Карьера Тимура

Монгольской традиции вернули былую славу в исламском мире два великих полководца, более значимый из которых, Тимур, подчинил даже Дели и Каир, которым удалось отбить атаки первых монголов. Менее выдающимся был Гиясаддин Тохтамыш, хан (с 1376 г.) Белой Орды в бассейне Иртыша, которая (приняв к тому времени ислам) за десять лет до его появления начала вмешиваться в дела государств южнее себя и предположительно имела определенную выгоду от постепенного развития торговли на территории Ойкумены. Тохтамыш повел основную часть войска Белой Орды к Волге и, присоединив его к армии разобщенной Золотой Орды, в итоге возглавил объединенные силы (в 1378 г., устранив всех конкурентов к 1380 г.). Затем он вновь напомнил о господстве воссоединенных монголов (теперь преимущественно тюрков) над русскими христианами на западе, в 1382 г. разорив Москву, которая только обретала свое значение. Сначала его поддерживал Тимур, но они поссорились. Тохтамыш не единожды вторгался на территорию Тимура севернее Амударьи, пока, наконец, в 1395 г. Тимур не предпринял полномасштабную кампанию по захвату земель кипчаков Золотой Орды, сместив Тохтамыша и посадив на его место своего кандидата из местного населения, но не отменяя задуманного им.

^{Стефанович А. Косовская битва}

Тимур (1336–1405 гг.; точное имя – Темюр) сам был не монголом, а тюрком, хотя, возможно, в его роду были монголы и даже Чингизиды – по крайней мере по материнской линии. Из‑за хромоты вследствие ранения в давней стычке его называли «Тимур Ланг», «Хромой» (откуда произошел европейский вариант его имени – «Тамерлан»). Но он был доблестным воином и, конечно, внушал горячую преданность своим воинам. Рожденный мусульманином в долине Сырдарьи, он начал карьеру с должности командира на службе у язычников‑монголов в степях Семиречья, но быстро привлек внимание своих начальников и врагов и в ходе постоянных распрей между лагерями достиг поста советника при мусульманине, наследнике Чагатаидов в Самарканде. Вступив в союз с другим эмиром, он восстал против этого Чагатаида и сверг его; затем поссорился со своим союзником, предал и убил его; а после оказался в Балхе в 1370 г. в качестве единоличного правителя большей части прежних владений чагатаев. Потом Тимур подтвердил свою власть в этом государстве покорением Хорезма в 1380 г.

^{Султан Баязид в плену у Тимура. Западноевропейская гравюра XIX в.}

Карьера Тимура представляет собой преувеличенный пример того, как было принято действовать и реагировать на действия в тот период, пусть и в менее впечатляющих формах. Мы можем использовать его как увеличительное стекло, сквозь которое будем рассматривать один из аспектов исламской жизни. Необычными не были ни его уважение к исламу и даже фанатичная преданность ему, ни отсутствие у него нравственных комплексов и суеверий, которые должно было повлечь за собой уважение к исламу. А его жажда грандиозных личных достижений и кровопролитий являлась нетипичной только тогда, когда он ее удовлетворял. Его много и часто хвалят или упоминают при восхвалении других – чаще, чем кого‑либо другого из мусульманских правителей примерно той же эпохи. Это отчасти объясняется тем, что он и его потомки были богатейшими властелинами столь обширной территории столь длительное время, но еще и тем, что он будоражил воображение столь многих людей. Его карьера показательна не только для понимания его же собственных решений и инициатив, но и потому, что она стала катализатором, подтолкнув и дав надежду другим его современникам.

Несмотря на то что Тимур сверг монгольского правителя, он был всецело предан монгольской идее. Он назначил монгола из другого рода номинальным правителем, при котором предположительно служил просто полководцем, эмиром или (позже) султаном. Он заявлял о наличии монгольской линии в своем происхождении, согласно одной из тех сомнительных генеалогий, о которых с готовностью стали распевать на все лады придворные панегиристы. Идея всемирного господства монголов (теперь, когда истинная сплоченность монгольских племен против тюрков в целом утратила свое значение) имела, как никогда, чисто военный характер; но там, где не было никакой политической идеи, полководец, способный обеспечить военный успех, являлся беспроигрышной основой для аккумуляции власти: успех порождает успех. В любом случае, упрочив свои позиции в старом государстве чагатаев, он сразу же начал захватывать земли, которыми раньше правили монголы, главным образом – бывший ильханат. В своих походах он возродил монгольскую традицию устрашения (Schrecklichkeit) с массовыми убийствами мирных жителей и веру в то, что монголы, которых он представлял, – единственные, кто имеет право на мировое господство.

