Глава 22. Двадцать первый: «В дни больших расстрелов»

Двадцать первый: «В дни больших расстрелов». Таганцевское дело и гибель Николая Степановича Гумилева. Иван Иванович Бозе, красный палач. Где был расстрелян митрополит Вениамин?

В начале 1920 года политическая обстановка в стране поменялась, непосредственная угроза новой власти отступила – и 17 января 1920 года ВЦИК и Совнарком постановили «отменить применение высшей меры наказания (расстрела), как по приговорам Всероссийской Чрезвычайной Комиссии и ее местных органов, так и по приговорам городских, губернских, а также и Верховного при Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете трибуналов». (Впрочем, уже в мае губернским трибуналам вернули право казнить и миловать.)

Почему‑то именно с этой датой – 17 января 1920 года – связана страшная страница в воспоминаниях художника Александра Мартыновича Арнштама, сидевшего тогда в Доме предварительного заключения на Шпалерной: «Помню одну незабываемую, кошмарную январскую ночь, когда „команда“ тюремщиков и солдат „чистила“ камеры со списками в руках, чтобы вызывать заключенных…

Открыли и нашу дверь, назвали имя молодого поляка, он упал на колени, чтобы помолиться Богу, но тюремщики схватили его за плечи, и он исчез со своим узлом.

Той ночью, кажется, 17 января 1920 года, взяли семьсот пятьдесят заключенных – крестьян, торговцев, профессоров, министров – и втиснули их в кузова грузовиков, крытых брезентом. Всех их вывезли в пригород, всех расстреляли в холодной ночи…»

Трудно оценить достоверность воспоминаний Арнштама, особенно с учетом того, что точного числа жертв он знать не мог никак. Теоретически еще можно представить себе ситуацию: прознали в петроградской ЧК про отмену смертного приговора и решили (пока город еще о том не прослышал) провести последнюю решающую чистку среди заключенных. Однако историк спецслужб Василий Бережков утверждает, опираясь на архивные документы, что за весь 1920 год в Петрограде расстреляли 622 человека и политических среди них было всего 18.

Говоря откровенно, данные Бережкова кажутся более близкими к истине, чем цифры Александра Арнштама.

А у нас впереди поистине страшный 1921 год: могло показаться невероятным число казненных на пике красного террора в 1918‑м, однако три года спустя этот жуткий рекорд был побит. Причиной тому стал мартовский Кронштадтский мятеж, всерьез напугавший руководителей страны. Восставшие тогда требовали от власти очень многого: переизбрать Советы тайным голосованием, обеспечить свободу слова и печати, пересмотреть дела заключенных, «упразднить всякие политотделы, так как ни одна партия не может пользоваться привилегиями для пропаганды своих идей и получить от государства средства для этой цели».

Разумеется, удовлетворить такие требования большевики не могли. Фактически Кронштадт находился в руках восставших со 2 марта, окончательный разгром мятежников силами подтянутых к Петрограду полков произошел 18 марта.

Казни начались еще до взятия острова. Известно, например, что еще 8 или 9 марта (точная дата в документе не указана) революционный военный трибунал Петроградского военного округа приговорил к смерти связиста Дмитрия Герасимова – за то, что он, получив у себя в Сестрорецке телеграмму о восстании в Кронштадте, начальству о том не доложил, а вступил в телефонные переговоры с кронштадтским сослуживцем, причем на его вопросы о положении дел в Сестрорецке «сообщил о прибытии войск, точно указывая наименование частей».

Приговор: «Принимая во внимание, что Герасимов, член Российской Коммунистической партии, занимающий ответственный пост, в решительный момент борьбы с контрреволюцией не только не выполнил своего долга коммуниста и революционера, но изменил делу трудящихся и идеям партии, играя роль шпионажа в пользу белогвардейцев, Герасимова Дмитрия Ивановича, 26 лет, происходящего из граждан Петроградской губернии Лужского уезда Бельско‑Сябежской волости деревни Звягино, члена РКП, подвергнуть высшей мере наказания – расстрелять».

На приведение приговора в исполнение было отведено 48 часов.

