Среди полинезийцев

Дрожащие, мы стоим и курим на аэродроме Раротонги, одного из островов Кука, временная разница в одиннадцать часов ощутимо сказывается на самочувствии, зато вокруг шеи у нас надеты гирлянды белых орхидей или как там еще называются эти цветы. В этой стране не разрешается разбивать палатки, поэтому я боялся, как бы таможня не завернула нас тут же обратно, обнаружив, что наши ящики битком набиты экспедиционным оборудованием. Мы объяснили, что везем подарки, и таможенники приняли это заявление благосклонно. Должно быть, решили, что подарки – это хорошо. Нас пропустили. И вот мы здесь. На Раротонге. Маленьком островке с одетыми зеленью скальными образованиями, по ним там и сям разбросаны пальмы. Небо затянуто тучами, накрапывает дождик. Жарко, но не так чтоб слишком. Реактивный авиалайнер, похоже, самое крупное сооружение на острове. Время – шесть утра.

Улыбающийся мужчина, которого, как нам сперва послышалось, зовут Гаффельтрак, жмет нам по очереди руку и поздравляет с приездом. Они с женой – хозяева пансионата, где мы будем жить. Услышав его имя, Ингве вздрогнул от неожиданности и даже переспросил, правильно ли он понял, что хозяина зовут Гаффельтрак. Оказалось, нет. Зовут его Коффери. Ингве восхитился: какое красивое и экзотическое имя – в нем смешались кофе и эвритмия, и тут же спросил, нельзя ли все‑таки называть его Гаффельтраком. Дружелюбное выражение Коффери сменяется ледяным, и он окидывает Ингве злобным взглядом: еще чего вздумали! Либо называйте меня Коффери, либо подыщите себе другой пансионат. О! Здесь живет гордый народ, не склоняющий головы! С ним шутки плохи!

Мы погружаем багаж в пикап Коффери и отправляемся к пансионату. С левой стороны – море. Вдоль дороги стоят маленькие домики, с огородами, курами; ездят мопеды, изредка попадается автомобиль. Люди в большинстве еще не проснулись. Коффери объясняет, что на Раротонге сегодня воскресенье, а его жена, между прочим, немка («She is German of course»[24]– сообщает он, не уточняя, почему сие обстоятельство само собой разумеется).

Сидим сонные на крытой террасе самого большого из всех бунгало, по которым нас расселили. Эвен отправился по кокосы и минут через пять‑шесть возвращается с добычей. Он сияет от счастья – такая экзотика! Он принимается рубить по ореху саамским ножом, чтобы расколоть скорлупу. Эвен орудует так непрофессионально, что со стороны страшно смотреть. По телевизору это выглядит иначе. Но вот орех вскрыт, и, сделав на пробу первый глоток прозрачной жидкости, Эвен пускает орех по кругу. Вкус сладковатый и молочный. Не так замечательно, чтобы хотелось пить это каждый день, но, в общем, вполне ничего. Заглядывает как бы мимоходом Коффери и говорит, чтобы мы не стеснялись и угощались фруктами и кокосами. Ешьте, мол, сколько хотите. Только с орехами надо поосторожнее. Они висят высоко и, когда падают, стукают очень весомо. Среди смертей от несчастного случая удар кокоса по голове здесь относится к числу самых распространенных. А пальмы нависают почти над всеми дорогами, так что прогуливаться по ним довольно‑таки опасно.

В саду при доме растут папайи, манго, киви и лайм. Достаточно протянуть руку. Итак, не успели мы сойти с самолета, как уже полным ходом привыкаем к укладу жизни, основанному на охоте и собирательстве. Сплошной О‑цикл! (Эрленд работает очень хорошо. Позитивное отношение и самостоятельность в решении проблем. Проявляет интерес и активен на уроках.)

География: острова Кука представляют собой архипелаг из пятнадцати островов, разбросанных на пространстве в два миллиона квадратных километров. Для сравнения: Норвегия и остров Ян‑Майен занимают всего лишь 386 958 квадратных километров, включая Свальбард.

