Дитя ночи

– Как вы вошли? – спросила Карла немного нервно, потому что она не любила, когда в ее кабинете на Парк‑авеню происходило что‑то такое, что нарушало заведенный порядок.

– Дверь была приоткрыта.

Мягкий голос, необычный ритм речи, может быть, даже легкий европейский акцент. И вот он стоит, прислонившись к высокому подоконнику огромного, во всю стену, окна – на фоне ломаной линии небоскребов из освещенных квадратов‑окон, сверкающих в темноте.

Карла уселась в свое любимое старое кресло с клетчатой обивкой. Под жутковатого вида черно‑белой мандалой на полстены – увеличенной копией одной из работ ее давнего пациента, – что висела напротив окна.

– Вы настояли на том, чтобы я вас приняла поздно вечером, – говорит она. – И не отказались, когда я назвала явно безумную цену.

Он не должен ей нравиться, этот мальчик. Она смотрит на него и пока что не предлагает сесть. Да, он действительно очень красивый. В жизни он выглядит точно так же, как на телеэкране. Значит, дело не в гриме. Его волосы, разметавшиеся в беспорядке (но мы‑то знаем, скольких трудов стоит такой изящный якобы беспорядок: каждая прядка лежала именно так, как это было задумано дорогим стилистом), так черны, что в приглушенном свете ламп отливают синим. Лицо утонченное, бледное. Почти болезненно белое. Огромные черные глаза – чарующие, гипнотические. Угрюмое, даже суровое выражение. И в то же время – по‑детски невинное. Карла мысленно отметила про себя все это и постаралась запомнить первое впечатление. Еще раньше, слушая его песни, она сделала кое‑какие пометки в блокноте. Она ни капельки не сомневалась, что тексты для песен он пишет сам. И в этих текстах явно прослеживаются следы прогрессирующего психоза… если искать их специально и если ты зарабатываешь на жизнь именно поисками психозов.

– Пожалуйста, Тимми, садитесь. Куда вам больше нравится. На диван, в кресло, прямо на пол – там есть подушки.

Он выбрал диван. Он смотрел на нее не отрываясь. Карле стало не по себе. Ее раздражал даже не сам его взгляд, а манера смотреть вот так – настойчиво, чуть ли не сладострастно.

– Ваш агент, кажется, постарался изрядно, чтобы найти вам психиатра именно школы Юнга…

– Сейчас это модно.

– Я вас внимательно слушаю.

– За сто долларов в час каждый станет внимательно слушать.

– У вас остается всего пятьдесят одна минута.

Короткая пауза. Тимми, похоже, слегка расслабился. Карла повертела в руках блокнот, машинально притронулась к скрытой в подлокотнике кресла кнопке включения диктофона на запись, намотала на палец прядь волос. Звонок Стивена взволновал ее больше, чем ей бы хотелось. Ей даже пришлось напомнить себе, что она получает немалые деньги отнюдь не за то, чтобы в рабочее время размышлять о своих проблемах, и о проблемах бывшего мужа, с которым она развелась и который, если его спровоцировать, может устроить поджог.

– Я выбрал вас потому, что вы занимаетесь архетипами.

Тимми все же ответил на ее вопрос.

Начитанный мальчик. Развитый не по годам.

– Да.

– Но возможно такое, чтобы подвергнуть анализу сам архетип? Вот что мне надо выяснить, поэтому я и пришел. – Он говорил так серьезно и в то же время – так по‑детски.

– Что вы имеете в виду?

Он что – смеется над ней?

– Я имею в виду, – продолжал он все так же серьезно, – что если некая сила, некий образ из коллективного бессознательного вдруг сфокусируется и обретет объективное бытие… скажем так, воплотится в жизнь?

Она не поверила своим ушам. Мальчики его возраста так вообще не говорят. В душе шевельнулся страх, но она задавила его в зародыше.

– Мне бы хотелось понять себя, – сказал мальчик. – И в первую очередь – научиться жить со своим одиночеством.

