Глава 18. Не знаю точно, почему я сделала то, что сделала

Не знаю точно, почему я сделала то, что сделала. Если оглянуться назад, то это определенно был идиотский поступок. Но в тот момент я и правда не думала, что подвергаю себя опасности.

Я была уверена в своей правоте, но знала, что после фиаско с Тигрицей полицейское управление Санта‑Моники не собирается сопровождать меня в прочих детективных экспедициях. И, разумеется, я не собиралась просить Питера поехать со мной, потому что пришлось бы везти туда и Руби. Поэтому я сказала мужу, что должна уехать, и придумала причину: надо зайти в аптеку и купить прокладки на то время, когда я вернусь из больницы. Он был только рад присмотреть за ребенком, обрадовавшись, что я не послала его покупать средства женской гигиены.

Я пересекла город, потом поехала по автостраде и по Тихоокеанскому шоссе до каньона Санта‑Моника. Ехала я быстро, меня чудом не остановили за превышение скорости, но мне все равно показалось, что дорога к дому Абигайль Хетэвей заняла несколько часов. Я припарковалась, захлопнула дверцу и промчалась по дорожке к дому. Позвонила, а потом нетерпеливо забарабанила в дверь.

Одри открыла через несколько минут. Она выглядела, как обычно, только снова сбрила половину волос, а остальные покрасила в ярко‑синий цвет. В нос Одри вставила новый гвоздик, с камнем, подходящим к цвету волос. Увидев меня, она нервно улыбнулась.

– Привет, Джулиет! Что такое? Вы похожи на… – она не закончила.

Я посмотрела на свое отражение в длинном узком окне рядом с дверью. На мне была обычная униформа из леггинсов и рубашки, вот только кусочек бедра выглядывал из порвавшегося шва. Я даже не заметила. Волосы убраны под эластичную повязку, на лице ни следа косметики.

– Вы в порядке? – спросила Одри.

– Нам надо поговорить. Твоя тетя дома?

– Нет, вышла в магазин. А о чем поговорить? – она держала дверь полуоткрытой.

– Впусти меня, Одри, – я толкнула дверь.

Она ее удержала.

– Что происходит. Джулиет? Вы какая‑то странная.

– Впусти сейчас же! – Я резко распахнула дверь.

– Ладно, заходите. Что с вами такое? – спросила она сердито, но и немного испуганно.

– Я знаю о «ДЕфффочкЕ», Одри, – сказала я, стоя в прихожей.

– О ком? О какой девочке?

– Не лги мне, Одри. Я знаю, что ты пользуешься компьютером отчима и что твой ник «ДЕфффочкА».

– Это не его компьютер. Моя мать его купила. Это наш компьютер. Я имею полное право им пользоваться. И вообще, я им даже не пользуюсь. Я пользуюсь маминым ноутбуком. Одна из этих дурацких училок из этого дурацкого сада привезла его несколько дней назад.

Она гордо прошествовала в гостиную и закрыла за собой дверь. Я протолкнулась следом и увидела, что она склонилась над столом матери. Когда я вошла, Одри с грохотом захлопнула ящик, резко взмахнула своей наполовину лысой головой и села на диван, задрав подбородок и чопорно скрестив ноги. Я видела, как у нее на шее бьется жилка.

– Хорошо, вы узнали мой ник. И что с того? Вы что, из‑за этого становитесь гением? Я как бы практически вам сказала, что это я.

Я села рядом с ней. Она все еще казалась мне такой уязвимой, такой маленькой, несмотря на свои жалкие попытки быть «крутой».

– Одри, ты говорила полиции о своем нике?

Она взглянула на меня с недоверием.

– Нет. А что, я должна? Это не их дело.

Одри начала теребить заусенец на большом пальце правой руки. Появилась капелька крови. Она сунула палец в рот и начала сосать его, как младенец.

– Одри, это их дело, и ты это знаешь.

Она действительно настолько глупа или прикидывается?

– Послушай. Ты должна рассказать полиции, потому что Дэниел скажет, будь уверена.

– Да ладно. Как будто им есть дело до моего ника.

