Бертран 3 page

Пришел Шон и, заигрывая как сука, подметил, что я побрился. Мотоцикл не завелся, поэтому на автовокзал я решил доехать на такси. Шон был смущен, и мне было жалко, что его мотик не завелся, и он выглядел так, будто действительно будет скучать по мне, и я решил, что позвоню ему, когда доеду до Бостона. Затем вспомнил про «Приоденься и присунь» и понял, что он с кем‑нибудь переспит – все так делают. Пока такси везло меня до автобуса, я безостановочно курил и замусолил «Источник» настолько, что на книге появились неразглаживаемые складки. В любом случае автобус опоздал и приехал только без четверти двенадцать, так что мне совсем не стоило переживать. Единственными, кто сел в Кэмдене, были я, молодая жирная особа в голубой куртке с ромбиками на спине, ее белобрысый мальчуган с грязным лицом и хорошо одетый слепой. Потому как никого больше не было, я занял место в секции для курящих в конце автобуса. Толстуха со своим сыном сели вперед. Прошло некоторое время, пока слепой поднялся в автобус и водитель медленно отвел его на место. Я надеялся, что слепой не сядет рядом со мной. Не сел. Мне полегчало.

Автобус выехал из Кэмдена и поехал по шоссе № 9. Я радовался, что сегодня на автобусе до Бостона никого больше нет. Предстояла приятная, спокойная поездка. Открывая книгу, я уставился в окно и подумал, что, может, выходные в Бостоне и не будут такими уж ужасными. Все‑таки там будет Ричард. Мне даже было немного интересно, о чем это мать хотела поговорить. О своем угнанном «кадиллаке»? В любом случае, скорей всего, это была машина компании. Несложно поменять, беспокоиться не о чем. Хотя в Массачусетс ради этого, конечно, отправляться не стоило. Я снял темные очки, потому что было облачно, и закурил еще одну сигарету, попробовал почитать. Но слишком уж красиво было снаружи, чтоб не любоваться проплывающими за окном октябрьскими пейзажами, повсюду подмечая тихие приметы осени. Мелькали цвета – красные, темно‑зеленые, оранжевые, желтые. Я почитал еще какое‑то время, выкурил еще несколько сигарет и пожалел, что не взял с собой плеер.

Примерно через час автобус въехал в какой‑то город и сделал остановку на небольшом терминале, где зашла пожилая пара и села впереди. Автобус вырулил и, проехав дальше по шоссе пару километров, остановился перед огромной толпой чуваков из ближайшего колледжа, стоявших возле двух зеленых скамеек. Пока автобус тормозил и съезжал на обочину, я напрягся и понял, что эти стьюденты в самом деле собираются сесть в автобус. Я запаниковал на мгновение и быстро пересел на сиденье у прохода.

Когда чуваки из колледжа поднялись в автобус, я снял солнечные очки, затем снова надел и уткнулся в книжку, надеясь, что они не сообразят, что я из Кэмдена. Пятьдесят или шестьдесят человек забилось в автобус, и стало невыносимо громко. В основном девчонки в розовых и голубых майках «Эсприт» и «Бенетон», жуют резинку без сахара, все с плеерами, с банками диетической колы без кофеина, ручонки сжимают журналы «Вог» и «Гламур», и выглядят все так, словно сошли с рекламного ролика жевательных конфет «Стар‑берст». Парни – человек восемь‑девять, все красавцы, устроились позади меня в отделении для курящих. У них был огромный кассетник «Сони», из которого орали Talking Heads, направо и налево передавались журналы «Роллинг стоун» и «Бизнес‑уик». Даже после того как эти отбросы поколения пепси сели в автобус, я по‑прежнему сидел один. Я почувствовал себя неловко и думал, как же, господи, я вычурно выгляжу, сидя сзади в солнечных очках «Уэйфэрер», черном твидовом пальто с дыркой на плече, куря сигареты одну за одной, с выцветшим «Источником» на коленях. Всем своим видом я, должно быть, кричал: «Кэмден!» Но все ж мне было приятно, что никто не сел рядом.

