Глава 4. У меня совершенно вылетело из головы, что мы пригласили к обеду Лоуренса Реддинга

У меня совершенно вылетело из головы, что мы пригласили к обеду Лоуренса Реддинга. Когда вечером Гризельда прибежала и отчитала меня за то, что до обеда всего две минуты, а я не готов, я, по правде сказать, сильно растерялся.

– Я думаю, все пройдет хорошо, – сказала Гризельда мне вслед, когда я поднимался наверх. – Я подумала над тем, что ты сказал за завтраком, и постаралась сочинить что‑нибудь вкусненькое.

Кстати, позволю себе заметить, что наша вечерняя трапеза подтвердила самым наглядным образом печальное открытие Гризельды: когда она старается заниматься хозяйством, все действительно идет гораздо хуже. Меню было составлено роскошное, и Мэри, казалось, получала какое‑то нездоровое удовольствие, со злостной изобретательностью чередуя полусырые блюда с безбожно пережаренными. Правда, Гризельда заказала устрицы, которые, как могло показаться, находятся вне досягаемости любой неумехи – ведь их подают сырыми, – но их нам тоже не довелось отведать, потому что в доме не оказалось никакого прибора, чтобы их открыть, и мы заметили это упущение только в ту минуту, когда настала пора попробовать устриц.

Я был почти уверен, что Лоуренс Реддинг не явится к обеду. Нет ничего легче, чем прислать отказ с подобающими извинениями.

Однако он явился без опоздания, и мы вчетвером сели за стол.

Спору нет – Лоуренс Реддинг чрезвычайно привлекателен. Ему, насколько я могу судить, около тридцати. Волосы у него темные, а глаза ярко‑синие, сверкающие так, что иногда просто оторопь берет. Он из тех молодых людей, у которых всякое дело спорится. В спортивных играх он всегда среди первых, отменный стрелок, обладает незаурядными актерскими способностями, да еще и первоклассный рассказчик. Он сразу становится душой любого общества. Мне кажется, в его жилах есть ирландская кровь. И он совершенно не похож на типичного художника. Но, как я понимаю, художник он тоже изысканный, модернист[13]. Сам я в живописи смыслю мало.

Вполне естественно, что в этот вечер он казался несколько distrait. Но в общем вел себя вполне непринужденно. Не думаю, чтобы Гризельда или Деннис заметили что‑нибудь. Я и сам бы, пожалуй, ничего не заметил, если бы не знал о случившемся.

Гризельда и Деннис веселились вовсю – шутки по поводу доктора Стоуна и мисс Крэм так и сыпались – что поделаешь, это же Местная Сплетня! И вдруг я подумал, что Деннис по возрасту гораздо ближе к Гризельде, чем я, и у меня больно сжалось сердце. Меня он зовет дядя Лен, а ее просто Гризельда. Я почему‑то почувствовал себя очень одиноким.

Наверно, меня расстроила миссис Протеро, подумал я. Предаваться столь безотрадным размышлениям вовсе не в моем характере.

Гризельда и Деннис порой заходили довольно далеко в своих остротах, но у меня не хватало духу сделать им замечание. И без того, к сожалению, одно только присутствие священника обычно оказывает на окружающих угнетающее воздействие.

Лоуренс болтал и веселился с ними как ни в чем не бывало. И все же я заметил, что он то и дело поглядывает в мою сторону, поэтому совсем не удивился, когда после обеда он незаметно устроил так, что мы оказались одни в моем кабинете.

Как только мы остались с глазу на глаз, он совершенно переменился.

– Вы застали нас врасплох, сэр, и все поняли. Что вы намерены предпринять?

С Реддингом я мог говорить более откровенно, чем с миссис Протеро. Я высказал ему все напрямик. Он выслушал меня внимательно.

– Само собой, вы не могли сказать ничего другого, – сказал он. – Вы же священник, не в обиду будь сказано. По правде говоря, я с вами даже готов согласиться. Но у нас с Анной совсем необычные отношения.

Я ответил, что подобными фразами люди оправдывались еще на заре человечества, и на его губах появилась странная полуулыбка.

– Хотите сказать, что каждый считает свой случай единственным в своем роде? Может быть, так оно и есть. Но вы должны мне поверить только в одном.

Он начал доказывать мне, что между ними «нет ничего недозволенного». По его словам, Анна – одна из самых преданных и верных женщин на всем белом свете. И что с ними будет, он просто не знает.

