Глава 10. Поскольку в воскресенье мы не работали, то дом наш сразу стал тесным – родители и дед с Бабкой занялись разными мелкими делами

Поскольку в воскресенье мы не работали, то дом наш сразу стал тесным – родители и дед с Бабкой занялись разными мелкими делами, которыми в этот день заниматься разрешалось. Хотели было поспать после ленча, но потом раздумали из‑за жары. Иной раз, когда настроение в доме приближалось к штормовой отметке, родители забрасывали меня в кузов пикапа и мы отправлялись в длительную поездку. Смотреть в округе было не на что – все земли тут были плоские и все покрыты зарослями хлопчатника. Все то же самое, что можно увидеть с нашей веранды. Главной целью было просто убраться подальше.

Немного времени спустя после того, как уехал Стик, мне было велено пойти в огород и нарвать овощей – мы собирались кое‑кого навестить. Овощами наполнили две картонные коробки. Они были такие тяжелые, что отец был вынужден поставить их в кузов. Когда мы отъезжали, Спруилы сидели и лежали на переднем дворе, пребывая на разных стадиях отдыха. Мне даже смотреть на них не хотелось.

Я сидел сзади в кузове, между коробками с овощами, и смотрел, как пыль вьется из‑под колес грузовичка, закручиваясь серыми клубами, которые быстро поднимаются вверх и повисают над дорогой в неподвижном горячем воздухе, прежде чем медленно раствориться в нем при полном безветрии. Сырость и грязь от утреннего дождя уже исчезли. Все опять стало нагретым и горячим: и деревянная обшивка кузова пикапа, и его ржавая, некрашеная рама, и даже кукурузные початки, картошка и помидоры, которые мама только что вымыла. В нашей части Арканзаса снег идет всего пару раз в году, и я мечтал о том времени, когда зимние поля, лишенные хлопчатника и голые, укроет толстое холодное и белое одеяло снега.

Возле самой реки пыль перестала клубиться из‑под колес – мы въехали на мост. Я встал, чтобы видеть, как течет внизу вода – мутный коричневый поток едва двигался вдоль берега. У нас в кузове лежали два тростниковых удилища, и отец обещал мне, что после того, как отвезем продукты, мы с ним немного порыбачим.

Летчеры были издольщики, они жили не более чем в миле от нашего дома, но у меня было такое ощущение, что они живут в какой‑то другой стране. Их покосившаяся хибарка стояла в излучине реки, вязы и ивы касались ее крыши своими ветвями, а заросли хлопчатника начинались чуть ли не у самого крыльца. Травы вокруг дома не было, только небольшой круг вытоптанной земли, где возилась орда юных Летчеров. Я втайне радовался, что они живут по другую сторону реки. В ином случае мне бы, чего доброго, пришлось с ними играть.

Они обрабатывали тридцать акров земли и часть урожая отдавали ее владельцу. Половина от немногого не давала им практически ничего, так что Летчеры жили в бедности и грязи. У них не было электричества, а также ни машины, ни грузовика. Иногда мистер Летчер заходил к нам и просил Паппи подбросить его в город, когда мы собирались в очередную поездку в Блэк‑Оук.

Дорога до их хибары была такой ширины, что ее едва хватало, чтобы проехать нашему грузовичку. Когда мы подъехали к их дому, веранда была уже битком набита грязноватыми бледными мордашками. Однажды я насчитал у Летчеров семерых детишек, но точно их сосчитать было невозможно. И еще было трудно отличить мальчиков от девочек: все они были косматые, у всех были узкие личики с одинаковыми бледно‑голубыми глазами, и все они ходили в каком‑то рванье.

Миссис Летчер вышла на крыльцо, вытирая руки о передник. Повернувшись к маме, сумела выдавить из себя улыбку.

– Здравствуйте, миссис Чандлер! – произнесла она тихим голосом. Она была босиком, а ноги у нее были тощие, как прутики.

– Рада тебя видеть, Дарла, – ответила мама. Отец возился в кузове, передвигая коробки и убивая время, пока дамы не наговорятся. Мистера Летчера мы увидеть и не ожидали – гордость не позволяла ему выходить и принимать от нас продукты. Этим всегда занимались женщины.

Пока они там говорили про урожай и про то, как нынче жарко, я отошел от пикапа под бдительным присмотром всей этой малышни. Зашел за дом, где в тени слонялся их самый высокий парень, стараясь не попадаться нам на глаза. Его звали Перси, он утверждал, что ему уже двенадцать, хотя я в этом сомневался. Он не выглядел достаточно крупным для двенадцати лет, но, поскольку никто из Летчеров в школу не ходил, не было и возможности сравнить его ни с кем из мальчишек того же возраста. Он был без рубашки и босиком, а кожа у него была цвета темной бронзы – он ведь целыми днями торчал на солнце.