Но только автобус отъехал, я заметил Парнишу, который был вылитый Шон, выглядел совсем потерянным, стоял впереди автобуса, пытаясь пройти в конец. У него были нерасчесанные длинные волосы и недельная щетина. На нем была футболка с Билли Сквайром (бог ты мой), а в руках набитая бесформенная сумка. Я плохо перенес это сходство, и сердце мое остановилось, затем некоторое время билось неровно, прежде чем вернулось к своему обычному ритму. Я осмотрел автобус, и меня посетила ужасная мысль, что этому двойнику Шона, державшему в заляпанных маслом руках помятый журнал «Автомобильная мода» (в Гэмгаиир, что ли, этот парень ехал?), придется сесть рядом со мной. Он прошел пустое место, рядом с которым я сидел, и осмотрел заднюю часть автобуса. Один из ребят из колледжа в клубной куртке с надписью «Только для членов», листая журнал «Спорте иллюстрейтед» и закинув высокие кроссовки на спинку сиденья, рассказывал, как он посеял плеер на паре по экономике для первогодок, и вдруг закрыл рот, и, когда он это сделал, все посмотрели на Парнишу Шона и, презрительно фыркнув, закатили глаза. Я подумал, пожалуйста, только не садись со мной… Он так похож на Шона.

Он понимал, что ребята из колледжа потешаются над ним, и продвинулся ко мне.

– Здесь занято? – спросил он.

С минуту мне хотелось сказать, что да – занято, но, конечно же, это было бы смешно, так что я помотал головой, с трудом сглотнул и поднялся, чтобы пропустить Парнишу. Сиденья находились рядом, и, чтобы поместиться, мне пришлось отодвинуться на край своего. Он был в рваных джинсах в обтяжку, у него были одинакового цвета волосы на голове и руках и только одна бровь. Совладать с этим было непросто.

Еще до того, как все расселись, автобус выехал с обочины и ринулся на хайвей. Я попытался читать, но не смог. Пошел дождь, блестящий кассетник играл Talking Heads, девушки передавали диетическое пепси и начос взад‑вперед и пытались со мной заигрывать, парни сзади беспрестанно что‑то лаяли, курили гвоздичные сигареты, время от времени передавали косяк и говорили про то, как шлюху по имени Урсула трахнул паренек по имени Фил на заднем сиденье «тойоты‑ниссан», принадлежавшей некоему Марку, и как Урсула соврала Филу и сказала, что ребенок был не от него, но он все равно заплатил за аборт, и все это так раздражало, что я вообще не мог ни на чем сосредоточиться. К тому времени, когда мы подъехали к Бостону, меня уже настолько бесила эта затея матери с приездом, что я просто пялился на Парнишу Шона, который, в свою очередь, таращился в окно, разглаживая складки своего билета замасленными руками, на которых громко тикали часы «Свотч».

Шон

Сегодня у меня в ящике очередная записка от Лорен Хайнд. В ней написано: «Мы встретимся вечером, когда зайдет солнце, – Ь‑В‑О‑Б‑Ю‑Л не будет больше написано задом наперед…» Я не могу дождаться вечеринки, когда «зайдет солнце», так что пытаюсь поболтать с Лорен за ланчем. Она стоит в стороне от всех, курит сигареты с Джуди Холлеран (которую я чпокал в прошлом семестре и до сих пор пожариваю время от времени, она тоже реально ебанутая – всю жизнь в психологической консультации) возле десертов, и я медленно подхожу к ним сзади, и мне вдруг хочется прикоснуться к Лорен, и я уже собираюсь нежно дотронуться до ее шеи, но сосед Лягушатник, которого я уже давно не видел, извиняется и тянется за круасаном или вроде того и тормозит. Он замечает меня и говорит:

– Са va. Я отвечаю:

– Са va.

Лорен говорит ему «привет», краснеет и глядит на Джуди, а Джуди тоже улыбается. Он все смотрит на Лорен, а потом уходит. Лорен рассказывает Джуди, как посеяла свой пропуск.

