Глава четырнадцатая. Весна в средней Греции прекрасна, но скоротечна

Весна в Средней Греции прекрасна, но скоротечна. Краткому периоду цветения живой природы, нежности красок, бирюзовым переливом моря и глубокой голубизне апрельского неба спустя всего несколько недель положит предел изнурительный зной. Он парализует волю и сковывает движения, и кажется, что вовсе не было недавней прохладной зимы, ни короткого весеннего расцвета, и жара, опустившаяся на землю, будет продолжаться вечно…

Весной обычно открывается туристический сезон. Послушные табуны туристов, ведомые опытными погонщиками-экскурсоводами, неторопливо катят по афинским улицам в комфортных бело-голубых автобусах. Заполняются кафе, бары, рестораны и ночные клубы. Толпы любознательных иностранцев бродят средь камней окультуренных исторических развалин, восхищенно цокают языками, щелкают затворами «кодаков» и «полароидов», включают тихо жужжащие видеокамеры.

Впрочем, в Афинах остаются места, посещаемые в основном местными жителями, небольшое кафе под открытым небом на улице Фемистоклюса — одно из них.

Здесь, в «точке номер два», серенький Куратор, как и прежде, назначил Солонику встречу — первую после возвращения того из путешествия.

На этот раз Саша появился почти на полчаса раньше обычного. Как ни странно, но за несколько месяцев отсутствия в Афинах он успел соскучиться по этому городу и теперь, сидя под полотняным зонтиком, с радостью окунулся в полузабытую атмосферу шумного центра греческой столицы. Заказав бутылку прохладительного напитка, он сидел и щурился от яркого солнечного света, бесцельно теребя солнцезащитные очки, рассеянно наблюдая за посетителями. Невольно отмечал, что завсегдатаи подобных заведений во всех странах чем-то неуловимо напоминают друг друга.

Последние месяцы жизни выдались богатыми на впечатления. Почти что четырехмесячное путешествие пролетело на удивление быстро: ноябрь — в Испании, декабрь — в Северной Африке, рождество — в Венеции, Новый год в Риме, январь — в Иерусалиме. Затем круиз по Голубому Нилу с обязательным посещением пирамид, чем и завершилось длительное путешествие.

В Каире он расстался с Аленой. Судя по всему, навсегда. В последние месяцы их отношения резко ухудшились, дело шло к полному разрыву. Она стала замкнутой и безразличной ко всему. Так может выглядеть лишь человек, который постоянно обдумывает нечто серьезное и важное — то, что окончательно и бесповоротно изменит его жизнь. Алену не радовали ни коррида в Мадриде, ни восточные базарчики Северного Марокко, ни веселые венецианские гондольеры, ни новогодний римский карнавал, ни подарки, которыми щедро одаривал ее Саша. С неделю назад она сама напросилась на серьезный разговор и честно призналась, что больше так жить не в силах, что она прежде всего женщина и мечтает о тихом семейном счастье. Что ж, это вполне естественно и объяснимо.

— Я не хочу знать, чем именно ты занимаешься и кто ты на самом деле, я просто боюсь за тебя и за себя тоже, — объявила она ему. И добавила с горечью: — Всякий раз, когда ты кудато уходишь, пусть даже на несколько минут, мне становится страшно. Я ловлю себя на мысли — а вдруг видела тебя в последний раз? Бросить все и уехать, чтобы быть счастливыми вдвоем, ты не хочешь или не можешь. Извини, но я так больше тоже не могу. Я ухожу. Спасибо тебе за все и не вини меня. Я и так делала для тебя все, что в моих силах.

Он не стал ее удерживать, даже не пытался. Понимал, что после всего сказанного просто не имеет права. Внимательно выслушал, молча кивнул в ответ. Проводив в аэропорт, сунул ей в карман пачку денег, поцеловал на прощание. И постарался навсегда вычеркнуть Алену из своей памяти, насколько это вообще было возможно.