– Привет, Перси, – сказал я, но он мне не ответил.

Странные люди эти издольщики! Иногда с таким можно поговорить, а в другой раз он смотрит на тебя пустым взглядом, словно хочет, чтобы его просто оставили в покое.

Я посмотрел на их дом – маленький квадратный ящик, а не дом – и в который уже раз подумал: сколько же людей может жить в такой маленькой и жалкой развалюхе? Да наш сарай для инструментов и то побольше будет! Окна все были раскрыты, драные остатки занавесок висят неподвижно. Сеток от мух и москитов на окнах не было, не было и вентиляторов, чтобы разгонять воздух.

Мне их было очень жалко. Бабка всегда любила повторять из Писания: «Блаженны нищие духом; ибо их есть Царство Небесное» и еще «Кто милосерд к бедному, тот блажен». Однако это было очень жестоко и несправедливо, что люди должны жить в таких вот условиях. Ботинок у них не было. Одежда такая старая и рваная, что им стыдно было появляться в городе. А раз у них не было электричества, они не могли слушать репортажи про игры «Кардиналз».

У Перси никогда не было ни мяча, ни бейсбольной перчатки или биты, он никогда не играл в эту игру со своим отцом, никогда даже не мечтал о том, чтобы выиграть у «Янкиз». Думаю, он не мечтал и о том, чтобы когда‑нибудь отвалить подальше от хлопковых плантаций. Эта мысль меня совершенно доконала.

Отец вытащил первую коробку с овощами, а мама стала перечислять, что в ней сложено. Малыши Летчеров высыпали на крыльцо с очень заинтересованным видом, однако держались по‑прежнему на расстоянии. Перси не двинулся с места; все высматривал что‑то в поле, чего ни он, ни я увидеть не могли.

У них была девочка, звали ее Либби. Ей было пятнадцать – самая старшая из всего выводка; если верить последним сплетням, гулявшим по Блэк‑Оуку, она была беременна. Отца будущего ребенка пока еще не выявили; слухи и сплетни утверждали, что она отказывалась назвать всем, включая собственных родителей, имя парня, который сделал ей этот подарочек.

А подобный слух – это было нечто, чего не могли стерпеть добропорядочные жители Блэк‑Оука. Вести с войны, кулачная драка, заболевание раком, столкновение машин, новорожденный младенец, которого ждут двое законных супругов, – все эти события всегда давали обильную пишу для пересудов. Чья‑нибудь смерть и достойные похороны – такой темой город мог питаться несколько дней. Арест даже самого паскудного из жителей был событием, которое обсуждалось и обсасывалось неделями. Но внебрачная беременность пятнадцатилетней девчонки, пусть даже дочери издольщика, – это было нечто настолько чрезвычайное, что весь город попросту сошел с ума. Только вот проблема заключалась в том, что беременность эту пока что никто не подтвердил. Пока это были одни слухи. Поскольку Летчеры никогда не выезжали со своей фермы, было очень затруднительно обнаружить конкретные улики. А поскольку мы были их самыми близкими соседями, по всей видимости, именно на долю моей мамы и выпало провести расследование и все выяснить.

К решению этой задачи она привлекла меня. Пересказала мне кое‑какие из этих слухов, а поскольку я всю жизнь наблюдал, как спариваются и размножаются животные на нашей ферме, то знал все основное об этом деле. И все же мне не хотелось в это вмешиваться. К тому же я не был полностью уверен в том, зачем вообще нужно удостовериться в том, что Либби беременна. Об этом уже столько говорили, что весь город давно поверил, что бедная девушка ждет ребенка. Единственная тайна – имя будущего папаши. «Ну, уж мне это никогда не пришьют!» – заявил однажды Паппи в правлении кооператива – я сам слышал. И все старики тут же заржали.

– Как хлопок? – спросил я у Перси. Прямо беседа двух настоящих фермеров.

– Да еще там, – ответил он, кивнув в сторону поля, которое начиналось всего в паре футов от нас.

Я повернулся в ту сторону и взглянул на их хлопок – он смотрелся точно так же, как наш. Мне платили доллар шестьдесят за каждую сотню собранных фунтов. Детям издольщиков не платили ничего.

Потом я перевел взгляд обратно на дом, на окна и рваные занавески, на просевшие доски пола. Поглядел на задний двор, где на веревке сохло их стираное белье. Осмотрел полоску пыльной тропинки, что вела мимо их сортира в сторону реки, но нигде не заметил и следа Либби Летчер. Видимо, она сидит взаперти, а мистер Летчер охраняет дверь, вооружившись охотничьим ружьем. Однажды она там и родит, и никто об этом не узнает. Просто появится еще один Летчер и тоже будет голышом бегать вокруг дома.