– Одри, полицейские конфисковали компьютер Дэниела, так?

– Да, поэтому мне пришлось ждать с неделю, чтобы выйти в Сеть. Я ничего не могла сделать, но тут Мэгги вспомнила, что одолжила мамин ноутбук и не вернула его. Странно, что эта сука просто не оставила его себе.

Я начала было защищать воспитательницу, но потом покачала головой. Я не собиралась позволить Одри сбить меня с толку и вернулась к делу.

– Разве тебе не пришло в голову, что если они забрали компьютер, их может интересовать любая информация о никах и почте Дэниела, которая у тебя есть?

Одри посмотрела на меня круглыми глазами.

– Это же не «ДЕфффочкА» пыталась найти кого‑то, чтобы убить маму. Это был его ник для геев, «Игрушка‑2000».

Она не должна знать об объявлении, которое Муни разместил, чтобы найти киллера. Я ей не говорила, газеты этого не печатали, а полиция или окружная прокуратура за все блага мира не дали бы ей такую информацию. У нее был единственный способ узнать про объявление, только одна возможность получить эти сведения.

– И вообще, он даже не нанимал никого, чтобы ее убить. Он сделал это сам, за рулем ее машины, – продолжила Одри.

Я сидела там, на диване, рядом с подростком, дочерью Абигайль Хетэвей, и мне становилось плохо: то, чего я боялась, оказалось правдой. Она не просто была «ДЕфффочкоЙ». Она разместила на том сайте объявление. И если объявление – это ее рук дело, я могла не сомневаться, что она и есть убийца Абигайль.

Я положила руки на живот и почувствовала, как в тепле моего тела плавает маленький мальчик. Я не могла понять, как можно потратить так много энергии, любви и нежности на создание существа, которое однажды настолько тебя возненавидит, что решит убить. Я представила себе Абигайль Хетэвей, располневшую от форм своей дочери, грезящую о ее жизни точно так же, как я сейчас грезила о жизни Исаака и еще раньше – о Руби. Потом я представила себе лицо Абигайль, когда ее убивали. Видела ли она Одри за рулем? Знала ли она, умирая, что ее ребенок, которого она родила и воспитала и которого, конечно, любила, давит на педаль газа?

– Джулиет? – окликнула меня Одри.

Я не смогла ответить.

– Джулиет? Ну хорошо, ладно, я расскажу копам. Ладно? Джулиет?

Теперь Одри говорила сладким, льстивым голосом. Я повернулась к ней и поняла, что не боюсь этого жестокого ребенка, хотя это странно и абсурдно. Мне приходилось сидеть рядом со многими преступниками, с людьми, которые делали то же, что и Одри, или даже хуже, и я никогда не боялась. Мои клиенты знали, что могут мне верить, что я за них всей душой, и поэтому никогда не пытались причинить мне вред. Никогда. Я так часто была единственным человеком, который видел, как прожженный негодяй прячет лицо в ладонях. Плачет и зовет маму. Так часто я бывала жилеткой для пристрастившегося к героину грабителя, пока он признавался в том, какие кошмары принес в его жизнь белый порошок. Я привыкла к напуганным людям, которые делали ужасные вещи. Я привыкла к ним и не боялась. Я взяла девочку за руку.

– Что произошло, милая? Скажи мне, зачем ты это сделала.

Я пристально смотрела ей в глаза, и на мои навернулись слезы. Должна быть какая‑то причина, какая‑нибудь отвратительная история с избиением и предательством, которая придаст смысл ужасному деянию Одри.

Девочка покраснела и вырвала руку.

– О чем вы говорите? – Она поднялась, быстро подошла к столу матери и отвернулась от меня.

– Одри, пожалуйста. Мне ты можешь рассказать. Ты можешь мне доверять, – умоляла я ее в спину.

Она резко обернулась.

– Ты думаешь, ты все знаешь, да? – крикнула она внезапно и резко.

– Нет, нет, я так не думаю. Я знаю, что‑то случилось. Ты можешь мне рассказать, Одри. Можешь мне верить. Мне не все равно.

– Ты думаешь, так легко, черт побери, быть тронутой дочкой мадам «Безупречная мать»?

