Часть вторая. 13 page

В 1672 году в слободе был построен храм во имя Святых Адриана и Наталии. Святая Наталия была покровительницей царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной — воспитанницы А.С. Матвеева, покровителя иноземцев, в том числе мещан. Слобожане щедро украсили свой храм. Когда спустя два года церковь ограбили, воры вынесли из нее драгоценные оклады, прикладные кресты и каменья на сумму 160 рублей. В 1688 году деревянный храм сгорел, и на его месте возвели каменный, освященный уже во имя апостолов Петра и Павла, один из которых был святым патроном юного царя Петра I. В этом храме служил священник Иван Фомин, ранее бывший настоятелем церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы в Барашах и создавший при ней школу. Ее здание было на средства мещан разобрано и перевезено в их слободу (жители Барашевской слободы отказались его выкупить и сами предложили вывезти). Учителем в этой школе был уже упоминавшийся Иван Волошенинов. В те времена учебное заведение, содержавшееся на средства слободского мира, было редкостью. Известны также еще две слободские церкви — Апостола Филиппа и Преподобного Сергия Радонежского на Трубе (по главному престолу — Святой Троицы), существовала и богадельня.

К концу XVII века слобода значительно пополнилась выходцами из коренных российских территорий. Постепенно разрушался традиционный слободской уклад, а сами жители начинали забывать о своем «иноземском» происхождении. Один из них, мещанин Василий Самойлов, даже был арестован за то, что называл иноземцев «шишами» и чинил с ними «задоры и брани». Буйный патриот был наказан батогами.

Параллельно с развитием Мещанской слободы шел процесс слияния слобод и сотен в единое пространство посадской Москвы. Уже при создании слободы властям не удалось собрать в нее всех мещан, многие из которых к тому времени уже обжились в других слободах и платили там тягло. Общее единство посадского мира осознавали и сами мещане. Один из них, обвиненный (1692) в том, что пишется тяглецом разных слобод, отвечал, что «то-де ему не улика», поскольку он «посадских человек, а не гулящий и тягло и всякие подати, также промыслу своего подати в казну великих государей платит»^{476}. Городская реформа 1699 года стала важным шагом на пути уничтожения слободского устройства и введения единого финансового управления в городе. В первой половине XVIII века земли слободы стали покупать и застраивать купцы, дворяне, ремесленники, а в 1785 году термин «мещане» был распространен на всех городских обывателей «среднего рода», то есть не зажиточных.

Сердце всероссийской торговли

Огромный торг, занимавший значительную часть московского посада, уже в XV веке стал одной из главных достопримечательностей города. Его изобилие и разнообразие вошли в народные пословицы. Говорили, что в Москве найдешь всё, кроме птичьего молока, и желали: «Что в Москве на торгу, чтобы у тебя в дому»^{477}.

Главным центром московской торговли была Красная площадь, которая, как говорилось выше, до последней трети XVI века именовалась Торгом. Огромное торжище под стенами Кремля описано многочисленными свидетелями-иностранцами, которых поражало здесь всё — и обширность торговых рядов, и разнообразие товаров, и строгий порядок размещения каждого товара в своем ряду.

Когда образовалась торговая площадь перед Кремлем, не вполне ясно. Первое летописное упоминание о Торге на посаде относится к описанию пожара 1493 года^{478}. Венецианец Амброджио Контарини, побывавший в Москве в 1475—1476 годах, ничего не говорит о торговле перед стенами московской крепости, а повествует о торге на льду Москвы-реки: «В конце октября река, протекающая через город, вся замерзает; на ней строят лавки для разных товаров, и там происходят все базары, а в городе тогда почти ничего не продается. Так делается потому, что место это считается менее холодным, чем всякое другое: оно окружено городом со стороны обоих берегов и защищено от ветра. Ежедневно на льду реки находится громадное количество зерна, говядины, свинины, дров, сена и всяких других необходимых товаров… К концу ноября обладатели коров и свиней бьют их и везут на продажу в город. Так цельными тушами их время от времени доставляют для сбыта на городской рынок, и чистое удовольствие смотреть на это огромное количество ободранных от шкур коров, которых поставили на ноги на льду реки»^{479}.