Однако чистоту монгольской идеи нарушили два других элемента. Он был твердо предан исламу. Иногда (как минимум на публике) это сводилось к народным охранным обрядам чисто магического свойства. На этом уровне ислам Тимура не противоречил различным древним тюркским и монгольским обычаям, популярным среди простых воинов – например, взобраться на холм для молитвы; а под видом суфизма дервишей он почитал образ мыслей, происходивший из шаманских традиций. Но его ислам был более глубоким (полагаю), поскольку он ассоциировал его с кодексом чести, соблюдением которого гордился и который, как он считал, должны были блюсти улемы – хотя временами, кажется, он думал, что лучше понимает принципы этого кодекса, чем сами улемы. Ему приятно было считать, что его приход – это божественное отмщение за все компромиссы и несправедливости самозваных мусульманских эмиров и (главным образом на практике) за соучастие в их грехах тех, кто им повиновался.

Его преданность исламу, таким образом, была одним из оснований для второй политической идеи: поддержки богатого городского населения и купцов против локального произвола – со стороны либо безответственных эмиров, либо мятежной черни. Он тратил особые усилия на обеспечение безопасности торговли, причем довольно успешно, обязывая всех строго соблюдать обычные меры: наказывать на уровне местных властей виновных в разбое и т. п. Он был беспощаден к любого рода коррупции или нечестным приемам в торговле. Местные богачи и знать (айаны), похоже, мечтали о возвращении сильной монгольской руки взамен деспотизма местных военных, начавшегося еще во времена таких визирей, как Рашидуддин. Будучи не в восторге от жестокой политики Тимура, богатые сословия все же гораздо меньше ощущали ее на себе; и они, по‑видимому, предпочитали ее массовым беспорядкам, которые она помогала подавлять (иногда методом вырезания почти всего низшего сословия, кроме слуг богачей). Особенно яростно Тимур боролся с любыми движениями, направленными на упразднение привилегий – включая суфийские учения эгалитарного толка (он считал, что подобная враждебность вписывается в общую ненависть к тому, что, по суннитским понятиям, является религиозной ересью). Поэтому он пользовался неизменной поддержкой высших городских слоев. Кроме того, его поддерживали многие странствующие дервиши, разносившие славу о нем по свету[297].

Но политика тотального террора в монгольском стиле была самым видимым и даже самым последовательным элементом его политического курса. Тимур лично отличался жестокостью и кровожадностью, однако проявлял иногда и мягкость, и выдержку при обращении с покорными его воле как систематическое средство дипломатии, фон для своего террора. Периодически богатые страдали от его кровожадности не меньше черни. Но его зверства никогда не были случайностью.

Тимур строго придерживался системы в побоищах и грабежах так же, как во всех своих военных и экономических начинаниях – кроме склонности к жестокостям, он демонстрировал склонность к порядку и ко всему грандиозному. Захватывая город, он, как правило, требовал выкуп, размер которого определялся в ходе переговоров с главными городскими чиновниками. Город запирали со всех сторон, чтобы не допустить побегов или несанкционированного мародерства со стороны солдат. Затем требуемое количество изымалось упорядоченно, в присутствии счетоводов, у купцов и у других людей, и для получения информации о скрытых запасах применялись пытки. Если, как иногда случалось, выкуп не был подготовлен, город грабили еще основательнее, причем обитателей домов иногда выгоняли на улицу, пока жилище не обчищалось максимально. Если жителей при этом не убивали, их брали в плен: лучшие ремесленники распределялись между принцами и дамами из монаршей семьи для использования в их проектах. (По старым монгольским законам, пленники являлись пленниками независимо от того, были ли они мусульманами.)

^{Мавзолей султана Мурада I на Косовом поле, Косово. Современное фото}

Если же, однако, что‑то шло не так – будь то движение масс или неверный шаг какого‑то эмира, – в ответ происходила бойня: тотальное истребление с однозначной целью не оставлять в живых ни единого горожанина (или, по крайней мере, ни единого взрослого мужчины). Но даже у тотального истребления были свои строго соблюдаемые правила. Тимур обычно исключал тех представителей знати (или ученых), кто снискал его признание и одобрение.

