Глава 17. Не знаю, сколько я проспал, но ощущение было такое, что всего несколько минут

Не знаю, сколько я проспал, но ощущение было такое, что всего несколько минут. Надо мной, стоя на коленях, склонился Паппи: он спрашивал, почему это я сплю на полу. Я попытался ответить, но ничего не получилось. Я был буквально парализован от усталости.

– Проснулись пока только мы с тобой, – сообщил Паппи. – Остальные все еще спят. – Голос его прямо‑таки сочился презрением.

Все еще не в состоянии произнести ни слова, я потащился за ним на кухню, где уже был готов кофе. Мы в молчании поели хлебцев с сорго. Паппи, ясное дело, был раздражен: он рассчитывал на полный завтрак. И еще он злился, что Бабка и мои родители все еще спят вместо того, чтобы готовиться к выходу в поле.

– Эта девчонка Летчеров нынче ночью родила, – сообщил он, вытирая губы. Эта девчонка Летчеров и ее ребенок сорвали нам полевые работы, наш завтрак, и Паппи едва сдерживал свой гнев.

– Родила? – переспросил я, стараясь выглядеть удивленным.

– Ну да, только вот они так и не выяснили, кто отец.

– Не выяснили?

– Нет. Хотят все это в тайне сохранить, ну и ладно, так что ты никому не говори об этом.

– Хорошо, сэр.

– Поторопись. Уже надо ехать.

– А они когда вернулись?

– Около трех.

Он пошел заводить трактор. Я убрал посуду в раковину и зашел взглянуть на родителей. Они спали мертвым сном; слышно было их глубокое дыхание. Мне хотелось сбросить сапоги и забраться к ним в постель и заснуть на целую неделю. Но вместо этого я потащился во двор. Солнце едва поднялось над кронами деревьев. Вдали виднелись силуэты мексиканцев, направлявшихся в поле.

Со стороны переднего двора подходили Спруилы. Тэлли видно не было. Я спросил у Бо и он ответил, что она плохо себя чувствует. Может, расстройство желудка. Паппи услышал, и его раздражение выросло еще на градус. Еще один работничек в постели, а не в поле...

А я мог думать только об одном: почему это мне не пришло в голову заболеть расстройством желудка?

Мы проехали с четверть мили до того места, где стоял прицеп, наполовину заполненный собранным хлопком, возвышаясь как монумент посреди ровного поля и призывая нас к тяжким трудам на целый день. Мы медленно вытащили свои мешки и начали сбор. Я подождал, пока Паппи не скроется впереди, потом отошел подальше от него и подальше от Спруилов.

В течение часа или около того я трудился изо всех сил. Хлопок на ощупь был сырой и мягкий, а солнце еще не стояло прямо над головой. Мной двигали не деньги и не страх, скорее я хотел отыскать безопасное местечко, чтобы поспать. И когда забрался поглубже в заросли, где никто не мог меня увидеть, а в мешке уже было достаточно хлопка, чтобы из него вышел отличный матрас, я просто упал на землю.

Отец приехал в середине утра, и надо же, чтобы из восьмидесяти акров хлопчатника он выбрал именно тот ряд, что был рядом со мной.

– Люк! – закричал он сердито, когда наткнулся на меня. Он был слишком удивлен, чтобы выговаривать мне, а я к тому времени уже достаточно пришел в себя и не стал жаловаться на расстроенный желудок, на головную боль и для пущей важности еще и на то, что почти всю ночь не спал.

– И почему это ты не спал? – спросил отец, нависая надо мной.

– Дожидался, когда вы вернетесь. – В этом был некоторый элемент правды.

– Зачем тебе было нас дожидаться?

– Хотел узнать, как там Либби.

– Ну, она родила ребенка. Что еще ты хотел узнать?

– Да Паппи мне уже сказал. – Я медленно поднялся на ноги, стараясь изо всех сил выглядеть больным.

– Иди‑ка ты домой, – сказал отец, и я, не говоря ни слова, быстренько смылся.

* * *

Возле Пхеньяна китайцы и северные корейцы устроили засаду, в которую попала американская колонна, потерявшая при этом по крайней мере восемьдесят человек убитыми и еще многих, кто попал в плен. С этого сообщения мистер Эдвард Р. Марроу начал свою вечернюю программу новостей, и Бабка тотчас принялась молиться. Как обычно, она сидела за кухонным столом напротив меня. Мама стояла, опершись о кухонную раковину, она тоже остановилась и закрыла глаза. Я слышал, как Паппи кашляет на задней веранде. Он тоже слушал.

