Глава 12. Позднее, ближе к вечеру, Тэлли подошла ко мне на заднем дворе

Позднее, ближе к вечеру, Тэлли подошла ко мне на заднем дворе. Это было в первый раз, когда я увидел, что она зашла сюда, обогнув дом, хотя по мере течения времени Спруилы обнаруживали все больше интереса к окрестностям.

В руке у нее была небольшая сумка. Она была босиком, но переоделась в какое‑то тесное платье, которое я видел на ней впервые.

– Люк, ты мне можешь сделать одолжение? – спросила она таким милым тоном, что щеки у меня тут же стали красными. Я и представления не имел, какое одолжение ей от меня нужно, но у меня не было ни малейших сомнений в том, что она его получит.

– Какое? – спросил я, стараясь говорить уверенно.

– Твоя бабушка говорила матери, что у вас тут неподалеку есть речка, где можно искупаться. Знаешь, о чем речь?

– Ага. Сайлерз‑Крик. С полмили отсюда, – ответил я, ткнув пальцем в сторону севера.

– А змеи там есть?

Я засмеялся, словно змеи вообще никому не опасны.

– Может, пара ужей и попадется. А так даже щитомордников нету.

– А вода там чистая, не мутная?

– Должно быть, чистая. Дождей ведь с воскресенья не было.

Она оглянулась, словно стремясь убедиться, что нас никто не подслушивает. Потом спросила:

– Пойдешь со мной?

У меня аж сердце замерло и во рту сразу пересохло.

– А зачем? – только и сумел я из себя выдавить.

Она снова улыбнулась и отвела взгляд.

– Ну, не знаю... Чтобы за мной уж точно никто не подглядывал.

А ведь могла бы просто сказать: «Я же не знаю туда дороги» или «Я змей боюсь». Или еще что‑нибудь, что угодно, не имеющее отношения к подглядыванию за тем, как она купается.

Но ведь не сказала же!

– Ты что, боишься? – спросил я.

– Может, немножко и боюсь.

Мы пошли по дороге в поле и шли по ней, пока дом и амбар не скрылись из виду, а потом свернули на узкую тропинку, которой мы пользовались только весной, во время сева. Как только мы оказались там, она начала болтать. Я не знал, что ей отвечать, так что для меня было большим облегчением, что она сама знала, как управляться с такой ситуацией.

– Мне очень жаль, что с Хэнком так вышло, – сказала она. – Вечно он нарывается на всякие неприятности!

– Ты драку видела?

– Какую?

– Ну ту, в городе.

– Нет. Жутко было?

– Ага. Прямо бойня. Он их здорово избил, этих ребят... И потом добивал, когда драка уже кончилась.

Она вдруг остановилась. Я тоже. Она подошла вплотную – мы оба тяжело дышали.

– Скажи правду, Люк. Он первым взял эту деревяшку?

Глядя прямо в ее прекрасные глаза, я чуть было не сказал «да», но что‑то меня остановило. И я решил уйти от прямого ответа. Он ведь ее брат, и в разгар одной из семейных ссор она может ему высказать все, что я ей скажу. Своя рубашка ближе к телу, как любил повторять Рики. А мне вовсе не хотелось, чтобы Хэнк заимел на меня зуб.

– Там была такая свалка, – сказал я и двинулся дальше.

Она тут же догнала меня, но несколько минут мы шли молча.

– Как ты думаешь, его арестуют? – спросила она наконец.

– Не знаю.

– А дедушка твой как считает?

– Да ни черта я не знаю! – Я‑то думал произвести на нее впечатление, использовав кое‑что из выражений Рики.

– Люк, не говори так! – сказала она. Никакого впечатления это на нее не произвело.

– Извини. – И мы пошли дальше. – А он еще кого‑нибудь раньше убивал? – спросил я.

– Не знаю, – сказала она. – Он однажды ездил на север, – продолжила она, когда мы подошли к речке. – И там у него что‑то было, какие‑то неприятности. Но мы так и не узнали, что там на самом деле случилось.

