Глава 23

Жоржик Черненький, чубаровцы и другие. «… Мандельштам в заключение сказал: „Да здравствует Ваш суровый приговор…“». Большой террор. 20 декабря 1937 года в Ленинграде отправили на расстрел 755 мужчин и 69 женщин. Тюрьма на Нижегородской. Урочище Койранкангас и Левашовская пустошь.

Статистика не только противоречива, но и лукава. Вот, скажем, относительное число приговоренных к смертной казни в советской России: в 1922–1925 годах оно составляло, по подсчетам юристов, 0,1 % от общего числа осужденных, а в 1926–1930 годах – менее 0,1 %. Скромные показатели, совсем не ошеломляющие. Однако каждая доля процента – это конкретные люди, десятки и даже сотни людей.

Именно в эти 0,1 % попали, например, сразу семнадцать участников громкого «дела ленинградских судебных работников», которое рассматривалось выездной коллегией выездной сессией Верховного суда РСФСР в мае 1924 года. Речь шла о следователях и судьях, вступивших в сговор с нэпманами и за взятки помогавших им обойти закон. Под суд попали и те, кто брал, и те, кто давал. Обвинителем на процессе выступил Андрей Януарьевич Вышинский, и он был эмоционален: «Я требую сурового наказания, беспощадного наказания, которое разразилось бы здесь грозой и бурей, которое уничтожило бы эту банду преступников, посягнувших на честь судейского звания, запятнавших своими преступлениями великое имя советского судьи.

Я требую беспощадного приговора. Пусть этот приговор очистительной грозой пронесется над головами преступников».

Приговор пронесся. Подсудимых Александровского, Антимония, Боннель, Боришанского, Бродянского, Васильева, Голь дина, Иванова, Кузьмина, Маркитанта, Матвеева, Михайлова, Сенина‑Менакера, Флоринского, Фридлендера, Шаховнина и Шляхтера приговорили к расстрелу.

Столь крупные процессы были в 1920‑е годы редкостью, но смертные приговоры в Петрограде‑Ленинграде выносились регулярно. Поскольку массовые расстрельные вывозы на полигон остались в прошлом, приговоренных расстреливали, по всей видимости, в городских тюрьмах, а затем тела их доставляли «для немедленного погребения» в морг Обуховской больницы имени профессора А.А. Нечаева. На каких погостах хоронили смертников, историкам выяснить пока не удалось.

Кто еще был казнен в те годы? Одним из расстрелянных стал, например, знаменитый в городе взломщик Георгий Александров, он же Жоржик Черненький: он вместе со своими сообщниками десятками вскрывал сейфы банков, государственных контор и частных лиц, в конце концов был пойман и получил высшую меру наказания.

То же произошло с участниками нашумевшего в Ленинграде чубаровского дела. Канва этого дело известна: вечером 22 августа 1926 года 20‑летняя работница Любовь Белякова была остановлена в Чубаровом переулке толпой местных парней, силой отведена в бывший сад Сан‑Галли и там многократно изнасилована. Участвовали в этом преступлении не только признанные хулиганы, но и комсомольцы – в том числе член партии и секретарь ячейки ВЛКСМ близлежащего завода «Кооператор» Константин Кочергин.

В ту пору такие истории случались в районе Лиговского проспекта регулярно, но именно чубаровское дело решили превратить в показательный процесс. Подсудимых обвинили в бандитизме, семерых приговорили к расстрелу – и приговор привели в исполнение без колебаний.

Расстрелян был и 18‑летний Анатолий Панкратьевич Труба, сын капитана царской армии, приехавший в Ленинград в сентябре 1926 года со своим револьвером и совершивший попытку убить тогдашнего главу ленинградского ГПУ Станислава Адамовича Мессинга. В кабинет Мессинга на Гороховой улице он пройти сумел, но револьвер вначале дал осечку, а два последующих выстрела были неудачными…

Общая статистика расстрелов, собранная Василием Ивановичем Бережковым в архивах ФСБ, позволяет с определенной степенью достоверности оценить масштаб/динамику расстрелов в Петрограде‑Ленинграде с 1923 до 1936 года включительно:

в 1923 году – 63 казненных,

в 1924‑м – 177,

в 1925‑м – 113,

в 1926‑м – 73,

в 1927‑м – 135,

в 1928‑м – 28,

в 1929‑м – 46,

в 1930‑м – 338,

в 1931‑м – 334,

в 1932‑м – 162,

в 1933‑м – 464,

в 1934‑м – 128,

в 1935‑м – 121,

в 1936‑м – 340.