Впрочем, Контарини был в Москве осенью и зимой, когда вся торговля переносилась на лед Москвы-реки. Странно, что о московском торге ничего не говорит такой внимательный наблюдатель, как С. Герберштейн, посещавший столицу России в 1517 и 1526 годах. В летописях Торг начинает периодически упоминаться с самого начала XVI века — под 1508, 1514, 1533, 1534, 1536 и другими годами. Первое его описание дает немец-опричник Генрих Штаден: «На каждой из торговых улиц имеется один товар. Вдоль площади перед крепостью шли одни торговые улицы». Очевидно, что «торговыми улицами» Штаден именовал деревянные крытые (это видно на планах) ряды. Поляк Самуил Маскевич, еще заставший московский торг до страшного пожара 1611 года, пишет: «Трудно вообразить, какое множество там лавок: их считается до 40 000; какой везде порядок (для каждого рода товаров, для каждого ремесленника, самого ничтожного, есть особый ряд лавок, даже цирюльники бреют в своем ряду)»^{480}.

Торговые ряды быстро возродились после «Московского разорения» и крупных пожаров XVII века. С.К. Богоявленский собрал по различным документам сведения о 110 рядах. Размеры лавок должны были быть стандартными — две сажени в ширину и две с половиной в глубину. При этом многие торговцы владели половиной или даже четвертью лавки. Так, согласно переписи 1701 года, владельцами целой лавки были 189 торговцев, половины лавки — 242, а трех четвертей лавки — 77 человек. Даже целые лавки казались иностранцам маленькими. Швед Иоганн Кильбургер, составивший в 1676 году специальный трактат о русской торговле, писал: «Всякий, без сомнения, должен признать славу города Москвы и согласиться, что в нем так много лавок, как и в некоторых других европейских городах, хотя большая часть из них так малы и узки, что купец часто едва может надлежащим образом повернуться между своими товарами». Тот же автор в другом месте замечает, что в Москве находится более лавок, чем в Амстердаме или «целом княжестве», но они так малы, что «из одной амстердамской лавки можно сделать десять и более московских»^{481}. Помимо лавок торговля на Красной площади, прилегающих территориях и других площадях и улицах Москвы велась в менее благоустроенных точках — шалашах и «местах скамейных», также делившихся между продавцами, не говоря уже о торговле вразнос.

Более чем в трети рядов торговали съестным — Свежем, Живом и Просольном Рыбных, Масляном, Селедном, Луковом, Чесноковом, двух Медовых, двух Овощных, Хлебном, Калачном, Ветчинном, Уксусном, Соляном, Пирожном, Яблочном, Дынном, Огуречном, Ягодном, Капустном… Особые места на «скамьях без кровель» были выделены для торговли «белой рыбицею», «паровыми селдми», «столовыми колачами», гречневиками, клюквой, молоком, сметаной, квасом и прочей едой и питьем, с которыми, однако, было запрещено ходить по рядам. Впрочем, коробейники, державшие свой товар в коробьях, нарушали эти запреты, торгуя вразнос и на Красной площади, и в рядах.

Ремесленные изделия можно было купить в Скобяном, Замочном, Саадашном (саадак состоял из лука и колчана со стрелами), Седельном, Игольном, Самопальном (ружейном), Железном, Судовом, Котельном, Красном Сапожном, Сапожном, Ирошном^[18], Подошвенном, Коробейном, Лубяном и др. Одежду продавали в Кафтанном, Манатейном (торгующим монашескими рясами), Чулочном, Колпачном, Рукавичном, Треушном, Войлочном и иных; ювелирные изделия — в Золотом, Серебряном, Жемчужном, Монистном. Товары для поддержания чистоты и освещения дома продавались в Мыльном, Свечном и Восковом рядах. Еще в 1547 году упоминается Москотильный (Москательный) ряд, где торговали веществами, необходимыми для окрашивания ткани. Были, наконец, и совсем экзотические ряды. В Зольном торговали золой в лукошках, применявшейся в качестве удобрения; правда, неясно, почему ее покупали при обилии печей. В Белильном москвички могли приобрести белила и румяна. Целых девять лавок было в Орешном ряду. В Потешном ряду продавали игрушки, в Фонарном — фонари, в Польском — иноземные товары^{482}.

