Монгольская катастрофа

Относительная свобода исламского общества от единого политического правительства, которая прежде лежала в его основе, прошла проверку западными христианскими движениями XII в., когда значительная часть мусульманских территорий в Средиземном море (в Испании, на Сицилии и в Сирии) перешла к христианам. Но еще более серьезный вызов был ей сделан в XIII в., когда самые активные центры исламской культуры, все земли между Сирией и Дели, захватили монголы.

Кочевые скотоводческие общества формировались везде, где не было подходящей земли или политических ресурсов для земледельческого хозяйства. Общество скотоводов Аравийского полуострова, как мы убедились, находилось в тесной зависимости от городов окружавших его областей. Скотоводческое общество евразийских степей было более масштабным, и его связи с аграрными обществами были более сложными. В целом в степях было больше воды, чем в Аравии; степные кочевники использовали больше лошадей, чем верблюдов, и были более самодостаточными. Тем не менее они постоянно участвовали в торговле на всех своих территориях, от Северного Причерноморья до Северного Китая, а торговля не могла существовать без сельскохозяйственной продукции и городского населения. Особенно активное участие они принимали в межрегиональной торговле через Центральную Евразию из Китая до самых западных окраин континента. Вечные споры из‑за пастбищ, а также прямые и опосредованные связи с великими торговыми путями постоянно подстегивали и втягивали в авантюры различные племенные образования.

Периодически – как, например, в Аравии – кочевые племена объединял общий вождь – они достигали таких размеров, чтобы можно было захватывать города и брать с них дань – например, с тех, что находились вдоль торговых путей – но могли быть и еще крупнее. Иногда они создавали подобие кочевых империй, живя за счет труда горожан и крестьян. Такие образования были слишком нестабильными. Но с развитием городов аграрного общества они естественным образом стали более распространены и обрели больше власти (один из примеров такого очень крупного объединения – Аттила с гуннами). С первых веков нашей эры типичной политикой китайского правительства – часто самого сильного в мире и, пожалуй, самого беззащитного – стало дробление подобных образований. В период своего усиления оно укрепляло свою военную мощь, но еще активнее вело переговоры на большей части степных территорий до самого Каспийского моря. (Когда же Китай переживал не лучшие времена, такие кочевые образования могли долгое время хозяйничать в северных районах самого Китая.) Со времен завоевания бассейна Сырдарьи и Амударьи халифат и его государства‑преемники тоже имели свои интересы в сохранении контроля над формациями кочевников, хотя и осуществляли его далеко не так систематически.

^{Хан Угетей. Средневековый китайский рисунок}

В XII в. ни Китай, ни тем более какое‑либо мусульманское государство не было в состоянии выполнять эту функцию, и империи кочевников, подобные империи каракитаев, процветали. Однако они держались в узде благодаря тесным контактам с городским населением, которое стало играть очень важную роль во всем регионе. В первые годы XIII в. возникла новая формация монгольских племен далеко на севере, у границы лесостепи. Контакты ее предводителей с аграрной цивилизацией были, как правило, сдержанны и даже враждебны. К 1206 г. Чингисхан возглавил крупное объединение монгольских племен.

^{Монгольская конница преследует противника. Средневековая персидская миниатюра}

В течение нескольких лет он господствовал в Северном Китае и на востоке Центральной Евразии. Когда в 1219 г. хорезмшах Мухаммад отказался ему подчиниться, он уже располагал огромной армией и контролировал многие центры городской культуры, откуда к нему поступали квалифицированные кадры. Захват бассейна Амударьи оказался вопросом нескольких месяцев, и очень скоро весь Иран признал его власть. К моменту его смерти в 1227 г. и другие регионы, в том числе приволжские степи и огромные территории на Руси, ощутили на себе его мощь. При его сыне Угетее (1227–1241) империя продолжала стремительную экспансию, захватив оставшуюся часть Северного Китая и пройдя по Восточной Европе до самой Германии (откуда монголы отступили сами по доброй воле).

У этой степной империи были три характерные особенности: беспрецедентный размах, позволяющий контролировать масштабные походы одновременно на разных концах степи; невиданная жестокость; эффективное и интенсивное использование технических ресурсов города. Эти три особенности были взаимосвязаны и все зависели от текущей обстановки в степном регионе в мировом историческом контексте.