Главный остров – Раротонга. На нем проживает десять тысяч человек из восемнадцатитысячного населения островов Кука. Столица, в которой мы сейчас находимся, называется Аваруа и занимает площадь, равную нескольким футбольным стадионам. Здесь есть магазины, и бары, и кинотеатры, и все прочее. Архипелаг расположен в трех тысячах километров к северо‑западу от Новой Зеландии, к югу от экватора, но севернее Южного тропика. Климат тропический, то есть жара адская и влажно, через неопределенные промежутки времени на острова налетают разрушительные ураганы. Население – сплошь из полинезийцев, они близко родственны новозеландскому народу маори. Первый контакт населения с европейцами относится к 1789 году (дата чем‑то знакомая), когда заявился один из мятежников с Баунти, произведя большой переполох. До этого на самом северном острове успели поживиться испанцы, а капитан Кук исследовал южные острова и, понятное дело, назвал их в честь самого себя. Позднее, в XIX веке, на архипелаг ринулся боевой отряд миссионеров, они завезли на острова учение Христа и ряд европейских болезней, причинивших местному населению много неприятностей, прежде чем их удалось победить. Дальние отзвуки того визита до сих пор напоминают о себе в виде англоязычно звучащих имен, непомерного усердия в посещении церкви, а как следствие – благочестия, пугливого взгляда и привычки подавлять свои чувства.

Удобно расположившись на террасе, мы с Эвеном бездельничаем. Мы вымотаны жарой и перелетом. Неплохо было бы чуток поспать, но не получается. Меня охватила непобедимая вялость. Мы еще не знаем, что это ощущение непрестанно будет сопровождать нас на протяжении всей экспедиции. То, что сейчас, – еще цветочки, предварительный намек на то, что нас ждет впереди. Но мы этого еще не знаем.

После долгих разговоров: идти – не идти, мы лениво поднимаемся, выходим на воскресную улицу и, купив гроздь бананов, тащим ее вдвоем, ухватившись с двух сторон, домой, все время поглядывая на пальмы и передвигаясь зигзагами во избежание потенциальной опасности от падающих орехов. Мы чувствуем себя так, словно попали под перекрестный огонь и на каждом шагу рискуем жизнью. А поскольку мы не вооружены, нам нечем отстреливаться. Мы совсем беззащитны. Идем, два жалких туриста, отданные на произвол и посмешище падающих орехов и местного населения, которое, кстати, в этот час катит на мопедах в церковь.

Руар встречает нас сидя на террасе с банкой пива. У него утомленный вид, и он никак не может решить: прихлопнуть ли ему муху или лучше не беспокоиться?

Выходит Мартин с заспанными глазами. Ему, говорит, приснился тревожный сон. Кажется, во сне его мучили угрызения совести из‑за того, что он недостаточно ходил на лыжах. Он любит лыжи, но ему всегда кажется, что он ходил слишком мало. В Норвегии давление общественного мнения принимает чудовищные размеры в том, что касается лыжного спорта. Если ты нечасто ходишь на лыжах, тебе вообще нечем похвастаться. И вот теперь здесь, где царит тропическая жара, а снега нет и в помине, подсознание улучило удобный момент, чтобы переработать эмоции. Во сне Мартин видел себя стоящим у подножия горы Мёрдарбаккен в Фалуне, на трехмильных гонках, которые ежегодно проводятся в рамках Шведских лыжных игр. Снег был липкий, и вообще все хуже некуда. Мартин еле полз, хотя выкладывался изо всех сил. То и дело его обгоняли другие лыжники, а когда он наконец‑то взобрался на вершину, то увидел там в полном сборе всю элиту лыжных гонок на длинные дистанции. Они безжалостно потешались над ним и грозились убить. Дэли, Мюллюле, Альсгор, Прокуроров (Проккен), Вальбуса и другие, кого Мартин с ходу не узнал, хотели его убить. Мартин повернул назад, чтобы съехать вниз, но Мёрдарбаккен вдруг перевернулась и оказалось, что путь Мартина опять лежит в гору, а элита лыжных гонок на длинные дистанции приблизилась, и Мюллюле заорал: «Мы тебя убьем!» И тут Мартин проснулся. Он сказал, что очень разочарован. Никогда бы не подумал такого об элите стайерских гонок. Такие солидные, хорошие люди, как гонщики на длинные дистанции, оказались заурядными убийцами. Вот как можно иногда ошибаться! И особенно его разочаровал Мюллюле. Он всегда казался Мартину таким симпатягой. А тут выдал себя во всей красе. Нет, спорт высоких достижений – грязное дело!

Потом Мартин вдруг вспомнил, что Стуре Сивертсен тоже был среди шайки убийц. Тактик Сивертсен, хитрец и добрый, милый человек. Непостижимо!

Мартин сидит и тихо качает головой. Не спрашивая, надо ли, я протягиваю ему банку пива, и он бросает на меня благодарный взгляд, исполненный чувства, за то, что нашелся человек, который его пожалел.