Торговые ряды (включая и каменные), лавки, шалаши, скамьи занимали более половины Красной площади, улицы и крестцы Китай-города. На мосту у Спасских (Фроловских) ворот торговали книгами. На Никольскую выдвинулись Ножовый и Иконный ряды. На Ильинке расположился Вшивый рынок, на котором стригли и брили. По сообщению Олеария, «он так устлан волосами, что по ним ходишь, как по мягкой обивке». «Шагу не сделаешь без того, чтобы не наступить, точно на подушку, на крайне грязную их кучу», — вторит ему Таннер. На Торгу стояли десятки извозчиков, о которых С. Маскевич пишет: «Кто захочет быть в отдаленной части города, тому лучше нанять извозчика, чем идти пешком: за грош он скачет как бешеный и поминутно кричит во всё горло: Гис, гис, гис!; а народ расступается в обе стороны. В известных местах извозчик останавливается и не везет далее, пока не получит другого гроша»^{483}.

Торг на Красной площади во всей его красе описал во второй половине XVII века курляндец Яков Рейтенфельс:

«Перед царским дворцом… простирается четырехугольная площадь, на которой стоят несколько пушек необыкновенной величины, поставленные на кирпичных подмостках, близ которых находится храм Св. Иерусалим (Покровский собор. — С. Ш.) изящнейшей постройки. Здесь и на соседних площадях постоянно производится торговля съестными припасами и иными предметами, необходимыми в жизненном обиходе, при густейшем стечении народа. К этому рынку примыкает другой, полукругом расположенный, тянущийся почти на полмиллиария^[19], где лавки для разного товара устроены так, что каждый отдельный, какой угодно, товар выставлен для продажи только в назначенном для него месте. Так, например, в одном месте видишь шелковые ткани, в другом — шерсть, в третьем — полотно; в одном — золотые и серебряные вещи и драгоценные камни, в другом — благовония, в третьем — иностранные вина, причем до двухсот погребов расположено в ряде под землею, в четвертом — разные иного рода напитки, приготовленные из меда, вишен и других ягод. Одним взглядом можно увидеть здесь в одном месте дорогие меха разного рода, в другом — колокола, топоры, подсвечники и иные металлические изделия, в третьем — ножи, рукавицы, чулки, ковры, завесы и разные ткани. Особый ряд занимают масло, сало и ветчина, особый — свечи и воск, особый, наконец, разные изделия из дерева. В кожаном ряду лежат кожаные изделия: вожжи и прочая конская сбруя, в меховом — шубы и шапки. В одном месте выставлены лечебные разные зелья и травы, в другом — запоры, ключи, гвозди, далее — шелк нитками, канитель, украшения для девиц, браслеты — всё в особом месте. Также продаются, каждое в своем особом месте рынка, и обувь, и поножи, и хмель, и ячная крупа, и рыба соленая, и сено, и овес. Не говоря уж о многом другом еще, и муке, и зерновому хлебу, и иным всякого рода вещам, и чинящим обувь, и низеньким лавочкам цирюльников — всему точно определен свой ряд, и все они прекрасно и удобно расположены так, что покупателю дается полная возможность выбрать наилучшее из всех, собранных в одном месте, тех или других товаров. Немало увеличивает красоту рынка то, что на нем нет ни одного жилого помещения, дабы таким образом держать огонь, сильно свирепствующий обыкновенно в этом городе, как можно далее. По этой же причине рынок тщательно оберегается сторожами, и те мастера, кои работают с огнем, живут в отдаленном от рынка месте»^{484}.

Кильбургер отметил любопытный по своей специализации «птичий рынок», недалеко от «замка и Земского приказа», «на котором имеются в продаже разные живые птицы: глухари, тетерки, рябчики, пиголицы (чибисы. — С.Ш), чайки-рыбалки, соколы, перепелки, соловьи, жаворонки, щеглы и т. д., а также куры, голуби, гуси, утки и живые кошки»^{485}.

Помимо Красной площади торговля широко велась по всей территории Китай-города, на главных улицах и крестцах. Немало было торгов и торжков и в Белом городе. На Соляном дворе велась бойкая торговля рыбой, на Неглинной — мукой, зерном, дичью, здесь же стояли и «харчевые лавки». О рыбном торге иностранцы оставили далеко не лучшие отзывы. И. Кильбургер в 1674 году свидетельствовал: «В Москве есть длинный рынок исключительно с солеными рыбами всякого рода, особенно лещами, окунями и т. д. Об этом рынке справедливо сказать, что говорят и об островах Мадагаскар и Цейлон, а именно, что такие места можно раньше обонять, чем видеть. Смрад здесь так велик, что все иностранцы должны из-за этого затыкать нос, русский, напротив того, совсем не замечает такого сильного смрада и чувствует себя хорошо». Р. Ченслер добавляет: «Да и нет такой вонючей и тухлой рыбы, которую бы они ни ели и ни похваливали, говоря, что она гораздо здоровее, чем всякая другая рыба и свежее мясо»^{486}.

