Господство мусульман и западный Ренессанс

К 1500 году, если мусульмане сотрудничали друг с другом, они были способны контролировать политические судьбы большинства центральных областей Старого Света и многих периферийных регионов. В XVI веке, в целом, экспансия ислама продолжалась, и несмотря на то, что кое‑где мусульманское господство пошатнулось, исламский мир по‑прежнему составлял самый мощный блок в мире. Своими действиями мусульмане сами стали причиной положения, в котором оказались: с этого момента историю ислама трудно отделить от истории мира в целом – еще труднее, чем до него.

Рост влияния мусульман совпал сначала с чрезвычайным скачком в развитии экономики и культуры Китая во времена династии Сун, благодаря чему китайцы поднялись на гораздо долее высокий уровень почти во всех аспектах общества и власти, чем мусульмане. Затем, в конце позднего Средневековья, оно совпало со столь же впечатляющим скачком на Западе – Ренессансом, – который точно так же поднял жителей Западной Европы (по крайней мере, в некоторых аспектах) на более высокий культурный уровень, чем имелся у мусульман. Исламские лидеры в Ойкумене не просто оставались в стороне от этих культурных изменений, но зачастую относились к ним с презрением. В результате возникла серьезная проблема.

Мусульмане и прежде восхищались китайцами в отдельных аспектах и даже старались подражать им; однако западный Ренессанс исламский мир почти никак не взволновал, хотя происходил буквально у него под боком – как в историческом, так и в географическом смысле. Ренессанс отчасти спровоцировали и сами мусульмане, и, в любом случае, он опирался на творческую сторону того же эллинского наследия, которое все еще играло важную роль и в исламской культуре. Более того, современные жители Запада склонны рассматривать Ренессанс и особенно морские путешествия первооткрывателей как начало всемирного господства Запада. Они считают, что в это время получили дальнейшее развитие сильные стороны западного общества, уже сформированные в ходе доминирования Запада в средиземноморской торговле – господства, основанного на локальном высоком экономическом весе северо‑запада Европы, а вместе с ним – портов Северо‑Западного Средиземноморья. Они усматривают в этом первые шаги к современной власти Запада над миром и считают, что мусульмане оказались непростительно глупы в своем пренебрежении к достижениям Ренессанса, подразумевая, что те обладали неким серьезным культурным дефектом, который и стал причиной подобной оплошности. Однако это полностью противоречит тому, что на самом деле мусульмане продолжали играть ведущую роль во всем Старом Свете и даже в самом Средиземноморье. Нам следует кратко рассмотреть природу Ренессанса с точки зрения всемирной истории, в контексте которой и следует оценивать его актуальность для мусульман.

Западный Ренессанс был одним из периодов величайшего расцвета в мировой истории и действительно представляет особый интерес, поскольку стал непосредственной основой, на которой вырос современный технический прогресс. Ниже мы рассмотрим его с точки зрения мировой истории. Но сам по себе Ренессанс ни в объеме творческой деятельности, ни в сложности базовых институтов не превзошел многие другие подобные периоды, которые имели место в аграрную эпоху истории Ойкумены. В частности, он был не более выдающимся, чем расцвет Китая эпохи Сун или даже поразительные культурные новшества и инициативы периода высокого халифата в исламском мире. Лишь отчасти волнение Ренессанса, даже на севере, контрастирует с прежней отсталостью периферийных регионов Ойкумены. Эту отсталость удалось почти преодолеть уже в классическом Средневековье.

И все же нам трудно оценивать период Ренессанса, не учитывая подтекста такого локального, по сути, контраста: мы сравниваем его не с современным уровнем цивилизации в Ойкумене, а с уровнем развития Запада до начала эпохи Возрождения. Но здесь решающим является не столько фактический прорыв Запада – по сравнению с его прошлым или даже с его выдающимся положением по сравнению с соседями, – а менее заметный и негативный, но принципиально важный момент: Ренессанс как таковой не избежал типичных базовых предпосылок общества аграрного типа.

