Двенадцать

В четверг интересная женщина средних лет с причёской из рыжевато‑каштановых волос ехала из Локмастера в Пикакс, где свернула с большой дороги в проезд, называемый Маркони, между Публичной библиотекой и зданием Мастерской искусств. Проезд этот – вернее, просека – тянулся через лесной массив, в конце которого открывался сногсшибательный вид.

Перед вами внезапно возникал амбар – в четыре этажа высотой, восьмиугольный, построенный из полевого шпата и обшитый дранкой, а в маленьком цокольном оконце кружились две шальные кошки.

Квиллер вышел навстречу гостье:

– Добро пожаловать в мой амбар, Вивиан.

– Разрешите вопрос? Почему эта улочка носит имя итальянского изобретателя беспроволочного телеграфа?

– Она носит имя живущей в этом лесу совы, которая ухает азбукой Морзе… Милости прошу! Входите и познакомьтесь с Коко и Юм‑Юм.

Немного погодя, совсем освоившись, гостья сказала:

– У нас – в нашем Литклубе – всё ещё восторгаются лекцией, которую вы прочли о книге Стивена Миллера «Беседы по истории исчезающего искусства»… Кип считает, что вы принадлежите Локмастеру.

– Благодарю за комплимент, – поблагодарил Квиллер.

– Могу я спросить, что привело вас в Мускаунти?

– Наследство, а потом я переоборудовал амбар и уже не смог с ним расстаться. Сейчас я вам все покажу. Его интерьер – последняя работа очень талантливого дизайнера. Я считаю для себя делом чести сохранить его работу. Акустика в амбаре – фантастическая. Второй такой не найти.

Они вошли, и гостья залюбовалась широкими просторами, пандусами и лестницами, вьющимися по внутренним стенам, открывавшимися с балконов видами, – и все это время сиамцы, словно нанятые стражи, следовали за ней по пятам.

– Вы им понравились! – констатировал довольный хозяин. – У вас есть кошка?

– В библиотеке живёт один из Мойриных «джемовых» котов – сотрудники назвали его Регги, – и у меня дома есть властолюбивый сиамец по имени Цезарь.

– И как вы, две сильные личности, уживаетесь друг с другом?

– Я предоставляю ему полную свободу. Он поступает, как ему вздумается, а я – как вздумается мне.

В ожидании, когда посыльный доставит заказанный ланч, они прошли в беседку выпить аперитив. По дороге в вестибюле она наткнулась на его «Лунный свет».

– Совершаете велосипедные прогулки по окрестностям? – полюбопытствовала она.

– Крайне редко. А вы?

– После колледжа – уж нет. Незабываемые дни! Особенно на Британских островах.

Она долго восторгалась беседкой, затянутой сеткой со всех восьми сторон, и, будучи наслышана о воде «Скуунк», захотела её попробовать. Квиллер рекомендовал напиток, созданный им самим, – «Безумие Мускаунти», состоящий из воды «Скуунк» и клюквенного сока.

– Я хотел бы изложить вам одну идею, Вивиан, – сказал он. – Между Локмастером и Пикаксом, несомненно, дистанция огромного размера. Как вы думаете, было бы уместно – более того, желательно, – чтобы над пропастью, разделяющей нас, был протянут мостик в виде выставки оригинальных шляп, открытой одновременно и там, и тут? Жил‑был, – продолжал он, – сейчас я буду говорить, как сказитель… Жил‑был в Мускаунти фермер Майло Теккерей, который выращивал картофель. Он воспитывал оставшихся без матери близнецов – Торстона и Тельму. Тельма была чуть повыше, покрепче, посмелее брата и всегда за ним присматривала. Были они совершенно разные. Торстон поступил в ветеринарный колледж на востоке страны, женился на коллеге, вернулся домой и открыл в Локмастере лечебницу для животных. У них был один сын. Более шустрая Тельма отправилась в Калифорнию – в Голливуд, и имела там успех как хозяйка частного обеденного клуба; замуж она не вышла, но не упускала из виду и поддерживала брата; сын его стал тяжелым крестом для семьи. В итоге она отошла от дел и вернулась в Мускаунти, чтобы помочь, если это ещё возможно, с непутевым племянником. Кроме всего прочего, она привезла с собой редкую коллекцию – две дюжины фантастических по красоте шляп; она собиралась демонстрировать их на передвижной выставке, а потом выпустить книгу… Всем этим планам не довелось осуществиться из‑за племянника, который не только погубил всю семью и себя самого, но и уничтожил коллекцию шляп. Семейный скандал оставил пятно на добром имени Теккереев. Даже лечебница сменила вывеску и стала называться именем её нового владельца. – Квиллер выдержал паузу, ожидая отклика.

– Какая печальная история, – вздохнула Вивиан.

– Но это ещё не конец… Мы успели сфотографировать все двадцать четыре шляпы, прежде чем они были утрачены, и я могу показать вам снимки!

За ланчем – который как раз был сервирован – они вернулись к разговору о Тельме Теккерей – на этот раз о её киноклубе. О том, что она, выходя к своим гостям в обеденный зал, всегда была в шляпе… и что благодаря своим экзотическим головным уборам всегда затмевала такие пикакские рестораны, как «Старая мельница» и «Макинтош».

– Знаете, что мне нужно обсудить с вами? – перешёл к деловой части встречи Квиллер. – Масштаб выставки. Кто‑то однажды сказал, что чем больше предметов искусства вас окружает, тем меньше вы видите. Что я предлагаю? Две небольшие выставки открываются одновременно в Локмастерской библиотеке и в книжном магазине Пикакса. Через какое‑то время выставки меняются местами, и посетители вновь испытывают волнение от встречи с прекрасным.