Крупные хлебные рынки находились у Тверских ворот Белого города и на Болотной площади в Замоскворечье, лошадьми торговали у Покровских ворот, сеном — между Покровскими и Сретенскими воротами Белого города. Особую известность имел Лубяной торг на Трубе. Зимой ежегодно велась обширная торговля на льду Москвы-реки^{487}. Рынки располагались у городских ворот, на пространстве за стенами, на пустырях и площадях. Данные переписи 1701 года свидетельствуют: на 6894 посадских двора в Москве приходились 2664 торговых места.

Центрами продажи импортных товаров были гостиные дворы. Помимо Старого и Нового гостиных дворов за рядами на Красной площади, о которых уже шла речь, в средневековой Москве существовали несколько иноземных гостиных дворов. Панский двор, располагавшийся в Китай-городе, впервые упоминается в 1508 году; впоследствии он был перенесен в Белый город к церкви Гребневской иконы Божией Матери. Персидский двор находился неподалеку от Старого и Нового гостиных дворов в Китай-городе, Армянский — на Сретенке, Английский — на Варварке и Новый английский — в Белом городе, Греческий — на Никольской улице. Есть смутное известие об Испанском дворе в восточной части Китай-города. Крымский и Ногайский дворы размещались на южной окраине Москвы. Основным товаром ногайских купцов были лошади. В первой половине XVI века на Ногайский двор пригоняли ежегодно по две—восемь тысяч лошадей, к середине столетия масштабы этой торговли увеличились до двадцати тысяч. Табуны ногайских коней в ожидании покупателей паслись на широких лугах у Симонова монастыря^{488}.

Уже в XIII столетии Москва была центром международной торговли, о чем свидетельствуют не только письменные источники, но и археологические находки. В XIV—XV веках в городе преобладал восточный импорт: керамика, изделия из стекла, драгоценности, ткани^{489}. В дальнейшем всё возрастало число западноевропейских товаров, что в первую очередь связано с открытием англичанами в 1553 году морского пути вокруг Скандинавии к устью Северной Двины. Вслед за английскими торговцами, создавшими Московскую компанию и получившими значительные привилегии от Ивана Грозного, в городе появились голландцы, которые в XVII веке сильно потеснили англичан, и в значительно меньшем количестве — французы. Из Архангельска через Вологду и Ярославль ехали возы с западноевропейскими товарами, прибывшими из-за моря. Польские, литовские и немецкие купцы прибывали в Москву через Смоленск, сухим путем.

Еще более значима была роль Москвы как общероссийского торгового центра. С севера в столицу везли соль, рыбу слюду, меха, моржовый клык («рыбий зуб»), металлы и кузнечные изделия. Из замосковных (располагавшихся к северу и северо-востоку от Москвы) городов в столицу доставляли ткани, ремесленные изделия, продукты огородничества, мед, воск, пеньку. С востока — через Владимир, Нижний Новгород и Казань — поступали товары из Сибири, в первую очередь меха. Меховая торговля состояла в ведении казны, «мягким золотом» платили царю дань (ясак) сибирские инородцы. При этом часть мехов доставалась боярству и крупному купечеству Пушнина с большой выгодой для казны и знатных продавцов покупалась западноевропейскими купцами.

Торговля была уделом купцов — влиятельного городского сословия, в свою очередь разделявшегося по объемам капиталов. Термин «гости», употребляющийся в летописях по отношению к купцам, восходит к «Повести временных лет». Первоначально он означал иноземного торговца или его русского коллегу, ведущего торговлю с зарубежными странами и совершавшего поездки за рубеж. Отсюда происходили и термины «гостьба» (заморская торговля), «гостиница», «Гостиный двор»^{490}.