Мирные переговоры опять были прерваны, а китайцы вводили в Корею еще больше своих войск. Мистер Марроу сказал, что перемирие, о котором уже почти договорились, теперь было невозможно. Его слова звучали в тот вечер еще более мрачно, а может, мы просто устали больше, чем обычно. Он прервался на рекламную паузу, а потом вернулся к новостям, сообщив о каком‑то там землетрясении.

Бабка и мама медленно передвигались по кухне, когда вошел Паппи. Он взъерошил мне волосы, как будто все было просто отлично.

– Что на ужин? – спросил он.

– Свиные отбивные, – ответила мама.

Потом появился отец, и мы расселись по своим местам. После того как Паппи прочел благодарственную молитву, мы все вместе помолились за Рики. Разговора практически не возникло: все думали о Корее, но никто не хотел говорить об этом.

Мама рассказывала о том, что задумали в ее классе в воскресной школе, когда я услышал тихое поскрипывание сетчатой двери на нашей задней веранде. Никто ничего не услышал, только я. Ветра не было, качаться двери было не от чего. Я перестал жевать.

– Что там, Люк? – спросила Бабка.

– Мне послышалось, что дверь скрипнула, – ответил я.

Все посмотрели на дверь. Никого. Все вернулись к еде.

И тут в кухню вошел Перси Летчер. Мы замерли. Он сделал два шага и остановился, словно заблудившись. Он был босиком и весь с головы до ног покрыт пылью. Глаза красные, как будто он долго плакал. Он смотрел на нас, мы смотрели на него. Паппи начал вставать, чтобы как‑то разобраться в этой ситуации. «Это Перси Летчер», – сказал я.

Паппи снова сел, держа в правой руке нож. Глаза у Перси были совершенно остекленевшие, а когда он перевел дыхание, изо рта у него вырвалось что‑то вроде стона, словно он пытался подавить бушевавшую в нем ярость. Или, возможно, он был ранен или кто‑то у них там, за рекой, заболел, и он прибежал к нам за помощью.

– В чем дело, мальчик? – рявкнул на него Паппи. – Вежливые люди обычно стучат, прежде чем войти.

Перси остановил на нем свой немигающий взгляд и сказал: «Это Рики сделал».

– Рики сделал что? – спросил Паппи, и его голос звучал уже гораздо мягче, словно он решил уступить.

– Рики это сделал.

– Рики сделал что? – повторил Паппи.

– Это его ребенок, – сказал Перси. – Ребенок Рики.

– Заткнись, парень! – крикнул ему Паппи и ухватился за край стола, как будто собираясь вскочить, рвануть к двери и избить этого беднягу.

– Она не хотела, а он ее уговорил, – сказал Перси, пялясь на меня вместо Паппи. – А потом уехал на войну.

– Это она так говорит? – сердито спросил Паппи.

– Не кричи, Илай, – вмешалась Бабка. – Он же еще ребенок. – Она глубоко вздохнула и, кажется, первой решилась по крайней мере рассмотреть возможность того, что она помогла появиться на свет собственному внуку.

– Так она говорит, – сообщил Перси. – И это правда.

– Люк, ступай к себе в комнату и закрой дверь! – велел мне отец, выйдя из транса.

– Нет! – сказала мама, прежде чем я тронулся с места. – Это касается нас всех. Пусть сидит.

– Ему не следует все это слушать.

– Он уже все слышал.

– Пусть остается, – решила Бабка, принимая сторону мамы и разрешая спор. Они решили, что я хочу остаться. А чего мне в этот момент больше всего хотелось, так это выскочить наружу, найти Тэлли и отправиться с ней на долгую прогулку – подальше от ее сумасшедшей семейки, подальше от Рики, от Кореи, подальше от Перси Летчера.

– Это твои родители тебя сюда послали? – спросила мама.

– Нет, мэм. Они не знают, куда я пошел. Ребенок весь день кричал и плакал. Либби совсем с ума сошла – грозит броситься с моста и утопиться и прочее в таком роде. Это она мне сказала, что Рики с ней сделал...

