Странник 9 page

Это признание, этот крик исстрадавшейся души Наталья Николаевна сделала за три года до своей смерти воспитательнице ее детей Констанции, причем в своем откровении подчеркивается, что роковое свидание произошло уже после женитьбы Дантеса на ее старшей сестре Екатерине Николаевне. То есть, в промежутке между 10 и 27 января 1837 года?! Вот она, первая нестыковка! Она хорошо помнит все детали этого рандеву, а вот когда случилось это роковое событие – запамятовала. Александра Арапова, совершенно очевидно, что со слов самой Натальи Николаевны, пишет об этих «деталях» следующее:

«Местом свидания была избрана квартира Идалии Григорьевны Полетики, в кавалергардских казармах, так как муж ея состоял офицером этого полка. Она была полуфранцуженка, побочная дочь Григория Строганова, воспитанная в доме на равном положении с остальными детьми и, в виду родственных связей с Загряжскими, Наталья Николаевна сошлась с ней на дружескую ногу. Она олицетворяла тип обаятельной женщины не столько миловидностью лица, как складом блестящего ума, веселостью и живостью характера, доставлявшими ей всюду постоянный несомненный успех.

В числе ея поклонников самым верным, искренно влюбленным и беззаветно преданным был в то время кавалергардский ротмистр Петр Петрович Ланской.

Хорошо осведомленная о тайных агентах, следивших за каждым шагом Пушкиной, Идалия Григорьевна, чтобы предотвратить опасность возможных последствий, сочла нужным посвятить своего друга в тайну предполагавшейся у нея встречи, поручив ему, под видом прогулки около здания, зорко следить за всякой подозрительной личностью, могущей появиться близ ея подъезда».

Вот эта «внешняя охрана» места встречи любовников в лице ротмистра П.П. Ланского и навела академика на мысль, что встреча та была вовсе не с Дантесом, а с самим императором Николаем 1 (на частной квартире, да еще, в кавалергардских казармах? – А.К.): «Замечательно! Тайное свидание недавнего корнета, без году неделя новоиспеченного поручика опекает в качестве «топтуна у подъезда» в ноябрьскую петербургскую непогоду не кто‑нибудь, а кавалергардский ротмистр! Прибавьте к этому, что он на 13 лет старше 24‑летнего шалуна. Да будь он по уши влюблен в Идалию Григорьевну, но такого унижения не стерпел бы. Другое дело, если в апартаментах Полетики встречался бы с дамой сердца Его императорское величество. Тогда бы ротмистр беспрекословно дежурил, чтобы «предотвратить опасность возможных последствий» и происки любых «тайных агентов», подосланных, например, императрицей [201].

Видимо для придания «солидности» своей версии Николай Яковлевич величает приказарменную квартиру Полетики «апартаментами». Можете себе представить такое, чтобы император всея Руси, имея великолепный дворец, предназначенный в том числе для альковых утех, сподобился бы как «ничтожный офицеришка» ехать втайне от императрицы в «казарменные апартаменты» на свидание с Наталией Николаевной? А куда глядела сводница, что так безобразно было подготовлено место свидания царя с первой красавицей Петербурга? Дочь‑то свою малолетнюю почему оставила? Ведь она могла все испортить, ненароком заглянув в комнату, где «дядя Царь» что‑то там делает с «тетей Наташей»? Даже если бы все так и было, как уверяет нас Академик, тогда за что же был наказан полковник Александр Михайлович Полетика? За плохо организованное место свидания царя с женой Пушкина??

Так что версию академика Петракова о тайной встрече императора Николая 1 с Натальей Николаевной следует отвести равно по той же причине, по которой он сам отвел версию о ее встрече с Дантесом – в силу ее полнейшей несостоятельности. Возникает вопрос, с кем же все‑таки была эта скандальная встреча, резко повернувшая ситуацию вокруг Пушкина в трагическое русло? Попробуем разобраться. Сам же академик подал мысль, что вокруг этой встречи слишком много туману. С одной стороны, она послужила своеобразным детонатором в развивающемся вокруг Пушкина скандала, переведя тлеющую интригу в состояние взрыва. А, с другой стороны, в комментариях современников, освещающих это событие, так много нестыковок, что поневоле приходит мысль о том: «А было ли вообще это свидание?»

