PTYX‑722‑8936745— 42216‑WWN

Ниже следует запись беседы с Накадзавой Дзюити (53 года), занимавшимся во время происшествия терапевтической практикой в городе ***. Беседа записывалась на магнитофонную ленту. Дополнительный регистрационный номер документа хранения: PTYX‑722‑SQ, стр. 162‑183.

Впечатления младшего лейтенанта Роберта О'Коннора, проводившего беседу:

«Доктор Накадзава — крупного телосложения, загорелый, больше похож на деревенского старосту, чем на врача. Спокоен, уравновешен; язык образный и лаконичный. Откровенен — творит, что думает. Острый взгляд из‑под очков. Судя по всему, обладает хорошей памятью».

Итак, 7 ноября 1944 года, в начале двенадцатого мне позвонил завуч городской народной школы. Я давно числился у них кем‑то вроде внештатного врача, поэтому со мной связались в первую очередь. Завуч был страшно взволнован.

По его словам, один класс в полном составе отправился за грибами, и там все потеряли сознание. Вроде как полностью отключились. Все, кроме классной руководительницы. Она в одиночку спустилась с горы и только что прибежала в школу за помощью. Но учительница в таком состоянии, что расспрашивать ее бесполезно, все равно ничего не поймешь. Ясно одно: шестнадцать ребят упали в обморок и остались на горе.

Грибы — вот первое, о чем я подумал. Раз пошли за грибами, значит, могли отравиться. Не дай бог паралич нервной системы! У каждого ядовитого гриба свои особенности. В зависимости от них и меры принимать надо. Что можно сделать прежде всего? Вызвать рвоту, чтобы очистить желудок, промыть его. Но если яд сильный и уже всосался, это ничего не даст. В нашем районе каждый год от отравления грибами по несколько человек умирали.

Я тут же побросал в саквояж лекарства, которые могли понадобиться в первую очередь, сел на велосипед и помчался в школу. Там уже ждали два полицейских, которым сообщили о происшествии. Детей, если они без сознания, надо как‑то доставить в городок, а для этого нужны люди. Но шла война, почти всю молодежь мобилизовали. Кроме полицейских и меня собрались еще один учитель, уже в годах, завуч, директор школы, школьный вахтер, да еще классная руководительница, совсем молодая девушка. В таком составе мы и направились к той самой горе. Велосипедов не всем хватило, так что кому‑то пришлось ехать вдвоем.

И во сколько вы добрались до леса, на место происшествия?

Как только мы туда прибыли, я посмотрел на часы, так что запомнил точно. 11:55. До места, откуда начинался подъем, ехали на велосипедах, а дальше — со всех ног по горной дороге на своих двоих.

На месте мы увидели, что кто‑то из детей уже немного пришел в себя. Сколько? Трое… четверо… что‑то в этом роде. Они еще были как в тумане, поэтому на ноги встать не могли и, шатаясь, пытались подняться, опираясь руками о землю. Остальные по‑прежнему лежали на земле, но к некоторым, похоже, сознание постепенно возвращалось — они начинали медленно шевелиться, совсем как большие жуки. Зрелище совершенно дикое!.. Удивительно ровная открытая площадка, будто специально вырубленная в лесу, залита ярким осенним солнцем. И на ней в разных позах — шестнадцать ребятишек. Кто‑то шевелится, кто‑то лежит без движения. Мне это напомнило сцену из авангардистского театрального спектакля.

Я забыл, что я врач, забыл о том, что должен делать, дыхание перехватило, я словно окаменел. И не я один. Все, кто был со мной, на какое‑то время так или иначе впали в ступор. Мне даже показалось, как ни странно это звучит, что по какой‑то ошибке нам открылась картина, которую обычный человек не должен видеть. Время было военное, поэтому даже в деревне мы, врачи, готовились ко всяким критическим ситуациям. Я — частица своего народа и должен хладнокровно исполнять свой долг, что бы ни случилось. Но я буквально застыл на месте от увиденного.

Все же я быстро взял себя в руки и приподнял одну девочку. Она была как тряпичная кукла — из нее будто все силы выкачали. Дыхание нормальное, хоть сама и без сознания. Глаза открыты как обычно, куда‑то смотрят, двигаются влево‑вправо. Достав из саквояжа маленький фонарик, я посветил ей в зрачки. Никакой реакции. Глаза жили, что‑то видели, однако на свет не реагировали. Непонятно. Я проверил еще несколько Детей и получил тот же результат.