Дальше – больше: когда 14 марта в прибывших атаковать Кронштадт войсках началось брожение, его пресекли проверенным способом. В приказе Михаила Тухачевского, командовавшего собранными для штурма войсками, говорилось прямо: «Все провокаторы и шептуны жестоко поплатились за свою контрреволюционную деятельность». И вправду поплатились: в тот день, 14 марта, постановлениями реввоентрибунала был приговорен к расстрелу 41 красноармеец 237‑го Минского полка; на следующий день та же участь ждала 33 солдат Невельского полка. Приговоры зачитывались «всем ротам и командирам» и приводились в исполнение немедленно.

А после взятия Кронштадта счет приговоренным к смерти пошел уже на сотни. Все находившиеся на острове матросы и красноармейцы был отданы под трибунал; 20 марта смертный приговор вынесли 167 морякам линкора «Петропавловск» и 13 с линкора «Севастополь»; 21 марта к списку приговоренных к высшей мере прибавились еще 32 моряка с «Петропавловска» и 39 с «Севастополя». Пункты обвинения выглядели подчас поразительно абсурдно: помощника командира «Севастополя» Георгия Андреевича Денвера, например, приговорили к смерти за то, что он, имея «полную возможность не принимать участия в мятеже», во время боевых действий «руководил принятием мер к прекращению пожара на корабле и восстановлению порванной связи».

Новые приговоры морякам также исполнялись немедленно «в силу создавшейся в Крепости Кронштадт боевой обстановки и для поддержания боевой способности воинских частей и судов и восстановления революционного порядка». Денвера и его 12 товарищей с линкора «Севастополь», приговоренных 20 марта, расстреляли в тот же день в 24 часа, о чем свидетельствует сохранившийся документ: «Мы, нижеподписавшиеся: члены Трибунала Немененко, комендант Михайлов, красноармейцы: Александров, Евсеев, Биризов, Львов, Роговешкова, Успенский, Иванов, Степанов, Емельянов, Остин и Захаров привели в исполнение приговор Выездной Сессии ОРВТ ПВО на Южучастке над осужденными к высшей мере наказания – РАССТРЕЛУ…»

Некоторые процессы были открытыми, один из таких состоялся 1–2 апреля, когда перед революционным трибуналом предстали 64 обвиняемых. Острота ситуации к тому времени спала, а потому и приговор оказался мягче предыдущих: 23 человек приговорили к расстрелу, остальным достались длительные тюремные сроки.

Трибунал Петроградского военного округа работал в те дни в поте лица; не сидели без дела и другие структуры: смертные приговоры выносились также президиумом петроградской ЧК, коллегией Особого отдела охраны финляндской границы Республики, чрезвычайной тройкой кронштадтского Особого отделения Особого отдела охраны финляндской границы. Двадцатого апреля, например, президиум губернской ЧК вынес смертные приговоры 42 участникам восстания. Решение об этом приняли втроем «т. т. Волин, Семенов, Подгайский» (товарищ Семенов, тогда глава губернской ЧК, сам будет расстрелян в 1937 году, а тов. Подгайский, тогда начальник особого отдела, закончит службу начальником Усольлага в Соликамске).

Характерно, что по некоторым из приговоренных в документах отсутствует даже резолютивная часть: за что именно их решено было казнить, так и не указано. Всего же, по данным историков, занимавшихся изучением Кронштадтского мятежа, к лету 1921 года к высшей мере наказания были приговорены 2103 человека.

Именно к этому времени относится широко известная история: «В 1921 г. большевики отправили на барже 600 заключенных из различных петроградских тюрем в Кронштадт; на глубоком месте между Петроградом и Кронштадтом баржа была пущена ко дну: все арестанты потонули, кроме одного, успевшего вплавь достичь финляндского берега». Такое краткое сообщение увидело свет в книге «Двенадцать смертников», напечатанной в 1922 году в Берлине. Автором фразы являлся видный меньшевик Владимир Савельевич Войтинский, навсегда покинувший Россию в 1918 году, и кто знает, воспользовался ли он надежным источником информации или же пересказал старые истории? Однако его цитату растиражировал знаменитый историк красного террора Сергей Петрович Мельгунов, а через него она разошлась по тысячам публикаций.