– Что нового? – спрашиваю я Джуди, прихватывая тарелку с дыней.

– Привет, Шон, ничего.

Лорен рассматривает печенюшки, эдакая недотрога. Это настолько очевидно, что я в замешательстве.

– На вечеринку идете сегодня? – спрашиваю. – Когда зайдет солнце?

– Совсем крыша поехала, – говорит Джуди с редкостным сарказмом.

Лорен хохочет, будто соглашается. Да уж, думаю я.

Придурок из Эл‑Эй хватает апельсин с подноса с фруктами, и Джуди смотрит вниз – куда? На его ноги? Ноги сильно загорелые, и я никогда не видел его без солнечных очков, так‑то вот. Он приподнимает брови в знак приветствия. Я делаю то же самое. Оборачиваюсь к Лорен, и меня поражает, насколько сногсшибательно она выглядит. Стоит побыть рядом что‑нибудь вроде миллисекунды, и меня переполняет восторг – такая потрясная девушка. Удивительно, как на меня действуют ее ноги, грудь без лифчика под футболкой с надписью «We Are the World» [13], бедра. Она поднимает на меня глаза, словно в замедленной съемке. Я не могу ответить на ее пристальный голубоглазый взгляд. Она чересчур шикарна. Ее идеальной полноты губы замерли в сексапильной безжалостной улыбке. Она великолепно сложена. Она улыбается, когда замечает, что я на нее уставился, и я отвечаю улыбкой. Мне хочется узнать эту девушку, думаю я.

– К тому же это вроде бы должна быть вечеринка в тогах, – говорю я.

– В тогах? Господи, – говорит она, – кем они тут себя воображают? Уильямс‑колледжем?

– А где вечеринка? – спрашивает Джуди.

– В Були, – говорю.

Она даже посмотреть на меня не может.

– Мне казалось, у нас уже была такая, – говорит она, изучая печенюшку.

У нее длинные изящные пальцы. На ногтях бесцветный лак. Ее маленькая чистенькая ручка почесывает идеальный нос, в то время как другая проходит по белокурым коротким волосам, а затем назад к шее. Я стараюсь вдохнуть ее запах.

– Была, – говорю я.

– Вечеринка в тогах – говорит она. – Да ты шутишь. Кто там у нас в комитете по развлечениям?

– Я, – отвечаю, глядя прямо на нее.

Джуди сует овсяную печенюшку в карман и затягивается сигаретой Лорен.

– Ну, Гетч и Тони собираются стырить простыни. Бочка пива есть. Не знаю, – говорю я, слегка посмеиваясь. – На самом деле это не то чтобы прям вечеринка в тогах.

– Похоже, что‑то будет, – говорит она. Внезапно она уходит, взяв печенюшку, по пути

спрашивая Джуди:

– Я еду в город с Бобоголовым, присоединишься?

– Курсовая. Не могу, – отвечает Джуди. Лорен уходит, не сказав мне ни слова. Очевидно,

растерялась, разволновалась от моего присутствия. Вечером, думаю я. И возвращаюсь обратно к столу.

– Сегодня открылась качалка, – говорит Тони.

– Рок‑н‑ролл, – говорю я.

– Ты идиот, – говорит он. Когда зайдет солнце, думаю я.

Пол

Я вышел из автобуса вместе с ребятней из колледжа, слепым и толстой теткой с белокурым мальчуганом и затерялся в дебрях большого терминала в Бостоне. Когда я вышел на улицу, был час пик, а небо было затянуто тучами, и я огляделся в поисках такси. Вдруг меня неожиданно хлопнули по плечу, и когда я обернулся, то столкнулся с Шоноподобным Парнишей.

– Да? – Я приспустил солнечные очки, чуть не трясясь от адреналинового прихода.

– Чувак, хотел спросить, не мог бы ты одолжить пять баксов.

У меня закружилась голова, и мне захотелось сказать «нет», но он так был похож на Шона, что я нащупал бумажник, не смог найти пятерку и все кончилось тем, что я дал ему десятку.