Она уже плакала. От сухих, резких всхлипов ее голос становился хриплым и ломался. Слова хлынули из нее бурным потоком.

– Вы все думаете, что она была такая суперская, а она не была! Она была ужасная! Ужасная! Что бы я ни делала, все не так! Все! Она любила каждого из этих маленьких гаденышей в детском саду больше, чем меня! – Одри сердито вытерла нос, размазав по щеке слезы и сопли. – Я ее ненавидела!

Что бы ни сделал этот ребенок, ей было ужасно больно. Что бы ни заставило ее так поступить, она и правда всего лишь несчастный, испуганный ребенком.

Я медленно подошла к ней и протянула руки. Одри упала в мои объятья, неуклюже из‑за моего выступающего живота, и прижалась головой к моему плечу. Отчаянно всхлипывая, она продолжила:

– Я ее ненавидела. Так сильно. И она меня тоже. Правда. Клянусь, что она тоже. Они оба. Они просто страшно меня ненавидели.

– Ох, милая. – Я погладила ее по голове.

– Она вышла за Дэниела прямо через пятнадцать минут после смерти папы. Дождаться не могла. И тогда я им стала не нужна. Они меня не хотели. Никогда не хотели. Дэниел меня бил, вы это знали? Он меня бьет, а она стоит и ничего не делает.

– Все будет хорошо. Я помогу тебе.

Она выпрямилась и удивленно посмотрела на меня.

– Поможете?

– Конечно, помогу. Прямо сейчас позвоню очень хорошему адвокату. И он пойдет с тобой в полицию. Мы можем попробовать несколько способов защиты. Что‑нибудь придумаем.

Я была не вполне уверена, что мы сможем, но сейчас было не время говорить о сомнениях насчет защиты ребенка, с которым плохо обращались.

Одри посмотрела на меня, застыв от ужаса.

– О чем вы говорите? Я не пойду в полицию. – Она отпрянула.

– Тебе придется, Одри. Другого выхода нет. Они как‑нибудь узнают, и будет хуже, если они придут за тобой, а не ты придешь к ним.

– Я не пойду в полицию! – Она снова кричала, лицо покрылось ярко‑красными пятнами.

– Успокойся, милая. Я знаю, тебе страшно, но я буду рядом. Обещаю, что помогу тебе. – Я потянулась к ней, снова раскрыв объятия.

Одри посмотрела на меня, ее лицо исказилось от ярости.

– Нет! – выкрикнула она и забежала за стол. Прежде чем я успела догнать ее, она рывком открыла ящик, тот самый, который она закрывала, когда я входила в двери. Одри сунула руку внутрь и что‑то вытащила. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что именно она держит в руке. Может, я не могла понять, что это, поскольку просто не могла в это поверить. Ее рука дрожала, а в кулаке трясся маленький серебристый пистолет.

Прежде чем я успела отметить, что она держит оружие, что‑то ударило меня в правое бедро. Сначала больно не было, но меня с силой развернуло, и нога у меня подломилась. Я упала. Я изо всех сил старалась удержаться, но тяжело приземлилась на живот. Вдруг боль в бедре стала невыносимой, горячей и острой. Вся нога казалась налитой свинцом и бесполезной. Я перекатилась на левый бок и, плача, попыталась сесть. Ногу жгло, но в то же время она будто принадлежала кому‑то другому: я не могла заставить ее двигаться. Прикрыв ладонями огненный эпицентр боли, я смотрела, как сквозь пальцы течет кровь. Она казалась густой и липкой, и я почувствовала, что теряю сознание. Я снова легла, закрыла глаза, подумала об Исааке и захныкала. Я обхватила руками живот, словно хотела убедиться, что ребенок все еще там.

– Джулиет.

Злость из голоса Одри пропала, теперь он звучал тоненько и тихо, или мне казалось так, потому что я слышала его как бы издалека, будто мы с ней стояли на противоположных концах длинного туннеля. Я открыла глаза. Она стояла надо мной.

– Я не хотела ранить вас, – Одри снова плакала.