Скорее всего – рискну высказать предположение – это была лишь реплика старых слухов, ходивших по Петрограду еще с 1918 года. Боролись в 1921 году с мятежным Кронштадтом, и о каких арестантах из давно прошедших чистку городских тюрем могла идти речь? К тому же технология массовых казней была к тому времени большевиками обкатана, на Ржевском полигоне и в Ковалевском лесу хватало места для новых приговоренных.

Расстреливали там и кронштадтцев, о чем напоминают строки мемуаров меньшевика Федора Дана, оказавшегося в мае 1921 года в петроградском Доме предварительного заключения. Там он общался с арестованным по кронштадтскому делу матросом Савченко, а потом случилось непоправимое: «В одну проклятую ночь приехали два грузовика, забрали 40 с чем‑то человек кронштадтцев, находившихся в Д.П.3. и повезли их на Полигон на расстрел. Мы узнали об этом только на следующее утро, и долго‑долго стояли передо мною измученные глаза Савченко, и мысль не могла примириться с этим бессмысленным, ненужным убийством. По словам надзирателей, обреченные выходили во двор к роковым грузовикам с пением „Вы жертвою пали“, а пьяные конвойные‑чекисты ругались площадными словами».

На Ржевский полигон приговоренных к смерти отправляли обычно не из тюрем напрямую, а через петроградскую ЧК, находившуюся на Гороховой улице, 2. Осенью 1922 года парижская газета «Последние новости» опубликовала сообщение анонима, где в подробностях описывалась «комната для приезжающих», расположенная в нижнем этаже здания на Гороховой. Квадратная комната, асфальтовый пол, три замазанных белой краской и забранных решетками окна, отчаянно грязные стены, паутина по углам. «Назначение этой комнаты – действительно для приезжающих из петроградских тюрем и самой чеки людей, приговоренных к смертной казни… В комнате читают им приговор, заставляют расписаться под приговором и сразу же надевают наручники, одну пару на двоих, одно кольцо наручников на правую руку первого, другое – на правую руку второго приговоренного. Дверь „комнаты для приезжающих“ открывается от 4‑х до 8‑ми вечера, и только в эти часы пополняются жильцы страшного помещения. Жильцы долго не засиживаются, проводят ночь и день, а в следующую ночь от 3‑х до 4‑х часов производится отправка их на место казни».

В продолжение полутора суток, уверял корреспондент парижской газеты, смертники не получали ни еды, ни воды, и даже не выпускались из комнаты для отправления естественных надобностей. При этом мужчины и женщины содержались вместе. «В 1921 году, в дни больших расстрелов, комната бывала битком набита приговоренными».

Наконец, финал – такой, каким его описали «Последние новости»: «В три часа ночи из гаража чрезвычайки во двор Гороховой, 2, подается пятитонный грузовик, во двор приводится усиленный наряд из роты коммунаров, комендант спускается в „комнату для приезжающих“, открывает дверь, и по списку скованных попарно выводят во двор и сажают в автомобиль. На закрытые борта грузового автомобиля тесным кольцом садятся вооруженные коммунары. Машина трогается и катит на артиллерийский полигон по Ириновской железной дороге. Две легковые машины сопровождают грузовик с арестованными, в них размещаются лица, тем или иным способом участвующие в казни. Здесь непременно находится следователь, который в последний момент, когда уже приговоренный стоит на краю ямы, задает последние вопросы, связанные с выдачей новых лиц. Такие вопросы задаются обязательно каждому приговоренному. Тут же помещаются всегда два или три спеца по расстрелам, которые выстрелом в затылок из винтовки отправляют на тот свет. Кроме них пять‑шесть человек присутствующих при казни со специальными обязанностями: снимать наручники, верхнее платье, сапоги и белье и подводить жертву к стрелку‑палачу.

Зачастую, при массовых отправках на полигон арестованные, сидящие в „комнате для приезжающих“, не выдерживают последних суток и умирают. Труп кладут на автомобиль, не расковывая соседа, и увозят вместе с арестованными, а по приезде бросают в общую яму».