– Спасибо, чувак, – говорит он, перекидывая сумку через плечо, кивает сам себе, уходит.

Я тоже кивнул, непроизвольно, и у меня заболела голова.

– Я ее убью, – прошептал я сам себе и поймал наконец такси.

– Куда? – спросил водитель.

– Отель «Риц‑Карлтон». Это на Арлингтон, – сказал я ему, в изнеможении откидываясь на сиденье.

Водитель повернул шею и взглянул на меня, не говоря ни слова.

– «Риц‑Карлтон», – снова говорю я ему, испытывая неловкость.

Он все таращится.

– На… Арлингтон…

– Я слышу тебя, – пробормотал пожилой водила и, тряся головой, повернулся обратно.

«Так какого хуя тогда пялишься?» – хотелось заорать мне.

Я протер глаза. У меня ужасно воняли руки, и я открыл упаковку жевательных конфет «Чаклз», купленных на автовокзале в Кэмдене. Съел одну. Такси медленно плыло в автомобильном потоке. Пошел дождь. Водила не переставал смотреть на меня в заднее зеркало, тряс головой и что‑то бормотал, но что – мне не было слышно.

Я перестал жевать конфету. Таксист, едва проехав квартал, свернул и остановился. Я запаниковал, подумав: «О господи, теперь‑то что? Он выкинет меня за то, что я жевал эти гребаные “Чаклз”?» Я убрал конфеты.

– Почему мы остановились? – спросил я.

– Потому что приехали, – вздохнул водила.

– Приехали? – Я взглянул в окно. – Ох.

– Да, с вас доллар сорок, – пробормотал он. Он был прав.

– Похоже, я забыл, что отель так, э‑э, близко, – сказал я.

– Ну да, – отвечает водитель, – без разницы.

– У меня болит нога. Простите.

Я протолкнул две однодолларовые купюры и, выбравшись из такси, заковылял под дождем, и я просто уверен, что Шон оттрахает кого‑нибудь сегодня на вечеринке, и вот я уже в вестибюле, промокший, и лучше бы этого не было.

////Он не знает об этом, но я видела Его летом. Прошлым летом. Я провела летние каникулы на Лонг‑Айленде, в Гемптонах, со своим бедным пьяным отцом. Саутгемптон, Истгемптон, Гемптон‑Бэйз – я блуждала по острову с кочевниками, одетыми в Гуччи. Я остановилась на ночь у брата и навестила недавно овдовевшую тетю на Шелтер‑Айленд и жила в сотнях мотелей – в розовых, серых, зеленых, блестящих в гемптоновском свете. Я заходила в эти пристанища, потому что было уже невыносимо видеть новых подружек отца. Но это отдельная история.

В первый раз я увидела его в кафе «Коуст‑гриль» на Южном побережье, а затем в этакой моднецкой барбекюшнице, чье очаровательное название сейчас мне на ум не приходит. Он ел недожаренную курицу и сдерживался, чтобы не чихнуть. Он был с женщиной (определенно, шлюшкой), которая выглядела как анорексичка. Вокруг них стояли скучающие пидороватые бармены, а я заказала коктейль «Медленная удобная отвертка», чтобы их побеспокоить и подразнить.

«Это тот, что с ромом?» – просюсюкали они, а я в ответ прошепелявила «йес‑с‑с», потому что нельзя прошепелявить «ноу». Официантки, раскрыв рот, подходили к Тебе, бронзовокожему, как Бог, человеку с обложки «GQ», с зализанными назад волосами. Я слышала, как прозвучало твое имя – тебе звонили. Бэйтмен. Они неправильно его произнесли – Дэйтмен. Я сидела, окутанная полутьмой длинного гламурного бара и только что сообразила – и спокойно так восприняла, – что в прошлом семестре завалила три предмета из четырех. К сожалению, я забыла сдать, и вообще дописать, предварительные курсовые, до того как уехала в Аризону и отправилась в Гемптоны. А там был Ты. Последний раз я Тебя видела на Полуночном Завтраке; Ты запустил слипшимся блином в стол старшекурсников с театрального. Теперь Ты прикурил сигарету. Дать прикурить шлюшке Ты не запарился. Я последовала за Тобой к телефонной будке.