Как говорилось выше, гости-сурожане вели торговлю с Крымом. Распространялись их интересы также на территорию Золотой Орды, Византию, Средиземноморье. Южная торговля была опасным занятием — купцов часто обирали власти пограничных городов, грабили в степи кочевники, а случалось, захватывали в рабство или убивали. Тем не менее прибыль от южной торговли была столь велика, что даже потеря товара и иные бедствия не могли остановить предприимчивых сурожан.

Гости-сурожане активно участвовали не только в торговых делах. Они исполняли дипломатические поручения, доставляли из Москвы пожертвования в монастыри Святой земли, находившейся под властью турок. Участие сурожан в Куликовской битве, возможно, было связано с тем, что Мамая поддерживали их конкуренты — генуэзцы. Из сурожан вышли известные деятели российской истории и культуры — родоначальник боярского рода Головиных «гость и боярин» Владимир Григорьевич Ховрин, прославленный зодчий Василий Дмитриевич Ермолин, купеческие династии Салаевых, Шиховых и др. Сурожане и их потомки строили в Москве каменные храмы, делали богатые вклады в монастыри, покровительствовали летописанию, книжному делу, иконному письму^{491}.

Другая купеческая корпорация, члены которой торговали со странами Восточной и Центральной Европы, именовалась суконниками. Понятно, что основным товаром, доставляемым ими в Россию, была шерстяная ткань — сукно. Они ездили в Литву, Польшу, Германию, Ливонию, но редко проникали дальше на Запад. Помимо сукна привозили они в Москву и серебро, которого на Руси не хватало. В отличие от сурожан суконники никогда не именуются в летописях и других источниках гостями — вероятно, их статус и влияние были не столь значительными^{492}.

Расслоение в купеческой среде еще усилилось в XV—XVI веках, и его результатом стало законодательное оформление трех привилегированных купеческих корпораций: гостей, Гостиной и Суконной сотен. Так, штраф за бесчестье гостя составлял 50 рублей, члена Гостиной сотни — от 10 до 20 рублей (в зависимости от «статьи»), Суконной сотни — от 5 до 15 рублей. Оскорбление слобожан оценивалось в 5—7 рублей, также в зависимости от зажиточности. В Соборном уложении гости и члены Гостиной и Суконной сотен были названы в числе авторитетных свидетелей при исках. Дворы гостей освобождались от постоя и посадского тягла, они могли владеть вотчинами и поместьями, но не имели права приобретать крестьян (на землях работали их слуги и холопы-должники). Гостям и членам купеческих сотен было разрешено «про свой расход, держати питье, и варити и курити». Наконец, гости и члены Гостиной сотни имели право выезда за границу и были подсудны только царю или руководству приказов, но не наместникам и воеводам. Члены Суконной сотни свободно выезжать за границу не могли, в чем, впрочем, и не нуждались^{493}.

Одновременно купцы имели немало обязанностей перед царем. Согласно свидетельству Котошихина, гости «бывают у царских дел в верных головах и в целовалниках у соболиные казны, и в таможнях, и на кружечных дворех», а члены Гостиной и Суконной сотен «на Москве и в городех бывают у зборов царские казны, з гостми в товарыщах, в целовалниках». Тот же Котошихин пишет, что, если при исполнении этих обязанностей члены купеческих корпораций увеличивали прибыль казны, их награждали — «по кубку или по ковшу серебряному, да по сукну, да по камке». Напротив, за убыток, причиненный казне, полагалось наказание: «А будет которой гость, или иной человек, будучи у збору или у продажи, перед старыми годами прибыли соберет менши прошлого году, своим нерадением, гулянием, или пиянством, и тое прибыль, которой было быть в котором году, сколки против иных городов прибылей, берут на них на самих; да сверх того бывает наказание кнутом. А будет они верные головы и целовалники и истинны не соберут сполна, за дороговью, или за иным чем нибудь, а не своим нерадением, и таким за такие дела не бывает ничего»^{494}. Зачастую разобраться в причинах недобора пошлин не всегда было возможно и поэтому компенсация убытков казны ложилась на купечество.