Сначала мы ни за что не могли взяться и только спали да пили пиво, но, проведя так неделю, слегка очухались и уже могли думать о дальнейших шагах по осуществлению своей экспедиции. Наш помощник Магне, норвежец, который организовал нам контракт об аренде острова, сейчас в отъезде, но он оставил нам указания, к кому следует обращаться.

В продуваемой ветерком конторе на набережной сидит человек по имени Тапи, у него есть нужные связи, и он может нам посодействовать, если захочет. Приняв всю нашу компанию, он в течение короткого собеседования успевает нас здорово запугать. Мы пытаемся скрыть наш страх перед неизвестностью, но Тапи не обманешь, он мгновенно раскусил наши уловки. Туземцев не проведешь! Все наши вопросы в основном сводятся к одному: чего мы должны остерегаться? Is this dangerous? Is that dangerous? [25]И он подтверждает нам: да, почти все связано с опасностью. Он рассказывает, что Мануае – не просто обыкновенный необитаемый остров. Ему нет равных в мире, потому что его коралловый риф и лагуна сохранились в первозданном состоянии. Лагуне острова Мануае предполагается придать статус национального парка. Это означает, что там можно встретить чуть ли не все виды живности, обитающей на пляжах и в мелководье. Во время собеседования я делаю заметки в блокноте, а затем подчеркиваю двойной чертой то, что написано в «Книге о выживании». В результате у меня набегает длинный убийственный список: чего мы должны остерегаться. Первое и главное – солнце. Солнце в здешних широтах дьявольское. Пять минут на солнце без соответствующей защиты, и все – ты уже валишься с ног и, по выражению Тапи, ловишь кайф от галлюцинаций. На втором месте – рыба‑камень: «Если наступишь на нее, то от укола шипов, расположенных на спинных плавниках, получаешь порцию яда, что ужасно больно и может представлять опасность для жизни». За ней следует скат. Огромные, похожие на птиц рыбы с размахом крыльев в несколько метров: «Ядовитый шип на хвосте может нанести тяжелый, порой смертельный вред». Мурена. Угорь толщиной с мужскую ляжку, вооруженный жуткими зубищами. «Мурены встречаются в придонных водах. Они кусаются, как бешеные, обороняя свою нору». Морские змеи. «Они не нападают первыми и редко кусаются, но их яд – самый страшный из всех змеиных ядов. Старайся не приближаться к ним в воде. Встретив на берегу, их можно поймать длинной рогулиной – они очень вкусны». Раковины. Гигантские «раковины‑убийцы, зарывающиеся в глубину тропического рифа, иногда достигают таких размеров, что, захлопнувшись, могут удерживать точно в капкане руку или ногу». Акулы. А как же без акул! «Если поблизости есть акулы, старайтесь в воду не мочиться и не испражняться, поскольку это привлекает акул… Опустите голову под воду и кричите. Лучше всего делать это группой, но может подействовать и когда ты один. Если у тебя есть нож, приготовься им воспользоваться. Меться акуле в нос, или в жабры и в глаза». Кроме всего прочего, нужно быть осторожным с кораллами, они наносят незаживающие раны, причем некоторые ядовиты. Следует остерегаться ударов кокосовых орехов по голове, кокосового краба (у него невероятные клешни, кокосовый краб, только представьте себе, залезает на вершину кокосовой пальмы, там отщипывает свежие орехи и потом их поедает). Еще есть коварные морские течения, насекомые (комары, песчаные мухи, кусачие тысяченожки), ураганы, нехватка воды и еще, как мы узнали на собственном опыте, – ностальгия.

Эвен вычитал, в чем выражается симптом настоящей ностальгии. Верный, так сказать, ее показатель: человек начинает ругать разные другие места – чертов Париж, например. Если так, значит, ностальгия на пороге.

Во всех отраслях есть свои писаные или неписаные предостерегающие лозунги, но, по‑моему, наш списочек – самый длинный. Мы с удовольствием обошлись бы и без него. Нас начинают одолевать страхи. Единственный человек, на ком они заметно не сказываются, это Руар. Он у нас твердый орешек. Некоторые (я сознательно не называю имен) уже поговаривают, а не бросить ли нам затею с экспедицией, но я держусь твердо и, как хороший стратег, на всякий случай созваниваюсь с цветочным магазином в Осло с просьбой передать роскошный букет Норвежской авиационной скорой помощи для того, чтобы заручиться с их стороны позитивным отношением, которое побудит их предпринять экстренные усилия, если мы попадем в беду.