Обстоятельства свидания известны нам исключительно со слов самой Натальи Николаевны, а вернее сказать, в ее интерпретации. Версию, дошедшую до нас в интерпретации Вяземского, которые первыми услышали рассказ Натальи Николаевны, мы выше уже приводили. Нелепость поведения Дантеса столь очевидна, что ни Пушкин, ни Вяземские не могли всерьез принять наивный рассказ «потерпевшей». Не поверил и Н.Я. Петраков, приведя при этом известные слова Анны Ахматовой: «Да, воистину, нужно быть очень простодушной женщиной, чтобы наворотить такое и думать, что ей поверят, особенно муж.

Однако целые поколения пушкинистов, влюбленных в Александра Сергеевича и его супругу, поверили. Одна мудрая Анна Ахматова усомнилась: «Все это так легко придумать – все это так близко лежит, во всем этом нет и следа страшной неожиданности – верной спутницы истины». Однако, продолжим цитирование Н.Я. Петракова:

«Попробуем сначала разобраться в мелочах. Входит Натали в квартиру Полетики. Со своим ключом? Маловероятно, хотя чем черт не шутит. Предположим, открывает ей дверь прислуга или гувернантка. Последняя должна быть в курсе замысла хозяйки и иметь от нее инструкции, ибо надо не только встретить гостью принять от нее верхнюю одежду, но и проводить в апартаменты, где затаился Дантес. Итак, гувернантка выполнила свою миссию и оставила участников свидания наедине. Откуда же вдруг появляется свободно разгуливающая по квартире дочь Полетики, которой, кстати сказать, в 1836 году исполнилось только три года. А где же гувернантка, обязанная оберегать конспиративную встречу? Что‑то слабо верится в эту абракадабру. А пистолет! Смехотворно грозить убить себя в чужой квартире из‑за того, что женщина не желает отдаться «здесь и сейчас». Дантес был достаточно опытным ловеласом, чтобы использовать руки и губы, а не размахивать пистолетом. Здесь уже пахнет шантажом и грубым запугиванием, а не соблазнением. Не случайно, пересказывая версию своей сестры, более умная Александрита жестко ее отредактировала: убрала из рассказа «пистолет» и ввела «колена» («бросившись перед ней на колена, он заклинал ее»…). Но Вяземским редактировать было незачем – как слышали, так и передали. Беда Натальи Николаевны была не в том, что, как полагала Долли Фикельмон, она слишком много рассказывала мужу, беда в другом – она не умела врать правдоподобно. Не только умудренному опытом личной интимной жизни, но и знатоку многовековой истории психологических взаимопереплетений человеческих судеб молодая провинциалка плела турусы на колесах, искренне полагая, что муж примет все на веру как начинающий любовник.