1934 год в этом списке выглядит довольно скромно, однако именно на него пришелся крупнейший в те годы политический процесс: дело Леонида Васильевича Николаева, убийцы главы ленинградских коммунистов Сергея Мироновича Кирова.

1 декабря 1934 года Николаев подкараулил Кирова возле его кабинета в Смольном и выстрелил ему в затылок, после чего безуспешно пытался покончить жизнь самоубийством. Убийцу арестовали на месте преступления, под уголовное дело вместе с ним подвели и еще тринадцать горожан как участников подпольной контрреволюционной террористической группы, «поставившей своей целью дезорганизовать руководство Советской власти и изменить таким способом нынешнюю политику в духе так называемой зиновьевско‑троцкистской платформы».

28 и 29 декабря 1934 года в Ленинграде прошла выездная сессия военной коллегии Верховного суда СССР под председательством печального знаменитого Василия Ульриха. Военная коллегия – потому что именно она рассматривала дела обвиняемых в измене Родине и контрреволюционной деятельности. Из спецсообщений заместителя наркома внутренних дел Якова Агранова в Москву известны некоторые детали процесса, в том числе и подробности выступлений подсудимых. «Обращаясь к суду, Мандельштам продолжает: „Вашим ответом, которому будет аплодировать весь пролетарский Ленинград, должен быть – расстрел всех нас без исключения“. Мандельштам в заключение сказал: „Да здравствует Ваш суровый приговор…“»

Мандельштам – это Сергей Осипович Мандельштам, член партии с 1917 года, старый знакомый Леонида Николаева.

Вердикт суда и вправду оказался суров: всем высшая мера наказания. К расстрелу, кроме Николаева и Мандельштама, приговорили и ближайших друзей Николаева Ивана Ивановича Котолынова и Николая Николаевича Шатского, а также бывших комсомольских и партийных работников Николая Семеновича Антонова, Василия Ивановича Звездова, Игнатия Григорьевича Юскина, Георгия Васильевича Соколова, Андрея Ильича Толмазова, Николая Петровича Мясникова, Льва Осиповича Ханика, Владимира Соломоновича Левина, Льва Ильича Сосицкого, Владимира Васильевича Румянцева.

Оглашение приговора состоялось 29 декабря 1934 года в 5 часов 45 минут; ровно через час все приговоренные были расстреляны. Присутствовавший при казни сотрудник НКВД А.И. Кацафа позже показывал: «Вначале были расстреляны Николаев, Шатский, Румянцев и другие; Котолынов остался последним. С ним стали беседовать Агранов и Вышинский. Они ему сказали: „Вас сейчас расстреляют, скажите все‑таки правду, кто и как организовал убийство Кирова“. На это Котолынов ответил: „Весь это процесс – чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют и меня. Но все мы, за исключением Николаева, ни в чем не повинны…“»

Эти показания Кацафа дал уже после смерти Сталина, когда специально созданная комиссия разбиралась в обстоятельствах убийства Кирова и последовавших за тем процесса и казни.

Казнь Леонида Николаева и его товарищей по несчастью стала одним из предвестий эпохи большого террора, достигшей своего пика в 1937–1938 годах. Предвестий таких было еще немало: скажем, выездная сессия той же военной коллегии Верховного суда СССР 19 декабря 1936 года приговорила ленинградского археолога Михаила Георгиевича Худякова к высшей мере наказания как «активного участника контрреволюционной троцкистско‑зиновьевской террористической организации». Приговор привели в исполнение в тот же день.

Но все это был лишь пролог. Старт большому террору дал секретный приказ наркома внутренних дел Николая Ежова за № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Этим документом, изданным 30 июля 1937 года, предписывалось «начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников»; заранее определялось и количество «подлежащих репрессии». Для Ленинграда с областью это число составило 4 тысячи по первой категории («все наиболее враждебные из перечисленных выше элементов») и 10 тысяч по второй («все остальные менее активные, но все же враждебные элементы»).

Было в тексте приказа и особое примечание о дальнейшей судьбе лиц первой категории: «Они подлежат немедленному аресту и, по рассмотрении их дел на тройках, – РАССТРЕЛУ».