Вот уже несколько дней прошло в ожидании зафрахтованного Тапи судна, оно единственное в этом районе может доставить нас на Мануае. Наше состояние напоминает апатию. Мы сидим на террасе и пьем пиво, глядя на потоки дождя, они хлещут с неослабевающей силой.

Все тропическое, кажется, отличается чрезмерностью. Дождь, жара, зелень, численность насекомых и петухов, ночной мрак.

Ребята развлекаются, гоняя несчастного таракана туда и сюда, пока Эвен не приканчивает его, раздавив новенькой сандалией Эгиля. Эгиль обижается и говорит Эвену, что тот мог бы выбрать другую сандалию, постарее.

Мелкие конфликты. Так текут наши дни.

Я сам коротаю время, вырезая разные штучки из бананов. Хорошенькие, маленькие безделушки. Банан твердый, как камень, и совершенно непригоден для еды. Я выставляю свои изделия на террасе и фотографирую.

Эгиль и Ингве задались целью доказать друг другу, кто кого может положить на лопатки. Они перебрасываются именами былых спортсменов и их достижениями, пока один из них не заявляет, что он пас. Еще они затеяли спор, как правильно называется Тунис: Tunis или Tunesia.[26]Главный аргумент Ингве заключается в том, что в наше время почти не осталось названий стран, оканчивающихся на – ia. Так, дескать, Тунис назывался раньше. Эгиль тут же ловит его на промахе и сыплет названиями: Испания, Болгария, Боливия и еще два‑три десятка стран, чем подрывает легковесные доводы Ингве. На этот конфликт они потратили целый день. Аргументы принимают все более обидную форму. Под конец мне пришлось вмешаться и откопать словарь CD‑Rom, записанный у меня в компьютере. Тут их дискуссия завершается. Эгиль прав. Тунис у нас называется Tunesia. Поняв, что проиграл спор, Ингве проводит остаток дня в уединении.

Ким тоже отдыхает, но мысленно готовится к жизни на острове. В его мрачном воображении художника все опасности представляются особенно жуткими и удивительными. Наш Ким усматривает здесь некую диалектику. Он заговаривает о том, что мы должны поставить на колени фауну острова Мануае. Показать ей, кто тут хозяин. Так, например, по прибытии мы можем убить по одному представителю каждого вида. Тогда остальные еще подумают, прежде чем бросаться на нас. «Хорошая идея, Ким!» – говорим мы, надеясь, что он и сам одумается, не дожидаясь, когда мы объясним ему, какая идеология скрывается за такими поступками.

Эгиль не спит и бродит в потемках. Он посветил на меня фонариком и сказал, что его разбудило какое‑то завывание и ритмический бой барабанов. Может быть, это какой‑нибудь туземный ритуал, предполагает он. Полинезийцы, с которыми нам довелось встретиться, производят не особенно надежное впечатление. По их виду невозможно сказать, что у них на уме. И чем они там занимаются по ночам, нам понять невозможно.

Кима ужалила толстая оса, в какие‑то считанные секунды его рука здорово вздулась. Оса, погибшая от травм, нанесенных в ответ могучим хлопком, преподносится на экспертизу мистеру Коффери, и он сообщает, что оса не идентична той, что представлена в «Книге о выживании», которую раскрыл перед ним Ким: «Ощущение от укуса такое, как будто тебя ткнули раскаленным шилом, несколько таких укусов одновременно могут представлять угрозу для жизни». Но это, значит, другая оса. Огромная и страшная, но не представляющая угрозы для жизни. После этого случая Ким держится начеку. Осторожно выглядывает из‑за углов.

После нескольких дней бездеятельности появилась охота искупаться. Дождь наконец перестал. Коффери дает нам велосипеды, и мы катим мимо аэродрома, а затем еще немножко вдоль побережья. Если глядеть только направо от дороги, вид все больше напоминает датский пейзаж на побережье Зеландии. По‑моему, если не придираться к деталям, то он похож на пляж возле Хорнбека. Еще малость, и мы будем в Копенгагене. А там я закушу свиной колбасой с хлебом и всем, что к ней полагается.

Мы купаемся и валяемся на песке. Море невероятно теплое. Градусов тридцать, так приблизительно оценивает температуру Руар, а с его приблизительной оценкой никто никогда не спорит, на нее можно положиться. Так теперь повелось. Уже вырисовывается определенный порядок. Он ощущается во всем. Я беру кусочек коралла, и тут же на ладони проступает кровь. Проплавав четверть часа, я обнаружил, что у меня обгорела спина. Надо обзавестись перчатками ныряльщиков, плавательными майками и тапочками. Будучи убежденным противником лишней экипировки, я сдаю свои позиции. Без этих предметов, действительно, не обойтись. Мысленно набрасываю план покупок и распределяю, кому за чем идти, – пока только мысленно. Остальные еще не догадываются, а я все уже четко распределил. Вот как должен работать хороший руководитель экспедиции, думаю я. Он намечает план, уточняет, и все становится ясно и четко. Без долгих проволочек. Сделал, и готово!

