Глава 4. Констанс отвернулась от окна, за которым чернела ночь, и перевела взгляд на пламя, плясавшее в громадном камине

Констанс отвернулась от окна, за которым чернела ночь, и перевела взгляд на пламя, плясавшее в громадном камине, дивясь про себя причудам судьбы, забросившей ее сюда. Когда она решилась бежать из Лэндфорд‑Парка, ей и в голову не могло прийти, что очень скоро она окажется в охотничьем домике маркиза де Вира. Также не думала она – тут Констанс даже поморщилась, – что придется ей щеголять в платье из туринского газа, на чехле из темно‑синего шелка, которое мало того что имело глубокий квадратный вырез, привлекавший излишнее внимание к груди, но и почти наверняка принадлежало прежде одной из любовниц маркиза. Что же до изумительного сапфирового колье, украшавшего сейчас ее шею, и серег с сапфирами и бриллиантами, сверкающих в ушах, то тут можно было только предположить, что его светлость маркиз предпочитал, чтобы его возлюбленные являли собой образец элегантности даже на диких просторах Сомерсетшира. Драгоценности она обнаружила в своей комнате сегодня днем, когда вернулась с прогулки по лесу, они были аккуратно выложены рядом с платьем, как и прочие необходимые вещи. И длинные белые перчатки, и шелковые туфельки без каблуков в цвет платья – ни об одной мелочи не было забыто. Право, все это так необычно, думала она ошеломленно, но улыбаясь про себя.

Однако еще более странным было то, что маркиз обращался с ней столь почтительно, как если бы перед ним была дама безупречной репутации. И это когда она пала так низко, что и поступки, и слова ее можно было считать безупречными лишь в том смысле, что они не заслуживали даже упреков!

Но что за странный человек этот маркиз, думала она, озадаченно морща лоб. За те шесть дней – и ночей, – которые она провела в охотничьем домике на правах гостьи, все здесь по приказу его светлости относились к ней с величайшей предупредительностью. Даже в тот первый вечер, когда она оказалась в таком беспомощном положении и в полной от него зависимости, он неуклонно продолжал вести себя с поистине джентльменской учтивостью. От человека, который пользовался репутацией бессовестного распутника и трижды сражался на дуэли за сомнительную честь замужних особ, с которыми состоял в мимолетной связи, трудно было ожидать чего‑то подобного. Впрочем, он был известен еще и тем, что предпочитал общество очень красивых женщин. Не исключено, что леди Констанс Лэндфорд не совсем соответствует его строгим требованиям, подумала она, припомнив не без смущения, что первым делом пришло ей в голову в то первое утро, когда, проснувшись в незнакомой постели, она обнаружила, что на столике рядом в вазе стоит и словно дразнит ее тот самый розовый бутон, который она срезала, готовясь предстать Черной Розой, а сама она решительно не может вспомнить, что же произошло вчера вечером после того, как она столь скандальным образом испортила сапоги кузена Альберта.

Несомненно, этот странный провал в памяти произошел не только из‑за «напитка настоящих джентльменов», принятого практически на пустой желудок; повлияло и то обстоятельство, что она наверняка еще не совсем оправилась от жестокого удара, нанесенного рукой графа, к тому же была под впечатлением своего рискованного побега, да и последствия неожиданного открытия, что она – вовсе не та, кем привыкла себя считать, конечно, сказывались. Проснулась она утром, чувствуя себя совершенно больной и разбитой, и пролежала потом пластом целых два дня – это она‑то, которая вообще никогда не болела. Но с другой стороны, ей было о чем подумать. И в первую очередь о своем более чем неопределенном будущем, которое теперь, похоже, зависело в основном от человека, не имевшего никаких оснований помогать ей. Право, все в ее жизни пошло кувырком!

Проснуться в незнакомой обстановке было само по себе небольшим потрясением, но обнаружить при этом, что лежит она в постели, облаченная в прозрачную кружевную ночную рубашку, подобных которой ей никогда прежде не доводилось надевать, – это уже не просто из душевного равновесия выводило, это было вообще черт знает что. Наверняка щеки, ее в тот момент могли поспорить цветом с ее всклокоченными ярко‑рыжими локонами. К счастью, миссис Тернбау, домоправительница, появилась в комнате с чашкой горячего шоколада и принялась суетиться вокруг своей новой подопечной. Из ее болтовни Констанс очень скоро поняла, что страхи ее были напрасны: маркиз де Вир не принимал никакого участия в процессе раздевания ее бесчувственного тела накануне и вообще пальцем к ней не прикасался. После того как он внес ее в дом на руках и положил «так нежно, будто она была малое дитя» на кровать, он приказал миссис Тернбау и горничной Фанни заняться миледи. И, оставив ее на руках прислуги, удалился.

Не появился его светлость маркиз, уехавший из дома едва рассвело, и на следующий день к завтраку, так же как к ленчу, чаю и обеду вообще не появился в этот день. Собственно говоря, на протяжении всех шести дней Констанс была полностью предоставлена самой себе. Она вся извелась, пытаясь догадаться, куда уехал несносный маркиз и что, черт возьми, он затевает.

Бессмысленно было повторять снова и снова, что причиной его продолжительного отсутствия никоим образом не может быть она и ее проблемы. И потом, в конце концов, ей ведь просто не дали возможности рассказать, кто она такая и почему оказалась в бегах. Ему известно лишь, что офицер королевской гвардии и несколько его людей преследовали ее. Естественно, он испытывает определенное любопытство, но вряд ли окажется настолько безрассуден, чтобы попытаться разыскать Альберта и потребовать у того объяснений. Не станет он, твердила она себе, делать и все те бесчисленные глупости, которые приходили ей на ум, когда она шагала из угла в угол по своей комнате, или, сидя у камина в кабинете Вира, делала вид, что читает, или играла с Шебой, английским сеттером миссис Тернбау. Ну зачем ему делать глупости?