Исполнение хлопотных и обременительных обязанностей довольно часто приводило к разорению гостей и членов купеческих сотен. Поэтому правительство было вынуждено постоянно пополнять эти корпорации, «жалуя гостинным именем» новых торговцев в Москве и городах. Первые пожалования в чин гостя были осуществлены, по всей видимости, еще в 1530-х годах в период регентства великой княгини Елены Глинской. Выдавалась специальная жалованная грамота от имени государя, сообщавшая, что такому-то торговцу царь велел «быть в гостях». На протяжении большей части XVII века число гостей колебалось от 15 до 33 человек, а в 1675 году выросло до 54 и далее до конца столетия оставалось в пределах 46—54 человек^{495}.

С учетом того, что далеко не все гости были москвичами, количество гостей в городе было небольшим, однако их влияние на дела экономического управления — весьма существенным. И. Кильбургер дополняет отзыв Котошихина: «Гости — царские коммерц-советники и факторы, неограниченно управляют торговлей во всём государстве. Это есть корыстолюбивая и вредная коллегия, довольно многочисленная… Они проживают в разных местах по всему государству и имеют под видом своего звания право повсеместной первой покупки, хотя это не всегда бывает к выгоде царя… Они оценивают товары в Москве в царской казне, также распоряжаются в Сибири соболиной ловлей и соболиной десятиной, как и архангельским рейсом, и дают совет царю и проекты к учреждению царских монополий. Они беспрестанно думают о том, как совсем и совершенно притеснить торговлю на Восточном (Белом. — С. Ш.) море и нигде не позволить никакой свободной торговли, чтобы только они могли тем лучше разыгрывать хозяина и набивать свои собственные карманы»^{496}.

Гостиная и Суконная сотни были более многочисленными, но не столь влиятельными. Их членами пополнялась корпорация гостей. В 1680-х годах власти ликвидировали Суконную сотню и перевели ее членов в Гостиную, которая увеличилась почти вдвое. Всего же на протяжении XVII столетия известны поименно 2781 человек, принадлежавшие к Гостиной сотне^{497}. Число членов Суконной сотни можно считать приблизительно равным этому количеству.

При этом большинство московских торговцев не являлись членами привилегированных купеческих корпораций. Они жили в слободах, подчинялись слободскому укладу, платили тягло. Так же, как гости и члены Гостиной и Суконной сотен, московские «торговые люди» могли быть избраны правительством для несения службы таможенных голов или кабацких целовальников, а другие брали таможенный или кабацкий промысел на откуп. Большинство московских ремесленников продавали собственные изделия. Так, из семидесяти четырех «промышленных и торговых людей» Бронной слободы только 12 человек торговали продуктами, остальные — товарами собственного производства (оружием, одеждой, предметами повседневного обихода, металлическими и кожаными изделиями)^{498}.

Торговый мир Москвы был богат и разнообразен. Московская экономика была ориентирована в первую очередь на торговлю — международную, общероссийскую и внутригородскую. В торговую деятельность были вовлечены большинство посадских людей. Куплей-продажей занимались через своих слуг бояре и дворяне, торговую деятельность вели монастыри и приходское духовенство. Крупнейшим участником торговых операций была царская казна, интересы которой представляли гости. Очевидно, что именно в Средние века благодаря тому важнейшему значению, которое торговля занимала в жизни города, и сложился социальный облик москвича — делового, мобильного, предприимчивого и оборотистого, а также стремительный и шумный ритм московской жизни, поражавший провинциалов еще четыре сотни лет назад.

«Отличаются смышленостью и хитростью»

Отзывы о хитрости и плутовстве русских и особенно московских купцов стали общим местом в повествованиях иностранцев от Герберштейна до Корба. Каждый из них считал своим долгом предостеречь соотечественников: «Русский народ по природе склонен к обману».

«…Если при заключении сделки ты как-нибудь обмолвишься или что-нибудь неосторожно пообещаешь, то они всё запоминают в точности и настаивают на исполнении, сами же вовсе не исполняют того, что обещали в свою очередь. А как только они начинают клясться и божиться, знай, что тут сейчас же кроется коварство, ибо клянутся они с намерением провести и обмануть», — пишет Герберштейн. Ему вторит Олеарий: «Что касается ума, русские, правда, отличаются смышленостью и хитростью, но пользуются они умом своим не для того, чтобы стремиться к добродетелям и похвальной жизни, но чтобы искать выгод и пользы и угождать страстям своим… Так как они избегают правды и любят прибегать ко лжи и к тому же крайне подозрительны, то они сами очень редко верят кому-либо; того, кто их сможет обмануть, они хвалят и считают мастером». «…Они весьма способны к торговым делам и крайне искусны во всякого рода хитростях и обманах, особенно там, где дело идет о их собственной выгоде», — подтверждает Рейтенфельс, подчеркивая, как и Герберштейн, побывавший в столице более чем за столетие до него, что жители Москвы «считаются более хитрыми, чем остальные»^{499}.