– Ладно, – пробормотала я, испугавшись, что она собирается выстрелить снова. Но встать я не могла, не говоря уже о большем.

– Это только нога. Это не так уж и страшно.

– Ладно. – Кажется, это единственное слово, которое я могла произнести.

– Я собираюсь уехать. Ждете десять минут, и можете идти.

– Ладно, – снова сказала я, но она уже выбежала из комнаты.

Я несколько минут лежала, слушая, как Одри носится по дому. Услышала, как она взбежала вверх по лестнице, а через минуту или две промчалась вниз. Наконец хлопнула входная дверь, и завелся мотор автомобиля.

Я снова закрыла глаза, повторяя про себя: «Это просто нога. С ребенком все нормально. Это просто нога. Исаак в порядке». Потом я почувствовала знакомое напряжение в животе. Казалось, что схватки никогда не кончатся. Сочетания этой знакомой, но все равно ужасной боли, с новой и не менее ужасной болью в ноге я вынести не могла. Я старалась дышать во время схваток так, как меня учили, но каждый раз, когда чувствовала, что справилась, кошмарная боль в ноге сводила все мои усилия на нет.

Я лежала на полу гостиной Абигайль Хетэвей, горько и мучительно всхлипывая. Наконец схватки пошли на спад и прекратились. Я снова тихо застонала, на этот раз от облегчения. Однако облегчение было недолговечным: меня снова пронзила боль в раненой ноге. Я поняла, что скоро могут снова начаться схватки, а это состязание боли я больше не могла выносить. Собрав все силы до последней унции и держа перед глазами картину, как маленький Исаак отчаянно пытается выбраться из тела своей раненой матери, я согнула левую ногу и перекатилась набок. Стараясь перенести как можно больше веса на руки, я медленно начала отталкиваться от пола. Каждый раз, когда правая нога производила новую волну боли, я падала обратно. Я старалась терпеть до последнего. Медленно, невозможно медленно, с помощью рук и левой ноги я тащила за собой бесполезную конечность и наконец доползла до дивана, где лежала моя сумочка. Я протянула за ней руку, схватила и рухнула на пол рядом с диваном. Отчаянно порывшись в сумочке, я достала сотовый телефон, набрала 911 и стала ждать. Ничего не произошло. Я снова заплакала, на этот раз от разочарования, но вдруг поняла, что забыла нажать вызов. Вдавив палец в кнопку, я услышала звук набора номера. Некоторое время звонок удерживали, не знаю, как долго, потому что в это время у меня были схватки. Вынырнув из тумана боли, я услышала голос.

– Что у вас произошло? Что у вас произошло?

– Помогите. В меня стреляли, и у меня роды.

– Вы рожаете, мэм?

– Да, но еще в меня стреляли. Моя нога. Из нее идет кровь.

Я почувствовала невозможно быстрое приближение новых схваток и успела только назвать оператору адрес Абигайль Хетэвей, прежде чем уронить голову и погрузиться в боль.

Казалось, что схватки идут одна за другой. После очередной я зажала телефон в трясущейся руке и позвонила домой. Когда включился автоответчик, я начала рыдать.

Понятия не имею, что я наговорила на пленку. Знаю, что от боли и страха со мной случилась истерика и я уверена, что до смерти напугала мужа. Только повесив трубку, я поняла, что он может прокрутить сообщение вместе с Руби. Я слишком сильно рыдала, чтобы звонить снова. Еще одно истерическое сообщение только сильнее испугает их.

Потом я нескончаемо долго ждала «скорую». После еще нескольких схваток, во время которых я чувствовала, что тону в волнах боли, я поползла из гостиной к входной двери. Один раз я обернулась, чтобы посмотреть на прекрасную восточную ковровую дорожку в холле, и вспомнила, что так сильно боялась испортить ее, что вытерла соус от лазаньи собственной рубашкой. Сейчас я оставляла за собой несмываемый кровавый след.

Я добралась до входной двери одновременно со «скорой» и полицией. Вытянувшись, чтобы открыть ее, я внезапно упала на руки человеку в черной резиновой куртке пожарного. У него были теплые карие глаза и светлые волосы, и выглядел он в точности, как человек, который может защитить вас от пожара, землетрясения и даже от смертоносных подростков. Он осторожно устроил меня на полу в холле.

