быть, это связано с тем, что Дэниэл — его сын, но все равно это невероятно.

Откинувшись на спинку кресла, она уставилась в огонь.

— Он словно генерал во главе армии. Никогда сам не вступает в бой, но управляет войском.

— Тогда как же до него добраться? Генералов на войне не убивают.

— Мы доберемся до него, уменьшая его войско, пока он не останется один, тогда ему придется воевать самому. — В ее глазах блеснул вызов. — Генерал без армии — ничто.

— Но у нас слишком мало времени — лишь до воскресенья.

Флоренс покачала головой.

— Я останусь здесь, пока работа не будет завершена.

* * *

Она закрыла дверь и сразу подошла к постели. Опустившись на колени рядом с кроватью, Флоренс произнесла благодарственную молитву за ниспосланное ей просветление и высказала мольбу укрепить ее и дать сил справиться с тем, что она открыла.

Закончив молитвы, она встала и пошла в ванную, чтобы вымыть ноги — от них все еще пахло тиной. Вымыв и вытерев их, Флоренс подумала о предстоящем ей грандиозном деле: высвободить привязанных к земле духов из этого дома против воли Эмерика Беласко. Это казалось почти неосуществимым.

— Но я сделаю это, — вслух произнесла Флоренс, словно Беласко слушал ее.

Впрочем, нужно быть начеку. Бен был прав. «Вас уже однажды одурачили, — сказал он. — Смотрите, как бы снова не оказаться в дураках». «Я буду осторожна», — ответила тогда она.

И будет. Она признала резон в его словах. Как здорово ее одурачили вчера вечером, вынудив поверить, что, возможно, это она виновна в полтергейсте. А как ее одурачили сегодня утром, заставив подумать, что это Дэниэл виновен в укусах и в нападении на нее кошки. Нельзя позволить одурачить себя снова. Дэниэл ни в чем не виноват. Он сам жертва, а не мучитель.

Флоренс закрыла глаза, сцепив перед собой руки. "Дэниэл, слушай меня, — прошептала она про себя. — Благодарю тебя от всего сердца за то, что спас мне жизнь. Но понимаешь ли ты, что это значит? Если ты таким образом можешь пойти против воли отца, то можешь так же и покинуть этот дом. Ты не должен больше оставаться здесь. Ты волен уйти, если только поверишь в это. У твоего отца нет власти держать тебя здесь узником. Попроси помощи у высших сил, и они помогут тебе. Ты можешь покинуть этот дом. Можешь!"

Флоренс быстро открыла глаза. Подойдя к испанскому столику, она открыла сумочку, вынула оттуда блокнот и карандаш, положила блокнот на стол, взяла карандаш и приставила грифель к бумаге. И он тут же стал двигаться. Она закрыла глаза и ощутила, как он пишет сам собой, двигая ее рукой. Через несколько секунд карандаш остановился, и чувство, что кто-то водит рукой, исчезло. Флоренс взглянула на блокнот.

— Нет! — Она вырвала лист и, скомкав его, бросила на пол. — Нет, Дэниэл! Нет!

Стоя у стола, она вся дрожала, глядя на листок. Слова запечатлелись у нее в памяти:

— Способ один.

* * *

18 ч. 11 мин.

Фишер стоял у края пруда и светил фонариком на мутную поверхность воды. «Уже дважды», — подумал он. Сначала Эдит, потом Флоренс. Морщась от смрада, он провел лучом по воде. Однажды, когда он работал в больнице, один старик умер от гангренозных ран на спине — и запах в его палате стоял примерно такой же.

Фишер огляделся. Сквозь туман приближались шаги. И вдруг он выключил фонарик и обернулся. Кто это? Флоренс? Она, конечно, не вернулась бы сюда после случившегося. Барретт или его жена? Но тоже не верилось, что они выйдут сюда. Кто же тогда? Шаги послышались ближе, и Фишер насторожился. Он не мог во мгле определить их природу и потому ждал, замерев, с колотящимся сердцем.

И вдруг они приблизились вплотную. Увидев свет лампы, Фишер включил свой фонарик. Послышался сдавленный вскрик, и Фишер в замешательстве уставился на два лица в свете своего фонаря.