Лживость всей конструкции, придуманной Натальей Пушкиной, достаточно явно высвечивается при ознакомлении с книгой Александры Араповой (урожденной Ланской) о своей матери. Пушкинисты обычно крайне скептически оценивают этот документ. Однако, на наш взгляд, к нему следует подходить дифференцированно. Нельзя с водой выплескивать ребенка. Конечно, в книге легко просматривается сверхзадача, которую преследует Арапова: убедить читателя, что она незаконнорожденная дочь императора Николая 1. Здесь автор не скупится на разного рода намеки и натяжки. Но, с другой стороны, нельзя забывать, что книга написана человеком, многие годы прожившим в одной семье с Натальей Николаевной, много от нее слышавшим, в том числе, наверное, и о знаменитом свидании. Тот факт, что Арапова, работая над своей книгой, обратилась к Александре Николаевне, отнюдь не доказывает, что она ничего не знала об этой истории, скорее наоборот – это свидетельствует о желании сверить свою информацию с видением близкого матери человека. Как бы то ни было, но кое‑что интересное можно почерпнуть из текста Араповой. Она пишет: «Местом свидания была избрана квартира Идалии Григорьевны Полетики в кавалергардских казармах, так как муж ее состоял офицером этого полка». А несколькими строками выше приводит откровения своей матери: «Сколько лет прошло с тех пор, а я не переставала строго допытывать свою совесть, и единственный поступок, в котором она меня уличает, это согласие на роковое свидание». Пушкину и своей сестре Натали говорила совсем другое. В письме Фризенгофа Араповой сказано следующее: «…ваша мать получила однажды от г‑жи Полетики приглашение посетить ее, и когда она прибыла туда, то застала там Геккерна вместо хозяйки дома». Значит в 1836 году Натали трактовала встречу с Дантесом на квартире у Полетики как неожиданную, подстроенную коварной подругой, а спустя многие годы призналась, что шла на заранее подготовленное свидание. Но когда столько лжи, то, естественно, встает вопрос, а с кем, собственно, было свидание? Может быть, совсем не с Дантесом? Может быть, и не было никаких пистолетов и бродящих по квартире малолеток?»

Вот здесь академику следовало бы поставить еще один вопрос: «А может быть, никакого свидания вообще не было? Мы не зря привели столь объемную цитату из книги Н.Я. Петракова, убедительно доказавшего, что Наталья Николаевна «плела турусы на колесах» по поводу то ли спланированной, то ли подстроенной коварной подругой встречи с Ж. Дантесом. Но зачем же плести эти турусы, якобы по поводу встречи Натальи Николаевны с Царем? Какая такая необходимость была вместо отвергнутой академиком действительно совершенно неправдоподобной версии «приплетать» еще более неправдоподобную? Завораживает само слово «свидание», которое терзало Натали всю оставшуюся жизнь? Раз было роковое «свидание», значит, было с кем! Так, что ли?

Да не было никакого свидания 2 ноября 1836 года, это была неловкая, но весьма своевременная мистификация, чтобы не сказать больше – грубая ложь с ее стороны. Когда человек пересказывает кому‑либо явную ложь, то со временем он невольно забывает некоторые детали своей лжи, повторяя эту ложь уже с новыми «подробностями». Отсюда и нестыковка во времени (ноябрь 1836 или январь 1837 года), и переквалификация формата встречи (заранее подготовленная или подстроенная), но самое главное, что же так терзало Наталью Николаевну всю оставшуюся жизнь. Ну подстроили ей ловушку, но ведь ничего не случилось страшного, о чем она сама толкует «дорогой Констанции»: «Бог свидетель, что оно было столько же кратко, сколько невинно».