– Не волнуйтесь, мэм. Мы здесь. Все будет хорошо.

Я улыбнулась ему и облегченно закрыла глаза. Снова начались схватки, так что я почти не замечала полицейских, которые перешагивали через меня и разбегались по дому.

Очнувшись, я обнаружила, что лежу на носилках, леггинсы разорваны справа над бедром, а мой спаситель склонился надо мной, прижимая повязку к ране. Он успокаивающе улыбнулся, и я снова закрыла глаза.

– Мэм! Мэм! – раздался требовательный голос.

Я открыла глаза. Надо мной склонился полицейский.

– Вы знаете, кто стрелял в вас, мэм? – спросил он.

До следующих схваток мне как раз хватило времени, чтобы рассказать, что за мое ранение несет ответственность Одри Хетэвей. Я попросила полицейского позвонить детективу Карсвэллу и сказать, что Одри призналась в убийстве Абигайль Хетэвей. Как только я закончила, схватки продолжились, и я не помню, что он мне ответил.

Следующее воспоминание – меня везут по белому коридору. Я увидела склоненные ко мне лица и услышала женский голос, который снова и снова спрашивал:

– Миссис Эпплбаум, вы меня слышите? Какой у вас срок, миссис Эпплбаум? Вы меня слышите?

– Тридцать шесть недель, – ответила я. – Слишком рано. Ребенок выходит слишком рано.

– Все нормально, миссис Эпплбаум, у вас все будет хорошо. Вы помните ваш домашний номер? Какой у вас телефон, миссис Эпплбаум?

Я назвала номер и почувствовала, что меня кладут на кровать, затем в левую руку мне сделали укол, и потом, слава Богу, на короткое время – ничего.

Проснувшись, я услышала голоса.

– Пуля прошла навылет, мы очистили и зашили раны. Кровотечение прекратилось, и я думаю, что о сопутствующих повреждениях можно не беспокоиться. Вопрос вот в чем: позволить родам продолжаться, или сделать прямо сейчас кесарево сечение?

– Мне бы хотелось извлечь ребенка как можно быстрее. На дисплее нерегулярные схватки, с перерывами от двух до четырех минут. Матка раскрылась только на два сантиметра. Пока появится ребенок, могут пройти часы, и мне не нравится идея долгих родов после огнестрельного ранения.

– Нет, для этого нет причин. В любом случае, есть следы предыдущего кесарева, так что мы можем сделать еще одно.

– Нет! – крикнула я.

Оба врача удивленно посмотрели на меня. Один оказался пожилой женщиной, а второй – мальчиком лет двенадцати. По крайней мере, так он выглядел.

– У меня будут естественные роды, – сказала я. – Позвоните моей акушерке, Дороти Хорн. У меня будут естественные роды после кесарева сечения.

Они посмотрели на меня с сомнением.

– Миссис Эпплбаум, в вас только что стреляли. Мы в первую очередь заботимся о вашем здоровье и здоровье вашего ребенка. Вы не должны сейчас рожать естественным путем.

– Слушайте, я шесть месяцев ходила на эту треклятую йогу для беременных, чтобы быть в форме для естественных родов. Я прочла все чертовы книжки насчет естественных родов после кесарева сечения. Я не собираюсь соглашаться на чертово кесарево. И вообще, я в порядке. Я нормально себя чувствую.

И это было так. Боли не было.

– Это лидокаин. Мы дали вам обезболивающее.

– Оно действует. Значит, я смогу. Позвоните моему мужу, акушерке и отвезите меня в родильное отделение.

После этого снова начались схватки. Лидокаин ослабил боль, и она была вполне переносимой. Я дышала, устроив демонстрацию своих знаний методики Ламаза врачам, которым так хотелось меня разрезать. Они понаблюдали за мной, а потом переглянулись.

– Отвезите ее в родильное. Пусть там решают, – сказала женщина, захлопнув медицинскую карту, которую держала в руках. И ушла.