Трудно сейчас сказать, насколько можно верить автору этого описания. Идеологически он находился в одном отряде с Зинаидой Гиппиус, а потому самые страшные, самые темные слухи о большевиках и их власти готов был принять на веру.

Одну примету новой власти, однако, отметим: раньше приговоренных сопровождал в последний путь священник, задачей которого было не только дать напутствие, но и попытаться в последний раз склонить преступника к откровенности, теперь эта функция перешла к следователю. Подобные допросы приговоренных к смерти вошли в практику чекистов надолго: читатель еще увидит документальное тому подтверждение.

Расправой государства над мятежными кронштадтцами история казней 1921 года не завершилась; уже летом началось печально знаменитое таганцевское дело, известное также как процесс «Петроградской боевой организации». Главной фигурой этого расследования стал 31‑летний профессор Владимир Николаевич Таганцев, сын знаменитого и не раз упомянутого в этой книге юриста Н.С. Таганцева. По делу ПБО арестовали несколько сот человек, 95 из них были приговорены к расстрелу. В сообщении ВЧК «О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти» рассказывалось, как «черно‑белый стан, со скрежетом зубовным вступает на путь явных авантюр, на путь организации заговорщических боевых групп с целью создания крепкого ядра, способного поднять вооруженное восстание».

Основной список расстрелянных – 61 человек – опубликовали в четверг 1 сентября 1921 года в «Петроградской правде». Начинался он с профессора Таганцева, завершался военным моряком Матвеем Комаровым, участвовавшим в Кронштадтском мятеже, бежавшим в Финляндию, а затем тайно перебравшимся в Петроград. Был в перечне и поэт Николай Гумилев, его фамилия значилась тридцатой по порядку: «Гумилев, Николай Степанович, 33 л., б. дворянин, филолог, поэт, чл. коллегии „Из‑во Всемирной Литературы“, беспартийный, б. офицер. Участник П.Б.О., активно содействовал составлению прокламаций к. – револ. содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».

Постановление о расстреле петроградская ЧК вынесла 24 августа, сам расстрел состоялся до 1 сентября, однако дата его точно не известна. Не установлено и место казни, хотя запись в дневнике Николая Степановича Таганцева, сделанная сразу после получения известия о гибели сына, гласит довольно определенно: «Расстрел был на рассвете с 24 на 25 августа и происходил на Ириновской железной дороге, где похоронены или, вернее, брошены их тела».

Есть еще и публикация в эсеровском издании «Революционное дело», выходившем в 1922 году в Гельсингфорсе: «Расстрел был произведен на одной из станций Ириновской ж. д. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обреченных была насильно столкнута в яму и по яме была открыта стрельба. На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей».

Эти два свидетельства вполне перекликаются со словами Анны Ахматовой, которые годы спустя записала Лидия Чуковская: «Их расстреляли близ Бернгардовки, по Ириновской дороге. У одних знакомых была прачка, а у той дочь – следователь. Она, то есть прачка, им рассказала и даже место указала со слов дочери. Туда пошли сразу, и была видна земля, утоптанная сапогами. А я узнала через 9 лет и туда поехала. Поляна; кривая маленькая сосна; рядом другая, мощная, но с вывороченными корнями. Это и была стенка. Земля запала, понизилась, потому что там не насыпали могил. Ямы. Две братские ямы на 60 человек. Когда я туда приехала, всюду росли высокие белые цветы. Я рвала их и думала: „Другие приносят на могилу цветы, а я их с могилы срываю“».

Все эти свидетельства сходятся, по сути, в одной географической точке: Ржевский артиллерийский полигон.

Кто приводил приговор в исполнение? Знакомый нам анонимный мемуарист, чей рассказ поместили «Последние новости», отдельный абзац посвятил палачам, приводившим тогда приговоры в исполнение, в том числе и приговор, вынесенный Николаю Гумилеву: «За период кронштадтских расстрелов и Таганцевского дела приобрели известность своими расстрелами командир роты коммунаров, бывший гвардейский офицер Ал. Ал. Бозе, комендант Губчека Шестаков, бывший матрос Балтийского флота, и помощник коменданта Прус. Во время Таганцевского расстрела шестидесяти одного расстреливали первые двое. В качестве помощников Бозе и компании, на обязанности которых раздевание приговоренных, отличаются надзиратели Губчека: Балакирев, Бойцов, Серов, Бондаренко, Пу и Кокорев. Первый и последний служат в Губчека старшими надзирателями. Все они „работали“ при Таганцевском деле. Следователи, назначенные Аграновым провожать арестованных по Таганцевскому заговору, были Сосновский и Якобсон. Зимою в 1921 г. расстрелы на артиллерийском полигоне Ириновской железной дороги прекратились, и арестованных стали отправлять на полигон Царского Села».