– Если бы все это было написано в романе, – сумрачно сказал он, – старик умер бы, а для остальных это было бы счастливым избавлением. Туда ему и дорога.

Я ответил строгим упреком.

– Да нет, я вовсе не собираюсь воткнуть ему нож в спину, хотя любому, кто это сделает, я принес бы глубокую благодарность. Ни одна живая душа не скажет о нем доброго слова. Право, не понимаю, как это первая миссис Протеро его не прикончила. Я ее один раз видел, много лет назад, и мне показалось, что она вполне на это способна. Она из тех сдержанных женщин, которые способны на все. Протеро повсюду бахвалится, затевает скандалы, скуп как черт, а характер у него отвратительный, хуже некуда. Вы представить себе не можете, что Анне пришлось от него вытерпеть. Не будь я нищ как церковная крыса, я бы увез ее не задумываясь.

Я призвал на помощь все свое красноречие. Я упрашивал его покинуть Сент‑Мэри‑Мид. Оставаясь здесь, он причинил бы Анне Протеро еще больше горя, чем и без того выпало ей на долю. Люди станут болтать, дело дойдет до полковника Протеро – и для нее настанут поистине черные дни.

Лоуренс возразил мне:

– Никто ничего не знает, кроме вас, падре[14].

– Дорогой юноша, вы недооцениваете рвение наших доморощенных детективов. В Сент‑Мэри‑Мид всем известны самые интимные отношения между людьми. Во всей Англии ни один сыщик не сравнится с незамужней дамой неопределенного возраста, у которой бездна свободного времени.

Он спокойно сказал, что с этим все в порядке. Все думают, что он неравнодушен к Летиции.

– А вам не приходило в голову, – спросил я, – что и сама Летиция может так подумать?

Он искренне удивился. Летиция, по его словам, на него даже внимания не обращает. Он был в этом твердо уверен.

– Странная девушка, – сказал он. – Кажется, что она все время во сне или в трансе, но я‑то думаю, что за всем этим кроется вполне практичный ум. По‑моему, напускная мечтательность и рассеянность – только маска. Летиция отлично знает, что делает. И есть в ней какая‑то непонятная мстительность, что ли. Ненавидит почему‑то Анну. Просто видеть ее не может. А ведь Анна всю жизнь вела себя с ней как истинный ангел.

Последние его слова я, разумеется, не принял всерьез. Влюбленному молодому человеку его возлюбленная всегда кажется истинным ангелом. Однако, насколько я мог судить, Анна действительно всегда была добра и справедлива к падчерице. Меня поразило, с какой неприязнью и горечью говорила о ней Летиция сегодня.

На этом нам пришлось прервать разговор – Гризельда и Деннис влетели в кабинет и заявили, что очень нехорошо с моей стороны делать из Лоуренса скучного старика.

– Ох, ну и тоска! – сказала Гризельда, бросаясь в кресло. – Хоть бы случилось что‑нибудь интересное! Убийство или грабеж, на худой конец!

– По‑моему, тут и грабить‑то некого, – сказал Лоуренс, подлаживаясь под ее настроение. – Разве что пойти стащить у мисс Хартнелл вставные челюсти?

– Как они жутко щелкают! – сказала Гризельда. – А вот насчет того, что некого грабить, вы ошибаетесь. В Старой Усадьбе есть потрясающее старинное серебро. Прибор для специй и чаша Карла Второго[15]– и еще много редкостей. Все это стоит не одну тысячу фунтов, я уверена.

– А старик возьмет да подстрелит тебя из своего армейского пистолета! – вставил Деннис. – И сделает это с превеликим удовольствием. Он бы тут всех перестрелял за милую душу!

– Вот еще! Мы бы ворвались и приставили ему дуло к виску! – отвечала Гризельда. – У кого нам найти пистолет?

– У меня есть пистолет системы «маузер», – сказал Лоуренс.

– Правда? Как здорово! А как он к вам попал?

– Сувенир военных лет, – коротко ответил Лоуренс.

– Старик Протеро сегодня хвастался своим серебром перед доктором Стоуном, – сообщил Деннис. – Старина Стоун делал вид, что в полном восторге от этих финтифлюшек.

– А я думала, они повздорили из‑за раскопа, – сказала Гризельда.