– Здорово, чувак, ты же разговаривал с деканом и типа, э, сказал ему, в каких я типа растрепанных чувствах.

Я решила, что это Твой психиатр. Ты зевнул и сказал:

– Мне не наплевать.

Возникла неопределенная заминка, а потом Ты сказал:

– Просто продли рецепт на либриум.

Еще одна заминка. Ты огляделся по сторонам, не узнал во мне однокурсницу. Я, загорелая и вся зажатая, пить пила, да все без толку.

– У меня все путем, – произнес Ты.

Ты повесил трубку. Я смотрела, как Ты небрежно бросил купюры на стол и вышел из ресторана перед шлюшкой. Перед ней закрылась дверь, но она все равно пошла за тобой. Вы оба унеслись в ярко‑красной «альфа‑ромео», а я напилась и стала ждать Сегодняшнего Вечера.

Сегодняшний Вечер. Я провела полдня в ванной, наполненной ароматной водой, подготавливала себя, чистилась, намыливалась, брилась, умащалась для Тебя. Я два дня не ела. Я жду. У меня это хорошо получается. Я слушаю старые песни, которые скоро забуду, и жду Сегодняшнего Вечера и Тебя. Жду этого окончательного момента. Момента, настолько наполненного ожиданием и желанием, что я почти уже не хочу быть очевидцем этого события. Но я готова. В один прекрасный день тебе захочется, чтоб я была твоей, подвывает приемник. Все правильно. Сегодня вечером.////

Пол

Подхожу к стойке регистрации и стою, желание сбежать, вернуться обратно в Кэмден, просто пройти два квартала под дождем к терминалу, просто сесть в автобус и перехватить Шона на вечеринке «Приоденься и присунь» переполняет меня, и я просто стою, безразлично пялясь на высокомерных, хорошо одетых людей за стойкой, пока один не произносит, скользнув по мне взглядом:

– Да, сэр?

Меня подмывает уйти, свинтить, решиться.

– Да, сэр? – снова спрашивает он.

Я выхожу из ступора. Гляжу на него. Уже слишком поздно. Все уже слишком поздно.

– Моя мать должна была забронировать номера на выходные. Фамилия Дентон.

– Дентон, очень хорошо, – сказал клерк, посмотрев на меня с сомнением, прежде чем стал проверять записи.

Я смущенно оглядел себя, затем снова посмотрел на клерка.

– Да, Дентон. Три ночи. Два номера, верно? – спросил клерк.

– Да, я полагаю.

– Не могли бы вы вот здесь расписаться? – Клерк что‑то протянул мне.

Я вписал кэмденский адрес, непонятно почему. Руки до сих пор были мокрыми. На карточке появились пятна.

– Ваша мать будет платить наличными или «Визой», мистер Дентон? – спросил клерк.

Я мог бы заплатить своей карточкой «Американ экспресс», но какого черта я должен это делать? Это было бы глупо, все и так было глупо.

– «Визой», наверно.

– Отлично, мистер Дентон.

– Полагаю, все остальные прибудут позже.

И хватит называть меня мистером Дентоном. Меня зовут Пол, уроды, Пол!

– Отлично, мистер Дентон. Это весь ваш багаж? Я стоял весь мокрый, жизнь моя порушена. С Шоном все кончено. Еще один сыграл в ящик.

– Сэр? – настаивал клерк.

– Что? – моргаю я.

– Я сейчас попрошу кого‑нибудь поднять ваш багаж, – сказал он.

Я даже не услышал его, просто поблагодарил, расстегнул пальто, кто‑то протянул мне ключ, и как в тумане я вошел в открытый лифт и нажал на кнопку девятого этажа, нет, кто‑то другой нажал ее за меня, и какой‑то человек проводил меня по коридору и помог мне найти наши два номера.