Женщина, которая остановила его карету на большой дороге и которую он спас от капитана королевской гвардии и его людей, не могла так уж много значить для него – ведь она только доставила ему массу неприятностей, без которых, по его же собственным словам, он вполне бы мог обойтись. Однако Констанс не могла избавиться от тревожного чувства, что этот Вир способен выкинуть что угодно.

– Чума возьми его, негодяя! – произнесла она вслух, хотя в кабинете, кроме нее, никого не было. – Да пусть он делает, что ему угодно, проклятый. Ну, убили его, мне‑то что за дело? Почему я должна о нем тревожиться?

– Строго говоря, я не смог бы назвать ни одной причины, почему бы вам следовало обо мне тревожиться, – раздался звучный мужской голос в дверях. – С другой стороны, вы исходите из предположения, которое как минимум спорно. Я, как вы можете заметить, живехонек.

Констанс резко повернулась, шурша шелковыми юбками, и, конечно же, перед ней стоял Вир, живой и здоровый и державшийся даже надменнее обычного. Какое‑то мгновение она чувствовала только одно: острую радость оттого, что он наконец вернулся. Но она быстро овладела собой.

– Прошу простить меня, милорд, – заговорила она, делая реверанс. – Я сказала это просто так, – добавила она с горестной гримасой. – Но как вы посмели объявиться именно тогда, когда терпение мое подошло к концу? Право, это было дурно с вашей стороны.

– Похоже, такое уж мое счастье, что я только и делаю, что испытываю терпение самых разных людей из числа моих знакомых, – пробормотал Вир, который прекрасно заметил, что в глазах искусительницы в первый момент вспыхнула радость. Ей‑богу, она оказалась даже красивее, чем ему помнилось. И платье, и драгоценности подошли ей идеально, как он и полагал. – Какая жалость, что я не знал, что вы поджидаете моего возвращения с таким нетерпением. Очень может быть, что искушение вовсе не покидать вас оказалось бы сильнее меня. К несчастью, однако, у меня была назначена встреча в Лондоне, которой я никак не мог пренебречь. Надеюсь, о вас заботились должным образом в мое отсутствие?

– Все были чрезвычайно заботливы, милорд, – ответила Констанс, думая про себя, как же быстро он ехал, если успел добраться до Лондона и вернуться обратно всего за пять дней с небольшим. К тому же, глядя на него, облаченного в безупречный двубортный сюртук и штаны сизо‑серого цвета, невозможно было и подумать, что он только что вернулся из долгого путешествия. Право, его неотразимая особа была столь внушительной, что кабинет вдруг показался ей тесным! – Миссис Тернбау была чрезвычайно любезна и привечала меня как могла, – добавила Констанс, силясь вернуть привычное самообладание. – За что я должна выразить вам свою признательность, милорд. Даже не представляю, каким образом отплатить вам за...

– Отплатить мне? – перебил он ее, прошелся по кабинету, подошел к графину с бренди на серебряном подносе. – Отплатить мне за что? Мы, по‑моему, квиты.

– Квиты, милорд? – переспросила Констанс, улыбаясь вопросительно.

– Я остановил вашу карету на большой дороге и похитил у вас поцелуй, а вы довольно скоро отплатили мне тем же, – пояснил он, пожимая плечами. – Не желаете ли выпить? Хересу, например? – спросил он, глядя на нее через плечо.

– Нет, – отозвалась Констанс, сдержав дрожь омерзения. – Благодарю вас, но крепкие напитки мне не подходят. Также я не думаю, что в нашем случае чаши весов так уж уравновешены. Вы по отношению ко мне были само великодушие, в то время как я принесла вам только неприятности.

– Напротив, – возразил его светлость, невозмутимо наливая себе добрую порцию бренди. – Узнав меня поближе, вы убедитесь, что я никогда не бываю великодушным.

– Ну разумеется, это я и ожидала от вас услышать, милорд, – мгновенно подхватила Констанс. – Ведь у вас известная репутация, и ее следует поддерживать! Тем не менее, вы не можете не признать: то, что вы спасли меня от капитана Синклера, и то, что отвезли к себе домой, одели меня, хоть и в непривычное для меня по стилю, но подобающее леди платье, – все свидетельствует о вашем великодушии.

– Не могу согласиться ни с одним из ваших утверждений. Если мне не изменяет память, от этого грубияна капитана вы спасли себя сами, причем способом столь же эффективным, сколь и оригинальным. После чего впали в состояние, которое не оставило мне выбора, – я вынужден был отвезти вас к себе домой. Что же до вашего наряда, то мне пришло в голову, что, хоть вы и показались мне совершенно очаровательной в мужском костюме, все же вам захочется облачиться в нечто более женственное. Так случилось, что моя мать оставила кое‑что из своих личных вещей в этом доме как раз накануне того злополучного дня, когда они отправились в роковое плавание на борту «Ласточки». И платье, и драгоценности принадлежали ей.

Тут только Констанс поняла, какую грубую ошибку совершила, когда судила о поступках его светлости, основываясь единственно на его репутации дамского угодника, и почувствовала себя очень неловко. Однако мысль о том, что в данный момент на ней на дето платье покойной маркизы де Вир, еще больше выбила ее из колеи. Должно быть, маркизе принадлежали и все остальные платья, которые она надевала в эти дни. Как же пожалеет Вир о своей доброте, когда узнает, кому позволил надеть платья своей умершей матери, – женщине, которая еще совсем недавно считала себя дочерью графа Блейдсдейла!

Она была бы рада провалиться сквозь землю. Но так как на это рассчитывать всерьез не приходилось, ей оставалось только одно – рассказать Виру правду, и немедленно. Это было самое меньшее, что она была обязана сделать. Однако как же трудно было выговорить слова, после которых он не сможет относиться к ней иначе, как с презрением!

– Со слов других мне известно, что ваша покойная матушка была очень красива, – пробормотала Констанс, машинально теребя колье на своей шее. – Моя тетя Софи не раз, бывало, говаривала, что маркиза де Вир была прекрасна обликом и великодушна сердцем. Как жаль, что я ее никогда не знала.