– Да нет, они договорились в конце концов, – сказал Деннис. – Никак не пойму, чего ради люди роются в этих раскопах.

– А мне непонятно, что за птица этот Стоун, – сказал Лоуренс. – Сдается мне, что он чересчур рассеянный. Иногда я готов поклясться, что для него собственная специальность – темный лес и он в археологии ни черта не смыслит.

– Виной всему любовь, – подхватил Деннис. – О Глэдис прекрасная Крэм, приятна ужасно ты всем! В зубах белоснежных твоих предел наслаждений земных. И там, в «Кабане Голубом», где спишь ты невиннейшим сном…

– Достаточно, Деннис, – сказал я.

– Однако мне пора, – сказал Лоуренс Реддинг. – Большое спасибо за приятнейший вечер, миссис Клемент.

Гризельда с Деннисом пошли его проводить. Деннис вернулся в кабинет один. Видимо, что‑то сильно рассердило мальчика – он принялся слоняться по кабинету, хмурясь и время от времени награждая пинками ни в чем не повинную мебель.

Наша мебель находится в столь бедственном состоянии, что ей вряд ли можно нанести дальнейший ущерб, но я все же счел себя обязанным вступиться за нее.

– Прости, – буркнул Деннис.

Он с минуту помолчал, а потом вдруг взорвался:

– Черт бы побрал эти подлые, гнусные сплетни!

Я был слегка удивлен.

– В чем дело? – спросил я его.

– Не знаю, стоит ли тебе говорить.

Я удивился еще больше.

– Такая жуткая низость, – заговорил Деннис. – Ходят тут и болтают всякие гадости. Вернее, даже не болтают. Намекают. Нет, будь я проклят – извини, пожалуйста, – если я смогу тебе сказать! Слишком гнусная гадость, честное слово.

Я смотрел на него с интересом, но ни о чем не расспрашивал. Стоило, однако, над этим призадуматься – Деннису вообще‑то не свойственно принимать что‑либо близко к сердцу.

В эту минуту вошла Гризельда.

– Только что звонила мисс Уэзерби, – сказала она. – Миссис Лестрэндж ушла из дому в четверть девятого и до сих пор не вернулась. И никто не знает, куда она пошла.

– А почему они должны это знать?

– У доктора Хэйдока ее нет. Мисс Уэзерби знает точно – она созвонилась с мисс Хартнелл, которая живет в соседнем доме и непременно увидела бы ее.

– Для меня остается тайной, – сказал я, – как у нас тут люди успевают поесть. Должно быть, едят стоя, только бы не пропустить что‑нибудь.

– Это еще не все, – доложила Гризельда, сияя от радости. – Они уже произвели разведку в «Голубом Кабане». Доктор Стоун и мисс Крэм занимают смежные спальни, но, – она подняла указательный палец и помахала им, – двери между ними нет!

– Представляю себе всеобщее разочарование, – заметил я.

Гризельда расхохоталась.

* * *

Четверг начался с неприятностей. Две почтенные пожилые дамы из моего прихода решили обсудить убранство храма и поссорились. Мне пришлось выступить арбитром в их споре. Они буквально тряслись от ярости. Не будь все это столь тягостно, я не без интереса наблюдал бы это явление природы.

Затем пришлось сделать выговор двум мальчуганам из хора за то, что они непрерывно сосали леденцы во время богослужения, но я поймал себя на том, что делаю это без должной убедительности, и мне стало как‑то неловко.

Потом пришлось уговаривать нашего органиста, который на что‑то разобиделся – он у нас обидчив до крайности.

К тому же беднейшие из прихожан подняли форменный бунт против мисс Хартнелл, которая прибежала ко мне, задыхаясь от возмущения.

Я как раз шел домой, когда мне повстречался полковник Протеро. Он был в отменном настроении – как мировой судья[16], он только что осудил троих браконьеров.

– В наше время нужно только одно – твердость! Для острастки! Этот негодяй, Арчер, вчера вышел из тюрьмы и обещает свести со мной счеты, мне уже доложили. Наглый бандит. Есть такое присловье: кому грозят смертью, тот проживет долго. Я ему покажу счеты – пусть только тронет моих фазанов! Распустились! Мы стали чересчур мягкотелы, вот что! По мне, так надо каждому показать, чего он стоит. И вечно они просят пожалеть жену и малых ребятишек, эти бандиты. Чушь собачья! Чепуха! Каждый должен отвечать за свои делишки, и нечего хныкать про жену и детишек! Для меня все равны! Кто бы ты ни был: доктор, законник, священник, браконьер, пьяный бродяга, – попался на темном деле – отвечай по закону! Уверен, что тут вы со мной согласны.