Тогда я стал измерять пульс и температуру. Пульс в норме — порядка пятидесяти‑пятидесяти пяти ударов. Температура, помню, у всех была тридцать шесть с чем‑то. Или примерно тридцать пять с половиной? Да, у детей в этом возрасте пульс бывает замедленный, а температура ниже чуть не на целый градус. Никакого запаха изо рта. Горло и язык тоже в порядке.

В общем, на первый взгляд признаков пищевого отравления я не обнаружил. Рвоты ни у кого не было. Ни расстройства желудка, ни болей. Если человек отравился, через какое‑то время у него обязательно проявится хотя бы один из этих трех симптомов. Убедившись, что это не отравление, я сразу вздохнул с облегчением. Но что же все‑таки произошло?

Симптомы напоминали солнечный удар. Летом с детьми так часто бывает. Упадет один — смотришь, и другие следом валятся. Как заразная болезнь. Но ведь стоял ноябрь. Да еще прохладно, лес кругом. Ну один‑двое — куда ни шло, но чтобы сразу у всех шестнадцати солнечный удар… Такого просто не могло быть.

Газ! Вот следующее, о чем я подумал. Отравляющий газ, похоже, нервно‑паралитический. Природный или искусственный… Но откуда ему взяться здесь, в безлюдном лесу? Однако если предположить, что это газ, тогда все логически объяснимо. Дети вдыхали его вместе с воздухом, и с ними случился обморок. А на классную руководительницу, взрослого человека, он не подействовал — концентрация не та оказалась.

Ну хорошо! Чем же им помочь? Я совершенно растерялся. Простой сельский врач, что мог я знать о специальных отравляющих газах! Что делать? С горы специалистам не позвонишь, не посоветуешься. Правда, к кое‑кому из детей сознание вроде бы постепенно возвращалось. Может, подождать и все само собой восстановится? Перспектива радужная, но, по правде сказать, ничего более подходящего в голову не приходило. Я решил ребят больше не тормошить и стал наблюдать, что будет дальше.

Как вам показался воздух? Вы ничего необычного не почувствовали?

Я тоже об этом подумал и, когда мы добрались до места, специально сделал несколько глубоких вдохов. Но воздух был самый обыкновенный — пахло зеленью и свежестью, как всегда в горах в лесу. С цветами тоже ничего не произошло, они не поникли, не поблекли.

Я проверил грибы, которые насобирали дети. Их было немного — видно, ребята только начали, когда с ними это случилось. Грибы все были хорошие, съедобные. Я уже давно в этих местах, поэтому в грибах разбираюсь. Но в тот раз, само собой, я был особенно внимателен: захватил их с собой и потом показал человеку, который о грибах знал все. Я не ошибся: грибы оказались нормальные, неядовитые.

Дети были без сознания. Вы сказали, что у них глаза как‑то двигались. А еще какие‑нибудь отклонения вы обнаружили? Симптомы, реакции?.. Может, расширенные зрачки? Или белки, не того цвета были? Или мигали не так?

Нет‑нет. Глаза действительно ходили туда‑сюда, как прожектор, но и только. В остальном все было в норме. Дети что‑то видели. Точнее сказать, они не видели того, что видели мы, но зато видели нечто такое, чего мы не видели. Скорее даже не видели, а могли наблюдать. Вот такое у меня впечатление. Лица ничего не выражали, но казались очень спокойными. На них не было ни боли, ни испуга. Потому я и решил оставить их в покое и посмотреть, как пойдет дальше. Ребята не мучились. Вот я и подумал: может, какое‑то время не делать ничего?

Об этой версии с газом говорил кто‑нибудь?

Говорили. Хотя для всех, как и для меня, то, что произошло, было полной загадкой. Я ни разу не слышал, чтобы в наших краях кто‑то пошел в горы и отравился газом. Но тут завуч, кажется, — точно, он — заявил: «А может, это американцы? Может, они бомбу с отравляющим газом сбросили?» Тогда классная руководительница сказала, что перед тем, как подниматься в юру, видела в небе самолет, вроде «Б‑29». Как раз над горой пролетал. И все сразу заговорили, что, дескать, верно, так оно и есть: Америка испытала бомбу с отравляющим газом. У нас в округе ходили слухи, что американцы изобрели какую‑то новую бомбу. Никто, естественно, не мог понять, зачем понадобилось сбрасывать ее в такой глуши, но ведь ошибки тоже бывают. Никто не знает, что может случиться.