– Сестры там нету, – сказал Перси, по‑прежнему глядя куда‑то вдаль. – Ты ведь ее высматриваешь, а?

У меня аж челюсть отвисла, а щеки запламенели. Все, что я сумел из себя выдавить, было:

– Чего‑о?

– Ее там нету. А теперь вали к своему грузовику.

Отец уже выставил все продукты на крыльцо, так что я пошел прочь от Перси.

– Ты ее видел? – шепотом спросила меня мама, когда мы отъезжали. Я отрицательно мотнул головой.

Мы поехали обратно, а Летчеры все сгрудились вокруг наших двух коробок и нависли над ними, как будто не ели целую неделю. Через несколько дней мы к ним еще раз заедем с новым запасом продуктов и сделаем вторую попытку выяснить, насколько верны слухи. Так что пока Летчеры держат Либби взаперти, они будут хорошо есть.

* * *

Сент‑Франсис‑Ривер была, как уверял отец, глубиной пятнадцать футов, а возле основания мостового быка водились сомики фунтов по шестьдесят весом, которые жрали все, что проплывало мимо. Они были огромные и мерзкие – сущие падальщики, они двигались, только когда рядом появлялось что‑то съедобное. Некоторые жили лет по двадцать. Согласно семейной легенде, Рики поймал одно такое чудище, когда ему было тринадцать. Оно весило сорок четыре фунта, а когда ему вспороли ножом брюхо, то на дно кузова пикапа Паппи хлынула всякая дрянь: свеча зажигания, мраморный шарик, кучка полупереваренных пескарей, пара мелких рыбок, две монетки по одному центу и еще нечто подозрительное, которое позднее определили как человеческое дерьмо.

После этого Бабка уже никогда не жарила сомиков. А Паппи вообще перестал есть речную рыбу.

Я обычно ловил рыбу на дождевого червя, а рыбачил на мелком месте возле песчаной отмели. Там было много подлещиков и краппи – эти два вида небольших рыб легко ловить. Я брел босиком, заходя все глубже в теплую, медленно крутящуюся воду, и время от времени слышал мамин окрик: «Не заходи так глубоко, Люк!» Вдоль берега рядами росли дубы и ивы, и солнце сейчас было за ними. Родители сидели в тени, на одном из тех стеганых одеял, которые зимой во множестве производили все наши знакомые дамы из церковной общины, и ели дыню‑канталупу с нашего огорода.

Они тихонько о чем‑то разговаривали, почти шепотом, но я и не прислушивался, потому что для них во время уборки хлопка редко выдавался момент побыть вдвоем. Ночью, после целого дня в поле, все сразу погружались в тяжелый сон, и я редко слышал, чтобы они разговаривали в постели. Иногда они сидели на веранде, в полной темноте, дожидаясь, когда спадет жара, но не одни – вокруг всегда болтался кто‑то еще.

Река меня отпугивала, и этого вполне хватало для моей полной безопасности. Плавать я еще не научился – дожидался возвращения Рики. Он обещал следующим летом научить меня, когда мне исполнится восемь. Так что я держался поближе к берегу, где вода едва покрывала мои ступни.

Тонули у нас нередко, я всю жизнь слышал красочные истории о взрослых мужчинах, попавших в зыбучий песок или плывун и унесенных при его смещении в глубину вод на глазах остолбеневших от ужаса остальных членов семьи. В тихой заводи мог вдруг возникнуть водоворот. Я, правда, такого никогда не видел. Все несчастья такого рода якобы происходили в Сент‑Франсис‑Ривер, однако точное место варьировало в зависимости от того, кто о нем рассказывал. Например, однажды некий маленький ребенок сидел себе тихо‑мирно на песчаной отмели, и та вдруг начала сползать в реку. Ребенок очутился в воде и стал тонуть. Его старший братец увидел, что случилось, и бросился в крутящуюся воду, но был подхвачен мощным течением и его тоже понесло на стремнину. Далее, их сестра, возрастом чуть постарше, услышала крики первых двоих и тоже бросилась в реку и, только очутившись по пояс в воде, вспомнила, что не умеет плавать. Тем не менее она продолжала продвигаться вперед, крича двоим младшим, чтобы держались и что она до них сейчас доберется. Но тут плывун обрушился в воду, вроде как при землетрясении, и во все стороны стремительно понеслись новые потоки воды.

Троих детей уносило все дальше и дальше от берега. Их мать, которая вроде бы была (а может, и не была) беременна и которая, кажется, не умела (а может, и умела) плавать, в это время раскладывала еду в тени под деревом. Услыхав крики своих детишек, она тоже рванула в воду, где вскоре тоже оказалась в беде.