По дороге домой на нас обрушивается ливень, так же внезапно, как недавно прекратился. И хлещет пуще прежнего. Так часто бывает. Я проверял по литературе: непогода налетает так же внезапно, как и прекращается, и редко в ослабленном варианте. Внезапно и резко. В литературе это отмечено во всех описаниях погоды. И если погода меняется со штормовой на солнечную и штиль, то тоже внезапно. Не так, чтобы перемена растягивалась на часы и дни, а внезапно. Такие фразы мне всегда казались смешными и слишком надуманными. Я считал, что погода подчиняется воле рассказчика, но теперь понял, что рассказчик подчинялся воле погоды.

Дождь лупит с такой силой, что прямо больно. Без накидок нам просто был бы конец. В довершение у Мартина сломался велосипед. Цепь застряла и никакими силами не поддается. До дома далеко. Мартин пешком тащится с велосипедом, мы оставляем его, а сами едем вперед просить Коффери, чтобы тот подобрал беднягу на пикапе. Коффери неохотно соглашается. Маленькие драматические и совсем не драматические события. Из них и складывается жизнь.

И снова мы сидим на террасе чуть ли не в прострации. Ребята теряют терпение. Я опасаюсь, что моральный дух упадет, прежде чем мы примемся за дело. Все дождь и дождь. Мы же собрались в путь за новыми открытиями! Чтобы Норвегия стала заметна на мировой карте. Мы явились сюда не затем, чтобы пить пиво и играть в дорожные шахматы. Мы заразились общим настроением, царящим на Раротонге. Жизнь тут течет в замедленном темпе. Спешить некуда. Туземное население, похоже, живет настоящей минутой, да и то еле‑еле. По нашему впечатлению, что‑то незаметно, чтобы социальные системы функционировали здесь, как им полагается. Надо скорее отправляться, пока мы не пропитались здешними настроениями. Как неустанно повторяет Ким: «Нar blir inga barn gjorde».[27]Ким любит высказываться по‑шведски. Не знаю почему. Но у него получается круто. Как будто шведы покруче нас.

Я поймал Тапи на набережной и поговорил с ним. Тапи уверяет, что судно уже на подходе. В северной части архипелага у них были какие‑то проблемы с погодой, поэтому, мол, они задерживаются. Расписания в этой части мира не действуют, говорит он. Тут все зависит от могущественных сил, так что выдерживать расписание можно только тогда, когда они на твоей стороне. А еще он спрашивает, не отправить ли с нами проводников, знакомых с местными условиями. Как мне покажется такое предложение? У меня оно не вызывает никакого энтузиазма. Мне совершенно не хочется. Тапи кивает, но я ухожу от него с таким чувством, что за мной не останется последнее слово. Я уже пожалел, что задавал столько дурацких вопросов в нашу предыдущую встречу. Очевидно, он нас раскусил и понял, что мы совсем зеленые новички. Мне это досадно. Семь норвежских писателей и ученых! Звучало так здорово! И вот наступает разоблачение. На мой взгляд, уж больно рано.

Мы начали отовариваться. Довольно по‑крупному в смысле объема. Канистры для воды, принадлежности для подводного плавания, ножи‑мачете и топоры, плащи и корыта, столовые приборы, огромное количество риса, фасоли, приправ и всего прочего, что даст возможность Руару поддерживать наши жизненные силы. Пять тюбиков с мазью, содержащей антибиотики, под названием бактробан. Очевидно, она относится к предметам первой необходимости на случай царапин или порезов. Крем от загара и алоэ‑вера от сухости кожи. Парафин для плиты и лампы, а также батарейки для фонариков и еще куча всяких мелочей. В дополнение к этому наше снаряжение включает большой запас предметов для игр и развлечений. Фрисби, петанк, волейбол, бумеранги, колоды карт, шахматы, ятзы и тому подобное. Это тоже нужно.

Судно стоит у пристани. Нас ждут. Ко мне направляется улыбающийся Тапи и просит меня познакомиться с двумя коричневыми парнями, они стоят рядом и улыбаются. Улыбаются все. Это Мии и Туэн.