– Осмелюсь предположить, что вы бы очень понравились моей матери, – сказал Вир, наблюдая за тем, как на прелестном лице искусительницы эмоции сменяют друг друга. Ее тревога и огорчение были непритворными, и не было оснований сомневаться в искренности прочих ее чувств. Она даже обронила между прочим имя своей тетки со стороны матери. Впрочем, он именно на такую реакцию и рассчитывал, когда, уезжая в Лондон, отдал миссис Тернбау распоряжение выложить это платье и все остальное в день его предполагаемого возвращения. – В этом платье вы даже чем‑то напоминаете мне ее. Матушка была, пожалуй, не такой, высокой, как вы, и волосы у нее были темные. Но манерой держаться вы очень напоминаете ее. Более того, матушку отличала обескураживающая независимость характера, что подвергало немалым испытаниям нрав моего отца, маркиза. Полагаю, в этом отношении вы нашли бы в матушке родственную душу.

– В самом деле, милорд? – отозвалась Констанс с улыбкой, но глаза ее не улыбались. – Думаю, я нашла бы вашу матушку достойной восхищения во всех отношениях. А вот что она отнеслась бы с одобрением ко мне и похвалила бы вас за проявленную ко мне доброту, это более чем сомнительно. Само мое присутствие в этом доме подвергает вас ужасной опасности. Вы должны отослать меня прочь, милорд, прямо сейчас, пока еще не поздно.

– Несомненно, – с готовностью согласился маркиз. – И если я последую вашему совету и выставлю вас за порог, – сказал он, смакуя бренди, – куда, интересно знать, вы направитесь?

Это был самый мучительный вопрос, который Констанс задавала себе день и ночь с тех пор, как бежала из Лэнд‑форд‑Парка. Прошла почти неделя, а она все еще не нашла на него ответа.

Она отвернулась от Вира, чтобы он не заметил неуверенного выражения в ее глазах, и пожала плечами.

– Вряд ли вас должно заботить, куда я отправлюсь, – сказала она, водя пальцем по дубовой доске стола. – Возможно, мне следует всерьез подумать о карьере разбойницы с большой дороги. Мне всегда хотелось вести жизнь, полную приключений, к тому же можно надеяться, что не всякий джентльмен окажется столь же проворным, как вы.

– Да, не всякий, – согласился Вир, совершенно убежденный, что найдется довольно джентльменов, которые просто сразу начнут палить из пистолетов, не утруждая себя вопросами. Что за идея! – Возможно, вы даже и научитесь убивать безоружных мужчин, хотя вряд ли такая наука скажется на вашей совести благотворным образом.

Вот черт, подумала Констанс, с трудом сдерживая идиотский смех. Отрицательные стороны разбойничьего образа жизни были совершенно ясны всякому здравомыслящему человеку, однако его‑то самого это не отвратило от столь опасного времяпрепровождения. И как он смеет потешаться над ней! Надо сбить с него спесь.

– Может быть, – сказала она, издав вполне явственный вздох. – Однако не существует идеальных профессий. По крайней мере, грабить кареты на большой дороге – это все же лучше, чем то, что жизнь предлагает одинокой женщине, вынужденной самой заботиться о себе. – Она повернулась к нему и одарила его самым невинным взглядом. – Все же, отнимая у мужчины кошелек с помощью оружия, можно сохранить какое‑то самоуважение, что, боюсь, невозможно, если выманивать у него тот же кошелек, потворствуя его капризам и прихотям. Кроме того, образ жизни разбойницы очень подходит, когда приходится скрываться.

Как бы не так, подумал Вир, не преминув заметить, однако, что речь ее была исполнена какого‑то двойного смысла. Он чувствовал странную уверенность, что говорила она совсем не о том, что, подобно святому Киприану, будет скрываться в пустыне, а о чем‑то совершенно ином. Черт возьми, давно бы пора ей уже рассказать ему правду!

– Многое зависит от того, – заметил Вир, качнув свой бокал с бренди, так что янтарная жидкость в нем крутанулась водоворотом, – по какой причине человек прячется и от кого. – Он сделал глоток и пристально посмотрел ей в глаза. – Могу только гадать, что же внушает вам столь сильный страх, что вы готовы по своей воле вести существование изгоя, лишь бы избежать этого.

– Это брак, милорд, – заявила Констанс без обиняков. – Брак с человеком, которого я презираю, или же принудительное заключение в приют для душевнобольных. Вот какой был мне предоставлен выбор. Так как обе перспективы казались мне малопривлекательными, я сама создала для себя третью. Я сбежала.

– И незамедлительно надели личину Черной Розы, причем в качестве первой жертвы выбрали меня, – и вы хотите, чтобы я в это поверил? – сердито спросил Вир. Внутри у него все сжималось от гнева при одной мысли о том закоренелом негодяе, который собирался использовать это дивное и необычное создание для своих низменных целей. То, что одного слова мужа, отца или брата было довольно для того, чтобы зависимую от них женщину заключили в знаменитый сумасшедший дом Бедлам или другое заведение в том же роде, было истинной правдой. И нередко эта возможность использовалась для того, чтобы наказать непокорную жену, сестру или дочь и направить ее на путь истинный. От одной мысли о том, что его прелестная и храбрая искусительница едва избегла подобной участи, у него кровь вскипела в жилах.

– Ну, не то чтобы у меня был составлен такой уж четкий план, – призналась Констанс, припоминая с легким чувством тошноты, как она стояла, дрожа от холода, на проклятом карнизе. – Сама идея притвориться Черной Розой пришла мне в голову на постоялом дворе на подъезде к Уэлсу – ваша карета как раз въехала во двор, и мне показалось, что это счастливое совпадение. В конце концов, я ведь только и думала, как связаться с вами.

– Ах да, чтобы предупредить меня о грозящей мне опасности, – сказал Вир, который многое теперь понял. Так значит, незнакомка в вуали, которая наблюдала за ним из окна своей дорожной кареты, и была искусительница. Как же он стал рассеян, если сам не сумел связать воедино два этих необычных события. – И когда вы сидели в карете и наблюдали за моим прибытием, неужели вам даже не пришло в голову, что достаточно было просто подозвать меня к себе и я бы подошел?