Со свидетельством современника надо не согласиться в нескольких деталях. Бозе, о бесчеловечности которого вспоминают многие мемуаристы, к царской гвардии отношения не имел, он был из латышских стрелков, звали его Ян Янович или же Иван Иванович. По воспоминаниям Александра Арнштама, очутившегося в конце 1919 года на Гороховой во владениях Бозе, расстреливал он и по месту основной работы: «Спустился в кабинет коменданта. Я обнаружил там его жену, совершенно очаровательную. Она тотчас же предложила мне чаю, папиросы: „Вы пришли к Ване (ее муж), но он ушел на охоту и должен скоро вернуться“. („Идти на охоту“ значило: „Он пошел в подвал расстреливать «виновных»“)…». К середине двадцатых Бозе с трудной службы в ЧК перешел на более спокойную хозяйственную работу и возглавлял под конец жизни совхоз «Красный Пограничник». Был расстрелян в Ленинграде 18 января 1938 года, отчего в публикуемых ныне списках жертв сталинских репрессий ему тоже нашлось место.

И второй момент: после зимы 1921 года расстрелы на Ржевском артиллерийском полигоне тоже случались. Есть данные, что и вторая партия приговоренных по делу ПБО была расстреляна там же, где первая. Хотя расстрелы у Царского Села в самом деле производились: есть многочисленные воспоминания очевидцев о том, как в 1921 году рядом с Казанским кладбищем были казнены моряки из числа участников Кронштадтского восстания, а ведь именно у этого кладбища располагались учебное поле, пороховые склады и стрельбище.

Исследователи террора подытожили расстрельный период 1918–1921 годов, однако вот загадка: по их данным, на Ржевском полигоне за это время были казнены и похоронены около 5 тысяч человек; та же цифра приведена и в энциклопедии «Санкт‑Петербург». Однако составитель «Ленинградского мартиролога» Анатолий Разумов обнаружил в архиве ФСБ документы, согласно которым за 1918–1921 годы в Петрограде было расстреляно 2025 человек, около 60 % из которых за уголовные преступления.

Разница не просто значительная – огромная.

Под занавес этой главы – история еще одной казни, случившейся в ночь на 13 августа 1922 года, и что вполне вероятно, тоже на Ржевском полигоне. К тому лету, надо сказать, власть чувствовала себя все более уверенно, а потому смертная казнь как высшая мера наказания использовалась реже прежнего. Принятый в мае 1922 года Уголовный кодекс РСФСР оговаривал, что расстрел возможен только «по делам, находящимся в производстве военных трибуналов», и лишь «в случае, когда статьями настоящего кодекса определена высшая мера наказания». Отдельными двумя декретами ВЦИК в тот же год было установлено, что «высшая мера репрессии» не может быть применена к несовершеннолетним и к беременным женщинам.

Однако в том же году возникла новая политически острая ситуация: после издания декрета об изъятии церковных ценностей патриарх Тихон обратился с посланием «Ко всем верным чадам Российской Православной церкви», выступив против начинания властей. Начались волнения, в том числе в Петрограде.

И грянул судебный процесс. Без сомнения, власти с самого начала были нацелены на жесткий приговор, поскольку отдали дело в Революционный трибунал. Заседания проходили в нынешнем Большом зале Филармонии; подсудимые во главе митрополитом Вениамином, епископом Петроградским и Гдовским, обвинялись в том, что, «фальсифицируя канонические правила церкви, использовали религиозные предрассудки масс и пропагандировали идею сопротивления Советской власти в проведении постановления ВЦИК». Суд проигнорировал тот факт, например, что в воззвании митрополита Вениамина к петроградской пастве говорилось ясно: «Если гражданская власть, ввиду огромных размеров народного бедствия, сочтет необходимым приступить к изъятию и прочих церковных ценностей, в том числе и святынь, я и тогда призываю пастырей и паству отнестись по‑христиански к происходящему в наших храмах изъятию».