Тут же во всем призналась мужу (и зачем‑то Вяземским?), как говорится, наплевать и забыть! Так нет, почему‑то эта невинная проказа дрожайшей подруги легла тяжким грехом на душу бедной Натальи Николаевны, она толкует об этом событии с родными и близкими людьми, даже делится сокровенными переживаниями с совершенно случайными людьми (воспитательница ее детей), похоже, что не единожды исповедовалась святым отцам? В чем дело? Что это за грех такой великий, который перекрывает другие ее грехи, такие, например, как рождение трех внебрачных детей, и не дает упокоения душе вплоть до самой смерти? Наконец, при чем здесь Петр Петрович Ланской? Рассказывая Вяземским «вся впопыхах» о злополучной встрече, она ни словом не обмолвилась о роли Ланского, по крайней мере, Вяземские об этом ничего не пишут. Если «свидание» было с Дантесом, то Наталья Николаевна могла и не знать об этом. Это «работа» хитроумной И. Полетики, о чем с такой иронией пишет академик. Ну а если встреча была с Николаем I, как считает Н.Я. Петраков, то как в это «тайное свидание» можно было втягивать постороннего человека? А вдруг он в развеселом кругу кавалергардов обо всем поведает друзьям? И вдруг через столько лет об этом пишет дочь Натальи Николаевны? Кто же ей поведал об участии П.П. Ланского в «секретной операции»? Разве что Идалия Полетика, ведь мать ее в 1836 году ничего не знала о его роли в «свидании». Ну а зачем это было И. Полетике, доводить до повзрослевшей дочери такие подробности? Зачем вообще детям знать о некоторых, в том числе «секретных», подробностях интимной жизни своих родителей. И почему, не щадя достоинства своей матери, А. Арапова с каким‑то пристрастием пишет о любовной истории своего отца с И. Полетикой, пока он не познакомился с ее матерью. Кто ей рассказал о романе Ланского с И. Полетикой? Сам отец – такое трудно себе даже вообразить. Тогда выходит, что сама Наталья Николаевна, но встает вопрос – зачем? У 45‑летнего «кавалергардского ротмистра», у которого до знакомства с матерью А. Араповой, наверное был не единственный роман, но знает она лишь один, который был у него с ближайшей подругой матери. И тут возникает курьезная ситуация, на которую никто и никогда не обращал внимания (ни классические пушкинисты, ни «неопушкинисты», к коим и относится уважаемый академик Н.Я. Петраков): Наталья Николаевна в упор не желает знать любовника своей ближайшей подруги, который, к тому ж, обеспечивал безопасность ее встречи не то с Дантесом (классические пушкинисты), не то с Царем (академик Н.Я. Петраков). О чем же тогда говорили подруги в часы откровений? Представители высшего света только и толковали о всевозможных любовных историях (явных и тайных), которые были на слуху. Даже в письмах А.С. Пушкина к своей жене более половины их объема занимают рассказы о подобных историях типа: «она не родила, но, по моим расчетам, должна родить». Что уж говорить о «подружках‑кумушках». Неужто Идалия и Натали только и обсуждали последние произведения Пушкина и ни разу речь не шла о таком видном женихе, как П.П. Ланской, которого «опутала» любвеобильная Идалия? Получается, что ни разу. Вот что пишет дочь Наталии Николаевны: «Отец мой не был тогда <ноябрь 1836 года> знаком с матерью. Всецело поглощенный службой, он посвящал свои досуги Идалии Григорьевне, чуждался светской жизни, и только по обязанности появлялся на придворные балы, где видел издалека прославленную красавицу Пушкину, но, всей душою отдавшись другой женщине, ничуть ею не интересовался (не нужно забывать, что эта «другая женщина» была женою его командира, полковника Кавалергардского полка Александра Михайловича Полетики. – А.К.). Наталья Николаевная его даже и в глаза не знала».

«В глаза не знала», а дочери поведала, как П.П. Ланской «охранял» их тайную встречу с Дантесом 2 ноября 1836 года, о чем А. Арапова сообщает всему миру: «Всякое странное явление в жизни так удобно обозвать случаем! Но мне именно сказывается перст Божий в выборе Идалией Григорьевной того человека, который, будучи равнодушным свидетелем происшедшего события, наглядно доказал, до какой степени свидание, положившее незаслуженное пятно на репутацию матери, было в сущности невинно и не могло затронуть ея женской чести».

Вот те раз! Свидетеля, который участвовал в «происшедшем событии», то есть в «свидании, положившем незаслуженное пятно на репутацию матери», Наталья Николаевна «даже в глаза не знала». Чего тут больше: наивности не очень далекой женщины, которая сама не знает о чем пишет, либо намеренной установки навести тень на плетень? Посмотрим, а что говорят биографы Наталии Николаевны о времени и месте встречи родителей Александры Араповой.

