Улемы и эмиры в интернациональном политическом порядке

Несмотря на то что попытка Низам‑аль‑Мулька укрепить власть сельджуков старой иранской политической идеей о вселенской абсолютной монархии провалилась, его политика способствовала эволюции двух ключевых социальных классов до той точки, когда они сыграли свою роль в формировании международного порядка Средневековья. Этими классами были знатоки ислама, улемы и военные, особенно полководцы – эмиры; улемы и эмиры вместе образовывали ядро власти в новом обществе с его минимальной зависимостью от формальных политических структур[188].

Вторая цель Низам‑аль‑Мулька, сопровождавшая его главную задачу по восстановлению абсолютной централизованной монархии, заключалась в создании корпуса преданных администраторов из числа суннитов для его вожделенной централизованной бюрократии. При высоком Халифате чиновники, как и адибы, выражали взгляды двора, что фундаментально отличалось от мировоззрения улемов, даже если адиб был предан суннитам. Довольно часто он был шиитом – открыто отрицал установленные порядки. Взгляды приверженцев сунны и шариата вселяли энтузиазм в жителей некоторых городов и внушали уважение правящим кругам.

^{Махмуд Газневи принимает просительницу. Средневековая персидская миниатюра}

Но среди интеллектуалов эти взгляды не считались обязательными. Улемы получали одну основную специальность помимо прочих: их ученики становились кади, в то время как врачами становились ученики файлясуфов, а администраторами – те, кто умел элегантно формулировать тексты государственных документов. Именем ислама улемы претендовали на первостепенную интеллектуальную значимость, что представлялось трудноосуществимым. Но теперь возник новый инструмент привлечения учеников и подержания дисциплины, который помог им закрепить этот приоритет и заставить власти поддержать их точку зрения.

^{Сельджукские мазволеи в Харракане близ Казвина, Иран. Современное фото}

Уже в X в. в Хорасане улемам‑каррамитам с их всеобъемлющей религиозной системой и пропагандистским рвением, а затем и шафиитам надоело проводить занятия в мечетях, и они построили специальные учреждения для особо почитаемых ученых. Это были медресе – школы, – и хотя они (как религиозные учреждения) имели молитвенный зал в центре и таким образом являлись разновидностью мечети, в них предусматривалось место для учителей, учеников и их книг. Часто к ним примыкали кельи для проживания учеников и апартаменты для учителей. В таких медресе можно было преподавать целый ряд наук, в центре которых находилось (но не обязательно ограничивало их) суннитское правовое учение. Медресе, вероятно, сначала строились как способ распространения доктрины определенной группировки или секты – например, шафииты хотели так наладить обучение, чтобы их школа поглотила каррамитов, ханафитов и, возможно, даже исмаилитов (у которых была собственная эффективная система преподавания эзотерической дава). Но благодаря этим школам более высокий статус приобретали все шариатские улемы.

Визирь Низам аль‑Мульк (шафиит, сам обучавшийся шариатским дисциплинам, прежде чем пойти на службу) сумел помочь в распространении идеи медресе по всей сельджукской империи; самая важная медресе, основанная им лично (1067 г.), – Низамийя в Багдаде, где преподавали ведущие ученые нового поколения. Школы получали солидные дотации и могли обеспечить важное преимущество своим преподавателям и студентам; Низам‑аль‑Мульк выплачивал жалованье первым и стипендии вторым. С поддержкой государства выпускники медресе могли быть относительно спокойны: им были обеспечены должности, по крайней мере, в области применения шариата – к примеру, кадиев. Каждая медресе была подогнана под определенный мазхаб (в итоге возникла традиция обучать всем признанным мазхабам суннизма в обычной медресе); но постепенно в более крупных школах стало возможно ввести все виды обучения, которые помогали улемам, обучаемым там, стать хорошими служащими‑суннитами для правительственных органов. Большинство служащих в большинстве регионов, по‑видимому, обучались прямо на рабочем месте, а выпускники медресе пользовались достаточным уважением, чтобы задавать интеллектуальный тон далеко за рамками подробностей фикха.

Как выяснилось, медресе не воспитывали лидеров великой централизованной бюрократии, но послужили делу мусульманского единства иным образом. По мере распространения медресе по всему исламскому миру их относительно стандартизированная модель обучения позволила воспитывать в суннитских улемах командный дух независимо от текущей политической обстановки. Так медресе стали важным средством укрепления той однородности мусульманского сообщества, которая уходит корнями к древней общине Медины. Во времена Марванидов она поддерживалась как дух солидарности среди малочисленного правящего класса, а в классические времена Аббасидов ее проповедовали улемы в мечетях с их цепочками хадисов, передаваемых от учителя к ученику, из поколения в поколение. Теперь, с потерей политической структуры халифата и центральной роли Багдада, требовалось что‑то еще, чтобы противостоять угрозе дезинтеграции. Относительно формальная модель медресе имела целью сохранить единство трактовки наследия Мухаммада и непосредственных соприкосновений с Богом во всех аспектах жизни, где он проявляется.