Адвокат митрополита Яков Гурович говорил, выступая перед трибуналом: «Доказательств виновности нет, фактов нет, нет и обвинения… Что скажет история? Изъятие церковных ценностей в Петрограде прошло с полным спокойствием, но петроградское духовенство – на скамье подсудимых, и чьи‑то руки подталкивают их к смерти. Основной принцип, подчеркиваемый вами, – польза Советской власти. Но не забывайте, что на крови мучеников растет Церковь… Больше нечего сказать, но и трудно расстаться со словом. Пока длятся прения – подсудимые живы. Кончатся прения – кончится жизнь…»

Трибунал приговорил к высшей мере наказания десять человек. После многочисленных ходатайств о помиловании – даже президиум ВЦИК просил Политбюро ЦК ВКП(б) пересмотреть свою позицию – шестерым смертная казнь была заменена тюремным заключением. Но четверых: самого митрополита, а также архимандрита Сергия (Василия Павловича Шеина), адвоката, юрисконсульта Александро‑Невской лавры Ивана Михайловича Ковшарова и профессора, председателя правления Общества православных приходов Юрия Петровича Новицкого, «как лиц вдохновлявших, руководивших и вполне сознательно ведших контрреволюционную политику под церковным флагом», освобождать от высшей меры наказания власть не стала. Дата их расстрела известна, точное место смерти – нет. Церковные историки цитируют сообщение, опубликованное 3 ноября 1922 года в эмигрантской газете «Русь», считая его довольно близким к истине: «Опасаясь возбуждения петербургских рабочих масс, вызванного приговором, большевики не решились расстрелять митрополита в Петрограде и распустили слух, что митрополит увезен в Москву, тогда как Владыка и два других православных мученика… были отвезены на ст. Пороховые по Ириновской ж. д. для расстрела. Предварительно все трое были обриты и одеты в лохмотья, чтобы нельзя было узнать, что расстреливают духовенство».

В общем, снова Ржевский полигон. Есть в заметке «Руси» и такие слова, приписываемые очевидцу расстрела (и сообщенные им «при обстановке, гарантирующей их достоверность»):

«Новицкий плакал. Его угнетала мысль, что он оставляет круглой сиротой свою единственную 15‑летнюю дочь. Он просил передать ей на память прядь своих волос и серебряные часы.

О. Сергий громко молился: „Прости им, Боже, – не ведают бо, что творят“.

Ковшаров издевался над палачами.

Митрополит шел на смерть спокойно, тихо шепча молитву и крестясь».

4 апреля 1992 года митрополита Вениамина и расстрелянных вместе с ним причислили Архиерейским собором Русской Православной церкви к лику святых в чине новомучеников.

И снова загадка статистики. По утверждению Василия Бережкова, всего в 1922 году в Петрограде расстреляли шесть человек. Спорные данные, надо сказать: в этом году по решению петроградской ЧК за бандитизм были расстреляны пятеро, так что в общей сумме вместе с митрополитом Вениамином и его товарищами выходит уже всяко больше шести.

А в 1923 году ВЦИК решил, что расстрелы не стоит ограничивать только полномочиями трибуналов: «По делам, находящимся в производстве Верховного Суда, губернских судов и трибуналов всех категорий, в случаях, когда статьями настоящего Кодекса определена высшая мера наказания, в качестве таковой применяется расстрел». Сходная по смыслу норма перекочевала затем в Основные начала уголовного законодательства СССР и союзных республик 1924 года: «Временно в качестве высшей меры социальной защиты впредь до полной ее отмены… для борьбы с наиболее тяжкими видами преступлений, угрожающими основам Советской власти и Советского строя, допускается расстрел».

Начинались годы особые, непростые.

Date: 2016-02-19; view: 705; Нарушение авторских прав