Широкий размах набегов отчасти был обусловлен гением и приказами Чингисхана; но возможным он стал благодаря тому, каким образом за предыдущие тысячу лет на степных регионах сказывалось влияние городов (и даже власти в них) Китая, региона между Нилом и Амударьей и Европы, так что о далеких землях и путях сообщения между городами люди знали уже давно. Даже в таких отдаленных районах, как верховья Енисея и долины к югу от Байкала, в предшествующие правлению Чингисхана столетия повышалось количество поселений, которые можно было бы назвать городами. А альтернативные пути межрегиональной торговли, очевидно, становились широко известными. Монголы действовали не вслепую, они изучали каждый район перед тем, как идти туда. То, что все достижения города сошлись воедино в руках степных кочевников, имело принципиальное значение и для двух других особенностей.

Вездесущность элементов городской жизни обусловила жестокость монголов. Снова и снова уничтожались почти все жители города, независимо от пола и возраста, захватчики щадили и уводили в плен только искусных ремесленников; крестьян же использовали как живую стену, защищаясь ими от вражеских стрел и заполняя рвы. Уничтожив население, захватчики равняли с землей городские здания. Разумеется, не все города постигала такая участь, хотя рано или поздно число уничтоженных городов стало ужасающе огромным (кстати, уничтожались и города, которые, однажды подчинившись, поднимали восстание). Не связанные друг с другом рассказы очевидцев из китайских, мусульманских и христианских регионов, собранные воедино, подтверждают впечатление о том, что монголы любили разрушать ради самого разрушения, и их нимало не тревожила даже утрата потенциальных доходов при переходе к ним земли, неизбежная при таком терроре. Несмотря на жестокость к крестьянам, снижение общей численности населения не могло быть слишком большим, так как большинство городов были маленькими и многие работники в них набирались из деревни. Но подрыв традиций высокой культуры, судя по всему, в некоторых случаях по сравнению с обычными войнами был чрезвычайно велик.

В любом случае имел место беспрецедентный террор. Он являлся первичной целью монголов с их жестокостью, объяснявшейся их приверженностью тактике психологической войны и обеспечивавшей экономическое подчинение огромных территорий при одной только угрозе монгольского нашествия. Таким образом, жестокость являлась сознательным тактическим приемом. Но она была и проявлением агрессии – в случаях, когда, например, случайная смерть представителя элитного монгольского племени провоцировала жестокую месть. С увеличением влияния города великолепие городской жизни уже не приводило кочевников в благоговейный трепет; они награбили себе достаточно и продолжали пользоваться благами города, но при этом могли ненавидеть его. Наверняка скотоводы испытывали смешанные чувства по отношению к «городским хлыщам». Таким образом, жестокость была (как минимум отчасти) обратной стороной той любезности, с какой монголы нанимали китайских инженеров для создания военной техники, применяемой при осаде, заставляли уйгурских писцов (с центральной части торгового пути, шедшего с востока на запад) вести подробные летописи, избирали чиновников для управления завоеванными странами, привозя их из как можно более далеких в культурном отношении стран: мусульман и европейцев засылали в Китай, китайцев и тибетцев – в Иран.

После смерти Угетея следующим великим правителем был Менгу (1251–1257), который начал два масштабных похода, чтобы завершить создание мировой империи на самых важных направлениях. (Похоже, он отложил завоевание Западной Европы и Индии как менее срочные, ограничившись только угрозами.) Первый поход под руководством Хубилая имел целью подчинить Южный Китай. Китайцы сопротивлялись упорнее, чем другие, но к 1279 г. их сопротивление было подавлено, и уже из Китая были отправлены новые походы – в частности, на Яву и в Бирму. Единственной страной, оказавшей успешное сопротивление, стала Япония. Другой поход, возглавленный Хулагу, ставил своей целью подчинение оставшихся земель к югу и западу от Амударьи. Эта задача оказалась гораздо проще. Иранские эмиры поспешили засвидетельствовать захватчикам свое почтение.