Возьмем самый надежный источник – изыскания неутомимых пушкинистов, биографов Н.Н. Гончаровой (Пушкиной, Ланской) – И.М. Ободовской и И.А. Дементьева: «Наталья Николаевна познакомилась с Петром Петровичем Ланским, по‑видимому, в начале зимы 1844 года. По воспоминаниям Араповой (опять Арапова. – А.К.), осень 1843 года Ланской провел в Баден‑Бадене, куда врачи послали его лечиться после длительной болезни. Там он постоянно встречался с Иваном Николаевичем Гончаровым, видимо приехавшим вторично в Баден с больной женой. С Гончаровым его связывали давние дружеские отношения, и поэтому, когда Ланской возвращался на родину, Иван Николаевич попросил приятеля передать сестре посылку и письмо. Исполнив поручение и получив в благодарность радушное приглашение бывать в доме, Ланской, вероятно, не раз в течение зимы 1844 года посещал Наталью Николаевну.

Весной Наталья Николаевна собиралась ехать опять в Ревель, на этот раз ради здоровья детей; врачи советовали ей повезти их на морские купанья. Особенно беспокоил ее Саша, он часто болел, и тогда Наталья Николаевна приглашала врачей одного за другим: «Тут я денег не жалею, лишь бы дети здоровы были». Но неожиданно она вывихнула ногу, и поездка была отложена на неопределенное время, а потом и вовсе не состоялась, Очевидно, в мае Петр Петрович Ланской сделал Наталье Николаевне предложение, и на этот раз она дала согласие.

Генерал Ланской был уже не молод, ему шел 45‑й год, женат до этого он не был. По свидетельству современников, это был хороший добрый человек. Главным в решении Натальи Николаевны был, несомненно, вопрос об отношении будущего мужа к детям от первого брака. И она не ошиблась, как мы увидим далее» [202].

Далее мы увидим, что этот на редкость благородный человек относился к детям Пушкина так же, как и к своим собственным. Небольшая поправка по возрасту П.П. Ланского, который родился 13 марта 1799 года, и которому в мае 1844 года уже было полных 45 лет и пошел 46‑й.

Обратим внимание на один нюанс, который как бы не замечают знаменитые биографы Натали, вернее никак не комментируют его: «С Гончаровым <Иваном Николаевичем, братом Натальи Николаевны> его <П.П. Ланского связывали давние дружеские отношения…» Как же так, с братом давняя дружба, а сестру его знать не знает и лишь случайная встреча с ней (не передай Иван Николаевич через Ланского посылку и письмо сестре, возможно и не бывать второго замужества Н.Н.) возбудила в нем интерес к красавице, о которой в свое время воздыхала почитай половина мужского населения Петербурга.

Близкие родственники Наталии Николаевны просто в восторге от этой неожиданной встречи двух, уже совсем не молодых людей. Вот как об этом пишет старшая сестра Натали Александра Николаевна своему брату в недатированном письме, относящемся к концу мая – началу июня 1844 г.:

«Я начну свое письмо, дорогой Дмитрий, с того, чтобы сообщить тебе большую и радостную новость: Таша выходит замуж за генерала Ланского, командира конногвардейского полка. Он уже не очень молод, но и не стар, ему лет 40. Он вообще… [203] это можно сказать с полным основанием, так как у него благородное сердце и самые прекрасные достоинства. Его обожание Таши и интерес, который он выказывает к ее детям, являются большой гарантией их общего счастья. Но я никогда не кончу, если позволю себе хвалить его так, как он того заслуживает…»

Ключевыми словами в этом письме, на наш взгляд, являются не столько «его обожание Таши», сколько «…интерес, который он выказывает ее детям», что по мнению Александрины, является «…большой гарантией их общего счастья». Подумать только, в начале зимы 1844 года (да не начало зимы, а скорее ее середина, или, как минимум, январь 1844 года) будущие супруги едва познакомились, а к концу мая, когда было сделано предложение Наталии Николаевне, не прошло и 4 месяцев, однако, старшая сестра уверена, что гарантией их общего счастья будет «интерес, который он высказывает ее детям». Что же это за «интерес» такой, который прочными узами скрепил их брак? Истосковалась видать по детям душа 45‑летнего холостяка, и он сразу проникся к ним отцовской лаской, особенно к мальчишкам. Вот как об этом пишет Н.П. Павлищева, много лет спустя (и откуда такие подробности?):

...