Вряд ли следует объяснять столь показательное единодушие неприязнью к русским и России. Тем не менее следует обратить внимание на то, что эти отзывы касаются исключительно общения русских с иностранцами. А в международной торговле, как правило, были нечисты на руку обе стороны. Тот же Герберштейн сообщает: «Иностранцам любую вещь они продают дороже и за то, что при других обстоятельствах можно купить за дукат, запрашивают пять, восемь, десять, иногда двадцать дукатов. Впрочем, и сами они в свою очередь иногда покупают у иностранцев за десять или пятнадцать флоринов редкую вещь, которая на самом деле вряд ли стоит один или два»^{500}. Многочисленные неприятности преследовали русских купцов за рубежом, в том числе и в Западной Европе, выходцы из которой были столь скептичны по отношению к нравам московского торгового мира. Например, в царствование Михаила Федоровича один купец с меховым товаром отправился морем в Амстердам, чтобы получить выгоду от прямой торговли. Однако голландцы, сговорившись, не купили у него ничего, а выкупили весь товар после его возвращения в Архангельск и напоследок разъяснили бедняге механизм совершённого ими мошенничества^{501}.

Серб Юрий Крижанич (1618—1683), автор трактата «Политика», в котором он выступает патриотом России и славянства, считал русских торговцев страдающей стороной в сношениях с иностранцами: «Нашего народа умы не развиты и медлительны и люди неискусны в ремесле и мало сведущи в торговле, в земледелии и в домашнем хозяйстве… Поэтому чужеземным торговцам всегда легче бывает нас перехитрить и нещадно обмануть, тем паче, что они живут по всей Руси и скупают наши товары по самой дешевой цене. Можно было бы это стерпеть, если бы и наши [люди] у них жили и также дешево покупали. Но наши у них не живут и жить отнюдь не могут из-за своей природной неприспособленности и неразвитого природного ума и особенно вследствие зависти и злобы немцев, изведанной многими нашими»^{502}. Почти теми же словами отзывались о трудностях международной торговли русские гости, сетуя, что дела идут очень плохо из-за «немечского завидения и злобы, кою суть многи наши отведали».

Как можно видеть, резким отзывам иностранцев о коварстве русских в торговых делах можно противопоставить столь же неблагоприятные свидетельства наших соотечественников об обмане, процветающем у «немцев». Тем не менее взаимные обиды не препятствовали успешному развитию как импортной, так и экспортной торговли и, очевидно, компенсировались прибылью, получаемой опять-таки обеими сторонами. Москва, в которую стекались иноземные товары из двух международных портов — Архангельска и Астрахани, — а также продукция, доставлявшаяся сухим путем через Псков, Новгород, Смоленск, украинские города и донские степи, занимала ключевое положение в процессе международного торгового обмена на территории Российского государства. Здесь же, наряду с иноземными товарами, встречались и узнавали друг друга представители разных культур, религий и народов. Голландец Н. Витсен, сидя в гостях у персидского торговца, вместе с гостеприимным хозяином осуждал грубость и невежество русских^{503}; при этом оба как бы не замечали, что их встреча произошла именно в Москве.

Свидетельства о нравах торговой Москвы в Средние века не исчерпываются пристрастными отзывами иноземцев. Однако материалы судебных разбирательств также не являются объективным источником информации. Они донесли до нас известия о многочисленных конфликтах, случавшихся в Китайгородских торговых рядах. Конечно, по судебным делам судить о реальной жизни не вполне корректно, поскольку в таком случае повседневность может представиться чередой конфликтов. Однако столкновений между продавцами и покупателями, а также торговцев между собой действительно было немало.