Начиная с 1383 г., типичным символом его массовых убийств была башня из голов. Такой вид устрашения изредка использовался в Иране, особенно в отношении побежденных языческих племен, примерно с 1340 г. (а в отношении исмаилитов – еще примерно в 1140 г.). Теперь Тимур применял его регулярно – в первую очередь, чтобы обесчестить врага, погибшего на поле брани (сюда входили кочевые племена, которые пытались ему сопротивляться), но и для того, чтобы увековечить память о бойнях, осуществляемых систематически и хладнокровно.

Однако страсть Тимура к кровопролитию и людским страданиям принимала разные формы. Любая война неразборчива в средствах, а война в исламском мире в Средние века, как правило, особенно необузданна и разрушительна. Но даже при этом кампании Тимура отличала чрезмерная жестокость. Сексуальное насилие было повсеместным явлением, как только воины занимали какой‑то населенный пункт. Затем, когда красивых молодых женщин уводили в рабство, те были вынуждены бросать грудных младенцев – многие из которых впоследствии умирали. Тимур вносил разнообразие в традиционные методы казни своих врагов, сбрасывая их с обрыва или сжигая заживо. Обожая доставлять страдания, он не ограничивался людьми: он гордился охотой, на которой было забито столько животных, что большинство туш даже не стали собирать для употребления в пищу, а оставили гнить. (Такая ситуация в то время не являлась редкостью и для королевской охоты на Западе, поскольку существовал обычай выстраиваться в огромный круг, отделяя территорию, где обитали животные, и постепенно сужать кольцо, пока они в панике не сгрудятся в кучу; ни одному зверю, попавшему в такое кольцо, не позволяли уйти живым.) Из‑за огромных размеров собранной Тимуром армии страдания были неизбежны: пленные часто умирали от голода, когда воинам самим трудно было найти достаточно еды; и конечно, голод испытывали крестьяне в деревнях, расположенных вблизи от маршрута его похода. К концу жизни Тимура придворные пытались умерить его жестокость, но тщетно.

Удовольствовавшись разрушениями, Тимур посылал людей перестроить город и восстановить сельское хозяйство; часто по новым планам, ориентированным на нужды торговли в том виде, в каком он их себе представлял, или на нужды местных кочевников, и всегда с особым учетом интересов казны. В такие моменты он мог приказать прорыть новые каналы и заложить деревни на их берегах. В Самарканде, который оставался его столицей, хотя он редко проводил там время, Тимур с особым тщанием собрал ремесленников и художников изо всех разоренных им провинций и приказал выстроить великолепные здания и блистательный двор.

Походы Тимура имели решающее политическое значение на большей части ислама, кроме его далеких восточных и западных окраин. Установив свое господство в бассейне Сырдарьи и Амударьи, он перешел к завоеванию Хорасана. Там (1381 г.) он подчинил своему влиянию эмира Герата из династии Курт. Сначала Тимур оставил ему зыбкую автономию, которой обладали его предки при иль‑ханах, но тремя годами позже, когда он устроил мятеж, город был разграблен, а династии Курт пришел конец. Тимур один за другим покорил несколько независимых гарнизонов в Хорасане (включая сербедаров). Во время похода в Систан Тимур был свиреп как никогда. Города Систана, отделенные друг от друга пустыней в центре Ирана, насчитывали много веков независимости от внешних режимов и вели традицию (еще со времен Саффаридов) относительно популярных правительств, поддерживаемых ополчением. Эти традиции дали о себе знать, когда яростное сопротивление Тимуру оказали рядовые горожане, чего он терпеть не мог: он считал, что чернь не должна поднимать головы и что такая непокорность с ее стороны является оскорблением ему лично. В одном из городов он видоизменил модель башни из отрубленных голов: его башни были выстроены из двух тысяч живых людей, которых связывали и клали в стену, перемежая кирпичом и заливая известковым раствором; по‑видимому, какое‑то время такая башня не только светилась, но и издавала звуки. Население главного города Систана было вырезано (независимо от пола), а вся страна – методично разорена. Даже богатых (хоть им и сохранили жизнь) ссылали в Хорасан. Складывается впечатление, что современная относительная безжизненность некогда процветавшего Систана, чье благополучие зависело от ирригации, началась именно с этих событий.