– Вообще‑то приходило, но было уже слишком поздно, – огорченно призналась Констанс. – А тогда, на постоялом дворе, я исходила из ошибочного убеждения, что вы в свое время остановили мою карету на большой дороге, прекрасно зная, кто я такая. А если так, то я имела все основания предполагать, что вы не поверите ни одному моему слову.

– Но собираюсь же я поверить вам теперь, – не преминул заметить Вир, словно не слыша ее невнятного намека на то, кто она такая. – Воры должны верить друг другу.

– Черт! – воскликнула Констанс и скорчила недовольную гримаску. – Когда вы так говорите, то все это выглядит смехотворно, но тогда мне казалось вполне разумным. Впрочем, оглядываясь назад, не могу сказать, что помню совершенно точно, что я тогда думала.

Наверное, действительно не может, подумал Вир мрачно. Она, очевидно, была в отчаянии. Да и как ей было не прийти в отчаяние, ей, женщине, одной‑одинешенькой в мире, да еще когда она думала, что единственный человек, способный помочь ей, отнюдь не расположен желать ей добра? Ведь она все‑таки была леди Констанс Лэндфорд, дочерью графа Блейдсдейла.

Интересно, думал Вир, когда же она собирается сообщить эту маленькую, но немаловажную деталь? Непонятно почему, но ему вдруг захотелось, чтобы девушка заставила себя довериться ему. Однако до чего же не в характере беспутного маркиза де Вира было желать доверия такого существа, как невинная девица, да еще дочь его заклятого врага! Надо полагать, его дед немало бы повеселился, знай он, в каком затруднительном положении оказался Вир.

И какая ирония! Еще дней пять назад он бы просто ликовал, окажись дочь графа Блейдсдейла у него в руках. Как человек светский, Вир к своему успеху у представительниц противоположного пола относился по‑деловому. Как легко было бы соблазнить ее, завлечь в свою постель, лишить невинности, а потом выставить за порог, навек погубленную в глазах света. Да, это большой соблазн – знать, что можешь использовать девушку для того, чтобы уязвить человека, который погубил твоего отца, – тут можно и не устоять. Но это было до того, как нежданно‑негаданно в жизни его появилась рыжеволосая красавица.

Да и как можно было ожидать, что дочь Блейдсдейла окажется и честной, и доброй, и ослепительно прекрасной? А главное, что его потянет к этой девушке с такой силой, с какой никогда не тянуло ни к одной женщине до нее. Своевольная, но вместе с тем неизбалованная, очаровательная, но притом остроумная и проницательная, леди Констанс Лэндфорд была как раз такая женщина, которая ему никогда не надоест. Он ощутил это уже в первую их встречу, когда ему пришло в голову, что какой бы восхитительной ни казалась ему перспектива впервые коснуться ее дивного тела, все же не меньшим удовольствием будет проснуться утром и почувствовать, что она все еще лежит рядом с ним в постели. Он понял с самого начала, что она не из тех женщин, которых можно вечером уложить в постель, а утром с легкостью дать отставку. Мужчины на таких женщинах женятся, если они настоящие мужчины. А потому, хоть он и испытывал тогда облегчение, отпуская ее, но и сожаление при этом чувствовал немалое. И вдруг – кто бы мог подумать? – она сама возвращается, и он оказывается в ужасном затруднении!

Уж что было некстати сейчас, когда он стоял на пороге осуществления своих заветных планов, так это влюбиться, особенно в эту женщину. Но оказаться вдруг в положении ее защитника и покровителя, обязанного помогать ей по законам чести, – ситуацию запутаннее и вообразить нельзя!

Дьявольщина! Он и не думал о том, чтобы хладнокровно соблазнять девушку назло ее отцу, какое там! Напротив, ему приходилось призывать на помощь всю свою волю, чтобы не поддаться непреодолимому желанию схватить ее в объятия и поцеловать. И это было еще не самое худшее, подумал он, когда Констанс вдруг обернулась к нему и посмотрела на него своими прекрасными глазами. Черт возьми, если он сейчас уступит искушению и воспользуется ее нежным великодушием, то никогда потом не сможет убедить ее, что двигала им отнюдь не жажда мести!

– Нет, это не совсем правда, – сказала Констанс, которая пришла к неизбежному выводу, что, по чести, не может больше скрывать от Вира истину, раз уж втянула его в свои дела. – Я очень хорошо помню, что тогда думала. Думала, что если сумею продемонстрировать вам, что я владею шпагой и пистолетом не хуже любого мужчины, то вы позволите мне помогать вам в вашем деле – ведь вы хотите доказать, что ваш отец пал жертвой коварного заговора. Более того, я надеялась, что вы поможете мне укрыться от человека, которого вы презираете, как никого другого, и что вместе мы сумеем заставить его ответить за его преступления.

Вир пристально посмотрел на нее из‑под опущенных тяжелых век. На его лице не отразилось ничего, пока он переваривал эту интересную новость. Это было не совсем то, что он ожидал услышать. Впрочем, следовало ему догадаться, что его непредсказуемая искусительница сумеет найти какое‑нибудь выходящее за рамки обыкновенного объяснение.

– Понимаю. Так предполагалось, что мы станем партнерами, – протянул он, и в тоне его прозвучала только самая легкая ирония.

– Мне больше нравилось думать о нас как о заговорщиках, милорд, – внесла она поправку, возбужденно сверкая глазами. – Так гораздо романтичнее и звучит красивее.

– Вот как! – сказал на это его светлость. – Надеюсь, вы извините мое любопытство, но мне интересно, какой именно вклад вы лично намереваетесь внести в это совместное предприятие?