— Кто здесь? — дрожащим голосом спросил старик.

Фишер перевел дух и опустил луч фонаря.

— Извините, — проговорил он. — Я один из четырех приехавших.

Старушка облегченно вздохнула, и ее вздох прозвучал как стон.

— Господи, — прошептала она.

— Простите, я сам испугался, — извинился Фишер. — Я не знал, который час.

— Вы перепугали нас до смерти, — обиженно проговорил старик.

— Простите.

Фишер повернулся и пошел к дому.

Старики, что-то невнятно бормоча, пошли следом. Он придержал для них дверь, и, когда они, тревожно озираясь, поспешили через вестибюль, вошел сам. Старики были в теплых пальто, на голове у женщины — шерстяной шарф, а у старика — видавшая виды серая фетровая шляпа.

— Что слышно в мире? — спросил Фишер.

— М-м-м, — промычал старик, а старушка неодобрительно хмыкнула.

— А впрочем, не важно, — сказал Фишер. — У нас здесь свой мир.

Он двинулся вслед за ними в большой зал, а они стали выкладывать на стол накрытые крышками блюда. Фишер видел, как старики посмотрели на машину Барретта и переглянулись. Быстро собрав посуду, они направились обратно в вестибюль. Фишер следил за их уходом, едва сдерживаясь, чтобы не гаркнуть: «Бу!» — и посмотреть, что будет. Если свет фонарика так напугал их, что, по их мнению, происходило в доме с понедельника?

— Спасибо! — крикнул он, когда они проходили под аркой.

Старик мрачно хмыкнул, и Фишер увидел, как они снова переглянулись.

Когда входная дверь захлопнулась, он подошел к столу и стал поднимать крышки на блюдах. Отбивные из барашка, горох с морковью, картошка, бисквиты, пирог и кофе. "Королевская трапеза, — подумал он и невесело улыбнулся. — Или это «Последний ужин»[11]?"

Сняв куртку, Фишер швырнул ее на стул и положил сверху фонарик, потом положил себе на тарелку отбивную, добавил немного гороха с морковью и налил чашку кофе. «Похоже, с общими застольями покончено», — подумал он, усаживаясь за стол, а выпив кофе и принявшись за еду, вспомнил про Флоренс: «Потом надо отнести поесть и ей».

Его мысли занимали ее слова, он постоянно думал о них, стараясь найти изъян. Пока что ничего отыскать не удалось — все казалось разумным, и от этого было никуда не деться.

На этот раз Флоренс, похоже, на правильном пути.

Он ощущал какую-то странную, не вполне нравившуюся ему самому уверенность. Они — во всяком случае, он и Флоренс — и так знали, что за всем этим стоит Беласко, но это знание никак не использовалось, по крайней мере с его стороны. Что они столкнутся с самим Беласко, никогда не доходило до его сознания. Правда, он входил с ним в контакт в 1940 году, но эта связь была мимолетной и никак не повлияла на состояние Адского дома.

А теперь здесь проявилось нечто большее. Эта ткань оказалась неотъемлемой частью дома. Фишер десятками способов пытался рассечь ее, но безуспешно. Все получалось слишком логично. Пользуясь аномальными средствами, Беласко мог действовать в любой области, не выдавая своего присутствия. Он мог создать любое непостижимое полотно эффектов, манипулируя всеми сущностями в доме, переселяясь из одной в другую и всегда оставаясь на заднем плане, — как выразилась Флоренс, «генерал со своей армией».

И вдруг вспомнилась граммофонная запись. Это никакое не совпадение. Это Беласко приветствовал их при входе в свой дом — на своем поле боя. И в голове снова прозвучал жуткий, насмешливый голос: «Добро пожаловать в мой дом. Я счастлив, что вы смогли прийти».

Фишер обернулся и увидел хромающего через зал Барретта, бледного и серьезного. «Заговорит ли он сейчас?»

После случившегося недавно исследователь еще ничего не сказал, очевидно, чувствуя себя виноватым оттого, что не смог сам отвести Эдит наверх.

Фишер подождал. Барретт остановился и с озадаченным выражением уставился на свою машину. Потом взглянул на Фишера.