Новые материально обеспеченные учреждения были сильно заинтересованы в существовавшем общественном порядке, и оппозиционный политический настрой улемов стал сходить на нет. В то же время автономия улемов и всей системы шариата от военачальников – эмиров – получила определенную форму. Роль протестующих против несправедливого правителя обычно играли хадиситы, и остальные сунниты не принимали в этом выраженного участия. Было принято, что кади назначал эмир, если таковой существовал. Но кади должен быть выпускником медресе, признанным улемами; и общее представление об остаточных социальных обязанностях всех мусульман (должным образом сформулированных в фард кифайа) проявлялось в молчаливом неповиновении эмирам. Как бы активно улемы ни сотрудничали с эмирами, очевидно, что разница между мусульманским идеализмом и мусульманской политической ответственностью, предсказанная еще во времена Пророка, сформулированная при Марванидах и подтвержденная при Аббасидах, теперь принималась как данность и проявилась в разделении мусульманских институтов на институты шариата и эмира.

С медресе и их относительно широкой ориентацией наступила окончательная победа школы тех улемов, кто желал выйти за рамки простой передачи хадисов и законов фикха и обсуждать более широкий круг интеллектуальных проблем. Диспуты о каламе, особенно в его ашаритской и матуридитской формах (которые ассоциируются с шафиизмом и ханафизмом соответственно), в итоге стали обычной частью образовательного процесса вопреки возражениям ханбалитов. Суннитский калам постепенно развился в крупный сегмент интеллектуальной жизни в целом, когда в одной книге и у одного автора можно было найти элементы фальсафы и суфизма, а также разнообразные исторические и литературные традиции адаба. Низам‑аль‑Мульк предвидел или даже предвкушал самое начало этой тенденции. На ее укрепление в некоторых регионах ушло двести лет. Но благодаря ему обучение наукам было систематизировано.

Наконец, третье направление политики великого визиря помогло ввести механизм правления военных эмиров, командующих районами, которые, в конце концов, узурпировали его центральную администрацию и стали покровителями улемов в медресе. Он добился этого, сделав их менее зависимыми от гражданской администрации, хотя в душе желал обратного.

Важной особенностью нового военного правления стала передача доходов от определенных земель напрямую конкретным военным офицерам без вмешательства гражданской администрации. Со снижением платежеспособности казны эта практика широко распространилась на территориях Буидов и в Плодородном полумесяце. (Отчасти процесс представлял собой порочный круг, когда выход из чрезвычайной ситуации путем платежа землей вел к образованию другой, более тяжелой чрезвычайной ситуации.) Передача земель военным – икта – при Низам‑аль‑Мульке была упорядочена.

Слово икта (означающее выделение земли или, иногда, других источников дохода) и ряд других слов, обозначающих различные виды икта, часто переводят как «феодальное поместье», и всю систему икта называют феодализмом. Бывали отдельные случаи, особенно в периоды относительной автономии в отдаленных горных районах вроде Айвана, к примеру, когда превалировали отношения военных феодалов, сравнимые с отношениями некоторых феодалов Запада; к ним правомерно применять термин «феодализм», если соблюдать определенную осторожность. В некоторых случаях терминология икта использовалась мусульманами с целью придать аномальным случаям хотя бы внешнее соответствие исламским нормам приличия. Но применять термин «икта» к таким полуфеодальным ситуациям означало бы злоупотреблять им. Система икта ни в одной из своих обычных форм не подразумевала систему взаимных обязательств хозяина и вассала, у каждого из которых были свои незыблемые права, предоставляемые как землей, так и военной службой (что обычно и подразумевается под феодализмом). Скорее, она выросла из бюрократического подхода, ориентированного на города и уходящего корнями в концепцию монархического абсолютизма, откуда родом все права получателя икта, и она никогда не порывала своих связей с городами. Термины вроде «передачи доходов» или «земельного гранта» лучше передают смысл слова икта и помогают не забывать о должном функционировании данного института и последствиях его порочности[189].

Главным образом Низам‑аль‑Мульк желал удержать бюрократический контроль над выделением земель военным. Ему пришлось включить их в бюрократическую систему, с тем чтобы эта система не распалась, поддерживаемая лишь тем сокращающимся количеством земель, которые не подлежали раздаче, а вновь могла контролировать все доходы, пусть и на новой основе. Но результатом его усилий оказалось более активное использование икта почти повсеместно. Сильная бюрократия вполне могла контролировать систему; к примеру, в Хорасане во времена сельджуков бюрократия присматривала за икта довольно плотно: земли оценивались с точки зрения их доходности, которая должна была соответствовать размеру жалованья военного. Но эта идея не везде нашла должное воплощение даже при сельджуках. Механизм выдачи земли в зависимости от зарплаты служащего затруднял строительство сильной бюрократии. Он сосредотачивал всю местную власть в одних руках, поскольку человек, получавший доходы с земли, становился самой влиятельной фигурой на этой земле, способной руководить как простыми крестьянами, так и помещиками на подвластной ему территории.

