Punctum saliens

Либеральная демократия как результат развития христианского общества

«С помощью религии, которая всегда была к услугам стадных вожделений и льстила им, дело дошло наконец до того, что даже в политических и общественных учреждениях мы видим ясное выражение этой морали: демократическое движение наследует в этом отношении христианскому».

Ф. Ницше «По ту сторону добра и зла»

Ab ovo

Достаточно распространенное в общественном сознании представление о современной демократии как о модернизированном аналоге демократии античной в корне неправильно. Античная, прежде всего полисная, демократия была прямой, право голоса в ней было ограничено целым рядом цензов, назначение на должности происходило в результате жребия, а сама система существовала во времена рабовладельческого строя. Кроме того, в греческом полисе бытовало представление о том, что участие в политическом процессе есть главная отличительная черта свободного человека.

Римская республиканская традиция оказала, куда большее влияние на либеральную демократию, чем демократия полисная. Не смотря на то, что Рим многое заимствовал у Греции, бытия этих сообществ сильно различались. Системообразующее различие состояло в понятии политического пространства. По сути, античная ойкумена не имела государств в современном их понимании. В Древней Греции существовали полисы, которые были мизерны, именно поэтому в них действовала прямая демократия, которая просто технически не могла осуществляться в большом государстве.

Переняв базис греческого полисного социума Рим, отличавшийся от Греции пространственным измерением, количеством населения, внешнеполитическими действиями и т.п. дополнил полисную демократию таким важным элементом как право. Институт права появился в Риме, а не в Греции именно из-за территориальной и количественной объёмности римских поселений. Полис был небольшим поселением с окрестными деревушками, а полития была сообществом граждан, соседей, друзей, которые собственноручно на сходе всё решали. Политии не нужны были письменно оформленные законы, так как граждан было не много, все друг друга знали и постоянно собирались для решения насущных проблем – неформальных правил им хватало, не было нужды их документировать. Понятия хотя бы отдаленно схожего с современной конституцией в Греции вообще не существовало. Это просто не укладывалось в логику грека[1]: зачем создавать закон, ограничивающий в принятии решений самих же законодателей? Как творение наших умов может запретить нам же что-то изменить?

Однако греческие «сходки» не могли реализовываться в большом Риме, поэтому Рим создал право – вещь, кардинально изменившую дальнейшее развитие Запада. Более того, всё тот же Рим, достаточно быстро переросший состояние полиса, ввел в употребление новую архиважную для современного мира идею о представительстве, целью которого было обеспечить гражданам участие в политическом процессе. «Привнесение принципа представительства серьезным образом трансформировало понимание демократии, внеся в него совсем другое содержание»[2].

Однако и римская республиканская традиция с ее представительством и юриспруденцией, ставшими неотъемлемыми элементами современного демократического устройства, не является основополагающей точкой в истории становления либеральной демократии. Установлению ключевого для появления и развития либеральной демократии момента и посвящена данная работа.

Punctum saliens

Отправной точкой для поиска ключевого для современной демократии момента станет Римская империя. Изучение некоторых моментов ретроспективы данного государства позволит проследить дрейф идейных положений современной либеральной демократии. «Отправной точкой анализа длинных эволюционных трендов политической формы Запада должна быть Римская империя – поскольку именно это политическое образование стало средой возникновения и распространения христианского типа религиозности, а детерминированные им специфические черты западная цивилизация сохраняет до сих пор»[3].

Политеистическая религия являлась важным элементом, обеспечивающим легитимизацию не только Римской империи, но и фигуры императоров, периодически предпринимавших попытки персонифицировать и обожествить образ правителя. Ликвидация политеизма как основного религиозного направления Рима привела к десакрализации империи в целом, а образа властителя в частности, так как лишила институциональный центр империи мощнейшего канала связи с трансцендентным. В терминах Э. Шилза империя потеряла возможность воспроизводить центральную ценностную систему (central value system - CVS), хотя и сохранила потенцию центральной институциональной системы (central institutional system - CIS).

«Естественным ответом на острый дефицит легитимности, от которого так страдала императорская власть в III в., стало обращение к ресурсам сакрального; но его эффективность оказалась весьма невысокой, как это легко видеть из невеселых обстоятельств политической истории соответствующей эпохи. Расправа с декларативно божественными императорами вершилась вполне человеческими средствами и с совершенной легкостью»[4]. Взамен утраченной легитимизационной системе Рим принял христианство. Христианство внесло свою лепту в защиту персонифицированной государственной власти, однако ввиду структурного своеобразия (наличия института Церкви) оно породило потенциальное «двоевластие» в устройстве христианского государства. Ибо правитель христианского государства в логике новой религии переставал быть всесильным субъектом, претендующим на равенство с богами, теперь он становился членом Церкви – организации уравнивающей и господина, и раба. То есть, являясь прихожанином, император подпадал под действие специфических религиозных иерархий, умалявших все его мирские чины и заслуги. «После христианизации Римской империи взаимоотношения Церкви и власти существенно меняются, и носители верховной власти, которых Церковь помазует на царство, и их наместники оказываются членами Церкви; соответственно, появляется возможность непосредственного пресечения Церковью, чаще в лице её иерархов, злоупотреблений властителей и даже их наставления в делах власти»[5].