К 1387 г. почти все Иранское нагорье было захвачено, и в том числе – старые правящие дома на побережье Каспия, в Мазандаране, и правители Музаффариды в Ширазе, и западно‑иранские провинции, и Ахмад Джалаир, наследник государства джалаиров в долине Месопотамии. Тимур сначала позволил большинству этих правителей остаться на своих престолах, как это было с Куртами. Но он оставлял после себя напоминания о том, как страшен бывает в гневе. В частности, он вырезал население Исфахана: простые жители спонтанно начали сопротивляться его войскам, когда о выкупе уже договорились; каждому отряду воинов было приказано принести определенное количество отрубленных голов взрослых мужчин, и, когда башни были выстроены, всего их насчитали примерно 70 тысяч. Несколько лет спустя Тимуру пришлось вернуться в эти края и устранить все эти династии одним махом. (По этому поводу купцы в Багдаде настраивали его против эмира Текрита, который мешал им торговать; потом, как часто бывало, Тимуру помогли банды иранских добровольцев.) Между тем несколько лет он занимался главным образом походами на север – против монголов в степях Едису, которых безжалостно разгромил, и против Тохтамыша, сильнейшего из его врагов. Эти походы достигли кульминации в 1395 г. с победой над Тохтамышем и Золотой Ордой и разрушением ее основных городов. Волна разорений прокатилась до самой Москвы. Излюбленной целью Тимура было христианское княжество Грузия на Кавказе; он и его воины любили наведываться туда, грабить и убивать, когда находились в непосредственной близи от его границ.

В 1398 г. Тимур отправился в Индию на том основании, что ее мусульманские правители, преемники Фироза Туглака, слишком терпимо относились к своим подданным‑индусам и вмешивались в торговлю. Перед решающим сражением воинам приказали убить десятки тысяч пленных – в том числе чтобы сэкономить продовольствие (отказ воина убивать своих пленных, составлявших главную часть его трофеев, означал смертную казнь для него самого). И, если учесть, что многие пленные были индусами, поводом для резни стала война с неверными, и этот призыв вверг некоторых набожных мусульман, участников убийства, в состояние чрезмерной жажды крови: один почитаемый религиозный деятель, настолько мягкий, что ни разу не смог зарезать ритуальную овцу для праздника, жестоко убил десять (по другим источникам, пятнадцать) пленных индусов собственной рукой. Сам Дели при захвате планировалось пощадить, но на сей раз солдаты сами вышли из‑под контроля, рушили и убивали. Разрушением Дели, столицы, увенчался крах всякой надежды на сильное центральное мусульманское правительство даже в Северной Индии.

На западе набеги Тимура были менее катастрофичными с политической точки зрения, как потом выяснилось. Эмиры Анатолии, смещенные османом Баязидом, сбежали к Тимуру и умоляли о помощи. В 1400 г. он напал на территории османов и мамлюков одновременно на том основании, что они укрывали его врагов (несмотря на роптания, что османы, в конце концов, боролись с неверными – франками). В Сивасе он приказал закопать живьем пленных христианских воинов османской армии (4 тысячи человек), но пощадил мусульман. В Дамаске знать не сумела собрать требуемый выкуп, и город разорили, несмотря на его согласие сдаться. После нескольких отвлекающих маневров (включая тотальное истребление в Багдаде) в 1402 г. Тимур вернулся; на сей раз он встретил главные силы османов под командованием Баязида при Анкаре и разгромил их, взяв Баязида в плен. Баязиду пришлось стать свидетелем разграбления Бурсы, места славы его предков, и Измира (Смирны), которую Тимур отбил у занявших ее латинских рыцарей, остатков крестоносцев. Византийский император, с которым

Тимур заключил союз из предосторожности перед своей кампанией, отправил ему послание о готовности сдаться; так же поступили охваченные благоговейным страхом мамлюки; однако Тимур не удосужился пойти в Египет. Анатолийские эмираты получили назад свою независимость, и некоторое время казалось, что оставшаяся часть Османской империи обречена на разделение и исчезновение.

В 1404 г., после краткосрочного пребывания в Самарканде (заодно обезглавив лавочников, которые заламывали цены, проследив за строительством огромных садов правильной формы, и радушно приняв послов из христианской Испании), Тимур начал поход против Китая. Его официальной целью было наказать китайцев за изгнание монгольских правителей (две жены Тимура были китаянками, и он, возможно, действительно имел такие намерения). По дороге он простил сосланного Тохтамыша. Но через несколько дней он умер (1405 г.). Вопреки надеждам городских богачей, мирившихся с его жестокостью ради сильной централизованной власти в стране, он еще при жизни стал распределять провинции между сыновьями и внуками. Ни назначенный им кандидат, ни какой‑то другой преемник не сумели сохранить центральную власть неделимой, хотя через несколько лет войн довольно спокойному его сыну, Шахруху, которому Тимур отдал Хорасан, удалось установить контроль над большей частью его владений в бассейне Сырдарьи и Амударьи и Иране.