В последние века постосевого периода происходило нечто действительно значимое с точки зрения мировой истории, и Ренессанс стал одним из его проявлений. Именно после того, как постепенная экспансия и межрегиональное взаимодействие в Афро‑Евроазиатской Ойкумене достигли высокой стадии развития и совокупные инновации и продукты стали распространяться повсюду, впервые (в относительно северных странах, а именно в Северо‑Западной Европе и Северном Китае) оказалось, что вкладывать в промышленность стало выгоднее, чем в торговлю. Возможно, как только высокий уровень промышленных вложений стал определяющим для характера городской жизни где бы то ни было, сравнительная стабильность общества, тяготевшего больше к торговым, чем к промышленным вложениям, попадала под угрозу. Несомненно, мы можем судить о росте влияния Запада и Китая на дела их соседей – в частности, в Средиземноморье и в Юго‑Восточной Азии – отчасти по увеличению вложений в промышленность в обоих обществах. И в Средиземноморье, и в Юго‑Восточной Азии влияние исламского мира ограничивалось обоими его соперниками, пусть и в разных аспектах. Но серьезные последствия концентрации промышленной мощи в Китае и на Западе наступили гораздо позже.

То есть в конце XV – начале XVI века на Западе не отмечалось изменений в базовой социальной структуре, в которой аграрное производство и распределение составляли костяк экономики всего региона, в то время как города представляли собой средоточие привилегий, основанных на излишках продуктов сельского хозяйства. Промышленная и торговая жизнь городов не избежала последствий данного факта: на самом деле индустриальное развитие Европы эпохи Возрождения и близко не достигло тех высот, какими мог похвастаться Китай династии Сун. Только в конце XVI века на северо‑западе Европы возникло то принципиальное отличие, благодаря которому экономика освободилась от аграрной зависимости: непрерывное накопление инвестиционного капитала гораздо более высокими темпами, чем повышение производительности сельского хозяйства, на постоянной основе – и в масштабах, благодаря которым оно могло иметь не только локальный эффект, как это случалось раньше в тех или иных местах.

Соответственно, политические структуры повсеместно оставались в рамках, навязываемых аграрным: территориальное государство могло быть монархией с мощной бюрократией или олигархией, власть в нем могла принадлежать более или менее военизированному классу землевладельцев, в то время как только удачно расположенные города (или редкие изолированные крестьянские общины) могли заявить о своей республиканской автономии (но, как правило, олигархической) или даже какое‑то время управлять частью зависимой территории. По существу, военные методы, методы ремесленного производства и даже интеллектуальные, независимо от характера новых достижений, оставались на уровне любого другого аграрного общества. Говоря чуть более абстрактно, темп исторического развития изменений почти не менялся: в пору культурного расцвета любого аграрного общества всегда поощрялась относительная свобода новых открытий в контексте преемственности от поколения к поколению. Может показаться, будто все элементы культуры пересматривались заново, но в эпоху Ренессанса, как прекрасно осознавали представители этой эпохи, не произошло ничего похожего на те перемены, которые уже наблюдались во всех частях Ойкумены в осевой период; в модели постосевой аграрной культуры не было ни одного серьезного прорыва.

Только в первой половине XVI века, когда Запад встал на путь технического прогресса Нового времени, были сделаны важнейшие научные открытия. Везалий и Коперник продвинули медицину и астрономию далеко за рамки того, что латиняне переняли от греков и арабов. Но здесь прогресс был не более значителен, чем тот, которого добились мусульмане в собственный период расцвета; а научная работа все еще выполнялась по тем же принципам, что и у древних греков и мусульман. Как уже отмечалось, самую ценную с научной точки зрения часть работы Коперника предвосхитили двумя столетиями раньше в Азербайджане. В то время – даже в разгар великого культурного роста – люди по‑прежнему были не готовы к специализированной и совместной научной работе, которыми отличался технический прогресс Нового времени. Например, решения сложных алгебраических уравнений хранилось в такой же строгой тайне, как личные сбережения.