Через несколько минут я оказалась в лифте, на пути в родильное отделение. Думаю, огнестрельное ранение помешало им поместить меня в одну из этих симпатичных палат, похожих на спальню. Я оказалась определенно в больничном помещении, меня подключили к эмбриональному монитору. За мной наблюдали две сиделки и врач, преждевременно лысеющий мужчина примерно моего возраста. Он выглядел славным парнем, именно таким, каким вы представляли себе своего доктора.

– Мы собираемся готовить вас к операции, миссис Эпплбаум, – сказал он мягко, но решительно.

– Я хочу естественные роды после кесарева.

– Боюсь, что естественные роды после кесарева – это не лучшая идея, а тут вдобавок ваше ранение.

– Как долго я здесь?

Он посмотрел в мою карту.

– Около двух часов.

– С ребенком все в порядке?

– Да, отлично. Дисплей показывает хорошее, четкое сердцебиение.

– Что с моей ногой?

– Все в порядке. Пуля прошла навылет, и оба отверстия, входное и выходное, очистили и зашили. Вы сейчас на антибиотиках, на случай инфекции.

– Так если я и ребенок в порядке, почему нельзя подождать хотя бы до тех пор, пока приедут мой муж и акушерка?

Врач посмотрел на меня и улыбнулся.

– Знаете, что я вам скажу. Mы вставим внутренний дисплей, и, если ребенок в хороших условиях, мы дадим вам еще час, прежде чем делать операцию. Это позволит вашему мужу добраться сюда.

Он похлопал меня по ноге и собрался уйти. В ту же минуту в палату ворвался Питер. Увидев его, я немедленно разразилась истерическими рыданиями.

Питер в два шага пересек комнату, склонился над кроватью и, как мог, сгреб меня в охапку. Я уткнулась лицом ему в грудь.

Казалось, я никогда не перестану плакать, но тут я почувствовала горячую вспышку, когда он нечаянно задел мою ногу.

– Ой! Моя нога! – закричала я.

– О нет, – сказал он, роняя меня, словно горячую картофелину. – Что болит? Что я сделал? Боже, Джулиет. Что случилось?

Могу поклясться, что он тоже плакал.

– Это просто нога. Бедро. Она в меня выстрелила. Одри в меня стреляла.

Тут опять начались схватки, и говорить я больше не могла.

Я очнулась и услышала, как Питер медленно прошептал мое имя. Я почувствовала, как его пальцы, которые он запустил мне в волосы, нежно поглаживают кожу.

– Вот и все, – сказала я.

– Я знаю, – прошептал он. – Я вижу это на дисплее.

– Как ты меня нашел? – спросила я. – Где я? Это не «Сидар Синай».[48]Я собиралась рожать в шикарной больнице для звезд.

– Вы в больнице Санта‑Моника, – вмешался какой‑то голос.

Я повернулась и увидела медсестру в розовом халате хирурга. Она стояла с другой стороны кровати и возилась с монитором.

– Сейчас придет анестезиолог, сделает вам укол.

– Я не хочу анестезию, – сказала я сердито. – Я хочу рожать сама.

Как раз в это мгновение снова начались схватки. Где‑то в середине я повернулась к сестре и сказала сквозь стиснутые зубы:

– Приведите чертова доктора сейчас же. Я хочу эту чертову анестезию немедленно.

Она улыбнулась и вышла из комнаты. Через двадцать минут у меня была трубка толщиной с волосок, через которую прямо в мой позвоночник капало благословенное избавление от боли. От этого я пришла в чудеснейшее, волшебное обезболенное настроение.

Я повернулась к Питеру и улыбнулась.

– Оно действует.

– Хорошо, – он улыбнулся в ответ.

– Так что расскажи теперь, как ты меня нашел.

Питер рассказал, что они с Руби вернулись домой примерно через час после моего звонка. Руби сразу пошла наверх к своим Барби и, к счастью, не слышала моего сообщения. Питер немедленно набрал 911. Оператор направил его к диспетчеру полиции Санта‑Моники, а оттуда в пожарное управление. За пятнадцать минут он нашел меня в больнице Санта‑Моники.