– А родителям своим она тоже сказала?

– Да, мэм. Теперь все знают.

– Ты хочешь сказать, все в твоей семье?

– Да, мэм. Мы больше никому не говорили.

– И не говорите, – встрял Паппи. Он сел обратно на свой стул, плечи у него опустились – он уже признал свое поражение. Если Либби Летчер утверждает, что Рики отец ее ребенка, ей все поверят. Его здесь нет, он не может защитить себя. А если дело дойдет до свидетельства под присягой, то у нее будет больше сочувствующих, чем у Рики, особенно принимая во внимание его скандальную репутацию.

– Ты ужинал, сынок? – спросила Бабка.

– Нет, мэм.

– Голодный?

– Да, мэм.

Стол ломился от еды, к которой теперь уже явно никто не притронется. Все Чандлеры надолго потеряли всякий аппетит, это точно. Паппи вылез из‑за стола и сказал: «Пусть ест мою порцию». Он резко поднялся и пошел из кухни на переднюю веранду. Отец, не сказав ни слова, последовал за ним.

– Садись сюда, сынок, – сказала Бабка, указывая на стул Паппи.

Ему наложили полную тарелку и дали стакан сладкого чая. Он сел и начал медленно есть. Бабка переместилась на переднюю веранду, оставив меня и маму наедине с Перси. А тот ел и молчал, если к нему не обращались.

* * *

После длительного обсуждения на передней веранде, которого мы с Перси не слышали, потому что нас туда не пустили, Паппи и отец загрузили мальчика в пикап и повезли его домой. Я сидел с Бабкой в качалке, когда они отъезжали. Уже темнело. Мама лущила бобы.

– Паппи теперь поговорит с мистером Летчером? – спросил я.

– Конечно, – ответила мама.

– А о чем они будут говорить? – У меня было полно вопросов, потому что, как я понимал, теперь я имел право знать все.

– Ну, они, конечно же, будут говорить о ребенке, – сказала Бабка. – И о Рики и Либби.

– А они не подерутся?

– Нет. Они договорятся.

– О чем?

– Ну, договорятся, чтобы никто никому не рассказывал о ребенке и имя Рики не упоминалось.

– Это и тебя касается, Люк, – сказала мама. – Это теперь большой секрет.

– Да никому я не скажу, – убежденно заявил я. Мысль о том, что люди узнают, что Чандлеры и Летчеры теперь вроде как породнились, меня ужасала. – А это действительно работа Рики?

– Конечно, нет! – сказала Бабка. – Летчерам верить нельзя. До добрых христиан им далеко, вот поэтому их девчонка и забеременела. Наверное, хотят из этого дела деньжат вытянуть.

– Денег?

– Мы же не знаем, чего они хотят, – заметила мама.

– Как ты думаешь, мам, это Рики?

Поколебавшись секунду, она тихо ответила:

– Нет.

– Я тоже так не думаю, – сказал я, присоединяясь к общему мнению. Я всегда буду защищать Рики, а если кто станет говорить про этого ребенка Летчеров, я готов и к драке.

Но Рики был самый вероятный подозреваемый, и нам всем это было прекрасно известно. Летчеры редко покидали свою ферму. У Джетеров, живших в двух милях от них, тоже был парень подходящего возраста, но я никогда не видел, чтобы он появлялся поблизости от реки. А рядом с Летчерами жили только мы. Так что Рики был самый подходящей самец.

Тут женщины вдруг переключились на церковные дела, как будто это была самая важная проблема. У меня была еще куча вопросов по поводу новорожденного, но я никак не мог встрять в их разговор – они болтали не останавливаясь. В конце концов я сдался и пошел на кухню, послушать репортаж об очередном матче «Кардиналз».

Мне жутко хотелось оказаться в кузове нашего пикапа, сейчас стоявшего возле дома Летчеров, и подслушивать переговоры наших мужчин, пытающихся разрешить возникшую ситуацию.

* * *

Долгое время после того, как меня отослали в постель, я лежал без сна, борясь с дремотой, потому что воздух прямо‑таки звенел от голосов. Когда дед с Бабкой разговаривали в постели, я мог слышать их тихие голоса, пробравшись поближе к их комнате по узкому коридору. Слов я не разбирал, а они как раз старались, чтобы их никто не расслышал. Но иногда, когда их что‑то особенно волновало или беспокоило или когда они говорили о Рики, им приходилось это обсуждать глубокой ночью. Лежа в постели и прислушиваясь к их приглушенным голосам, я понял, что дела обстоят очень серьезно.