– Замечательный план! – одобрила она. – В нашу выставочную витрину вмещается – так, чтобы не тесно было, – дюжина фотографий, и, полагаю, столько же поместится в витрину «Сундука».

После ланча со столов убрали посуду и разложили на них фотографии, запечатлевшие шляпы Тельмы Теккерей, чтобы полюбоваться ими и обсудить детали предстоящей двойной выставки.

– Эти шляпы в сто раз эффектнее, – сказала Вивиан, – чем те, которые предлагают здесь, в нашем захолустье. Кто делал снимки?

– Джон Бушленд. У него было ателье в Инглхарте до того, как там открыли ресторан. Теперь он штатный сотрудник «Всякой всячины». Я помогал ему с этими фотографиями – так сказать, подсоблял мастеру. Для выставок он напечатает их на матовой бумаге и положит на матовые паспарту.

– А какие сведения вы включите в описание каждого экспоната?

– Наименование, имя художника, дату изготовления.

– Замечательно! Я просто вне себя от волнения! Подумать только, что все это совершается на улочке Маркони!

– Ещё одна проблема, – сказал Квиллер. – Тельма не только носила обувь из крокодиловой кожи, но и шляпы держала в картонках с рисунком, имитирующим кожу ящерицы, кажется, или аллигатора… – они, увы, погибли вместе со шляпами…

– Это входит в шляпную моду. Эмблема. Мы изготавливаем их сами. Моя – пепельного цвета полоска. Если удастся найти бумагу с рисунком под кожу какой‑нибудь рептилии, можно будет склеить шляпные коробки, как у Тельмы, для каждого экспоната, и это украсит выставку, придаст ей дополнительный шик.

Квиллер был полон энтузиазма, и гостья заражалась его увлеченностью.

– Если вам понадобится помощь, – сказал он, – в Пикаксе новый координатор по вопросам общественной деятельности – Дейзи Бэбкок. У неё тьма идей, и она горы готова свернуть. Вы, я вижу, человек того же типа. Я попрошу её связаться с вами.

Позднее они вернулись в амбар.

– У вас нет фортепиано… – проговорила Вивиан таким тоном, словно заметила отсутствие фановых труб.

– Да, фортепиано нет. Моя мать была очень хорошей пианисткой и хотела давать мне уроки, а я пред почитал бейсбол на пустыре. Зато теперь у меня фантастическая музыкальная система, а в амбаре великолепная акустика. Недавно я приобрёл несколько дисков с фортепианными и скрипичными концертами, которые был бы рад для вас поставить.

– Интересно, как в этом интерьере звучал бы концертный рояль? Знаете, Фрэнки, настройщик, даёт концерты. – Помолчав секунду и не услышав реакции с его стороны, она продолжала: – Мои родители переезжают во Флориду и продают всю обстановку, включая рояль баварской фирмы «Штейнгребер и сыновья». Не хотите ли взять его на пробу? Здесь несколько помещений, где превосходно смотрелся бы рояль…

– Минуточку! А вы учитываете, что этот амбар пять месяцев в году не отапливается? И промерзает насквозь. Но, уверен, Фонд К. купил бы хороший рояль для будущего Музыкального центра. Там можно будет давать концерты в рамках Хартмановских циклов, в которых примут участие таланты из обоих округов!

В свой дневник Квиллер в тот же вечер записал:

Мне всё чаще становится жаль, что в детстве я отказался от уроков музыки! Бешеное треньканье я предоставил бы Джо, а сам сосредоточился на пьесах с громоподобными аккордами, которые пугали бы моих сиамцев и от которых картины падали бы со стен!

В течение двух следующих недель Квиллер был занят по горло. Когда Милдред Райкер спросила его: «Что слышно от Полли?», он удивлённо изогнул брови: «От какой Полли?»

Открытки из Парижа, конечно, приходили, но жизнь в Пикаксе бурлила, создавая множество проблем там и сям. Одна только выставка шляп требовала от него пристального внимания: нужно было поддерживать связь с Дейзи Бэбкок, работать с Буши над снимками, искать «ящеричную» бумагу для шляпных картонок… и, разумеется, вести телефонные переговоры с Дж. Алленом Бартером о приобретении Фондом К. штейнгреберовского рояля для Музыкального центра – и это не считая поисков новой помощницы для Фрэнки, которая будет переворачивать ему ноты и водить его автомобиль; лекций о ведении дневника в Клубе здоровья ветеранов и сочинения пьесы под заглавием «Кот, которого выбрали собачником». Материал для колонки «Из‑под пера Квилла» приходилось черпать из «копилки трепа», то есть подбирать отрывки и кусочки из того‑сего, что могло бы заинтересовать читателей. Ему едва хватало времени, чтобы покормить своих питомцев, не говоря уже о том, чтобы почитать им «Уилсон куотерли».

Тем временем изумительной красоты открытки стаями летели из Парижа в Пикакс, падали во многие почтовые ящики, и те, кому они были адресованы, толковали о прекрасной реке, всех этих мостах, Эйфелевой башне и Триумфальной арке. А больше всего об одичавших бездомных кошках на кладбище.

«Ну и дела, – изумленно качали пикаксцы головами, – а у нас на кладбище нет одичавших кошек…»

Это явление рассматривалось как недостаток культуры, поэтому граждане города Пикакса предложили создать комиссию и обратить на него внимание власть предержащих. Квиллер тактично отклонил приглашение поддержать их благородную инициативу вместе с Коко, которому отводилась роль соответствующего символа.