Карла слегка успокоилась. Разговор пошел о вещах, ей знакомых. Вне всяких сомнений громкая слава, которая валом обрушилась на него, вылилась в паранойю и пробудила глубинные детские комплексы. В частности – комплекс незащищенности. Она молча слушала, не желая давить на него.

– Как вы считаете, есть у человека душа?

– Эй, послушайте. Здесь я психиатр.

– Так есть или нет?

– В каком смысле, религиозном?

– У вас есть душа?

– Ну, в каком‑то смысле… Карл Бег верил в существование души…

– А где доказательства, женщина? Если сейчас я вспорю тебе грудь, оттуда выйдет душа или нет?

…Все‑таки интуиция не подвела. Что‑то такое в нем было. Что‑то очень серьезное. Карла сидела тихо, не желая прерывать ход его мыслей.

– В каком‑то смысле я сам архетип, – продолжал он. – У меня нет души. Я существую и как бы живу только вашими страхами, вашими самыми сокровенными фобиями. И поэтому я одинок. И это не просто чувство отчуждения. Это именно одиночество. Страшное одиночество.

– Я не понимаю.

– Я вампир.

Спокойно, сказала она себе. Не выдавай себя.

– То есть песня «Вампирский Узел»…

– Метафора и не более того. Понимаете, я собираю модели поездов… у меня дома большая коллекция, я вам как‑нибудь покажу. – Он обезоруживающе улыбнулся и тряхнул головой, чтобы отбросить волосы с лица. И на секунду Карле показалось, что она разглядела другое лицо. Глаза, сверкающие, как кристаллики льда. Холодные, страшные. По‑настоящему страшные.

– Вы видите сны? Анализируя сны, многое можно понять. – Она потакала ему, чтобы он разговорился.

– Никогда.

– А все обязательные атрибуты… чеснок, распятия, выходить только ночью, родная земля, текущая вода?

Он рассмеялся высоким и чистым, совсем детским смехом.

– Кто я, по‑вашему? Лугоши, Ли, Лангелла [5]?

– Я не знаю. Вы мне скажите.

– Сейчас век безверия. Символы без веры теряют силу, и их влияние на меня убывает.

Снаружи, в приемной, зазвонил телефон. Черт, подумала Карла. Не буду брать трубку.

– Эти фильмы, которые так увлекают вас, смертных, – продолжая Тимми, – основаны только на мифологии. А я никакой не миф, миссис Рубенс. Я – квинтэссенция всех самых глубинных человеческих страхов, конечное воплощение их представлений о предельном отчуждении. Вот почему я теперь стал реальнее, чем когда бы то ни было. Вот почему меня мучает голод, какого я никогда не испытывал прежде…

Карла невольно поежилась.

– …потому что впервые за все это время меня увидели миллионы. Дети мне поклоняются, как божеству. Взрослые вожделеют меня.

Этот чертов телефон!

– Женщина, посмотри на меня! – Такой повелительный голос. Неодолимый. – Ты мне веришь. Должна мне верить, потому что твое подсознание – тоже часть этой силы, которая вызвала меня в мир…

…телефон все звонит и звонит…

– Простите, я на минуту. – Карла срывается с кресла, бежит в приемную, захлопывает за собой дверь и хватает трубку. – Алло, алло. – Она никак не может отдышаться. Этот ребенок… тяжелый случай. За таких пациентов она не берется. Депрессивный психоз – это одно. Но здесь уже явная шизофрения. – Алло.

Она уже взяла себя в руки. Она очень умело скрывает свое беспокойство.

Наплыв

На репетиции он несколько раз бегал к себе в гримерную – где был телефон и где никто не стоял над душой – и пытался звонить своей бывшей жене. Он начинал набирать номер, но всякий раз леденящий страх сковывал его пальцы, и он отгонял его, проигрывая в уме ритмические удары молотов по наковальням из третьей сцены «Золота Рейна»: дум‑ди‑дум да‑да‑да дум‑ди‑дум дум‑ди‑дум да‑да‑да дум‑ди‑дум…

Уже потом – в другом гостиничном номере и совсем в другом городе – он выложил на стол свою записную книжку и старые газетные вырезки и принялся их разбирать. Он давно уже перестал собирать вырезки из газет и программки концертов. Но именно эти уже пожелтевшие вырезки – из времен первых его выступлений – он постоянно возил с собой. Как талисман на счастье.