Уж я‑то был совершенно уверен, что там случились какие‑то неприятности, раз там был Хэнк.

Речка Сайлерз‑Крик течет вдоль северной границы нашей фермы, а потом, извиваясь, уходит к Сент‑Франсис‑Ривер. Meсто ее впадения почти видно с моста. По обоим ее берегам растут деревья, так что летом здесь прохладно и удобно купаться и плавать. Скоро она, правда, пересохнет, совсем уже скоро, да и вообще в ней чаще всего почти нет воды.

Я провел ее по берегу вниз, к каменистой отмели, возле которой было глубже всего.

– Вот оно, это место, – сказал я.

– Тут глубоко? – спросила она, озираясь по сторонам.

Вода была чистая и прозрачная.

– Примерно вот так, – сказал я, показывая себе чуть ниже челюсти.

– А вокруг никого нет, а? – Казалось, она немножко нервничает.

– Нет. Все сидят на ферме.

– Тогда ты ступай и подожди меня там, о'кей?

– О'кей, – ответил я и не двинулся с места.

– Ну давай же, Люк, иди, – сказала она, бросая свою сумку на землю.

– О'кей, – повторил я и пошел прочь.

– Только не подглядывай, хорошо?

И я почувствовал себя так, словно меня застукали на месте преступления. Небрежно махнул ей рукой, как будто ничего подобного мне и в голову не приходило, и сказал:

– Конечно, не буду!

Я взобрался на берег и нашел себе местечко в нескольких футах над землей, на ветке вяза. Забравшись туда, я мог видеть крышу нашего амбара.

– Люк! – позвала она с берега.

– Да!

– Никого нет поблизости?

– Никого!

Я услышал плеск воды, но не смотрел в ту сторону. Через минуту или две я медленно повернулся и бросил взгляд вдоль речки. Я не видел ее, и от этого мне стало немного легче. Каменистая отмель была за поворотом, к тому же здесь густо росли деревья и кустарник.

Прошла еще минута, и мне стало неуютно. Никто ведь не знает, что мы сюда отправились, никто и не станет пытаться за ней подглядывать. А когда у меня еще будет случай посмотреть, как купается красивая девушка? Я не мог припомнить ни единого конкретного запрета на это ни из проповедей в церкви, ни из Писания, хотя и понимал, что это плохо. Но может, это все же не самый страшный грех.

Поскольку дело явно касалось дурных намерений, я подумал о Рики. Что бы он предпринял в подобной ситуации?

Я спустился с вяза и пробрался сквозь подрост и кустарник, пока не достиг места прямо над каменистой отмелью, а потом осторожно раздвинул ветки.

Ее платье и белье висели на ветке. Сама она стояла глубоко воде. Голова ее была вся в белой мыльной пене, и она не спеша промывала волосы. Я весь вспотел и не дышал. Лежа на животе и глядя в просвет между двумя разлапистыми ветками, я был для нее невидим. Деревья больше качались под ветерком, чем я.

Она что‑то тихонько напевала – красивая девушка купается в речке, наслаждается прохладной водой. И не оглядывается со страхом по сторонам, доверяет мне.

Вот она окунулась с головой, смывая пену, которая поплыла в сторону. Потом встала и потянулась за мылом. Она стояла спиной ко мне, так что я мог рассмотреть ее сзади всю. На ней ничего не было, точно так же как на мне во время еженедельных помывок, и именно этого я и ожидал. Но когда мои ожидания оправдались, меня всего пронзила судорога. Инстинктивно я поднял голову, наверное, чтобы лучше ее видеть, но тут же нырнул обратно в заросли, как только чуть пришел в себя.

Если она меня застукает, то скажет об этом своему папаше, а тот скажет моему отцу, а тот меня так выпорет, что я долго ходить не смогу. А мама неделю будет смотреть на меня с отвращением, а Бабка не будет со мной разговаривать, настолько это будет для нее оскорбительным. Паппи устроит мне словесную выволочку, но только для виду, чтобы остальных успокоить. Но все равно, для меня это будет конец.