Двойственность действий Церкви является основополагающей проблемой во взаимоотношениях государства и христианства. «С одной стороны, она освобождает профанное пространство, предоставляет... политическим сообществам свободу устраиваться, как им угодно: в отличие от Синагоги, Церковь не является носителем политического закона. В то же время она действует в противоположном направлении: она обесценивает политические общества. Критикуя их принцип (любовь к себе вплоть до презрения к Богу) во имя своего принципа (любовь к Богу вплоть до презрения к себе), она подтачивает их легитимность. Результат этой двойственности можно сформулировать примерно так: Церковь, отказываясь управлять людьми, но обесценивая тех, кто берет на себя такую ответственность, мешает людям как следует управлять собой. Таким, во всяком случае, был вывод, или, точнее, отправная точка мыслителей, разработавших современную политическую философию»[6]. Церковь сосуществует со светской властью, разделяет полномочия – церковь занимается спасением душ, государство (светские властители) – сохранением бренных тел. Однако при этом церковь стремиться к доминированию, руша зыбкую грань паритетных отношений. Она окормляет светскую власть, выстраивает «патрон-клиентские» отношения, ибо властитель такой же смертный, как и все, и его главная задача в христианском мире – это спасение своей души. Поэтому церковь позиционирует себя находящейся над земной властью.

Тем не менее, империя, утратившая по ряду причин свою мощную легитимизирующую систему, получила от христианства взамен другую, в некоторой степени ограниченную, но все же легитимность. Однако, обретение новой центральной ценностной системы (CVS) «привело к формированию не одной, но двух параллельных и при этом функционально специализированных CIS. Первичной стала Церковь, вторичной – империя»[7].

Иными словами, христианство не только преподнесло Римской империи менее мощный, чем прежний легитимизационный конструкт, но и внесло в систему дуализм. Оно вновь разделило CIS и CVS, хотя они и продолжили работать в тандеме, в их союзе образовалась червоточина. Смена института, порождающего ценности, произведенная Римом привела к феномену нареченному А.М. Салминым «политией-экклессией». Именно факт замены политеистической легитимации на монотеистическую христианскую зародил процесс, позднее названный секуляризацией. Парадокс, сложившейся ситуации заключался в имманентном противоречии двух составляющих «политии-экклессии» - государства и церкви. Противоборство этих двух институтов привело к тому, что Ш.Н. Айзенштадт именовал, автономизацией политического, «то есть производством чистых политических форм, их свободного конструирования и переконструирования. Подобные операции, табуированные в отношении единственно истинной высшей власти, возможны в отношении власти, заведомо не высшей»[8].

Дальнейший ход исторических событий, по сути, предопределил развитие западного мироустройства. Перенос столицы в Константинополь (330 г.), окончательное деление на Западную и Восточную римские империи (395г.), натиск варваров – существенным образом изменили существовавшую ситуацию.

С перенесением столицы в Константинополь отношение сконцентрировавшейся там светской власти к западной части империи стало скорее индифферентным. Ещё император Константин, намереваясь упрочить своё правление, специально создал в ромейской империи четыре патриархата (Константинопольский, Иерусалимский, Антиохийский и Александрийский), в то время как на западе лишь один – Римский. Так как управлять и манипулировать четырьмя патриархами было гораздо проще. Таким образом, западная империя, не обладающая сильной светской политической властью, но имеющая централизованную религиозную власть, стала независима от Восточной, имеющей светского автократа и раздробленную церковь. В Западной римской империи клирики стали апологетами страны от полчищ варваров (Иннокентий I, Лев I и др.), в то время как в восточной империи синкелы заняли место идеологических защитников императора. Становление папы в роли апологета государства от сторонних опасностей происходило одновременно с падением авторитета римских императоров. Угроза нашествия варваров вынуждала крупных землевладельцев покидать свои владения и скрываться в Византии. Зачастую брошенные территории в акте доброй воли передавались римскому папе. Рост политической мощи и авторитета папства происходил совместно с увеличением экономических благ, располагаемых церковной корпорацией.

Таким образом, на Западе церковь стала самостоятельным актором, использующим светскую власть (соглашение с Хлодвигом), а на Востоке орудием в руках императоров, используемым светской властью (иконоборчество). После разделения две империи фактически стали развиваться в разных направлениях. Западная - начала эволюционировать, идя на союз алтаря и трона, а Восточная изнемогала от усиления рабовладения, постоянных войн, социальных и религиозных восстаний, набегов кочевников.

К XI в. христианство окончательно разделилось на римско-католическую и греко-православную ветви. Первая являлась суверенной, так как римский папа притязал на теократическое господство, а вторая находилась в подчинении императорской власти.

Выдворяя исторические события на второй план и возвращаясь к теоретико-концептуальным рассуждениям, отметим, что ретроспектива позволила западному христианству реализовать заложенный в него секулярный потенциал, в то время как восточному такого шанса предоставлено не было.