Я долго лежал на кровати, прежде чем решил, что пора подняться. Я открыл двери, соединяющие номера, чтоб понять, какой лучше. Потом прилег на одну из двуспальных кроватей в другом номере и решил, что первая была удобнее. Разглядываю кровать, на которой будет спать Ричард. Интересно, станем ли мы дурачиться, ведь мы занимались этим еще тогда, в школе, в Чикаго. Из‑за него я едва не пошел в «Сару Лоренс». Он почти пошел в Кэмден, но затем вышел из игры, заявив мне:

– Да лучше сдохнуть, чем отбывать срок в Ныо‑Гэмпшире.

На что я ему ответил:

– Да в Лас‑Вегасе учиться и то лучше, чем в Бронкс‑вилле.

Определенно, Ричард был очень красив, но встречаться с ним теперь – не самая лучшая идея, и, за исключением того, что я оставил Шона, эта встреча вызывала больше всего сомнений. Я включил телевизор и снова прилег, а затем принял душ, телефон не переставал звонить, а я все снимал и вешал трубку, потом оделся, посмотрел еще телик, покурил еще сигарет, подождал.

Лорен

Мне снится Виктор. Сон про Кэмден, только он переместился. Люди из колледжа топчутся вокруг салатного бара на пляже. У моря стоит Джуди. Море позади нее иногда белое, иногда красное, иногда черное. Когда я спрашиваю ее, где Виктор, она отвечает: – Умер.

Просыпаюсь. Мучительно долго длится время между действием кошмара и моментом, когда он, надеюсь, забудется, – и я лежу, думаю о Викторе. Такое вот обычное утро.

Я оглядываю комнату. Франклин ушел. Вещи вокруг наводят на меня тоску, они как будто демонстрируют мое жалкое существование, какая это все скукотища: пишущая машинка – ленты нету; мольберт – нет холста; книжная полка – без книжек; чек от папы; билет на самолет в Сан‑Тропе, который кто‑то сунул мне в ящик; записка о том, что «Родительские выходные» отменяются; новые стихи, которые я пишу, – скомканные у кровати; новый рассказ, который оставил Франклин, под названием «У Сатурна есть глаза»; полупустая бутылка красного вина (это Франклин приобрел; «Джордан», чересчур сладкое), которое мы пили вчера вечером; пепельницы; сигареты в пепельницах; размотанная кассета Боба Марли – от всего этого тоска невероятная. Я делаю попытку вернуться к кошмару. Не удается. Гляжу на винные бутылки на полу, на пустую пачку «Голуаз» (это Франклин курит; экая поза). Не могу решить – то ли за вином потянуться, то ли за сигаретами или же радио включить. В полном недоумении я выбираюсь в коридор, внизу из общей комнаты доносятся басы регги. Уже, должно быть, день, но тут до меня доходит, что времени половина пятого.

Я ухожу от Франклина. Я сказала ему прошлой ночью, перед тем как мы пошли спать.

– Ты шутишь? – спросил он.

– Нет, – ответила я.

– Накурилась? – спросил он.

– Это к делу не относится, – сказала я. Потом мы трахались.

Пол

Я подумывал принять душ еще раз, или уложить волосы, или позвонить Шону, или подрочить, или занять себя еще чем‑либо, когда услышал, как кто‑то пытается зайти в номер. Я встал рядом с дверью и услышал, как моя мать и миссис Джаред о чем‑то лопочут.

– О Мими, помоги же мне с этим чертовым замком, – занудила моя мать.

– Господи Иисусе, Ив, – услышал я визгливый голосок миссис Джаред. – Где посыльный?

Я подбежал к кровати, распластался на ней и сунул подушку под голову, стараясь выглядеть естественно. Выглядел я смешно и тихонечко поднялся.

– Черт подери, Мими, это не тот ключ. Попробуй открыть другой номер, – послышался приглушенный дверью, недовольный голос матери.

Она постучалась в дверь, позвала:

– Пол? Пол, ты там?

Я не знал, стоит ли что‑нибудь отвечать, потом понял, Что, пожалуй, стоит, и произнес:

– Да? Кто там?