А она стояла по пояс в воде и терла себе руки и грудь, которая была мне видна сбоку. До этого я никогда не видел женскую грудь; думаю, вряд ли что хоть кто‑нибудь из семилетних ребят во всем округе Крэйгхед ее видел. Может, конечно, какой‑нибудь малыш и наткнулся однажды на свою голую мамашу, но что касается ребят моего возраста, тут я был уверен – они такого никогда не видели.

По какой‑то причине я снова подумал о Рики, и мне вдруг пришла в голову совсем уж дикая мысль. Увидев часть ее обнаженного тела, ее срам, я теперь хотел увидеть ее всю. Если я сейчас очень громко крикну «Змея!», она завизжит от страха, бросит мыло и мочалку, забудет про свою наготу и все прочее и бросится на берег. Побежит к своей одежде, но на несколько потрясающих секунд предстанет передо мной совсем обнаженной.

Я с трудом сглотнул, чтобы прочистить горло, и понял, насколько у меня пересохло во рту. Сердце колотилось; я заколебался и замер, и это дало мне возможность понять кое‑что очень ценное и важное.

Чтобы вымыть ноги, Тэлли подошла еще ближе к берегу и почти целиком вылезла из воды – теперь в воде оставались только ее ступни. Она медленно наклонилась, держа в руках мыло и мочалку, и вытянула одну ногу, потом другую. Она терла и ласкала их, а потом занялась ягодицами и животом. Сердце мое колотилось прямо о землю.

Потом она ополоснулась, поливая на себя воду горстями. А когда покончила с этим, то, по‑прежнему стоя по колено в воде, нагая и прекрасная, она посмотрела прямо туда, где я прятался. Я нырнул головой вниз, еще глубже зарываясь в заросли. Я уже ждал, что она закричит, но она не закричала. А я теперь был уверен, что совершил непростительный грех.

Я тихонько попятился назад, очень медленно, не производя ни звука, пока не оказался на краю хлопкового поля. Потом пробрался вдоль линии деревьев и вылез к тропинке, где и уселся, как ни в чем не бывало. И когда услышал, что она идет ко мне, постарался принять скучающий вид.

Волосы у нее было мокрые, платье она сменила.

– Спасибо, Люк, – сказала она.

– Ага, – с трудом выдавил я.

– Мне теперь гораздо лучше.

«Мне тоже», – подумал я.

Мы медленно пошли назад к дому. Сначала никто ничего не говорил, но когда мы были на полпути к ферме, она спросила:

– Ты смотрел на меня, Люк? – Голое ее звучал легко и игриво, и мне не хотелось ей врать.

– Да, – сказал я.

– Ну и ладно, все о'кей. Я ведь не дура сумасшедшая.

– Не сумасшедшая?

– Ну да. Думаю, это нормальная вещь, когда мальчишки подсматривают за девчонками.

Конечно, нормальная! Но я не мог сказать ни слова в ответ.

А она продолжала:

– Если пойдешь со мной на речку в следующий раз и будешь меня охранять, можешь опять это делать.

– Делать что?

– Смотреть на меня.

– Хорошо, – ответил я чуть быстрее, чем следовало бы.

– Только никому не рассказывай!

– Не расскажу.

* * *

За ужином я едва ковырял в тарелке и пытался при этом делать вид, что ничего не случилось. Есть мне было трудно – в желудке все переворачивалось. Перед глазами по‑прежнему стояла Тэлли, как будто мы все еще были на речке.

Да, я совершил нечто ужасное. И горел нетерпением повторить.

– Ты о чем это задумался, Люк? – спросила Бабка.

– Да так, ничего особенного, – ответил я, рывком возвращаясь в реальность.

– Да ладно увиливать, – сказал Паппи. – Ясное дело, что‑то случилось.

Тут меня осенило.

– Это все выкидной нож, – сказал я.

Все четверо взрослых неодобрительно закачали головами.

– Думай лучше о чем‑нибудь более приятном, – сказала Бабка. «И перестань трястись, – говорил я себе. – Трястись перестань».