– Вы забываете, – сказал я, – что мое призвание обязывает меня ставить превыше всех одну добродетель – милосердие.

– Я человек справедливый. Это все знают.

Я не отвечал, и он сердито спросил:

– Почему вы молчите? Выкладывайте, что у вас на уме!

Я немного помедлил, потом решил высказаться.

– Я подумал о том, – сказал я, – что, когда настанет мой час, мне будет очень грустно, если единственным доводом в мое оправдание будет то, что я был справедлив. Ведь тогда и ко мне отнесутся только справедливо…

– Ба! Чего нам не хватает – это боевого духа в христианстве. Я свой долг всегда выполнял неукоснительно. Ладно, хватит об этом. Я зайду сегодня вечером, как договорено. Давайте отложим с шести на четверть седьмого, если не возражаете. Мне надо повидать кое‑кого тут, в деревне.

– Мне вполне удобно и в четверть седьмого.

Полковник зашагал прочь, размахивая палкой. Я обернулся и столкнулся нос к носу с Хоузом. Я собирался как можно мягче указать ему на некоторые упущения в порученных делах, но, увидев его бледное напряженное лицо, решил, что он заболел.

Я так ему и сказал, но он стал уверять меня, хотя и без особой горячности, что совершенно здоров. Потом все же признался, что чувствует себя неважно, и с готовностью последовал моему совету пойти домой и лечь в постель.

Я наспех проглотил ленч и пошел навестить некоторых прихожан. Гризельда уехала в Лондон – по четвергам билет на поезд стоит дешевле.

Вернулся я примерно без четверти четыре, собираясь набросать план воскресной проповеди, но Мэри сказала, что мистер Реддинг ожидает меня в кабинете.

Когда я вошел, он расхаживал взад‑вперед, лицо у него было озабоченное. Он был бледен и как‑то осунулся.

Услышав мои шаги, он резко обернулся.

– Послушайте, сэр. Я думал о том, что вы мне сказали вчера. Всю ночь не спал. Вы правы. Я должен бежать отсюда.

– Дорогой мой мальчик! – сказал я.

– И то, что вы про Анну сказали, – чистая правда. Если я здесь останусь, ей несдобровать. Она – она слишком хорошая, ей это не подходит. Я вижу, что должен уйти. Я и так уже причинил ей много зла, да простит меня Бог.

– По‑моему, вы приняли единственно возможное решение, – сказал я. – Понимаю, как вам было тяжело, но, в конце концов, все к лучшему.

Такие слова легко говорить только тому, кто понятия не имеет, о чем идет речь, – вот что было написано у него на лице.

– Вы позаботитесь об Анне? Ей необходим друг.

– Можете быть спокойны – сделаю все, что в моих силах.

– Благодарю вас, сэр! – Лоуренс крепко пожал мне руку. – Вы славный, падре. Сегодня вечером я в последний раз с ней повидаюсь, чтобы попрощаться, а завтра, может, соберусь и исчезну. Не стоит продлевать агонию. Спасибо, что позволили мне работать в вашем сарайчике. Жаль, что я не успел закончить портрет миссис Клемент.

– Об этом можете не беспокоиться, мой дорогой мальчик. Прощайте, и да благословит вас Бог!

Когда он ушел, я попытался сосредоточиться на проповеди, но у меня ничего не получалось. Мои мысли все время возвращались к Лоуренсу и Анне Протеро.

Я выпил чашку довольно невкусного, холодного черного чая, а в половине шестого зазвонил телефон. Мне сообщили, что мистер Аббот с Нижней фермы умирает и меня просят немедленно прийти.

Я тут же позвонил в Старую Усадьбу – до Нижней фермы добрых две мили, так что я никак не смогу быть дома к четверти седьмого. Искусством ездить на велосипеде я так и не овладел…

Но мне ответили, что полковник Протеро только сейчас уехал на автомобиле, и я отправился в путь, наказав Мэри передать ему, что меня срочно вызвали, но я попытаюсь вернуться в половине седьмого или немного позже.

Date: 2015-12-12; view: 344; Нарушение авторских прав