— Это вы сделали? — спросил он подавленно.

Фишер кивнул.

С едва заметной дрожью уголки рта Барретта приподнялись.

— Спасибо, — проговорил он.

— Не за что.

Барретт подковылял к столу и стал левой рукой накладывать пищу на две тарелки. Фишер взглянул на правую и заметил, как неловко он держит большой палец.

— Я не поблагодарил вас за то, что вы сделали сегодня, — сказал Барретт и поспешно добавил: — В парилке.

— Доктор...

Барретт взглянул на него.

— Что случилось там до того?..

— С вашего позволения, я бы предпочел не обсуждать это.

— Я лишь стараюсь помочь, — счел своим долгом проговорить Фишер.

— Благодарю вас, но...

— Доктор, — перебил его Фишер, — что-то в этом доме воздействует на вашу жену. Ее поведение в парилке...

— Мистер Фишер...

—...это были не ее действия.

— С вашего позволения, мистер Фишер...

— Доктор Барретт, я говорю о вопросе жизни и смерти. Вам известно, что прошлой ночью она чуть было не зашла в пруд?

Барретт вздрогнул, потрясенный.

— Когда? — спросил он.

— Около полуночи. Она ходила во сне. — Фишер сделал паузу, чтобы подчеркнуть это. — Во сне.

— Она ходила во сне? — в ужасе переспросил Барретт.

— Если бы я не увидел, как она вышла из дома...

— Вам следовало сказать мне об этом раньше.

— Ей следовало сказать вам. И если она этого не сделала... — Он спохватился, увидев оскорбленное лицо Барретта. — Доктор, не знаю, что, по вашему мнению, происходит в этом доме, но...

— Мое мнение по данному вопросу не имеет отношения к нашему разговору, мистер Фишер, — чопорно проговорил Барретт.

— Не имеет отношения? — удивился Фишер. — Что, черт возьми, вы хотите сказать этим «не имеет отношения»? Все происходящее здесь влияет на вашу жену. Оно повлияло на Флоренс и на вас. Или, может быть, вы не заметили?

Барретт молча, с суровым выражением лица, посмотрел на него.

— Я многое заметил, мистер Фишер, — наконец проговорил он. — И в частности, что мистер Дойч впустую тратит примерно треть своих денег.

Взяв тарелки с едой и две вилки, он повернулся и ушел.

Долгое время после его ухода Фишер сидел без движения, глядя через зал.

— Черта с два! — в конце концов пробормотал он.

Ради Бога, чего ожидает от него Барретт? Чтобы он, как Флоренс, снова пошел навстречу собственной смерти? Если он действует не так, как надо, почему же получилось, что пока он единственный не потерпел урона?

Правда так внезапно обрушилась на него, что захватило дыхание.

— Нет, — сердито пробормотал Фишер.

Это неправда. Просто он понимает, что происходит. Из всех троих он единственный, кто...

Спасительная мысль разлетелась вдребезги. Фишер ощутил прилив тошноты. Барретт был прав. И Флоренс была права.

Эти тридцать лет были всего лишь иллюзией.

Он встал и, приглушенно выругавшись, подошел к камину. Нет, невозможно. Он не мог до такой степени обманывать себя. Пожав плечами, Фишер вспомнил все, что делал с понедельника. Он ведь знал, что дверь окажется заперта, так? Ум отказывался признавать это. Ладно, но он спас Эдит. «Только потому, что не мог уснуть и случайно спустился вниз», — явился ответ. Ну а спасение Барретта? «Ерунда», — откликнулся рассудок. Просто оказался под рукой, вот и все, — да и то мог убежать, если бы не присутствие миссис Барретт. Что же остается? Выдрал доски из контейнера «Очень мило! — подумал Фишер в приливе злобы. — За сто тысяч долларов Дойч нанял разнорабочего!»

— Боже, — пробормотал он, а потом крикнул: — Боже!

В 1940 году он был самым одаренным физическим медиумом в Соединенных Штатах, и было ему тогда всего пятнадцать. Пятнадцать! А теперь, в сорок пять, он стал поганым самообольщающимся паразитом, симулянтом, стремящимся протянуть неделю, чтобы получить сто тысяч долларов. Он! Тот, кто должен сделать больше всех!