«Человек, за которого стоило выйти замуж, появился неожиданно. Вернее, они вращались в свете, Наталья Николаевна видела его и раньше, но познакомиться не довелось, – но А. Арапова, которая несравненно лучше знала ситуацию по рассказам матери, утверждает, что раньше она Ланского «в глаза не видела», однако Н. Павлищева продолжает свое повествование, – Все плохое в этой жизни происходит вдруг. Впрочем, хорошее тоже…

– Петр Петрович Ланской просит принять.

– Ланской? Что‑то я не помню такого. – Наталья Николаевна обернулась к сестре. Та тоже пожала плечами. У Ази было дурное настроение, впрочем, таковым оно теперь бывало очень часто. – Но все равно зови.

Горничная, кивнув, открыла дверь. В гостиную вошел рослый красивый военный.

– Позвольте представиться, Петр Петрович Ланской. Я привез посылку от Ивана Николаевича. Зная, что я еду в Петербург, он попросил завезти.

– От Ивана? Вот спасибо! Проходите, Петр Петрович, присаживайтесь. Расскажите, как там Ваня… Иван Николаевич. Азя, распорядись, пожалуйста, чтобы подали чай…

– Благодарю, но я не хотел бы вас стеснять…

– Вы торопитесь? А я надеялась, что вы расскажете нам об Иване Николаевиче… Наши братья лентяи, пишут крайне редко и нерегулярно.

В гостиную зашел Саша, что‑то тихонько спросил у матери, та кивнула. Мальчик бочком направился к выходу, но душа не выдержала:

– У вас такой же мундир, как у моего дяди Ивана Николаевича.

– Верно, – рассмеялся Ланской, – потому что мы сослуживцы. Были сослуживцы, когда Иван Николаевич служил.

– А вот это что за знак?

– Как тебя зовут?

– Саша. Александр Александрович Пушкин.

В двери уже показалась вторая любопытная мальчишечья физиономия.

– А тебя?

– Гриша.

Наталья Николаевна не знала, что сказать сыновьям, но Ланской подозвал их к себе и принялся объяснять знаки отличия на своей форме. Вопросы, которые задавал старший, ему очень понравились:

– Намерен стать военным?

Тот важно и коротко кивнул:

– Да.

– А ты?

– И я, – так же важно подтвердил Гриша.

Снова пошел «мужской» разговор о военной службе, о преимуществах одного полка перед другим. Саша, как старший и почти взрослый, снисходительно смотрел на младшего, прощая, что тот пока не уразумел, насколько конный полк лучше любого другого.

Подали чай, Ланской попросил разрешения мальчикам остаться за столом. Наталья Николаевна с улыбкой разрешила. Так с ее детьми еще никто не разговаривал, Ланской держался с ними точно со взрослыми, которые просто не все знают и понимают. Мальчишки смотрели ему в рот блестящими, почти влюбленными глазами и старались не пропустить ни слова.

Но теперь возмутилась Маша:

– А мы?!

– Идите сюда и вы…

Девочки сели рядом с матерью, тоже внимательно слушали, хотя разговор о предстоящих маневрах был им совершенно неинтересен. Просто в доме, где гости бывали крайне редко, появился новый человек, и он разговаривал с Сашей и Гришей, а не просто гладил их по головке, как делали другие. Это был необычный гость.

– Петр Петрович, а у вас есть дети?

Почему‑то этот вопрос смутил гостя.

– Нет, я даже не женат…

– Извините за бестактный вопрос…

– Ну почему же бестактный? Откуда вы могли знать о моем семейном положении?

– Мальчики совсем вас замучили?

– Нет, мне интересно с ними общаться.