^{Убийство Низам‑аль‑Мулька. Средневековая персидская миниатюра}

Такое положение предположительно усугублялось одним из основных способов регулировки системы икта: взаимной ассимиляцией разных видов икта с тем, чтобы ими можно было управлять на сопоставимой бюрократической основе. В некоторых случаях земля, которую выделяло правительство, являлась действительно подарком, наследуемым (и подлежащим разделу при наследовании, согласно закону шариата) и ничем не отличавшимся от другого личного имущества владельца, хотя это дарение тоже называлось икта. Но основные виды икта, нас интересующие, не могли наследоваться. Первый можно назвать «выделением земель военным», когда доходы с конкретных земель получали конкретные офицеры (независимо от того, кто собирал подати – центральная служба или сам офицер и его подчиненные); а второй – «административным выделением земли», при котором район или целая провинция выделялась одному человеку – как правило, военному, который должен был руководить и контролировать, а также полностью возмещать свои траты за счет доходов с этой земли (независимо от того, должен ли он был содержать солдат только для локальных целей или кроме этого обеспечивать военную помощь правительству). Строго военное распределение не подразумевало никаких прав, кроме права получать доход; но тот, кто мог собирать налоги, легко мог злоупотребить ситуацией и перейти в другую юрисдикцию. Низам‑аль‑Мульк, видимо, использовал оба вида икта как варианты одной и той же категории, пытаясь заставить всех получателей отчитываться перед государственной финансовой службой, не оскорбляя их достоинства, которое так важно для тюрков. Для этого он главным образом настаивал на надзоре центра с целью предотвращения произвола, особенно вымогательства у крестьян, и часто менял хозяина каждого участка, чтобы минимизировать влияние, которое хозяин мог получить благодаря патронажу своих подопечных и в силу их привычки. Но такая политика если и усиливала контроль центральной власти над хозяевами земель, в целом узаконивала статус получателя икта, придавая ей характер систематичности; это давало адресатам «административного» земельного надела больше прав собственности, а получатели «военного» надела могли вмешиваться в дела местной администрации на их земле, несмотря на запрещающий закон.

В результате все земли, кроме сугубо частных, стали считаться икта и, следовательно, подлежащими перераспределению между частными лицами по воле монарха. Даже земельные доходы, предназначенные для содержания всей действующей армии, рассматривались как икта, как будто они выделялись военному руководству; и говорят, будто Низам‑аль‑Мульк требовал себе одну десятую часть чистого дохода от икта в качестве жалованья визиря, вместо того чтобы получать фиксированное жалованье из казны. Если терминология верна, напрашивается вывод, что время от времени частные земельные владения, обычно менее подверженные изменениям статуса, чем любые икта, становились жертвой монаршего каприза[190]. Положение старых помещичьих родов стало шатким, как никогда раньше.

Именно во времена сельджуков получил распространение обычай переводить земельное владение в форму вакфа, религиозного пожертвования, неотчуждаемого и не подлежащего правительственной экспроприации. Пожертвование земли в качестве вакуфа, особенно собственности, арендуемой городом, служило источником финансирования новых медресе, а также мечетей, больниц, караван‑сараев и всех общественных учреждений. Оно также активно использовалось в строго семейных целях – путем пожертвования родственникам, которое поощрял Коран. (Вакф не мог наследоваться и, следовательно, делиться на части; но член семьи основателя, как правило, выступал в качестве администратора, подчиняющегося кади.) Как раз под видом вакфа частным владениям удавалось избежать системы икта. По мере увеличения зависимости улемов от вакфа они все меньше зависели от эмиров, а напротив, дополняли их в качестве главных альтернативных получателей земельного дохода, посему с готовностью одобряли всю систему.

Вероятно, стараниями Низам‑аль‑Мулька военные не имели возможности сколько угодно разорять земли, которые, по расчетам государства, при должном управлении (так, чтобы крестьяне оставались довольны и не уезжали) могли приносить ему постоянный доход. Но он не сформировал, как ему того хотелось, класс помещиков по модели Сасанидов – привязанный к земле и заинтересованный в ее процветании; и тем более не получилось у него феодальной системы западноевропейского образца, с феодами и субфеодами в рамках сложной и крепко спаянной системы наследственных прав и обязательств. Одержимость бюрократическим контролем не позволила ему наделить получателей икта статусом помещика. В любом случае, от Нила до Амударьи города были хорошо защищены как центры всей активной жизни, и офицеры зачастую предпочитали концентрироваться там. Они просто навещали свои угодья – тем более что срок их владения землей ограничивался несколькими годами – только для сбора дани: то есть всего, что могла дать деревня сверх необходимого для ее выживания. В противном случае солдаты‑рабы были заинтересованы в этой земле не больше, чем кочевники‑скотоводы, которых они собой сменили.