Мир глазами Марка Аврелия 5 page

В лицо ему она смотреть не могла. На фоне темной слизи, которой был залит его живот, белый полупрозрачный презерватив на обвисшем пенисе походил на пленку застывшей жидкости, совершенно чуждой человеческому организму. Хоуп вдруг вспомнила зоопарк и комок верблюжьей слюны на своем алом свитере.

Его яйца вдруг снова ожили, напряглись, и это ее разозлило. «Прекрати же!» — прошипела она. Яички были маленькие, круглые и твердые; потом они как-то раскисли.

— Ну, пожалуйста, прекрати! — шептала она. — Пожалуйста, умирай!

Послышался легкий выдох, как будто он чуть-чуть, совершенно случайно выпустил немножко воздуха из легких и не счел даже нужным снова вдохнуть. Но Хоуп все еще не верила в его смерть и некоторое время сидела рядом, скрючившись и слушая, как колотится ее собственное сердце, а потому все время путая его биение с биением сердца Рэта. Только потом она поняла, что на самом деле он умер весьма быстро.

Из открытой дверцы грузовика торчали чистые белые ступни Орена Рэта, тощие длинные пальцы смотрели прямо в небо. Кровь внутри раскаленной, как духовка, кабины начала свертываться. Все слипалось. Хоуп Стэндиш чувствовала, как волоски у нее на руках превращаются в настоящие колючки. Все, что было мокрым и скользким, быстро становилось липким и вязким.

Мне бы надо одеться, думала Хоуп. Но с погодой что-то явно было не так.

Из окна кабины она видела, что солнце отчего-то подмигивает — так подмигивает лампа, просвечивая сквозь вращающиеся лопасти большого вентилятора под потолком. И гравий на обочине дороги шуршал и поднимался вверх странными маленькими смерчиками, и сухие прошлогодние початки и стебли кукурузы тучей взметались над плоским голым полем, словно от очень сильного ветра. Но ветер почему-то дул совершенно вертикально, сверху вниз! А шум! Гудело так, словно по шоссе только что промчался огромный грузовик, но ни одной машины она по-прежнему не видела.

Так это торнадо! — догадалась Хоуп. Она ненавидела Средний Запад с его странной погодой. Она родилась на Восточном побережье и хорошо знала, что такое ураган. Но торнадо! Она пока не видела ни одного, но почти во всех сводках погоды здешних жителей вечно предупреждали, что «следует ожидать торнадо». А чего его ожидать-то? — всегда думала она. Неужели ради этих завываний и завихрений? И летающих в воздухе комьев земли? И ставшего коричневым солнца?

Хоуп так рассердилась, что стукнула Орена Рэта по холодному липкому бедру. После того, что она пережила, после того, как ей удалось выжить, на нее обрушится еще и какой-то паршивый торнадо! Грохот стоял такой, словно товарный поезд подмял под себя застрявший на переезде грузовик. Хоуп представила себе, как с неба опускается гигантская воронка, в которую уже попали и другие грузовики, и легковушки, и ей почему-то слышно, как работают их моторы. В открытую дверь залетали песчаные вихри; песок лип к ее телу, покрытому точно глазурью, подсохшей кровью; она потянулась за платьем и обнаружила, что у платья нет рукавов — оторваны; ладно, и так сойдет.

Но, чтобы надеть платье, нужно сперва вылезти из грузовика. В кабине, рядом с телом Рэта и лужами его крови и дерьма, просто негде повернуться, а теперь все это еще и покрывалось коркой песка, налетевшего с обочины. Впрочем, снаружи ветер, без сомнения, вырвет платье у нее из рук, и тогда она голой вознесется к небесам.

— Мне ничуть не жаль, — сперва прошептала она, а потом пронзительно выкрикнула: — Ничуть не жаль! — и еще раз ударила мертвого Рэта.

И тут раздался голос, ужасный, невероятно громкий, точно доносившийся из громкоговорителя и заставивший ее задрожать с головы до ног:

— ЕСЛИ ТЫ ЗДЕСЬ, ВЫХОДИ! РУКИ НА ГОЛОВУ И ВЫХОДИ! ПОТОМ ЗАЛЕЗАЙ В КУЗОВ ГРУЗОВИКА И ЛОЖИСЬ ЛИЦОМ ВНИЗ, ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ ПОБРАЛ!

Значит, я уже мертва, подумала Хоуп. Я уже на небесах, и это голос Бога. Она не была религиозна, однако происходящее показалось ей вполне естественным: если там есть Бог, то у Бога и должен быть такой ревущий, точно из громкоговорителя, голос.

— НЕМЕДЛЕННО ВЫХОДИ ОТТУДА, — сказал Бог. — НЕМЕДЛЕННО!

А что, почему бы и нет? — подумала Хоуп. Эх, великий трахатель, что еще можно со мной сделать? Насилие — такое ужасное преступление, которое даже и Богу-то до конца не понять.