– Это твоя мать, бога ради, – сказала она раздраженно. – А кого ты еще ждешь?

– Ой, – сказал я, – привет.

– Ты не мог бы помочь открыть дверь? – взмолилась она.

Я подошел к двери и повернул ручку, пытаясь ее открыть, но мать каким‑то образом намудрила и заперла ее снаружи.

– Мама?

Будь терпеливым, терпение.

– Да, Пол?

– Ты заперла дверь. Молчание.

– Я?

– Ты.

– Подумать только.

– Почему бы тебе ее не открыть? – предложил я.

– Ох. – Наступила тишина. – Мими, подойди сюда. Мой сын говорит мне, что я должна отпереть дверь.

– Здравствуй, Пол, дорогуша, – сказала миссис Джаред через дверь.

– Привет, миссис Джаред, – крикнул я в ответ.

– Похоже, дверь закрыта на ключ, – прокомментировала она.

Я подналег на нее еще раз, но дверь не открывалась.

– Мама?

– Да, дорогуша?

– Ключ в замке?

– Да. А что?

– Почему бы тебе не повернуть его, скажем, налево? О’кей?

– Налево?

– Ну да, а что?

– Попробуй, Ив, – попросила миссис Джаред.

Я перестал тянуть дверь. Раздался щелчок. Дверь открылась.

– Дорогой! – завопила мать, как будто совсем рехнулась, и пошла мне навстречу с вытянутыми руками.

Выглядела она, собственно, неплохо. Может, чересчур макияжа, зато она сбросила вес и вырядилась по полной программе, бижутерия звякала по всей комнате, но все было элегантно – не вычурно. Ее темные волосы – темнее, чем я помнил, – были изящно подстрижены, что чрезвычайно ее молодило. Или, может, такое впечатление создавали глаза или подтяжка век, которую она сделала прошлым летом, перед тем как мы поехали в Европу.

– Мам, – произнес я, стоя, не двигаясь. Она обняла меня и сказала:

– Как же давно мы не виделись.

– Пять недель?

– Это же так долго, дорогой.

– Не слишком.

– Поздоровайся с миссис Джаред, – сказала она.

– Какой ты симпатичный, Пол, – произнесла миссис Джаред и тоже обняла меня.

– Миссис Джаред, – сказал я.

– Такой большой, учится в колледже. Мы так тобой гордимся.

– Он такой красивый, – произнесла моя мать, подошла к окну, открыла его и помахала рукой, выгоняя клубы сигаретного дыма.

– И высокий, – сказала миссис Джаред. Да, и трахался с твоим сыном, думал я.

Я присел на кровать, удержался, чтобы не закурить, и скрестил ноги.

Моя мать заспешила в ванную и моментально стала причесываться.

Миссис Джаред сняла туфли, присела напротив меня и спросила:

– Скажи мне, Пол, почему на тебе столько черного?

Стюарт

Я поужинал и принял душ, после чего ко мне зашли друзья на вино, и мы все вместе устроили вечеринку с окрашиванием волос. Пока они монополизировали ванну и мыли волосы в раковинах, я прошел через коридор к комнате Пола Дентона и долго так и стоял – слишком нервничал, чтобы постучаться. Я прочитал записки, которые ему оставили на двери, затем протянул руку. Собирался пригласить его к себе и накурился как следует для храбрости. Вначале я постучал тихонько, а когда ответа не последовало, постучал сильнее. Когда же никто не открыл дверь, я – в смущении, но и с облегчением – ушел. Сказал себе, что поговорю с ним на вечеринке; именно тогда я и собирался к нему подкатить. Вернулся к себе в комнату, Деннис сидел на моей кровати. Его волосы были все еще мокрыми и свежевыкрашены в рыжий, он просматривал новый номер «Войс» и слушал мою кассету Брайана Ферри. Я провел с ним прошлую ночь. Я молчу. Он говорит:

– Пол Дентон в жизни не будет с тобой спать.

Я ничего не говорю. Просто напиваюсь еще больше, делаю музыку громче и приодеваюсь, чтобы присунуть.