– Но, по‑моему, это совершенно очевидно, милорд! – воскликнула Констанс и тут же почувствовала, что ступает на очень зыбкую почву. Ведь она была беглянкой и преследовал ее человек, который не остановится ни перед чем, лишь бы вновь заполучить ее в свои лапы, а потому она, само собой, будет не очень‑то свободна в своих передвижениях. Впрочем, твердо напомнила она себе, она ведь уже придумала, как разрешить эту небольшую сложность. Главное, чтобы его светлость маркиз теперь уступил. – Прежде всего, – решительно заявила она, – вы не можете не согласиться, что, когда речь идет о том, чтобы найти решение проблемы, одна голова хорошо, а две – всегда лучше. В нашем конкретном случае проблемой является неразрешимая тайна, касающаяся трагической гибели покойных маркиза и маркизы де Вир. И у меня то преимущество, что в силу обстоятельств мне стало доподлинно известно, что гибель их ни в коей мере не была случайной.

– Если это правда, то у меня есть точно такое же преимущество, – ответил Вир с леденящей душу безучастностью. – Мне это тоже известно.

– Ну да, разумеется, – поспешила согласиться Констанс. – Однако вы не слышали собственными ушами, как лица, виновные в гибели ваших родителей, сами говорили, что составили заговор с целью преподать урок вашему отцу. И что подобный урок они собираются преподать вам, милорд.

– А вы‑то как раз, надо полагать, слышали это собственными ушами, – сказал Вир, который теперь наконец понял, почему искусительница сочла своим долгом разыскать его. Очевидно, она считала, что вина ее отца отчасти лежит и на ней, и не важно, что сам Блейдсдейл в весьма грубой форме отрицал какое‑либо родство между ними. В глазах света она была леди Констанс Лэндфорд. Для нее самой этого было достаточно, чтобы считать себя виновной, и теперь она хотела эту вину искупить – это она‑то, которая не причинила никому никакого зла!

И тут ему пришло в голову, что недурно бы узнать, что же все‑таки она желает предложить ему в качестве компенсации.

–Да, – заговорила между тем Констанс, отворачиваясь, – я своими ушами слышала их разговор. Еще и по этой причине они ни за что не успокоятся, пока не поймают меня. Он ни за что не успокоится. – Она стремительно повернулась к Виру и внимательно посмотрела ему прямо в лицо. – Однако вы не спросили меня, милорд, чей же разговор я слышала.

– Разве в этом есть необходимость? – заметил Вир с хладнокровием, от которого можно было прийти в бешенство. – Вы же сообщили мне, что это человек, которого я презираю, как никого другого.

– Да, – ответила Констанс горько. И объявила: – И я – его дочь, леди Констанс Лэндфорд. – И, собрав волю в кулак, она приготовилась к взрыву негодования и презрения.

Но никакого взрыва не последовало.

Вир поставил бокал и решительно двинулся к ней. Сердце ее непонятно почему вдруг дало перебой, когда она взглянула в его завораживающие глаза цвета лазурита.

– Вы, разумеется, ошиблись, миледи, – сказал он очень мягко. – Вы можете называть себя как вам угодно, но вы – не дочь Блейдсдейла.

Констанс изумленно уставилась на Вира. Вдруг понимание забрезжило в ее мозгу.

– Так вы знали! – воскликнула она, вцепилась в лацканы его сюртука и как следует тряхнула. – Все то время, пока я дрожала в ожидании этого момента, вы знали ужасную правду.

– Как же мне было не знать? – сказал Вир, кладя ладони ей на плечи. – Ты сама сказала мне тогда ночью, засыпая в карете. А теперь послушай меня. – И, наклонив к ней голову, он впился в ее лицо пронзительным взглядом. – Даже если бы он был твоим отцом, это все равно не имело бы никакого значения. Ты никак не связана с обстоятельствами, при которых погибли мои родители. И ты не должна считать себя в ответе за то, что совершил Блейдсдейл. Ты ничем ему не обязана, дитя. И уж точно ничем не обязана мне.

– В самом деле? – отозвалась Констанс, которая пребывала в убеждении, что она обязана ему очень даже многим, и если все получится так, как она задумала, то будет обязана еще большим, и очень скоро. – Боюсь, что никак не смогу с вами согласиться, милорд, – сказала она и, поражаясь своему бесстыдству, вдруг порывисто обвила руками его шею.

Нежный восторг охватил ее, когда она почувствовала, как дрожь пробежала по худому, сильному телу Вира, и еще радость от того, что он вовсе не так безразличен к ней, как пытался показать.

– И потому должна объяснить вам, что могу оказать неизмеримую помощь в вашей борьбе за справедливость, если только позволите, – продолжала она уже увереннее. – Будучи женщиной, я могу посещать те места, куда вам вход заказан. И наверняка мне удастся услышать там интересные вещи. И я могу обеспечить вам надежный тыл. Ведь две Черные Розы гораздо лучше, чем одна, верно?

Две Черные Розы! Боже правый, думал Вир, перед которым как наяву пронеслась целая вереница причин, по которым подобное удвоение разбойников на большой дороге будет не только не лучше, а много, много хуже. Смешная маленькая дурочка! Она даже не подозревает, какую опасность может навлечь на себя, ввязываясь в подобную авантюру. Какая там помощь! Результатом ее вмешательства, несомненно, будет то, что оба они окажутся на виселице! Однако вслух сказал:

– Вне всякого сомнения, – и таким тоном, будто брать на дело благородных красавиц, возжелавших ступить на путь преступления, для него более чем привычно. – Право, даже удивительно, как подобная идея мне самому не пришла в голову.

– Полагаю, рано или поздно вы сами додумались бы до этого, милорд, – сказала Констанс, явно стремясь утешить недогадливого маркиза. – Потому что совершенно очевидно, что вы человек большого ума. Однако даже сильному и умному мужчине в таком деле может пригодиться женская интуиция. – И видно, под влиянием этой самой хваленой женской интуиции она вдруг взяла и убрала непослушную прядь с его лба. – И я настоящий знаток человеческой природы и вижу бессовестных мужчин насквозь, милорд. Что более важно, не родилась еще на свет женщина, которой удалось бы провести меня.