Фишер шагал туда-сюда перед камином. Чувство было почти невыносимым, его обуревали стыд, ощущение вины и ярости. Никогда он не чувствовал себя таким никчемным. Пройти через Адский дом, как черепаха, втянувшая голову в панцирь, чтобы ничего не видеть, ничего не узнать, ничего не делать, ожидая, что другие выполнят вместо него всю работу. Ведь он хотел вернуться сюда, не так ли? Ну так вот — вернулся! Что-то — Бог знает что — сочло уместным дать ему еще один шанс.

И он собирается упустить его?

Фишер остановился и в ярости оглядел зал. Кто такой, черт возьми, этот Беласко? Кто такие, черт возьми, все эти поганые мертвецы, кишащие в этом доме, как черви в трупе? И он позволит им запугивать его до самой смерти? Им не удалось убить его в сороковом году, ведь так? Он был ребенком, самоуверенным олухом — и даже при всем этом им не удалось его уничтожить. Они уничтожили Грейс Лотер — одного из самых почитаемых медиумов того времени. Уничтожили доктора Грэма — трезвомыслящего, неустрашимого физика. Уничтожили профессора Рэнда — одного из самых известных в стране преподавателей химии, заведующего кафедрой в Хейлском университете. Уничтожили профессора Финли — проницательного, опытного спирита, преодолевшего десятки психических ловушек.

И только он один остался в живых и сохранил рассудок — доверчивый пятнадцатилетний мальчишка. Несмотря на то что он фактически сам просил о собственном уничтожении, дом не смог ничего, кроме как вышвырнуть его, оставить на крыльце, чтобы он умер от холода Дом не смог убить его. Почему он никогда не думал об этом подобным образом? Несмотря на прекрасную возможность, дом не смог его убить.

Фишер подошел к одному из кресел и поспешно сел. Закрыв глаза, он стал глубоко дышать, отпирая ворота сознания, прежде чем получит возможность изменить его. Его ум и тело заполнила уверенность. Теперь он уже не мальчик, а мыслящий взрослый человек, не настолько самонадеянный, чтобы сделаться легкой добычей. Он будет открываться осторожно, постепенно, чтобы впечатления не подавили его, как Флоренс. Медленно, осторожно, контролируя каждый шаг своим взрослым разумом, полагаясь только на себя, не позволяя другим управлять его восприятием.

Он прекратил глубокие вздохи и настороженно, внимательно выждал. Нет еще. Внутри вялость и пустота. Он подождал еще, выставив антенну чувств в атмосферу. Ничего. Он снова глубоко вдохнул, открывая ворота чуть пошире, снова остановился и выждал.

Ничего. Фишер ощутил, как в голове мелькнул неосознанный страх. Не слишком ли долго он ждал? Не атрофировался ли его дар? Его губы плотно сжались и побелели. Нет. Он по-прежнему обладает этой способностью. Фишер глубоко вдохнул. Почувствовалось покалывание в кончиках пальцев, лицо словно заволокло паутиной, солнечное сплетение втянулось внутрь. Он не занимался этим много лет: слишком долго. Ощущение забылось — это резкое возрастание осознания, когда все чувства расширяют свой диапазон. Все звуки теперь слышались преувеличенно: потрескивание огня, скрип кресла, шелест вдохов и выдохов. Запах дома усилился. Текстура одежды грубо ощущалась на коже. Согревал нежный поток тепла от огня.

Он нахмурился. Но ничего более. В чем дело? Он ничего не ощущал. А этот дом должен быть переполнен впечатлениями. В понедельник, как только вошел, он ощутил их как некое облако влияний, готовых напасть, воспользовавшись малейшей трещинкой, малейшей оплошностью в оценке.

И вдруг его осенило: ловушка!

Он тут же дал задний ход, но на него уже неслось нечто темное и огромное, нечто проницательное, разрушительное, стремящееся наброситься и сокрушить. Фишер, затаив дыхание, изо всех сил прижался к спинке кресла, отчаянно сворачивая свое сознание.