Потом еще долго говорили об Иване Николаевиче, о том, как служится в полку, как часто приходится уезжать в разные командировки…

Когда пришло время уходить, Ланской почувствовал, что ему очень хочется вернуться в этот скромный дом еще, чтобы вот так посидеть за небогатым столом, рассказывая любопытным мальчишкам о службе, слышать мягкий смех их матери, ощущать теплоту домашнего очага…

Вернувшись в казарму, он, пожалуй, впервые по‑настоящему ощутил разницу между ней и домом.

– Ты где был? Откуда вернулся такой мечтательный? Небось красотка попалась загляденье? – Приятель заметил странное состояние Ланского.

Тот усмехнулся:

– Был у вдовы Пушкина.

Приятель даже присвистнул:

– Эк тебя занесло… А правда говорят, что она первая красавица Петербурга? Ну, была?

– Красавица? – Петр Петрович даже задумался. А ведь и правда, он побывал у самой красивой женщины Петербурга, Наталья Николаевна повзрослела, но красоты не растеряла, а он и не подумал об этом. – Красавица, только больше душевная…

– Что, некрасивая, что ли?

– Да нет же! Красива, очень красива! Только когда с ней говоришь, то про красоту забываешь.

– А ты о чем говорил?

– Я больше с ее сыновьями, любопытные мальчишки, все расспрашивали о знаках отличия и про маневры… Надо позвать их, чтобы посмотрели сами.

– Это не сыновья Пушкина ли?

– Чьи сыновья могут быть у вдовы Пушкина?

– Так ты для чего к ней ходил?

– Ее брат передал подарок, просил занести, я занес.

– Вот повезло! Кто бы меня попросил передать поцелуй красавице?

Ланской рассмеялся:

– Поцелуя как раз и не передавали. Зато чаем напоили и разговорами развлекли тоже. А еще приглашали заходить почаще».

Согласимся, что во взаимоотношениях между Натальей Николаевной и П.П. Ланским, ощущается наличие какой‑то тайны, которую с легкой руки их дочери А.П. Араповой, все пишущие на эту тему стараются вольно, а скорее невольно, скрыть, вернее, не замечать.

Однако, оставим пока наедине влюбленную пару и возвратимся к началу ноября 1836 года. Здесь мы подошли вплотную к раскрытию смой жгучей тайны Натальи Николаевны, которую она унесла с собой в могилу, скорее всего еще раз покаявшись и исповедовавшись за свой смертный грех, теперь уже на смертном одре (умерла Наталья Николаевна 26 ноября 1863 года).

Нарастающие как снежный ком долги медленно, но верно ввергали семью Пушкиных в нищету. Как мы уже отмечали выше, Наталья Николаевна обращается к брату Дмитрию за помощью, поскольку наступали столь тяжкие времена, «…что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом» (июль 1836 года). Короче говоря, чтобы накормить семью, приходится закладывать у ростовщика А.П. Шишкина ценные (и не очень) предметы домашней утвари или одежды. Первого февраля 1836 года под заклад белой турецкой шали Натальи Николаевны Пушкин получил у Шишкина 1250 рублей, а немногим меньше года назад 1 апреля 1835 года под залог восточного жемчуга и столового серебра берет ссуду в 3550 рублей. 13 марта под заклад часов «брегет» и серебренного кофейника получает у Шишкина 630 рублей, а 25 ноября 1836 года под залог черной турецкой шали берет 1250 рублей.

И эта унизительная для гения земли русской операция по закладу имущества продолжалась практически до самой смерти поэта. За три дня до дуэли – 24 января 1837 года Пушкин под заклад столового серебра Гончаровых получил у Шишкина 2200 рублей. Всего за период с первого апреля 1835 по 24 января 1837 года Пушкин получил у А.П. Шишкина под залог двух турецких шалей, трех ниток ориентального жемчуга и разных серебренных вещей 15960 рублей [204].

Дальше так жить становилось физически невозможно. Пушкин ждет только повода, чтобы через смертельную дуэль уйти из жизни, оставив на попечение государя свою разросшуюся семью.