Вернувшись в Грецию, Саша первые дни буквально не находил себе места. Бродил по огромному коттеджу из комнаты в комнату, избегая заходить в спальню, где все напоминало об Алене. По вечерам спускался в подвал, где хранился его арсенал. Проводил ладонью по рифленому цевью автомата, снимал магазин и высыпал на ладонь блестящие, как новогодние игрушки, патроны. Потом аккуратно, по одному, снова вставлял их в магазин.

В такие минуты им овладевало непонятное оцепенение: время словно останавливалось. Наверное, такое ощущение бывает у человека, летящего в глубокую пропасть. И Солоник, который, как ему казалось, давно уже имел все, что можно купить, начинал смутно подозревать, что есть в мире вещи, которые не купить ни за какие деньги…

Звонок Куратора вызвал у него неожиданный прилив радости, впервые за все время. Работа, какая она ни есть, давала возможность освободиться на время от тягостных размышлений.

Куратор появился внезапно и совсем не со стороны ближайшей автостоянки, как предполагал Саша. Казалось, он вовсе не изменился с момента их последней встречи: все та же безукоризненно отутюженная белая рубашка, тот же холодный взгляд серых глаз…

— Ну, как отдохнули, Александр Сергеевич? — поинтересовался он. Видимо, исключительно для приличия, поскольку серенький наверняка был в курсе всех передвижений своего подопечного, названивая ему по два раза в неделю.

Не то, чтобы он боялся, что Солоник сбежит, или же хотел сообщить какую-то конкретную информацию. Видимо, согласно какой-то специальной инструкции Куратор формально обязан был выходить с ним на связь, что и делал.

— Так все у вас в порядке? — в упор спросил он.

— Спасибо, отдохнул, — коротко ответил Македонский.

— Не соскучились без работы? — в этом вопросе уже прозвучала откровенная ирония, но лицо его собеседника осталось непроницаемым.

Лишь вспомнив, как был исполнен в Италии Коновал, Солоник чуточку оживился.

— Опять куда-то ехать?

— Нет. — Серенький поставил на стол атташе-кейс, открыл замки и извлек из него тонкую папочку алого сафьяна. Достал из нее листы компьютерной распечатки и пачку фотоснимков.

На фотографиях был запечатлен сравнительно молодой человек: короткая стрижка, правильные и по-своему привлекательные черты типично славянского лица, круглый подбородок, массивные, как у портового грузчика, грудь, руки и шея. Могучая комплекция свидетельствовала о великолепном природном здоровье, а уверенный взгляд и подчеркнуто вальяжная поза — о несомненной уверенности в себе.

Македонский молча протянул фотографии обратно — он никогда прежде не встречался с этим человеком.

— Где он? — автоматически поинтересовался Македонский.

— В России, в Москве, — стопка фотоснимков вернулась в чрево кейса. Теперь он почти все время проводит в столице, выезжает оттуда крайне редко. Разве что иногда на отдых, но теперь для отдыха у него нет времени.

— Предлагаете ехать мне в Москву? — удивился киллер.

— А почему бы и нет? Документы мы вам оформим как обычно. Насчет пересечения границ можете не волноваться. Да и в МУРе, в РУОПе, прокуратуре никому и в голову не придет, что вы способны вернуться в Россию, где вас вовсю разыскивают. Причем вернуться, чтобы ликвидировать очередной объект! Там всерьез уверены, что вы «шифруетесь», прячетесь, что искать вас следует где-нибудь в очень дальнем зарубежье. Даже не в Греции много дальше. Вы ведь теперь человек-легенда, — со всей серьезностью продолжал Куратор, — после вашего фантастического побега из «Матросской тишины». А легенда — это то, что далеко-далеко. Понимаете?

— Кстати, а что это за человек? — спросил киллер, коротко кивнув на кейс.

То, что услышал Солоник, заставило его чуть заметно вздрогнуть:

— Зовут его Сергей Липчанский, но в криминальных кругах Москвы он больше известен как вор в законе по кличке Сибиряк. А теперь слушайте меня внимательно и запоминайте…

Конечно же Македонский, хотя и никогда прежде не видел свою потенциальную жертву в лицо, был о ней наслышан, и весьма.