– Руби? – взволнованно спросила я.

– У Стэйси. Кстати, я как раз вспомнил, Стэйси и Лили оставили на автоответчике по сообщению. Лили сказала, что для Руби есть место в «Бет‑Эль». А Стэйси сказала, что одна из ее коллег по работе в совете директоров садика, который называется «Гнездо малиновки»… или «Гнездо синешейки»… В общем, чье‑то гнездо. В любом случае, какой‑то ребенок переезжает в Европу, или в Нью‑Йорк, или еще куда‑то, и на следующий год освобождается место для Руби.

– Ух ты! Два детских сада сразу. Сложности, как у богатых.

– Съездим в оба?

– Знаешь, что? Давай просто подбросим монетку. Я думаю, на большее мне просто не хватит сил.

Питер улыбнулся.

– Может, мы просто отдадим ее в еврейский детский сад?

– Правда? – спросила я. – Тебе не будет не по себе?

– Ну перестань. Конечно, нет, – сказал он. – Будет очень славно. Я все узнаю про Хануку [49]и… как это называется, когда надо есть в шалаше?

– Суккот. [50]

– Да, все эти праздники. Будет здорово. Я завтра туда позвоню.

– Спасибо, милый, – сказала я, имея в виду – спасибо, что позвонишь. Спасибо, что разрешаешь отдать Руби в еврейский садик. Спасибо, что нашел меня в больнице. Спасибо, что женился на мне.

– Давай позвоним Стэйси и скажем ей, что со мной все хорошо. Она, наверное, с ума сходит.

Питер поднял трубку.

– Какой у нее номер? – спросил он. Я сказала и снова легла, лениво разглядывая дисплей.

– У меня опять схватки, – сказала я.

Он положил руку на монитор.

– Ты их чувствуешь?

– Нет. Я их вижу на дисплее.

– Привет. Это Питер, – сказал он в трубку. – С ней все нормально. Это долгая история, но теперь все хорошо.

Он повернулся ко мне.

– У тебя хватит сил поговорить с Руби?

Я выхватила трубку у него из рук.

– Руби? Руби? Детка?

– Привет, мама.

Голос у нее был такой тоненький и милый.

– Привет, солнышко.

– Ты в болейнице?

– Да. Я в больнице, жду Исаака.

– Я могу плийти тоже?

– Не сейчас, милая. Но можешь прийти завтра. Как думаешь?

– Холосо. Пока.

– Стой! Руби, стой!

Но она уже исчезла.

– Она бросила трубку, – сказала я, передавая телефон Питеру.

Дверь распахнулась и вошла Дороти в белом халате.

– Привет, ребята, – сказала она своим мягким голосом с легким восточно‑техасским выговором.

– Привет, – сказала я. – Меня подстрелили.

Она улыбнулась и подошла к монитору.

– Мне так и сказали.

Она подняла ленту и принялась тщательно ее разглядывать.

– Я говорила с врачом.

– И? – спросил Питер, заметно взволновавшись.

– И я думаю, что эти роды будут не такими, как вы себе представляли, – сказала она.

– Точно, – откликнулась я.

– Джулиет, Питер, знаете, они никогда не проходят в точности так, как мы планируем. Всякое рождение удивляет меня. Одно больше, другое меньше.

Она села на кровать рядом со мной и взяла меня за руку.

– Я знаю, как сильно вы хотели рожать естественным путем, но боюсь, что сейчас это не лучшая идея.

– Почему нет? – сказала я, чуть не плача. – У меня все хорошо. Я ничего не чувствую. Нога в порядке. Ребенок тоже. Разве нет?

– Ты потеряла кровь, Джулиет. Не очень много, но достаточно, чтобы ослабеть. У Исаака все хорошо, но он не такой сильный, как нам хотелось бы. Ты же знаешь, я не сказала бы этого, если бы не думала, что так лучше всего. Я считаю, пора вытащить Исаака из тебя в этот мир.

Мы с Питером переглянулись.

– Тебе решать, милая, – сказал он и нежно поцеловал меня в лоб.

– Ладно, – сказала я. – Давайте сделаем операцию.