– Редкий талант, которому можно только позавидовать, – заметил маркиз, с трудом скрывая свое довольно‑таки бессовестное желание: овладеть ею прямо здесь, на персидском ковре возле камина. Дьявольщина! И ведь она совершенно не сознавала, какое действие оказывает на него. Он же отнюдь не собирался открывать ей глаза на то, какой невероятной властью над ним она обладает. Так что положение его было затруднительным.

Пропади все пропадом! Ведь он Гидеон Рошель, маркиз де Вир, известный своим пристрастием ко всевозможным порокам. И какая ирония! Он не может заключить в объятия прекрасную женщину, которая не только бесконечно ему желанна, но явно и сама с не меньшим пылом стремится вступить с ним в связь. И все же вопреки своей природе ему придется повернуться к ней спиной. Несомненно, эту новоприобретенную совестливость следовало бы отнести на счет какого‑то изъяна его характера, остававшегося прежде не замеченным. Видимо, он был в душе мазохист, и самоистязание было сладостным для него. Ей‑богу, это было просто смешно. Но будь он проклят, если пополнит список своих позорных поступков еще одним – поруганной честью девушки, тем более девушки, находящейся под его защитой. По крайней мере, благоразумно сделал оговорку циничный маркиз, не сегодня.

– Похоже, ты все продумала до мельчайших деталей, – проговорил он, будучи не в силах, к досаде своей, отвести глаз от ее рыжих локонов, сверкавших красными искрами в отблесках пламени. – Забыла только про одно маленькое препятствие. Тебя и так разыскивают, причем солдаты, люди короля, ни больше ни меньше.

– Напротив, милорд, – ответила Констанс, которая, в сущности, думала только о том, какая теплая у него рука и что его сильное, мужественное тело совсем рядом. И почему он все не решается поцеловать ее? – На самом деле только один человек короля преследует меня. Это тот самый человек, за которого меня вынуждали выйти замуж.

– Капитан Альберт Синклер, – закончил за нее Вир. Теперь многое становилось ясным. Например, почему сам принц‑регент не в силах был узнать, по какой такой причине королевские гвардейцы гнались за каким‑то беглецом по просторам северного Сомерсета. Ясное дело, были они здесь не по государственному делу.

– Кузен Альберт, – подтвердила Констанс, позволившая себе новую вольность: коснуться пальцами худой щеки Вира.

Она была вознаграждена за свои усилия сардонической усмешкой, которая искривила губы маркиза.

– Поосторожнее, леди Лунный Свет, – сказал он, хватая ее за запястья и притягивая ее руки к своей груди. – Я ведь предупреждал вас, что кое‑что может случиться, если вы станете и дальше искушать меня.

– Предупреждали, милорд, – ответила Констанс, открыто глядя ему в лицо, которое по‑прежнему оставалось непроницаемой маской надменности. Констанс попробовала пустить в ход вопросительную улыбку. – Однако до сих пор вы были неподвластны моим так называемым чарам. Неужели я такая отталкивающая, милорд? – И она пытливо заглянула ему в глаза.

Конечно, приятно все же было отметить, что на щеках у него заиграли желваки. «Отталкивающая»? Боже правый, думал между тем Вир. Неужели она и в самом деле считает себя отталкивающей? И это она, которая была, как проклятый ангел, воплощенным искушением, своевольная красавица, при виде которой любой мужчина начинает мечтать только об одном – как бы овладеть ею. Да что говорить – он и сам в данный момент чувствовал, как болезненно тесны ему стали панталоны.

– Осмелюсь предположить, что по поведению великого множества мужчин тебе должно было стать ясно, что ты совсем не «отталкивающая». – Он поддался искушению и коснулся тыльной стороной кисти синяка на ее скуле, который только теперь стал исчезать, и сразу ледяной холод побежал по его жилам. – Это он внушил тебе эту мысль?

– Нет, да и как он мог бы? Честно говоря, он не имел никакого касательства к моему воспитанию. – Она вся затрепетала, и слабость охватила ее, когда она услышала стальные нотки в его голосе. – Когда мне было всего девять лет, мать увезла меня в Уэлс, и там мы зажили своим домом. После ее смерти я стала жить с тетей Софи в Лондоне. Там я и жила до недавних пор, пока два месяца назад не имела глупость согласиться съездить погостить к моему отцу в Лэндфорд‑Парк. Нет, милорд, боюсь, это вас мне следует благодарить за то, что я могу назвать вполне обоснованным предположением.

– В самом деле, леди Лэндфорд? – протянул Вир, удивлявшийся про себя, как это он ни разу не встречался с этой красавицей в Лондоне. Наверняка не встречался. Потому что если бы он ее раз увидел, то обязательно бы запомнил. – Право, вы разбудили мое любопытство. Как же вы сумели прийти к столь ложному выводу?

– В данных обстоятельствах это неизбежный вывод, я бы сказала, – ответила Констанс, чувствовавшая, что сердце в груди так и прыгает. – Вы известны тем, что любите общество красивых женщин, с которыми вступаете в связь. Я, очевидно, не подпадаю под эту категорию. Ведь вы, милорд, пробыли в этом помещении более пятнадцати минут и до сих пор не поцеловали меня.

Вир никак не ожидал, что услышит такое своеобразное рассуждение из уст удивительной леди Лунный Свет. Да и среагировал он на ее слова не совсем так, как, вероятно, Констанс ожидала. Сначала он в продолжение нескольких невыносимо долгих секунд очень пристально смотрел на нее, а потом откинул голову и захохотал.

Это был громкий, звонкий, веселый хохот, какого Констанс никак не ожидала услышать от маркиза. Да и вряд ли многим людям доводилось слышать смех прославленного маркиза, который известен был своим хладнокровием и циничной надменностью. Какая жалость, подумала она, догадавшись, что ей сейчас довелось мельком увидеть тень того жизнелюбивого энергичного юноши, каким он, должно быть, когда‑то был. Это Блейдсдейл сделал его другим, Блейдсдейл и его брат, вице‑адмирал. Но почему? Можно было только гадать, что за темная тайна послужила причиной вражды между двумя домами.