А их папаша удил рыбу с моста, когда услышал весь этот шум‑гам. И, решив не терять зря времени, не побежал на берег, чтобы кинуться в воду оттуда, а нырнул в реку прямо с моста, головой вперед. И сломал себе шею.

Погибло все семейство. Несколько тел потом нашли, но не все. Некоторых, видимо, пожрали сомики, а других могло унести дальше, в море, где бы оно ни было, это море. Не было недостатка и в теоретических предположениях насчет того, что могло в итоге произойти с этими ненайденными телами, однако на протяжении десятилетий фамилия этих несчастных так и оставалась неизвестной.

Историю эту повторяли часто, чтобы дети вроде меня могли должным образом оценить таящуюся в реке опасность. Рики любил попугать меня этим рассказом, но часто запутывался в деталях. А мама утверждала, что все это выдумки.

Даже брат Эйкерс умудрился как‑то вставить эту историю в одну из своих проповедей, чтобы проиллюстрировать, как Сатана творит свои гнусные дела, наполняя мир несчастьями и горем. Я тогда не спал и слушал очень внимательно, и когда он ни словом не упомянул о сломанной шее, решил, что он тоже сильно преувеличивает.

Но я‑то сам тонуть не собирался. Рыба клевала хорошо, я то и дело подсекал и выбрасывал на берег небольших подлещиков. Потом нашел себе удобное местечко на пеньке возле небольшой заводи и стал таскать одну рыбину за другой. Это было почти такое же удовольствие, как игра в бейсбол. День тянулся медленно, и я был рад, что остался в одиночестве. Наша ферма сейчас битком набита чужаками. Поля ждут уборки и обещают тяжкий труд до боли в спине. А еще я видел, как убили человека, и сам каким‑то образом оказался в этом замешан.

Легкий плеск волн на мелководье успокаивал. Почему мне нельзя целями днями ловить рыбу? Сидел бы я себе у реки, в тени... Да все, что угодно, лишь бы хлопок не собирать. Нет, я точно не буду фермером! Мне это дело совершенно не нужно.

– Люк! – раздался с берега голос отца.

Я выдернул леску из воды и пошел туда, где они сидели.

– Да, сэр? – сказал я.

– Сядь, – велел он. – Поговорить надо.

Я сел на самый краешек одеяла, как можно дальше от них. Они вроде бы не сердились на меня; по правде говоря, мамино лицо было вполне добрым.

Но вот тон отца был достаточно жестким, чтобы я забеспокоился.

– Ты почему нам ничего не сказал про эту драку? – спросил он.

Да, видать, мне никак не отделаться от этой драки.

Его вопрос меня не особенно удивил.

– Боялся, наверное.

– Боялся чего?

– Боялся, что меня застукают там, позади кооператива, когда я смотрел на драку.

– Потому что я запретила тебе, верно? – спросила мама.

– Да, мам. Извини.

Смотреть на драку было не самым вопиющим актом непослушания, и мы все трое это прекрасно понимали. Что еще делать ребятам в воскресенье после обеда, когда в городе битком народу и все веселятся и развлекаются? Она улыбнулась, потому что я извинился. А я старался выглядеть как можно более жалко.

– Да в общем‑то это не слишком важно, что ты смотрел на драку, – сказал отец. – Но если будешь скрытничать, недолго и до беды. Надо было рассказать нам, что ты видел.

– Я видел драку. Я ж не знал, что Джерри Сиско умрет.

Моя логика на минутку сбила его с толку. Потом он сказал:

– Ты Стику Пауэрсу правду сказал?

– Да, сэр.

– Один из Сиско действительно первым пустил в ход эту палку? Или это был Хэнк Спруил?

Если я сейчас скажу правду, то это будет признанием, что я солгал, когда выдал свою первую версию событий. Сказать правду или солгать – этот вопрос всегда оставался без ответа. И я решил немного смухлевать:

– Если честно, пап, там все было так быстро... Настоящая свалка, все разлетаются в стороны, падают... Хэнк всех их раскидал как детские игрушки... И толпа вся бурлила и двигалась все время из стороны в сторону. Я эту палку только потом заметил.

К моему удивлению, этот ответ его вполне удовлетворил. В конце концов, мне ведь было только семь лет, я был зажат в толпе зрителей позади кооператива, там все пялились на этот ужасный мордобой. И кто станет меня обвинять, если я не совсем уверен в том, что там видел?

– Никому больше об этом не рассказывай, хорошо? Ни единой живой душе!

– Да, сэр.

– Маленькие мальчики, которые что‑то скрывают от собственных родителей, попадают в большую беду, – сказала мама. – Ты же всегда можешь нам все рассказать, верно?

– Да, мама.

– Ну ладно, можешь еще немного порыбачить, – разрешил отец, и я бегом отправился обратно к своему месту.