Но не успел. Прежде чем он выставил барьер, темная сила налетела на него и проникла в его организм через все еще открытую щель в броне. Он громко закричал, когда она ворвалась в жизненно важные органы, выкручивая, терзая их, угрожая выпотрошить его, разметать в клочья мозг. Выпученными глазами Фишер в ужасе уставился перед собой. Потом сложился пополам и схватился руками за живот. Что-то ударило его по затылку и выдрало из кресла. Он ударился о край стола и сдавленно крикнул, а сила швырнула его обратно. Зал начал кружиться, атмосфера превратилась в вихрь варварской силы. Фишер рухнул на колени, скрестив перед собой руки в попытке захлопнуться от свирепой энергии, а она пыталась оторвать и развести его руки. Он боролся, сжав зубы, его лицо превратилось в каменную маску мучительного сопротивления, в горле клокотало. "Не выйдет! — думал он. — Не возьмешь! Не возьмешь!"

И вдруг темная сила исчезла, всосалась обратно в воздух. Фишер зашатался на коленях с застывшим на лице выражением человека, получившего удар штыком в живот. Он попытался выпрямиться, но не смог и со сдавленным хрипом упал на бок и подтянул к животу ноги, скрючившись в позе эмбриона, с закрытыми глазами, неудержимо дрожа. Под щекой ощущался ковер. Рядом слышались хлопки и треск огня. Фишеру показалось, что над ним кто-то стоит и смотрит на него с холодным садистским наслаждением, любуясь его опустошением, беспомощным параличом воли.

И лениво размышляя, когда и как именно разделаться с ним.

* * *

18 ч. 27 мин.

Барретт, стоя у кровати, смотрел на Эдит и размышлял, будить ее или нет. Пища стыла, но в чем жена больше нуждалась — в пище или в покое?

Он подошел к своей постели и сел, невольно застонав от резкой боли при движении. Закинув левую ногу на правую, Барретт осторожно пощупал ожог. Травмированный большой палец на руке не действовал. На порез следовало бы наложить швы. Бог знает, сколько инфекции попало в рану. Барретт боялся снять повязку и посмотреть.

Как же он будет работать вечером с аппаратом? Малейшее усилие влекло за собой боль в ноге и нижней части спины; даже подняться или спуститься по лестнице было непросто. Поморщившись, Барретт снял левую туфлю. Ноги распухли. Нужно до завтра со всем этим покончить. Он не был уверен, что выдержит дольше.

Осознание этого еще больше ослабило его уверенность в себе.

* * *

Тогда его разбудил шум — как будто что-то упало на ковер. Медленно всплыв из свинцово-тяжелого сна, Барретт подумал, что где-то хлопнула дверь.

А когда открыл глаза, увидел, что Эдит нет.

Ошарашенный, он подумал, что она, наверное, в ванной, а потом краем глаза заметил что-то на полу и сел, уставившись на разбросанные по ковру листы рукописи. Его взгляд переместился к шкафу. Рядом валялись фотографии и раскрытая книга.

В душе Барретта зашевелилась тревога. Схватив трость, он встал, и тут его внимание привлек графин на столе и серебряная стопка. Подойдя к шкафу, он взглянул на фотографии и обмер, увидев, что на них. Потом повернулся к ванной.

— Эдит! Эдит, ты там? — Барретт проковылял к двери и постучал. — Эдит!

Ответа не последовало. Он подождал немного, потом повернул ручку; дверь была не заперта.

Эдит ушла.

Барретт в ужасе обернулся и, как мог, поспешил к двери, стараясь не поддаваться панике, но все говорило о беде: валяющаяся на полу рукопись, эти фотографии, снова стоящий на столе графин, и более всего — отсутствие Эдит.

Он устремился в коридор и постучал в комнату Флоренс Таннер. Потом несколько секунд подождал и постучал снова. Не дождавшись ответа, Барретт открыл дверь и увидел, что мисс Таннер спокойно спит на кровати. Он закрыл дверь и двинулся к комнате Фишера.