Не случилось прорыва даже на уровне, принципиальном для мировой истории – уровне контактов между обществами. Несмотря на то что был найден новый торговый маршрут вокруг Африки – как ранее были открыты новые проходы через Сахару или по северным степям Центральной Евразии – и, хотя на периферии общества аграрных городов открывались новые территории (это уже происходило регулярно, хоть и на меньшем расстоянии, чем путь через Атлантику), большая часть старых торговых путей не теряла своего значения, как минимум, почти весь XVI век, поскольку на уровне контактов между обществами не развилось никаких существенных совместных взаимоотношений. Социальная мощь исламского общества пока ничем не уступала западной, что наглядно продемонстрировала Османская империя, захватив часть территории самого Запада. Некоторые общества Запада проявляли известную энергичность, но не достаточную, чтобы навсегда изменить общее соотношение сил в свою пользу.

Таким образом, важнейшее из технологических изменений того времени, которое трансформировало историческую ситуацию во всем исламском мире в начале XVI века (как мы очень скоро увидим) – ведущая роль огнестрельного оружия в боевых действиях, – распространялось одинаковыми темпами и на Западе, и в исламском мире. Возможно (мы не можем утверждать наверняка; документальных свидетельств по Западу больше, чем по другим регионам, и они предполагают некоторое его преимущество по сравнению с остальными, но только потому, что по ним нет такого же количества данных), что Запад в период своего расцвета являлся особенно важным центром инноваций в области огнестрельного оружия. Но очевидно, что этот прогресс иногда шел примерно с той же скоростью в большинстве регионов ислама. Именно внутреннее развитие исламского мира ускорило те изменения, которые повлекло за собой использование пороха.

Наконец, как скоро станет ясно, самым важным вмешательством Запада в исламский мир в эпоху Возрождения стало вторжение португальцев в Индийский океан. Приход португальцев в начале XVI века стал сильнейшим ударом по торговому и политическому господству мусульман в Южных морях, но португальцы сумели удержать лишь отдельные ключевые порты; во многих портах и на части удаленной от побережья территории мусульмане по‑прежнему были самым влиятельным элементом везде, где в достаточной мере пускала корни культура ислама. Китайские купцы и японские искатели приключений в некоторых местах были не менее значимы, чем португальские конкуренты мусульман. В последней части XVI века мусульмане сумели остановить португальскую угрозу. Судя по всему, они не отставали в техническом развитии от португальцев, которые развивались в другой среде и под стимулирующим воздействием Ренессанса. И, поскольку португальское преимущество было в основном тактическим, оно оказалось непрочным. Превосходство португальцев исчезло так же быстро, как превосходство арабов в VII веке. Лишь с приходом более поздней волны европейцев – на сей раз с северо‑запада Европы (особенно голландцев) в XVII веке – мусульмане окончательно утратили торговое господство в Южных морях. Но и после этого почти повсеместно сохранились не только значительные объемы локальной торговли мусульман, но и ее общий исламский характер.

Таким образом, несмотря на рост влияния Запада в средиземноморской торговле, и даже на европейские океанические предприятия, западноевропейский Ренессанс со всеми сопутствующими ему явлениями не представлял серьезной угрозы долгосрочным перспективам господства мусульман в Ойкумене. Если так сложилось, что соседи‑мусульмане не переняли с легкостью его достижений, то это отчасти объясняется относительной удаленностью главных центров исламской культуры, которые оставались ключевыми регионами между Нилом и Амударьей, от западных центров культуры. Но в большей степени это объясняется тем же принципом, который, например, помешал жителям Запада несколько раньше перевести с арабского самые последние важные труды, которые еще не обрели должной популярности и авторитета, и вообще помешал им воспользоваться плодами большинства стадий развития мусульманской культуры. В аграрную эпоху развитие в рамках нескольких цивилизаций происходило, главным образом, на основе их собственного внутреннего диалога, и чужие диалоги вмешивали лишь изредка и не активно – иногда требовалось несколько столетий, чтобы усвоить новое. Даже в XVI веке этого размеренного темпа было вполне достаточно. У исламского мира еще не было нужды уделять внимание большинству западных достижений, чтобы удержать свое преимущество во всем мире.