Родители сидели на задней веранде и ждали, пока поднимется вечерний ветерок и спадет непрекращающаяся жара. Сначала они разговаривали шепотом, однако это бремя оказалось слишком тяжелым и они были не в состоянии обсуждать его на пониженных тонах. Уверенные, что я уже сплю, они разговаривали даже громче, чем обычно.

Я выскользнул из постели и подобрался к окну, как змея. Выглянул наружу: они сидели на своих обычных местах, в нескольких футах от меня и спиной ко мне.

Я впитывал каждый звук. У Летчеров все сложилось не очень хорошо. Либби сидела где‑то в задней комнате вместе с ребенком, который все время плакал. Все Летчеры были, казалось, страшно вымотаны этим бесконечным плачем. Мистер Летчер злился на Перси за то, что тот пошел к нам, но еще больше он злился, когда говорил о Либби. А та, оказывается, рассказала им, что не хотела заниматься с Рики «этими глупостями», но он в конце концов ее как‑то уболтал. Паппи отрицал, что дело обстояло именно так, но доказательств у него не было. Он отрицал все и вообще выразил сомнение, что Рики когда‑нибудь встречался с Либби.

Но были и свидетели. Сама миссис Летчер заявила, что Рики целых два раза, сразу после Рождества, заезжал к ним в пикапе Паппи и увозил Либби покататься. Они ездили в Монетт, и Рики угощал ее там содовой.

Отец высказал предположение, что если все действительно так и было, тогда Рики ездил в Монетт потому, что там его мало кто знал. Он бы не допустил, чтобы его увидели в Блэк‑Оуке с дочерью издольщика.

– Она красивая девушка, – отметила мама.

Еще одним свидетелем был один из выводка Летчеров, ему было не больше десяти. Миссис Летчер вытащила его из толпы малышей, скопившейся возле переднего крыльца. Его свидетельство заключалось в том, что он видел, что грузовичок Паппи стоял в конце их поля, рядом с густыми зарослями кустарника. Он подобрался к самому грузовичку и увидел, что Либби и Рики целуются. Он никому ничего не сказал, потому что боялся, и выболтал эту историю всего несколько часов назад.

У Чандлеров, естественно, свидетелей не было. На нашей стороне реки никто не видел никаких намеков на этот роман. Рики, конечно же, никому ничего не говорил. Паппи бы ему за это так дал!

Мистер Летчер сказал, что все время подозревал, что отец ребенка именно Рики, но Либби это отрицала. По правде сказать, была еще парочка парней, которые проявляли к ней интерес. Но теперь она рассказала все – что Рики заставил ее, а она вовсе не хотела ребенка.

– Они хотят, чтобы мы его к себе забрали? – спросила мама.

Я чуть не застонал от такого.

– Нет, не думаю, – ответил отец. – Какая им разница, ну, еще один ребенок в семье...

Мама считала, что ребенок заслуживает того, чтобы расти в нормальном доме. А отец сказал, что об этом и речи быть не может, пока Рики не подтвердит, что это его ребенок. Ну, это вряд ли, уж я‑то знаю Рики!

– Ты ребенка видел? – спросила мама.

– Нет.

– Он – точная копия Рики, – сказала она.

Мое собственное впечатление от новоявленного Летчера заключалось в том, что это был какой‑то маленький комочек, в тот момент больше всего напоминавший бейсбольную перчатку. В нем не было почти ничего от человека. Однако мама и Бабка часами сравнивали лица разных людей, пытаясь определить, кто на кого похож, чьи у кого глаза, нос или волосы. Бывало, стоило им глянуть в церкви на какого‑нибудь младенца, и они тут же восклицали: «Ой, да он же вылитый Чизенхол!» или «Нет, вы только посмотрите, глаза‑то он от деда унаследовал!»

А мне они все казались лишь маленькими куклами.

– Значит, ты считаешь, что он Чандлер? – спросил отец.

– Никаких сомнений.

Date: 2015-12-12; view: 335; Нарушение авторских прав