Там никого не было, и им снова овладела паника. Барретт пересек коридор и выглянул в вестибюль, откуда как будто послышались голоса. Нахмурившись, он проковылял к лестнице и стал поспешно спускаться, сжав зубы от боли в ноге. Говорил же он ей не делать этого! Что с ней стряслось?

Пересекая вестибюль, Барретт услышал ее голос — неестественным тоном Эдит проговорила:

— Бесподобно!

С усилившейся тревогой он ускорил шаги.

И, дойдя до арки, замер, уставившись в большой зал, не в силах вымолвить ни слова: Эдит в распахнутом джемпере и расстегнутом лифчике наступала на Фишера, держа в руках груди и веля ему...

Барретт закрыл глаза и прижал к ним руку. За всю совместную жизнь он ни разу не слышал от нее подобных выражений, не видел ни намека на подобное поведение, даже по отношению к себе, не говоря уж о других мужчинах. Что она, вероятно, неудовлетворена, он знал всегда: их сексуальная жизнь из-за его болезни была весьма ограниченной. Но это...

Он опустил руку и взглянул снова. Боль вернулась, а с ней сомнения, гнев и желание как-то отомстить. Он боролся с этим желанием. Хотелось поверить, что это дом вынудил ее на подобное, но не удавалось исключить вкрадчивого подозрения, что истинная причина случившегося таилась где-то в глубине ее самой. Чем, конечно, и объяснялась, признал он, его внезапная враждебность к словам Фишера.

Усилием воли отогнав тягостные воспоминания, он придвинулся к жене. Им нужно поговорить, он больше не мог выносить этих сомнений. Барретт коснулся плеча Эдит.

Она вскрикнула и очнулась, распахнув глаза. Барретт попытался улыбнуться, но не смог.

— Я принес тебе ужин, — сказал он.

— Ужин. — Эдит произнесла это слово так, будто никогда в жизни его не слышала.

Барретт кивнул.

— Почему бы тебе не помыться?

Она оглядела комнату. «Пытается понять, куда я положил фотографии?» — предположил он.

Эдит села и оглядела себя, и Барретт отодвинулся. Он позаботился застегнуть на ней лифчик и запахнуть джемпер с оставшимися пуговицами, и теперь ее правая рука лишь на секунду задержалась перед грудью, потом Эдит встала и прошла в ванную.

Барретт, хромая, подошел к письменному столу, взял коробку с рукописью и положил на журнальный столик у стены. С огромным усилием он передвинул стул от кровати жены к столу и сел. Поглядев на отбивную и овощи на тарелке, Барретт вздохнул. Не следовало брать Эдит в этот дом. Это была страшная ошибка.

Дверь в ванную открылась, и он обернулся. Эдит с посвежевшим лицом и причесанными волосами подошла к столу и села. Она не взяла вилку, а сидела сгорбившись, отводя глаза, как наказанная девочка. Барретт прокашлялся.

— Все остыло, — сказал он, — но... тебе нужно чего-нибудь поесть.

Он увидел, как у нее задрожала нижняя губа и она закусила ее. Чуть погодя Эдит ответила:

— Можешь не стараться быть вежливым.

Барретт вдруг ощутил потребность закричать на нее, но сдержался.

— Тебе больше не следует пить это бренди, — сказал он. — Я проверил его, и, если не ошибаюсь, в нем содержится более пятидесяти процентов абсента.

Эдит вопросительно посмотрела на него.

— Это сексуальный возбудитель.

Она молча смотрела на него.

— Что касается остального, — услышал Барретт свои слова, — в этом доме мощная энергия. Думаю, она начинает сказываться на тебе.

«Почему я это говорю? — подумал он. — Почему оправдываю ее?»

Снова взгляд. Барретт ощутил неприятный спазм в желудке.

— И это все? — наконец проговорила Эдит.

— Все?

— Ты... решил проблему?

В ее тоне слышалось возмущение и разочарование.

Барретт напрягся.

— Я стараюсь вести себя разумно.

— Понятно, — прошептала она.

— Ты бы предпочла, чтобы я произносил напыщенные слова? Осыпал тебя оскорблениями? — Он выпрямился. — В данный момент я стараюсь отнести это на счет внешних сил.

Эдит ничего не сказала.