– Они поедут с вами, – говорит Тапи.

Я отвечаю, что, кажется, мы уже договорились, что справимся без посторонней помощи. Тапи говорит, что вовсе мы так не договаривались. Мии и Туэн поедут с нами. Только так, и не иначе. Не может быть и речи, чтобы отпустить нас без сопровождающих. С морем шутки плохи. Мало ли что может случиться. Тапи не желает нести ответственность, если с брошенными без присмотра на необитаемом острове семью норвежскими писателями и учеными вдруг что‑то стрясется. Это – критический момент! Мое самолюбие задето. Ведь я – руководитель экспедиции, а сейчас мое лидерство поставлено под сомнение. За нами нужен присмотр! К нам приставляют нянек! Ужасно, ужасно неприятное положение! Самая мысль о том, что мы не сумеем вести себя как надо, если нас оставить без присмотра, действует убийственно: а как же свободное проявление личности? Нам придется все делать с оглядкой. Придется притворяться. Катастрофа!

Мии и Туэн, оказывается, представляют собой население Аитутаки – формально они владельцы Мануае. Им принадлежит право рыбной ловли в лагуне и право взимать плату за использование остальных природных ресурсов. Я оцепенел в раздумье, в первые секунды у меня даже мелькнула мысль, а не прервать ли на этом все путешествие, но в следующий миг нас уже погнали на судно по сходням, а затем заработал мощный дизельный мотор. Слишком поздно! Сокрушительное поражение. Я развенчан и разоблачен. Я уже не начальник собственной экспедиции. Что скажет норвежский король? Не таким он представлял себе это предприятие!

Ребята принимают случившееся более спокойно. Они говорят, что в общем‑то это, наверно, не так уж и глупо. По крайней мере, в смысле безопасности, так будет даже лучше. Но Эгиль настроен скептически. Он боится, что присутствие туземцев помешает ему полностью проявить свою личность. Ему не нравится, что посторонние люди будут наблюдать за нами во время наших научных исследований и развлечений. При них, чего доброго, еще и купаться придется в плавках! Либо так, либо надо сломать все межкультурные преграды. Мии и Туэн должны понимать нас, а мы их, чтобы все участники принимали друг друга такими, какие есть. Но тут уж потребуются гигантские усилия. Невообразимые.

Опомнясь от потрясения, я собираю ребят и выступаю с импровизированным анализом создавшейся ситуации. Прошло неплохо. Я говорю, что надо постараться увидеть во всем позитивную сторону. Вмешались непредвиденные обстоятельства, которые мы не в состоянии контролировать. Мы никак не можем на них повлиять. Однако это еще не причина, чтобы горевать, говорю я. Сам я никогда не был приверженцем такого подхода, чтобы во всем негативном стараться отыскать позитивную сторону, но все же речь получилась довольно убедительной. Она подействовала. Все воспряли духом, вновь обретя оптимизм, хотя бы поверхностный. Мы поддерживаем друг друга. Именно этому мы учились во время своих тренировок в бассейне и у меня дома. Мы команда что надо!

Перестав переживать, я пошел проверить, на месте ли наше снаряжение и хорошо ли оно закреплено. Я старательно избегаю встречаться взглядом с Мии и Туэном, которые уже начали следить за нашими передвижениями. Брат Тапи успел собрать несколько гарпунов для ловли рыбы. Я делаю вид, будто проверяю, хороша ли его работа. Гарпуны сложены вместе с канистрами для воды в двенадцатифутовой алюминиевой лодке с подвесным мотором, привинченным к днищу. По идее, мы должны использовать эту лодку, чтобы перебраться через коралловый риф на остров.

Я завожу дружбу с капитаном. Он рассказывает, что его судно, как это ни странно, имеет норвежское происхождение. Магне и Тапи пригнали его с острова возле Тронхеймского фьорда. С Хитры или с Фрёйи. Там оно свое отслужило, но тут великолепнейшим образом обрело новую жизнь. Таков теперь мир. Вещи, которые выбрасывают за ненадобностью жители индустриальных стран, продаются туда, где меньше денег и не так строго соблюдают правила безопасности. Это грузовое судно. Его длина составляет метров двадцать пять‑тридцать. Нам предоставили место на самой корме, на палубе, с шестью гамаками, в них мы можем валяться и спокойно любоваться на море. Раротонга остается все дальше и дальше за кормой. Пока что сплошь романтические впечатления.