Сергей Липчанский по праву считался одним из самых известных российских воров в законе и, несмотря на свои неполные тридцать лет, одним из наиболее влиятельных и авторитетных.

О таких, как Сибиряк, обычно говорят: этот человек сделал себя сам.

Пятый ребенок в неполной семье, Липчанский, казалось, должен был повторить нехитрый жизненный путь, многократно проделанный его сверстниками, обитателями бедного рабочего поселка под Братском. Первая сигарета в десять лет, первый стакан дешевой водки в двенадцать, первая анаша — в тринадцать, первая проститутка — в четырнадцать. А дальше — кражи, удачные или неудачные, следственные изоляторы, суды, пересылки, «малолетка», «взросляк» и — лагерная безвестность.

Впрочем, и преступления, и СИЗО, и суды, и пересылки, и ВТК, и многое другое — все это в его жизни было. Еще в шестнадцать Липчанский попался на краже, но райсуд, учитывая его малолетний возраст, отсрочил приговор, и за «решки, за заборы» Сергей отправился лишь после повторной кражи. Освободившись, похоронил мать и, перебравшись в Приморье, сколотил вокруг себя небольшую, но мобильную группировку, приняв нелегкую роль лидера. Обладая врожденной воровской интуицией, Сибиряк моментально вычислял людей с излишками незаконно заработанных денежных знаков и виртуозно изымал их. В конце восьмидесятых, будучи в Иркутской области, Липчанский несколько раз встречался со знаменитым Иваньковым-Япончиком, который, по слухам, приветил молодого коллегу.

Дальневосточный период завершился в 1989 году, когда Липчанский прибыл в Москву, где вскоре попал в СИЗО N 2, более известный как Бутырская тюрьма. В камере он сразу же повел себя независимо, хотя по отношению к сокамерникам выглядел доброжелательным и лояльным.

Четыре года, проведенные Сибиряком на бутырской киче (где, по слухам, он и был коронован на вора), заставили тюремный персонал всерьез считаться с этим подследственным. За спиной молодого законника стояли сотни блатных, готовых поддержать двадцатидвухлетнего авторитета массовой голодовкой или беспорядками. Молодой вор как мог защищал интересы арестантов, и достиг в этом немалого. Портить отношения с ним было себя дороже. В последние месяцы своего пребывания в СИЗО Липчанский мог спокойно расхаживать по тюремным коридорам, выходить, когда заблагорассудится, в прогулочный дворик, приглашать кого угодно в свою одиночную камеру. Ее обстановка сделала бы честь номеру европейской гостиницы. Бывали у него в гостях и офицеры тюремной охраны. Сибиряк не брезговал выпивать с «кумовьями» и «рексами», видимо, наслаждаясь пикантностью ситуации.

Вскоре Липчанского выпустили на свободу, но в конце мая 1994 года этот человек вновь напомнил Бутырке о себе. Вор, всегда относившийся к блатным понятиям с нескрываемым пиететом и уважением, решил организовать в следственном изоляторе натуральный сходняк. Режимная служба Бутырской тюрьмы отличалась редкой продажностью, и договориться с охраной не представляло большого труда. Вопрос стоял лишь в том, какую сумму дать администрации СИЗО.

РУОП, МУР и ФСБ, вовремя получившие оперативную информацию, не позволили провести воровскую сходку. Была разработана операция «Банкет». Силы элитного спецназа силовых ведомств, брошенные на штурм знаменитого следственного изолятора, в мгновение ока нейтрализовали полупьяную охрану и арестовали около тридцати уголовных авторитетов, прибывших к коллегам-подследственным.