План по расстрелам силовые структуры перевыполнили во много раз, и это неудивительно: параллельно с главным приказом действовали и другие, в том числе нацеленные на борьбу против «шпионов и диверсантов» по «национальным линиям» – немцев, поляков, латышей, эстонцев, финнов, греков. Предметом отдельных забот были судьбы членов семей врагов народа. По статистике, собранной составителем и редактором «Ленинградского мартиролога» Анатолием Яковлевичем Разумовым, уже к концу 1937 года в городе и области расстреляли 18 719 человек. В 1938 году репрессии продолжились даже в большем масштабе: расстреляно на территории города и области было 20 769 человек.

Надо понимать, что в ту пору территория Ленинградской области была значительно больше нынешней: в нее входили нынешние Новгородская, Псковская, Мурманская области. Это означает, что окончательные цифры расстрелянных в Ленинграде и области – в нынешних границах – ощутимо меньше. По оценке Анатолия Разумова, «можно считать, что не менее 10 тысяч уроженцев и жителей территории нынешней Ленинградской области были расстреляны в Ленинграде в 1937–1938 годах».

Но и 10 тысяч – за два неполных года – фантастическая, страшная цифра. Двести человек в день, а в иные того больше: 20 декабря 1937 года, например, в Ленинграде направили на расстрел 755 мужчин и 69 женщин, 22 октября 1938 года – 716 мужчин и 39 женщин. Художник и переводчица Любовь Васильевна Шапорина записывала в своем удивительном по откровенности дневнике 10 октября 1937 года: «У меня тошнота подступает к горлу, когда слышу спокойные рассказы: тот расстрелян, другой расстрелян, расстрелян, расстрелян – это слово висит в воздухе, резонирует в воздухе. Люди произносят эти слова совершенно спокойно, как сказали бы: „Пошел в театр“. Я думаю, что реальное значение слова не доходит до нашего сознания, мы слышим только звук. Мы внутренно не видим этих умирающих под пулями людей».

Да, никогда еще в городской истории машина казней не работала с такой интенсивностью. Даже 1921 год остается далеко позади.

Известны и некоторые имена ленинградских палачей того времени. Михаил Родионович Матвеев, до революции помощник слесаря, потом участник штурма Зимнего, почетный чекист, кавалер ордена Ленина. Именно он, кстати, руководил и расстрелом Леонида Николаева и его товарищей в 1934 году. Георгий Леонгардович Алафер, помощник коменданта управления НКВД, кавалер ордена Красной звезды. Под очень многими актами о расстреле стоит подпись коменданта управления НКВД, старшего лейтенанта госбезопасности Александра Романовича Поликарпова – едва ли не главного ленинградского палача этих лет. Известно, что 20 декабря 1937 года – в тот самый день небывало массового расстрела – за «самоотверженную работу по борьбе с контрреволюцией» всех троих наградили ценными подарками.

Известно и другое: 14 марта 1939 года Поликарпов застрелился.

Как и где казнили тогдашних «врагов народа»? В том же дневнике Шапориной содержится запись о том, как в ночь с 21 на 22 октября 1937 года она проснулась от звуков выстрелов – и решила, что это «расстрел каких‑то живых и, вероятно, неповинных людей». Горожане тогда жили в напряжении, сомнений нет, однако известно достоверно: место и время казней власть держала в строжайшем секрете. Приказ № 00447 прямо предписывал проводить расстрелы «с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения приговора в исполнение».

Поскольку архивы тех расстрельных лет долго находились под спудом, да и сегодня открыты далеко не всем, восстановить полную картину происходившего трудно. Вот и Анатолий Яковлевич Разумов, через руки которого прошло огромное количество личных дел расстрелянных, пишет весьма осторожно: «Из предписаний на расстрел и конвойных документов следует, что приговоренных к расстрелу жителей области доставляли в Ленинград на Нижегородскую улицу, 39, в Отделение тюрьмы ГУГБ (ОДПЗ, отделение Дома предварительного заключения). Туда же переводили перед расстрелом заключённых из тюрьмы ГУГБ (ДПЗ) на улице Воинова (Шпалерной) и 1‑й следственной тюрьмы («Кресты») на Арсенальной набережной. Значит, массовые казни совершались именно в тюрьме на Нижегородской, вместительной и с удобными подъездными путями».

Нижегородская, поясним читателю, это нынешняя улица Академика Лебедева: такое название она получила в 1949 году.