Пол

– Как долетели? – спросил я.

– Просто жуть, – выговорила миссис Джаред. – Твоя мать познакомилась в бизнес‑классе с совершенно бесподобным норт‑шорским доктором, который летел на родительский уик‑энд в Браун, и знаешь, что сделала твоя мать? – Тут миссис Джаред заулыбалась, будто шаловливая девчонка.

– Нет. – Мне уже совсем не терпелось.

– Ну же, Мими, – застонала моя мать, выходя из ванной.

– Она сказала ему, что не замужем! – воскликнула миссис Джаред, встала и заняла место моей матери в ванной, закрыв за собой дверь.

Никакой тишины быть не должно, поэтому моя мать спросила меня:

– Я говорила тебе про машину?

– Да.

Я слышал, как мочится миссис Джаред. Застеснявшись, я заговорил громче.

– Да. Да, ты говорила. Кажется, ты в самом деле рассказала мне про машину.

– Типичный случай. Все это так типично. Я встречалась с доктором Вандерпулом, и мы вдвоем ехали на ланч в «На Девяносто пятой» и…

– Погоди‑ка. Доктор Вандерпул? Твой психиатр? – спросил я.

Она снова начала причесываться и переспросила:

– Психиатр?

– Извини, – сказал я. – Врач.

– Да. Мой врач. – Мать странно на меня посмотрела.

– Ехали на ланч? – напомнил я ей.

– Да, – сказала она.

Я вывел ее из равновесия. Она стояла озадаченная.

– Мне казалось, это случилось у «Неймана», – произнес я, уже забавляясь, но, какого черта, разница‑то какая?

– Нет. Почему же? – спросила она, по‑прежнему причесываясь.

– Ладно, проехали.

Я забыл, что меня больше не должны веселить такие вещи. В смысле, меня не было‑то всего три года, верно? В туалете раздался звук спускаемой воды, меня передернуло, и, оглянувшись на телевизор, я притворился, что миссис Джаред вообще не ходила мочиться.

– Ну… – Мать глядела на меня, словно я был полный извращенец. Совсем с приветом.

– Продолжай, – подгонял я, – рассказывай.

– Ну, – продолжила она, – я вышла из его офиса, и ее не было. Вообще не было. Ты можешь поверить?

– Типичный случай, – сказал я ей.

Просто притворись, что она не сумасшедшая, и все пройдет гладко.

– Да. – Она прекратила причесываться, но продолжала смотреть в окно.

Посыльные принесли чемоданы – все восемь. Все правильно. Конечно же, выходные в Бостоне – восемь чемоданов на двоих. Восемь единиц багажа: четыре чемодана от Луи Вуитона – моей матери и четыре от Гуччи – миссис Джаред.

– Как учеба? – спросила моя мать, после того как оставила чаевые посыльным (которые вовсе не были секси, вопреки намекам миссис Джаред на их привлекательность).

– Отлично, – сказал я.

– Занятия, – напомнила она себе, – как твои занятия?

– В порядке.

– На какие ты ходишь? – спросила она.

Я точно ей это уже говорил, выдавал список по телефону по крайней мере раз пять.

– Занятия. Обычные занятия. Мастерство. Импровизация. Постановка. Занятия. Драма.

– Как поживает твой очаровательный приятель? Майкл? Монти? Как его там? – спросила она, расстегивая один из чемоданов и просматривая содержимое.

Я поверить не мог, что она учинила такую подставу. Ей отлично было известно его имя, черт побери, но я не мог злиться, так что расслабился и выдохнул его имя:

– Митчелл. Его зовут Митчелл.

– Да. Митчелл. Именно.

– Как он? – сказал я.

– Да, как он?

– Отлично.

Я снова забеспокоился по поводу Шона. Шон на вечеринке. Шон кого‑то трахает. Кого? Эту девчонку, которая оставляет записки у него в ящике? Или хуже… что, если он пошел домой с Раймондом, или Гарри, или Дональдом? Что я здесь делаю?

Date: 2015-06-05; view: 300; Нарушение авторских прав