В отчаянии Пушкин пишет свое знаменитое стихотворение: «О бедность! Затвердил я наконец…», которое, как нельзя лучше отражает состояние мятущейся души поэта, ищущей «выхода» из безвыходного положения:

О бедность! затвердил я наконец

Урок твой горький! Чем я заслужил

Твое гоненье, властелин враждебный,

Довольства враг, суровый сна мутитель?

Что делал я, когда я был богат,

О том упоминать я не намерен:

В молчании добро должно твориться.

Но нечего об этом толковать

Здесь пищу я найду для дум моих,

Я чувствую, что не совсем погиб

Я с участью моей [205].

Понятно, что между героем драмы «Сокол» английского поэта Барри Корнуэла Федериго и Пушкиным лежит далеко не идентичная жизненная коллизия, описанная Корнуэлом, но без сочувствия этому герою, который озвучил те же настроения, которые терзали Пушкина, вынужденного для содержания семьи закладывать необходимые по жизни вещи, такой перевод вряд ли состоялся бы и не получил бы такого трагического звучания.

И Наталья Николаевна, скорее всего с подсказки или по совету Идалии Григорьевны Полетики, решила дать этот повод своему мужу. И. Полетика, смертельно ненавидя Пушкина, просто не могла не участвовать в «разработке» этой мистификации. Причина ее лютой ненависти к поэту и по сей день остается тайной за семью печатями. Еще в конце 1833 года их отношения были весьма дружескими, о чем можно судить из содержания письма Пушкина к жене из Болдина в Петербург от 30 октября 1833 года: «…Полетике скажи, что за ее поцелуем явлюсь лично, а что‑де на почте не принимают…» Выходит, что в письме Натали к Пушкину, на которое он отвечает, Полетика шлет ему поцелуй, что недвусмысленно говорит о том, что Пушкин был ей небезразличен, как мужчина.

По мнению П.И. Бартенева, Пушкин «не внимал сердечным излияниям невзрачной Идалии Григорьевны и однажды, едучи с ней в карете, чем‑то оскорбил ее». Чем можно оскорбить влюбленную в мужчину женщину? Хотя Бартенев и не договаривает, но ясно же, что только невниманием мужчины, а еще хуже насмешкой над ее чувством, на что Пушкин был большой мастер. Бартенев, как и все современники Пушкина, будучи влюбленными в поэта, наплетут сто бочонков с чертями, чтобы оправдать своего кумира. Далеко не «невзрачной» была Идалия Григорьевная – внебрачная дочь барона, а с 1826 года графа Григория Александровича Строганова (1770–1857) и португальской графини красавицы д\'Ойенгаузен (в первом браке графиня д\'Ега), впоследствии ставшей законной женой графа и получившей в православии имя Юлии Павловны Строгановой (20.08.1782–2.11.1864 гг.). Напротив, многие современники находят И. Полетику очень красивой и умной женщиной, но склонной к всевозможным амурным интригам, весьма влюбчивой и мстительной к тем, кто отвергает ее амурные притязания. Похоже, что Пушкин попал «под раздачу» как раз по этой причине. То ли до нее дошли слухи, распространяемые П.А. Катениным, что Пушкин «кастрат», то ли сама Наталья Николаевна, в пылу откровенности, поделилась с подругой, что ее муж импотент, но иначе никак нельзя объяснить столь резкую смену любовного интереса к поэту на жгучую ненависть. Сохранились документальные данные и свидетельства современников о дружбе И. Полетики с Геккерном и Дантесом, с которым у нее была любовная связь (этот шалун свое не упустит), но к Пушкину, по словам того же П.И. Бартенева, она «питала совершенно исключительное чувство ненависти, и даже к самой памяти к нему», которое сохранила до самой смерти. И, скажите на милость, что это за столь задушевная близость неразлучных подруг, если одна из них смертной ненавистью ненавидит мужа другой?