Расстреливали также в урочище Койранкангас на территории известного читателю Ржевского артиллерийского полигона – правда, в другой его части, ближе к поселку Токсово. Здесь начали расстреливать и хоронить еще в конце 1920‑х, а в эпоху большого террора продолжили. Именно здесь, по данным исследователей террора, в декабре 1937 года были расстреляны 509 заключенных, доставленных из Соловецкого лагеря особого назначения, в числе которых был богослов и философ Павел Флоренский. Акт о расстреле подписал А.Р. Поликарпов. Всего, по оценкам историков, в урочище погребены свыше 30 тысяч человек.

Анатолий Разумов сообщает также о том, что приговоры тогдашним смертникам, как правило, не объявляли: «Говорили, что переводят в другое место, ведут на профосмотр или медосмотр», забирали личные вещи, связывали за спиной руки, сверяли «установочные данные» – и отдавали в руки палачей. «Прокурорского и медицинского наблюдения за казнью не было. Расстрел как высшая мера наказания в 1937–1938 годах не всегда означал расстрел на практике. В разных городах, в зависимости от местных обстоятельств, применялись удушение, утопление, оглушение дубинами по голове, доставка к месту казни в фургонах с выхлопными газами или в грузовиках, крытых брезентом поверх штабеля заключенных с кляпами во рту, и даже, как выяснила в годы реабилитации Комиссия Президиума ЦК КПСС, зарубание топорами. Известно, что ленинградские чекисты стреляли, а также применяли в расстрельных операциях деревянные дубины».

И еще наблюдение: указанные в официальных документах даты расстрелов далеко не всегда верны, человек иногда был жив и месяцы спустя. В деле известного писателя Сергея Колбасьева стоит дата расстрела 30 октября 1937 года, однако из других документов видно, что перевод его на Нижегородскую состоялся 21 января 1938‑го.

Почему такое случалось? Иногда приговоренного «отставляли от операции» для проведения дополнительных допросов, для уточнения «установочных данных». А иногда приговор выносили в отдаленных от Ленинграда судах, и хотя срок на его исполнение давался судом обычный – 24 часа, но как за сутки доставишь заключенного на Нижегородскую? Вот и указывали в отчете дату полагающуюся, а приговоренных «достреливали» позже.

После расстрела – последний путь, и у многих жертв большого террора он лежал в урочище Левашовская пустошь близ железнодорожной станции «Левашово». Здесь легли в землю – в числе прочих – поэты Борис Корнилов, Бенедикт Лившиц и Николай Олейников. В Левашовской пустоши не расстреливали, слишком уж близко находились жилые строения, а только хоронили. Этим целям урочище служило с сентября 1937 года, когда участок Парголовского лесхоза передали в ведение НКВД «для спец. назначения». По официальной статистике, всего в пустоши обрели последний покой 19 450 человек; историки большого террора называют цифры кратно большие – до 46 с лишним тысяч захороненных, из которых 40 тысяч расстрелянных по политическим статьям.

Спорные цифры, особенно если вспомнить, что даже на пике большого террора казненных в Ленинграде было вчетверо меньше.

Конец страшной ежовщины пришел 17 ноября 1938 года с принятием постановления Совнаркома и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». В нем осуждались перегибы на местах и сообщалось, что «враги народа и шпионы иностранных разведок, пробравшиеся в органы НКВД как в центре, так и на местах, продолжая вести свою подрывную работу, старались всячески запутать следственные и агентурные дела, сознательно извращали советские законы, производили массовые и необоснованные аресты». Вывод: «За малейшее нарушение советских законов и директив партии и правительства каждый работник НКВД и Прокуратуры, невзирая на лица, будет привлекаться к суровой судебной ответственности».

Некоторые видные сотрудники ленинградского управления НКВД в самом деле были тогда арестованы и расстреляны за то, что «нагло искривляли карательную политику советской власти».

В их числе был недавний начальник особого отдела Балтийского флота капитан госбезопасности М.М. Хомяков.

Оттого палач Александр Поликарпов и застрелился: боялся, что за ним придут свои же.

Когда в ноябре 1938 года большому террору дали отбой, в Ленинграде обнаружилось, что 999 человек, приговоренных к расстрелу, еще не казнены. С ними поступили на удивление гуманно: дела тех, кто уже умер в тюрьме, были закрыты, а по остальным начали пересмотр дел.

Некоторые недавние смертники тогда получили свободу прямо в зале суда.