Как ни странно, но тогда органам правопорядка так и не удалось пришить Сибиряку криминал: Липчанский не брал Бутырский следственный изолятор штурмом, не подкупал администрацию в открытую, а лишь зашел навестить старых друзей вне положенного графика свиданий, используя рассеянность охраны…

По данным Регионального Управления по борьбе с организованной преступностью, к середине девяностых годов Сергей Липчанский достиг пика своего авторитета. Его уважали коллеги-законники и русские, и националы. А извечные оппоненты, органы правопорядка, отдавали ему должное за твердую позицию, которой он всегда неукоснительно придерживался, — решать внутриклановые проблемы не с помощью отморозков или провокаций, а исключительно мирным путем, на сходняке.

Смерть такого значительного человека могла повлечь за собой переделы сфер влияния, войну, кровь и, как следствие, ослабление традиционной генерации российского криминалитета…

Серебристая громада «Боинга» быстро набирала высоту. От перепада давления и шума двигателей закладывало в ушах. Взлетная полоса, ангары, застывшие на земле самолеты, хрупкое здание аэровокзала — все это стремительно уменьшалось в размерах, растворяясь в дымке. Вскоре лайнер, пройдя полосу редкой облачности, словно завис над спокойной гладью Эгейского моря.

Далеко внизу, под мощными серебристыми крыльями, чернели продолговатые силуэты сухогрузов, сторожевых кораблей и рыболовецких сейнеров они казались застывшими, и лишь едва заметные пенные борозды на воде определяли направление их движения.

Солнце висело в зените, отражаясь от безбрежной водной глади миллионами радужных брызг. Оно слепило глаза, и Солоник, сидевший у иллюминатора, чуть опустил солнцезащитный козырек.

— В какие сроки я должен его исполнить? — попробовал уточнить он, обернувшись к сидевшему рядом Куратору.

— На подготовку три недели. Думаю, достаточно. Вы давно не были в Москве, вам следует немного пообвыкнуть…

Этот заказ был исключительной значимости. Македонский понял это еще и потому, что серенький вылетал в Москву вместе с ним. Несомненно для того, чтобы осуществлять оперативное руководство. Что и говорить, Сибиряк представлял достаточно серьезную фигуру в раскладе криминальной колоды теперешней России. Может быть, столь же серьезную, как в свое время Отари Квантришвили, несмотря на принципиальную разницу в статусе.

Саша опустил козырек до упора, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Невольное воспоминание о заказанном ему Квантришвили вызвало в памяти цепочку других воспоминаний.

Тогда, почти два года назад, весной 1994 года, ему заказали убийство Отарика. Серенький, осуществлявший оперативное руководство акцией, вел себя на редкость странно: он давал полную информацию, прикидывал возможные способы исполнения, даже возил киллера на правительственные дачи в Успенское, показывая, где живут очередные объекты — кроме Квантришвили, Македонскому предстояло «исполнить» также и его друга, певца и бизнесмена, хозяина фирмы «Московит» Иосифа Давыдовича Кобзона.

И вдруг Куратор почему-то дал отбой — отдыхай, пока от тебя ничего не требуется. Саша облегченно вздохнул, но тут же разгадал причину непонятного поведения Куратора: у «конторы» наверняка он не единственный исполнитель, есть и кто-то еще.

Тогда Квантришвили «исполнил» Андрей Шаповалов, его товарищ по специальному Центру подготовки в Казахстане. Убийство имело громкий резонанс, а его исполнитель, с лихвой отработав вложенные в него деньги, сделался ненужным, и его ликвидировали хозяева.

А что, если и теперь…

— Александр Сергеевич, не волнуйтесь, все в порядке. — Голос Куратора прозвучал столь неожиданно, что Солоник невольно вздрогнул.

Лицо серенького было абсолютно непроницаемым, и лишь глубоко посаженные глаза блестели недобро и холодно.

— Ни о чем не думайте, ни о чем не беспокойтесь, — казалось, пределам проницательности Куратора нет границ. — У нас в Москве будет время много времени. Успеете осмотреться, изучить ситуацию. Может быть, что-то к тому времени и изменится…

Ничего не ответив, Солоник отвернулся к иллюминатору. Он понял одно: человек, который ликвидирует Сибиряка, долго не проживет. Смерть «запасного» Шаповалова тому подтверждение…