Он нашел, что искал, и долго и мрачно разглядывал эти кусочки бумаги. Потом заказал в номер полбутылки водки. Он даже задумался, а не сжечь ли весь этот хлам. Можно выключить свет и смотреть на пламя… но он лишь поднял телефонную трубку и набрал номер.

– Карла?

– Иди ты к черту, у меня пациент!

– Он.

Он едва не выронил трубку – так у него тряслись руки. Пришлось прижать ее к уху плечом.

– …послушай, он действительно полоумный… или просто хороший актер… но случай действительно интересный, и мне бы хотелось скорее…

– Карла, мне нужно его увидеть. Ты можешь устроить нам встречу?

– Что?! Ты мне звонишь и просишь устроить тебе встречу с моим пациентом – с человеком, с которым ты даже не знаком?!

– У тебя странный голос. Похоже, ты чем‑то встревожена. Это нервирует, правда? Когда тебе кажется, будто он тебя гипнотизирует… взглядом, голосом.

– Откуда ты знаешь? – выдыхает она с тревогой.

– Устрой нам встречу.

– Позвони его агенту. Я тебе не раба. Я избавилась от тебя еще раньше.

Он кладет трубку на рычаг и выключает свет.

Он думает.

В комнате темно. В телевизоре Питер Кашинг сосредоточенно протыкает колом сердце Кристофера Ли под зловещую музыку, но звук приглушен почти до шепота [6].

В дверь стучат. Он испуганно приподнимается на подушках. – Обслуживание номеров. Он встает и включает свет.

Когда официант ушел, Майлс налил себе водки и разложил на кровати старые газеты.

Вот они – все программы его выступлений в первом турне по оперным театрам провинциальной Германии. Это было спустя пару лет после войны, 0н впервые вернулся в Европу, откуда уехал еще ребенком, когда его родители погибли в пожаре и его отправили к родственникам в Америку. Ах эта Германия с ее маленькими городочками, где в каждом буквально есть собственный крошечный opernhaus, оперный театр. Ага, вот оно.

Оперный театр, Тауберг, Вольфгассе, 13. Три недели гастролей. Очень достойный репертуар. «Волшебная флейта», «Фиделио», «Тоска» (на немецком, естественно) и другие. Программы спектаклей. Теперь имена исполнителей не говорят ни о чем, за исключением некоторых: Ротштейн, Делла Страда, которая, собственно, и тянула на себе весь спектакль… и в самом низу в роли мальчика‑пастуха из «Тоски» и одного из трех гениев храма в «Волшебной флейте» Конрад Штольц.

В газетах были и снимки. И в том числе – трое мальчиков‑гениев, ведущих принца Тамино к Зарастро, чернокнижнику и жрецу. Все трое обряжены в длинные балахоны. Все трое в припудренных париках. В руках у них – короткие жезлы со звездами на концах. Выдающийся китч. Предел безвкусия.

Он подносит газету со снимком поближе к лампе. Да, все правильно. Он не ошибся. Ему вспомнился голос этого мальчика – высокий, волшебный, до жути красивый голос, берущий высокие ноты без всякого напряжения. Этот мальчик, казалось, вообще никогда не дышал. Потому что он выпевал даже самые длинные фразы, не набирая воздуха. Майлс был в этом уверен. Музыкант никогда не забудет такой необычный голос.

Мальчик, который идет впереди… с ясными черными глазами и восторженным взглядом. Мальчик, которого взяли в спектакль в самый последний момент, потому что певец, исполнявший эту роль раньше, как‑то странно погиб при невыясненных обстоятельствах. И еще потому, что его лицо смутно напомнило Майлсу о каком‑то забытом событии из детства. И разумеется, из‑за голоса. И теперь этот мальчик вернулся.

В образе Тимми Валентайна.

Майлс выключает свет и пытается заснуть. Когда он закрывает глаза, на телеэкране восходит солнце, и Дракула рассыпается пылью…

Date: 2016-02-19; view: 412; Нарушение авторских прав