Спустя несколько часов вся романтика улетучилась в область преданий. Вот и для нас настал час испытаний, подумал я. Ким с его тонкой и ранимой душой художника валяется на палубе, размазанный среди пятен машинного масла и банановой кожуры в луже собственной блевотины. Он уже не способен воспринимать ничего вокруг. Судно сильно раскачивается из стороны в сторону. С каждой волной его захлестывают тонны морской воды, она прокатывается по всей палубе, прежде чем стечь в море. Мне страшно. Я тоже блевал, но, по сравнению с Кимом, более цивилизованно. Руар словно и не заметил качки. Интересно знать, на чем сломается Руар? Эвен, Эгиль, Ингве и Мартин лежат в гамаках и выглядят довольно бледно. Невозможно заняться каким‑то разумным делом. Остается только лежать и ждать, когда волнение утихнет. Тут шкиперу вдруг пришла в голову неожиданная идея, и он сообщил нам: перед тем как направиться к Мануае, он зайдет сначала на другой остров. В этих местах людей часто посещают неожиданные идеи. Тут все вроде как в штейнеровской школе. Они сами решают, чем им заниматься, меняют свои планы, как сочтут нужным. И в этой неразберихе мы собираемся устроить свой летний лагерь!

Решение шкипера означает, что нам предстоит провести один лишний день на борту. Это худшая новость за все последнее время. На камбузе для нас приготовили спагетти с мясными консервами.

На Атиу остановка. Островок, где живут люди и есть почта, между густых зарослей кое‑где проложены коротенькие дороги. На набережной нас встречает Роджер – этакий новозеландский доктор Джекил и мистер Хайд. Судя по выражению лица, его ничто не может напугать. Он привел нас в свое бунгало, и там мы, сами не заметив как, открыли банки с пивом. Только несколько часов спустя Ким произнес первые слова. Еще недавно он смотрел смерти в глаза. Ну что тут скажешь! Словами это не опишешь! Язык наш пуст и лжив. Мы с Эвеном взяли напрокат мопеды, объехали остров, искупались, и я снова порезался о кораллы.

Роджер выставил нам еще пива и развлекал, пока мы не повеселели, и тут он отверз уста и показал себя настоящим монстром. Он решил подготовить нас к самому худшему. Например, он слыхал, как один человек вызывал с Мануае помощь по радио. Он там чуть не сошел с ума. Песчаные мухи доводили его до помешательства. Он еле пищал, умоляя за ним приехать и забрать с острова. Песчаные мухи отвратительны. Такие малюсенькие, их еле разглядишь глазом. От них не спасает ни москитная сетка, ни вообще ничего. Они могут сожрать человека. И еще: если налетит ураган, настоящий, такой, какой бывает раз в сто лет – а это может случиться, сейчас самый сезон, – тогда нас ждет верная гибель. Волны накроют остров целиком. Такое не так давно случилось с островом неподалеку от нашего. Народ гибнул как мухи. А Мануае лежит очень низко над уровнем моря: всего каких‑нибудь два‑три метра. В дополнение к этому Роджер подтверждает нам все, что мы и без того знаем о других опасностях. Он говорит, что не хотел бы оказаться на нашем месте. Я только надеюсь, что Норвежская авиация скорой помощи получила наш букет, а какая‑нибудь благожелательная секретарша выставила его на самом видном месте.

Я отвел Роджера в сторонку и еще раз проверил на нем, какое впечатление производит моя теория о заселении Полинезии обитателями Южной Америки в эпоху оледенения Тихого океана. Сейчас мне требуется хоть какая‑то поддержка, чуточку позитива – но он только посмотрел на меня и покачал головой.

Роджер на Атиу король. Он всем тут заправляет. Без его участия не обходится ни одно здешнее предприятие. Зайдя в лавку, мы услышали разговор. «What's Roger up to today?»[28]– спрашивает кто‑то. «He's cutting timber»,[29]– отвечает другой. Куда ни сунься, всюду Роджер. Его имя открывает перед вами любую дверь. Мы с Мартином навестили здешнего доктора, чтобы пополнить свой запас антибиотиков (мы что‑то сильно занервничали), и стоило нам упомянуть Роджера, как тот сразу же одарил нас таблетками совершенно бесплатно. Слух о нас разнесся по острову: эти люди вздумали отправиться на Мануае. Господи, помилуй их!

На следующий день судно продолжило прерванное плавание. Теперь волны потише, но Ким все равно лежит белый как полотно и не способный ни к какому общению. На закате мы подходим к Мануае и едва успеваем разглядеть полоску песка и пальмы, как все окутывает ночная тьма. Капитан стал на якорь не доходя рифа и сказал, чтобы мы приготовились с рассветом покинуть корабль.