Однако мысли эти мгновенно вылетели у нее из головы, так как Вир вдруг беззаботным жестом тронул пальцем ее острый подбородок.

– Истинная правда, что ты ничем не напоминаешь моих многочисленных подружек, – сказал он, глядя на нее глазами, в которых все еще прыгал смех. – Ты, дитя, подпадаешь только под одну категорию – свою собственную. – Тут веселье пропало из его глаз, взгляд стал пытливым и озадаченным одновременно. – И мне начинает казаться, что категория эта опаснее, чем все, что способны измыслить мои враги на погибель мне.

Констанс, которая притихла под его взглядом, улыбнулась мрачно.

– Я вам не враг, милорд. Нет, только не враг.

– Нет, ты не враг мне, – отозвался он, и вдруг ничего не выражающая маска вновь оказалась на его лице. – Если бы ты была врагом, то я очень хорошо знал бы, что с тобой делать.

Сердце у Констанс так и упало – он отпустил ее и явно намеревался проститься с ней.

– Но, милорд, совершенно очевидно, что сделать со мной можно только одно, – выпалила она прежде, чем успела хорошенько подумать, что говорит.

Вир насмешливо поднял бровь.

– Боюсь, что какой бы привлекательной ни казалась мне эта идея в данный момент, а выставить тебя за порог все‑таки нельзя. И это был бы небезопасный шаг. Ведь тебе известна моя тайна. Разумеется, я мог бы вынести на рассмотрение и другой, не менее привлекательный вариант – можно ведь просто разделаться с единственным лицом, которому известен секрет Черной Розы. Это даже лучше соответствовало бы моей репутации человека безжалостного.

Вот черт, подумала Констанс, несколько все же напуганная жестокостью его слов, хотя она и подозревала, что жестокость эта напускная. Ведь она прекрасно понимала, и каком сложном положении оказался маркиз. Истина заключалась в том, что он не мог бросить Констанс на произвол судьбы, а она не могла предать его в руки людей короля, что означало тупиковую ситуацию.

– Прошу вас, оставьте эти глупости, милорд. Вам прекрасно известно, что я никогда никому не скажу, что вы и есть Черная Роза, даже если вы и выставите меня за дверь, чего, как вы только что сказали, не собираетесь делать. В таком случае может быть только одно логическое решение. Я предлагаю вам, милорд, жениться на мне. Таким образом мы убьем двух зайцев одним выстрелом.

– Ну да, разумеется, – поддакнул опешивший Вир, который мог только гадать, что за странную интригу плетет злодейка‑судьба, вознамерившаяся, видно, женить его правдами или неправдами. Жениться на ней. Но для нее‑то как раз это будет все равно что попасть из огня да в полымя! – Каких двух зайцев ты, кстати, имела в виду? То есть я понимаю, что тебя уже нельзя будет силком выдать за кузена Альберта, хотя что до сумасшедшего дома, то, осмелюсь заметить, все решат, что там тебе самое место, если ты выйдешь замуж за меня.

– Нет, ну как вы можете говорить так, милорд? – улыбнулась Констанс, крайне изумленная тем, что он не отверг ее предложение с ходу. ‑Я ведь в конце концов старая дева, которой и надеяться на брак поздно. И вдруг выйти за самого неуловимого холостяка в королевстве – да это для меня неслыханная удача! А вы, с другой стороны, сможете радоваться тому, что нанесли своему врагу серьезный удар. Я ведь, между прочим, обладаю независимым и весьма значительным состоянием, которое мой, так сказать, отец собирался передать в виде приданого сыну своей сестры. Это состояние я унаследовала от матери. И я готова пойти на что угодно, лишь бы ни гроша из этих денег не попало в загребущие руки Альберта Синклера и его матери.

Она уже собиралась добавить, что, когда она будет его женой, Вир сможет распоряжаться этим состоянием. Но что‑то, некое врожденное понимание того, что именуется мужской гордостью, возможно, или же чисто женское желание, чтобы он женился на ней не ради набитого кошелька, а ради ее самой, удержало Констанс от того, чтобы огласить этот последний, весьма существенный, пункт, хотя все это он знал и так. Все же произнесенное вслух – это не совсем то же самое, что молчаливо подразумеваемое, сказала она себе.

– И ты готова зайти так далеко – готова выйти замуж за человека, которого знаешь только понаслышке, да и слышать‑то должна была не самое лестное? Что ж, и это причина для вступления в брак, не хуже прочих, – сухо заметил Вир, который был глубоко поражен комичностью этого предложения. Интересно, думал он, что бы она сказала, если б узнана, что герцог приказал ему обзавестись женой до исхода лета. И можно было только гадать, что скажет Албемарл, когда узнает, что его беспутный внук выполнил дедушкин наказ, женившись на дочери графа Блейдсдейла! Что же до самого Блейдсдейла, то тут сомнений не было: граф придет в страшную ярость, когда обнаружит, что состояние, которое по его замыслу должно было оказаться в сундуках его транжиры‑зятя, попало к сыну человека, которого он убил и ограбил. К несчастью, гнев графа наверняка падет прежде всего на голову самой леди Констанс, как, впрочем, и на голову ее супруга – в том маловероятном случае, если они все‑таки поженятся. Ну до чего же замысловатый план, думал он, давясь неуместным смехом. Это просто достойно пера Шеридана!

А он сам? Он сам в результате такого брака получит маркизу, обладающую всеми качествами, какие только ему хотелось бы видеть в своей жене – если уж он обязательно должен обзавестись женой. Вот только одно: выйдя замуж за него, она неминуемо окажется втянута в интригу, которая очень опасна и неизвестно чем закончится.