Суннитские послы в Монголии настаивали на разрушении единственного шиитского государства – Аламута, то есть рассыпанных от Сирийских гор до равнин Кухистана многочисленных крепостей исмаилитов‑низаритов. Исмаилиты уже не представляли собой политическую угрозу; все, на что они были способны, – это защищать свою драгоценную свободу. Но они, несомненно, могли послужить примером для независимых духом крестьян и даже в конце XIII в. укрывали у себя ученых, занимавшихся теософией и естественными науками, причем необязательно исмаилитов по убеждениям – этот факт, возможно, повлиял на некоторых непримиримо настроенных улемов. (Одним из таких ученых был философ‑двунадесятник Насируддин Туси, начавший свою политическую карьеру с принесения в жертву своих защитников исмаилитов, продолжил ее, спровоцировав разрушение суннитского Багдада, и увенчал постом советника монголов, защищая интересы общин имамских шиитов Ирака.) Хулагу подчинил себе эмиров, и в течение нескольких следующих лет – и со значительными трудностями – его огромная армия окружила и захватила большинство крошечных исмаилитских крепостей, затерянных вдалеке от городов.

^{Хан Хубилай. Средневековый китайский рисунок}

Аламут – больше из‑за ошибок в командовании, чем вынужденно – сдался в 1256 г. на определенных условиях; но эти условия были нарушены, а исмаилиты – уничтожены.

Затем, в 1258 г., монголы устремились к Багдаду, где халиф (единственный из эмиров между Дели и Каиром) все еще пытался сохранить независимость и достоинство. В результате единственного боя его войска были сметены, и укрепленный город пал гораздо быстрее, чем какая‑нибудь изолированная крошечная крепость исмаилитов. Багдад основательно разграбили. Отныне и впредь в Багдаде не существовало халифа, который мог хотя бы подтверждать право эмира на власть. Но на тот момент это было неактуально; те из них, кого не успели сместить, с гордостью носили титулы, полученные от неверных монголов – правителей мира.

Хулагу должен был утвердить монгольское господство на западных территориях до Средиземного моря. Династия Сельджуков в анатолийском Руме капитулировала (и навсегда была ослаблена), но сама Византия никогда не подвергалась серьезной опасности. В Сирии монголы столкнулись с хорошо организованными войсками мамлюков, воинами‑рабами египетской династии Айюбидов, которые теперь правили от собственного имени.

^{Взятие монголами Багдада. Средневековая персидская миниатюра}

Мамлюк Бейбарса в 1260 г. разгромил войска монголов, и все их последующие набеги постигла та же участь. Вскоре монголы предприняли попытку подчинить себе Индию. Какое‑то время им удавалось контролировать Пенджаб, но новый мусульманский Делийский султанат неизменно отражал их натиск и не давал продвинуться в другие районы Индии. Мусульман в бассейне Волги захватили еще в 1237–1238 гг., когда города булгар были уже разрушены.

После смерти Угетея в 1257 г. часть монгольских территорий существовали как независимые империи, но уже в следущем поколении большинство из них признали главенство Хубилая и его двора в Китае. В каждой из империй сами монголы превратились в привилегированное сословие, как некогда арабы; туда входили, кроме ядра из горстки монголов, большинство тюркских степных кочевников, которые к ним присоединились как почти настолько же элитарное сословие. Монголы принесли с собой Ясу – кодекс законов, аналогичный арабской сунне и основанный на древних обычаях кочевников, но приписываемый Чингисхану (который, несомненно, привнес важные дополнения и новый дух). Монголы руководствовались Ясой в отношениях между собой. Они отличались терпимостью ко всем вероисповеданиям и даже покровительствовали многим из них, но в целом считали себя выше представителей любых конфессий, хотя многие из них возили с собой буддистских монахов, и буддизм был в особом почете. Два или три столетия, а иногда гораздо дольше, на большинстве территорий, куда они приходили, монгольская традиция считалась безусловной нормой и основой любого политического влияния. Тем не менее монголы не основали ни новую религию, ни новую цивилизацию. К концу XIII или в первой половине XIV в. все монгольские империи к западу от Алтайских гор приняли суннитский ислам.

К концу раннего Средневековья высокая культура отражала организацию общества по системе айанов‑эмиров со свойственной ей фрагментацией политической жизни и, как следствие, недостатком сильных центральных дворов, при которых можно было бы выстраивать прочные монументальные традиции, но с многочисленными мелкими дворами, которые покровительствовали модным поветриям времени. Эта обстановка наложила отпечаток на всю культурную жизнь. Именно этим, в частности, объясняется тот факт, что новый синтез культуры и общества Средних веков породил самое изысканное явление: поэзию нового доминирующего в литературе языка – фарси. А сама персидская традиция и тогда, и потом отражала атмосферу недолговечных дворов‑конкурентов, при которых она развивалась.