Значит, мало‑помалу дети сами приходили в себя?

Совершенно верно. У меня прямо камень с души свалился. Они зашевелились, пошатываясь стали подниматься на ноги; постепенно к ним возвращалось сознание. На боль никто не жаловался. Дети словно просыпались после глубокого сна, очень тихо. Вместе с сознанием нормальной жизнью начали жить глаза. Зрачки на свет фонарика уже реагировали как обычно. Но нам пришлось еще подождать, прежде чем ребята смогли что‑то сказать. Они были как сонные мухи.

Мы стали расспрашивать одного за другим, просили рассказать, что с ними случилось. Но дети только рассеянно смотрели на нас, будто сами себя не помнили. Как поднимались на гору и начинали искать грибы, память еще зафиксировала, но дальше — полный провал. Они даже не представляли, сколько прошло времени. Им казалось: только что они занялись грибами, как вдруг будто занавес упал, и в следующий миг они уже лежат на земле и вокруг толпятся взрослые. Дети никак не могли понять, почему у нас такие серьезные лица и вообще из‑за чего такой шум. Похоже, наше присутствие их даже испугало.

И только один мальчик — из тех, кого эвакуировали из Токио, — все не мог очнуться. Его звали Сатору Наката. Да, точно — Сатору Наката. Маленький такой, худенький. Сознание никак не хотело к нему возвращаться. Он лежал и все водил глазами из стороны в сторону. Мы спустили его с горы на руках. Остальные дети шли сами, будто ничего и не случилось.

Выходит, за исключением этого паренька, Накаты, у остальных все обошлось без последствий?

Именно так. Никаких видимых последствий я не обнаружил. На боли, недомогание никто не жаловался. Вернувшись в школу, я прежде всего внимательнейшим образом осмотрел детей — вызывал по очереди в медкабинет и проверял все, что можно: измерял температуру, прослушивал стетоскопом сердце, проверял зрение. Заставлял их решать простые примеры, стоять с закрытыми глазами на одной ноге. Но все функции были в норме. Повышенной утомляемости я тоже не нашел. На аппетит никто не жаловался. Все остались без обеда и потому сильно проголодались. Рисовые колобки смели подчистую.

Этот случай не давал мне покоя, поэтому я еще несколько дней заходил в школу понаблюдать детей. Приглашал кого‑то в медкабинет, чтобы немного поговорить, но ничего страшного не заметил. Они два часа пролежали на горе без сознания — случай далеко не ординарный — и абсолютно никаких последствий, ни для психики, ни для физического состояния. Школьники, похоже, даже не помнили, что с ними приключилось. Все вернулось на круги своя, и жизнь спокойно потекла дальше. Дети ходили на занятия, пели песни, на переменах носились радостно по школьному двору. И только классная руководительница после этого случая долго не могла оправиться от шока.

А тот мальчик, Наката, — он один так и не пришел в сознание, и на следующий день его отвезли в город Кофу, в университетскую больницу, а оттуда сразу перевели в военный госпиталь. В наш городок он больше не вернулся. Что с ним стало, — мы так и не узнали.

Об этом случае ни одна газета не написала. Наверное, власти не разрешили, чтобы людей не будоражить. Шла война, и любые непроверенные слухи вызывали у военного командования страшную нервозность. Ситуация на фронтах становилась все тяжелее: на юге армия сражалась героически, но продолжала отступать, американцы все ожесточеннее бомбили города. Немудрено, что накапливавшаяся усталость от войны, распространение в народе антивоенных настроений вызывали страху командования. Через несколько дней объезжавший округу полицейский чиновник строго предупредил, чтобы мы без нужды не распространялись о происшествии.

Этот поистине необъяснимый случай так или иначе оставил горький осадок. Честно говоря, у меня начинает щемить в груди, когда я о нем вспоминаю.

Date: 2016-02-19; view: 328; Нарушение авторских прав