Любой пустячный повод приводил к брани и дракам между продавцами. Стрелец Афанасий Семенов, торговавший на Красной площади яблочным квасом, после двухлетней отлучки попытался было занять привычное торговое место, но был изгнан новым хозяином Тимофеем Степановым, который Афанасия «бранил и посуду у него перебил». Другой торговец жаловался, что конкурент свалил с его лотка на землю вареное мясо и «продажные» деньги. Еще один лавочник в злобе так отодвинул кадку соседа, что она покатилась под гору, а его самого, «поваля на землю», «бив на земле, бранил всякой бранью». В 1687 году продавец калачей Иван Карпов жаловался, что его конкурент Семен Трофимов охаял его товар перед покупателем — «от продажи отбил». Порой для драки не нужно было даже повода. Торговец Серебряного ряда Дмитрий Климов от скуки решил поспать на прилавке, расположившись ногами к лавке соседа, Михаила Карпова. Тот «завернул его, Митькины ноги в его Митькину лавку, и молвил ему, что де, Митька спишь, надеяшся де ты на бабушкины деньги». О дальнейшем нетрудно догадаться: «Митька его, Мишку, за те слова пхнул ногою, и Мишка за то его, Митьку, зашиб молотком, пробил в дву местах до крови голову»^{504}.

Павел Алеппский свидетельствовал, что московские купцы не любили торговаться. Ему, выросшему на Востоке, такая сдержанность была в диковинку. Однако и сами москвичи могли на своей шкуре почувствовать, что пословица «спрос не грех» далеко не всегда верна в торговых рядах. Так, 3 октября 1693 года слуга думного дьяка П. Загребин приценивался к крашенине Романа Игнатева и, «поторговав, прочь пошел». Продавец так оскорбился невниманием к своему товару, что начал Загребина «бранить и бесчестил, и называл ево вором и мошенником». Попавший в такую же ситуацию солдат потешного Преображенского полка Игнатий Косточкин был обозван «боярским холопом и оленьим ухом». Иногда достаточно было просто пройти мимо чьей-то лавки и остановиться у другой, чтобы получить порцию брани, а то и побои. Так, пострадал от члена Гостиной сотни Бориса Полосина холоп стольника Нарышкина, покупавший белорыбицу в Рыбном ряду Впоследствии он жаловался, что торговец его «бранил и бесчестил и бил и увечил и кричал товарыщем своим и сидельцом, чтоб его бить». 11 мая 1687 года тяглец слободы Большие Лужники Алфер Осипов, торговавшийся с мясником Константином Игнатьевым, предложил ему цену за мясо существенно ниже той, которую запрашивал продавец. Торговца это так разозлило, что он не только выбранил покупателя, но и, «взяв часть мяса, ударил Осипова в лицо и подшиб глаз»^{505}.

Впрочем, и покупатели не всегда были невинными жертвами грубых и агрессивных продавцов. Случалось, они ломали товар, пытались его унести, не заплатив, бранили и били самих торговцев. 28 сентября 1687 года слуга думного дьяка В.Г. Семенова Андрей Савельев отправился в ряды купить оконные рамы, но качеством товара остался недоволен — всячески хулил его, бросал на прилавок, бил по нему рукой. Дело закончилось матерной перебранкой — до драки с кровопролитием на этот раз не дошло. В том же году торговцу Федору Васильеву был нанесен, говоря современным языком, моральный и материальный ущерб. В его лавку пришел тяглец Мещанской слободы Иван Романов и начал придираться к внешнему виду продавца — «стал его бранить и бесчестить и говорить, у тебя де ухо отсечено и ты за то ухо взял пять рублев, и повалил у него скамью с товаром с яблоки на землю и там товар перебил и перемарал и ногами перетоптал, цена на 6 рублев с полтиною»^{506}.

Суммируя сведения о нравах торговой Москвы, обратим внимание на то, что известия иностранцев и русские судебные дела свидетельствуют о разных негативных явлениях. Иностранцы жалуются на обман, а русские — на грубость и агрессивность. Это, конечно, не означает, что иностранцев не «бранили матерно», а русских покупателей не стремились обмануть. Разница состоит в том, что иностранцы имели дело с крупными торговцами, гостями и членами купеческих сотен, которые своими хитроумными торговыми операциями стремились ввести их в убыток, а русские получали свою порцию брани или удар куском мяса в лицо прямо в рядах или на рынке. Цена вопроса в первом случае составляла десятки или даже сотни рублей, во втором — исчислялась рублями, алтынами или копейками. Однако и сами московские торговцы могли предъявить те же претензии иностранным и русским покупателям. В этих конфликтах обе стороны, по-видимому, стоили друг друга.