— Знаю, я не сумел дать тебе достаточно... физической любви, — с затруднением выговорил Барретт. — Последствия полиомиелита, но, полагаю, дело не только в этом. Возможно, влияние моей матери или моя полная поглощенность работой, моя неспособность...

— Не надо.

— Я виню в этом дом, — решительно проговорил он. — Себя и дом. — На лбу у него лоснился пот, и Барретт вытер его носовым платком. — Будь добра, позволь мне думать так. Если же тут замешаны другие факторы... мы займемся этим после. Когда покинем этот дом.

Он подождал. Эдит сумела кивнуть.

— Ты должна была рассказать мне, что случилось вчера ночью.

Она быстро взглянула на него.

— Ты чуть не зашла в пруд.

Жена посмотрела на него так, будто собиралась что-то сказать, но, когда он замолчал, передумала.

— Я не хотела тебя волновать.

— Понятно. — Он встал, снова не сдержав стона. — Думаю, мне надо дать ноге отдых, прежде чем спускаться по лестнице.

— Тебе нужно сегодня поработать?

— Нужно закончить все до завтра.

Она проводила его до постели и помогла лечь, с усилием приподняв его правую ногу. Барретт видел, что жена старается не показывать своей реакции на его распухшие лодыжки.

— Это пройдет, — сказал он.

Эдит встала у постели, озабоченно глядя на мужа, и наконец проговорила:

— Хочешь, чтобы я уехала, Лайонел?

Он помолчал, прежде чем ответить.

— Нет, если с этого момента ты не отойдешь от меня ни на шаг.

— Хорошо. — Она поколебалась, а потом порывисто села рядом. — Знаю, сейчас ты не можешь меня простить. Я и не жду этого — нет, пожалуйста, ничего не говори. Я понимаю, что совершила. И отдала бы двадцать лет жизни, чтобы этого не было.

Ее голова упала на грудь.

— Не знаю, почему я так напилась, разве что от нервов, от страха. Не знаю, зачем спустилась вниз. Я сознавала, что делаю, и тем не менее в то же время...

Она со слезами на глазах взглянула на мужа.

— Я не прошу прощения. Просто попытайся не слишком на меня сердиться. Ты мне нужен, Лайонел. Я люблю тебя. И не знаю, что со мной происходит. — Она понурилась. — Просто не знаю, что со мной.

— Дорогая моя. — Несмотря на боль, Барретт сел и обнял ее, прижавшись к ее щеке. — Все хорошо, все хорошо. Все пройдет, когда мы покинем этот дом. — Он повернулся, чтобы поцеловать ее волосы. — Я тоже люблю тебя. Впрочем, ты и так это знаешь, правда?

Эдит, рыдая, прижалась к нему. "Все будет хорошо, — говорила она себе. — Это был дом. Когда мы его покинем, все уладится".

* * *

19 ч. 31 мин.

Флоренс со стоном потянулась и, опершись локтем на край постели, встала. Сколько времени? Наклонив голову, она взяла часы и в ужасе подумала: «Так поздно!»

А он все еще здесь.

Устало вздохнув, она поплелась в ванную и плеснула в лицо холодной водой, а вытершись, посмотрелась в зеркало. Вид измученный.

Более двух часов она молилась за освобождение Дэниэла. Опустившись на колени у кровати и крепко сцепив руки, она взывала к тем душам в потустороннем мире, которые помогали ей в прошлом, просила их помочь Дэниэлу разорвать узы, удерживающие его в Адском доме.

Это ничего не дало. После долгих молитв, когда она закрыла свое восприятие, Дэниэл по-прежнему был рядом.

И ждал.

Флоренс повесила полотенце и вышла из ванной. Она направилась по коридору к лестнице. Все больше и больше ее волновало собственное усиливающееся участие в судьбе Дэниэла. «Я должна сделать больше», — подумала она. Ведь так много других душ, тоже нуждающихся в упокоении. Не может же она оставаться в Адском доме, пока не спасет и их? Без света, тепла и пищи как здесь жить? Ведь, очевидно, после воскресенья Дойч решит закрыть дом.

Date: 2015-12-12; view: 304; Нарушение авторских прав