Эту ночь я почти не спал. С того места, где я лежу, виден ковш Большой Медведицы. Он перевернут вверх тормашками – отчетливый знак, что мы забрались далеко от дома. Я все думаю, когда будет рассвет. Кому нужен такой густой мрак? Через неравные промежутки времени я встаю и прохаживаюсь по палубе, закусываю печеньем «Капитанское», выкуриваю сигаретку. Эгиль стоит, уставясь во тьму. Он думает, что опять собирается непогода. Мне кажется, он ошибается. Я не полагаюсь на Эгиля в том, что касается толкования мелких и путаных погодных примет. Во многом другом я на него полагаюсь, но в этой области – нет. Спор кончается обычными пререканиями, и я чувствую, что на сей раз моя возьмет, отчего по всему телу расплывается тепло.

Потом я снова ложусь в гамак и переживаю, мысленно переоценивая свою затею. До этой минуты мои прожекты носили чисто персональный характер и не вырастали во что‑то гигантское, выше меня ростом. Но эта экспедиция не по моим силенкам. Я затеял нечто, что мне не по плечу. Столько людей кроме меня вовлечены в предприятие, которое я задумал и организовал! Целая система заработала только по той причине, что мне вздумалось что‑то такое создать и у меня возникла собственная идея миграции. От такого кто хотите занервничает! Я чувствую, что мне это неприятно. Не знаю, дозрел ли я до таких задач. Появись сейчас какое‑нибудь начальственное лицо и спроси вдруг: а кто тут за все отвечает? – я бы спрятался в кусты. Сперва отказался бы: не я, мол, не я, а потом скрылся бы.

Счастливы те, у кого не возникало идей о миграции.

Понапрасну промаявшись несколько часов в гамаке, я наконец вздремнул. Мне приснилось, что я занимаюсь сексом с Джери из группы «Spice Girls». В бодрствующем состоянии она представляется мне самой вульгарной и неаппетитной из всей этой компании, но у подсознания свои пути. Я не могу им управлять. Подсознание само выбирает, чего ему надо.

При первом проблеске рассвета я уже стою у поручней и смотрю на проступающий перед глазами остров Мануае. Величавое зрелище! Коралловый риф протянулся на сколько видит глаз, а за ним раскинулся остров с песчаным пляжем и пальмовой рощей. По сути, тут как бы два острова. Они расположены двумя полумесяцами, повернутыми друг к другу. Я видел карту шкипера. Между островами – лагуна, просторная и кристально чистая. Наконец‑то запахло птицами. Между прочим, впервые. Давно пора! Проснулся Мартин, подошел, встал рядом со мной, загадочно улыбаясь. Перед нашими глазами не что иное, как банальная картинка южного океанского острова. Картинка, давно вошедшая в наше коллективное бессознательное. Затаенная улыбка – единственно разумная реакция на нее. Я рассказываю Мартину свой сон, и он признается, что ему тоже снилось нечто подобное. Он даже ездил в турне со «Spice Girls» и очень даже понравился всем пяти девицам.

Легкая лодка спущена на воду и наполняется нашим снаряжением. Мии и Туэн считают волны, в точности, как Папильон из одноименной книги и фильма. Через риф тянется узенький проход. Мы должны попасть точно в него. Ширина рифа целых тридцать метров, преодолеть его в другом месте невозможно. Проход – единственный путь к берегу. Мии сообщает, что каждая одиннадцатая волна достаточно высока, чтобы пронести в лагуну. Мы с Кимом первыми сели в лодку. Капитан и команда желают нам удачи. Только тут я осознал, что наша высадка связана с настоящей опасностью. Капитан говорит, что были здесь и погибшие.

Мы ждем на самой кромке рифа и считаем волны. Внезапно Мии дает полный газ, и мы несемся на гребне волны. С грохотом натыкаемся на кораллы. Мы промахнулись на несколько метров. Все выскакивают из лодки и перетаскивают ее волоком к проходу, а каждая волна грозит опрокинуть лодку. Наконец мы устанавливаем лодку там, где надо, и гребем что есть сил. Мы двигаемся к острову. Вдруг грести стало легко. Мы в лагуне. Вода в ней зеленая и тихая. Мы бредем по мелководью к берегу, подталкивая лодку. Вода нам по пояс, потом до бедер, потом только по колено. Я первым выскакиваю на берег и замираю в умилении. Следом за мной выходит Ким. Мы обнимаемся. Ким рад без памяти, что под ногами снова твердая почва. Я тоже рад, но в более общем смысле.