Прах все побери! Когда он строил свои планы и приводил в действие хитрый механизм интриги, созданной на погибель его врагам, он никак не думал, что жизнь его осложнится и ему придется покровительствовать молодой особе. Один – он был свободен и волен был действовать с той хладнокровной надменностью, которой так прославился маркиз де Вир. Он не вправе сейчас взять на себя ответственность за жену, одна мысль о которой неизбежно заставит его медлить и размышлять тогда, когда надо будет действовать, повинуясь единственно инстинкту и совершенно не думая о собственной безопасности – и безопасности кого бы то ни было другого, кстати сказать. Только так он сможет довести дело до конца.

– Боюсь, вы совсем сбиты с толку моим предложением, милорд, – заметила Констанс, которая наблюдала все это время за Виром, чувствуя, что в груди у нее разрастается ужасная пустота. – Я тоже сбита с толку не меньше вашего. Прошу вас, поверьте, что я никогда не стала бы пытаться женить на себе маркиза, если бы только видела другой выход из положения.

– Вы думаете, меня так легко поймать в силки? – осведомился Вир, которому до этого момента не приходило в голову посмотреть на ситуацию под таким углом. – Не раз меня пытались окрутить и раньше, а, как видите, до брачной мышеловки все‑таки ни разу не довели.

– Вы правы, разумеется, а все же ситуация очень необычна, и меры тут требуются чрезвычайные. Впрочем, наше соглашение не обязательно должно быть навсегда, – решилась предложить Констанс, которая никак не хотела отказываться от единственно разумного решения своей проблемы. – Если сама мысль стать моим мужем вам настолько неприятна, то существует ведь фиктивный брак, в нашем кругу вещь вполне обычная. Когда опасность минует, вы можете просто аннулировать наш брак.

– Великолепная идея, – подхватил Вир. То‑то им обоим будет весело, когда после аннулирования этого немыслимо дурацкого брака оба они станут посмешищем всех гостиных и клубов Лондона. Впрочем, возможно, эта девушка вовсе не так уж стремится оказаться в его постели, как то можно заключить по ее поведению, подумал он вдруг, и глаза его сразу сузились. Ведь, по ее собственному признанию, она поставила себе целью женить на себе маркиза. Быть может, она будет только счастлива обойтись без ласк будущего мужа. И если так, то он предпочел бы знать об этом заранее, до того, как свяжет себя окончательно, потом‑то жалеть будет поздно. – Если не считать одного препятствия, которое первым приходит на ум, – добавил он и решительно шагнул к ней.

– В самом деле? – Тут сердце Констанс дало перебой, потому что в поведении Вира появилось нечто такое, чего прежде и следа не было. – О каком препятствии вы говорите, милорд?

– Право, леди Лэндфорд, вы, может, и невинная девица, но все же не вовсе несмышленая девочка, – отозвался Вир, который внезапно оказался рядом и теперь высился над ней как башня. – Вы прекрасны и восхитительны. Вы не можете не понимать, что, взяв вас в жены, я захочу насладиться вашими прелестями и меньшим удовлетвориться не согласен.

– Неужели не согласны, милорд? – изумилась Констанс, которая вот уже некоторое время пыталась смириться именно с такой печальной перспективой. Ведь, в конце концов, это он всем своим поведением демонстрировал явное нежелание воспользоваться ее более чем ясно выказанной благосклонностью. Сложив руки на животе, она тихо спросила: – Тогда что же нам делать, милорд?

– Делать? – Вир не сводил глаз с этого олицетворения женственного благонравия и кроткой прелести, стоящего перед ним, – только дерзко вздернутый подбородок изобличал напускной характер благонравия. Дрянная девчонка бросала ему вызов! Она проверяла, посмеет ли он вести себя так, как должен бы вести себя прославленный маркиз де Вир! И почему бы, черт возьми, ему не быть самим собой? Если она затеяла поймать на крючок маркиза, то пусть поймет, что именно получит в награду за свои усилия. – Похоже, вы не оставили мне выбора, – проговорил он тоном, от которого у Констанс по спине побежали мурашки.

– Боюсь, что именно это входило в мои намерения, – призналась Констанс, подавив желание облизнуть ставшие вдруг сухими губы. Изумляясь собственному безрассудству, она прямо посмотрела ему в глаза: – Не сомневаюсь, что вы извините мое любопытство. Но мне очень хотелось бы знать, а что именно входит в ваши намерения, милорд?

– Так ты хочешь знать? – И очень решительно он притянул ее к себе, наклонился и коснулся губами нежной кожи под ухом. – Ты решила заполучить маркиза, и ты его получишь, – прошептал он ей в ухо, а ладони его между тем скользили вниз по ее спине, пока не легли на два восхитительных холма ниже поясницы. – К несчастью, я испытываю непреодолимое отвращение к фиктивным бракам.

Если он рассчитывал своим заявлением застать ее врасплох, заставить ее выдать свои истинные чувства, то он не был разочарован.

Констанс от неожиданности даже ахнула. И как было не ахнуть? Ощущать мужские руки на своем заду было для нее переживанием совершенно новым, и оно пробудило в ее душе великое множество эмоций, о существовании которых она прежде и не подозревала. И уж никак она не думала, что от такого прикосновения все ее тело пронзит восторг, а внизу живота разгорится жар и все внутри начнет таять, таять.

– Не могу с вами согласиться, милорд, – сказала она, думая только о том, что губы его находятся в каком‑то дюйме от ее губ. – Какое уж тут может быть несчастье, когда я питаю к бракам без плотской страсти столь же сильное отвращение, что и вы?

И ведь правда, думал Вир, вдыхая нежный аромат ее кожи, смешанный с запахом лаванды и розмарина. Право, вряд ли найдется на земле мужчина, способный устоять перед этой искусительницей. Разумеется, сам Вир никогда прежде не отказывал себе в плотских восторгах, когда его мужская похоть была возбуждена. А похоть была возбуждена, какие тут могли быть сомнения. Ад и преисподняя! Он никогда и не собирался вставать на путь исправления. Слишком уж он привык к своему образу жизни, чтобы отказаться от него сейчас.

И, безжалостно притянув ее к себе, он впился в ее рот поцелуем.

Date: 2016-02-19; view: 283; Нарушение авторских прав