Трясясь в вертолете, зависшем над черным грузовиком, Арден Бензенхавер в бешенстве рявкал в мегафон. Он был уверен, что миссис Стэндиш мертва, но никак не мог определить пол человека, чьи ступни торчали из открытой кабины грузовика. Ступни эти ни разу не шевельнулись, пока вертолет снижался, и казались такими голыми и обесцвеченными в ярких солнечных лучах, что Бензенхавер не сомневался: это ноги мертвеца. Однако мысль, что мертвецом может оказаться сам Орен Рэт, даже в голову не пришла ни юному помощнику шерифа, ни самому Бензенхаверу.

И все же они никак не могли понять, почему Рэт бросил грузовик, совершив свое злодейское преступление, так что Бензенхавер велел пилоту некоторое время «повисеть» прямо над грузовиком.

— Если он все еще там, вместе с нею, — сказал Бензенхавер помощнику шерифа, — то, может быть, мы хотя бы напугаем этого ублюдка до смерти.

Когда Хоуп Стэндиш выбралась из-под мертвого Орена Рэта и присела возле кабины, пытаясь защитить глаза от летящего песка, Арден Бензенхавер почувствовал, что его палец немеет на кнопке мегафона. Хоуп старалась прикрыть лицо подолом платья, но оно хлопало и билось на ветру, словно порванный парус. Тогда она встала и ощупью добрела до заднего борта кузова, вздрагивая от ударов гравия, который тут же прилипал к телу в тех местах, где кровь еще не успела как следует высохнуть.

— Это же та самая женщина! — сказал потрясенный помощник шерифа.

— Назад! — скомандовал пилоту Бензенхавер.

— Господи, что с ней случилось? — в ужасе вопрошал помощник шерифа.

Бензенхавер, не отвечая, грубо сунул ему в руки мегафон.

— Давай отсюда подальше, тебе говорят! — сердито крикнул он пилоту. — Сажай машину на той стороне дороги.

Хоуп почувствовала, что ветер изменил направление и чудовищная воронка торнадо, видимо, прошла стороной. Она опустилась на колени на обочине дороги. Ожившее было платье, которое ей пришлось прижимать к себе руками, мало-помалу успокаивалось. Но рот она все еще закрывала подолом, потому что буквально задыхалась от пыли и песка.

Рядом остановилась какая-то машина, но Хоуп даже внимания не обратила. Водитель ехал по своей полосе и увидел, что справа от него на обочине стоит черный грузовик, а слева за дорогой садится вертолет. У борта грузовика окровавленная женщина явно молилась Богу, голая и вся покрытая какой-то странной грязной коркой; она даже головы в его сторону не повернула. Водителю почудилось, что это ангел, возвращающийся после полета в ад, и реакция у него сразу настолько замедлилась, что он успел проехать еще метров сто, прежде чем, к собственному удивлению, круто развернулся, не снижая скорости, в результате чего передние колеса попали на размякшую обочину, машина скользнула через кювет и очутилась прямо на мягком, распаханном под бобы весеннем поле, где и увязла по самые бамперы, так что бедолага даже дверь открыть не смог. Он опустил боковое стекло и стал смотреть на дорогу, которая была отделена от него широкой полосой довольно-таки жидкой грязи; он походил на человека, который сидел себе мирно на пирсе, и вдруг этот пирс взял да и оторвался от берега, и теперь его уносит в море.

— Помогите! — закричал он. Вид той женщины сильно напугал его, и он опасался, что поблизости могут оказаться еще такие же, как она, или, что еще страшнее, те, кто сделал с нею такое; вполне возможно, они уже ищут себе новую жертву.

— Господи! — сказал Арден Бензенхавер пилоту вертолета. — Видно, придется тебе сходить и посмотреть, все ли у этого идиота в порядке. И почему у нас водительские права выдают кому попало? — Бензенхавер и помощник шерифа выпрыгнули из вертолета прямо на мокрое распаханное поле и угодили в ту же трясину, что и несчастный любопытный водитель. — 0, черт бы все это побрал! — выругался Бензенхавер. Помощник шерифа тоже чертыхнулся.

Стоя на дороге, Хоуп Стэндиш впервые по-настоящему увидела в поле двоих сыплющих проклятьями мужчин, которые ковыляли к ней, то и дело увязая в грязи. Вертолет она тоже разглядела: его лопасти замедляли вращение. Еще она увидела какого-то человека, торчавшего, как последний дурак, из окошка собственного автомобиля, но этот тип был довольно далеко. Хоуп через ноги попыталась натянуть на себя платье. Одна пройма была не только лишена рукава, но и располосована по шву, и Хоуп пришлось прижать оторванную полочку локтем, иначе голая грудь вываливалась наружу. Только теперь она почувствовала, до чего изодраны и избиты ее плечи и шея.

Арден Бензенхавер, запыхавшийся и по колено в грязи, вдруг очутился прямо перед нею. Налипшая грязь сделала его брюки похожими на бриджи.

— Миссис Стэндиш? — спросил он. Она отвернулась и, закрыв лицо руками, кивнула. — Ох, сколько крови… — беспомощно пробормотал он. — Простите, что мы так задержались. Вы ранены?

Она снова повернулась к нему и внимательно на него посмотрела. Он увидел опухшие глаза, и сломанный нос, и синюю шишку на лбу.

— Это в основном его кровь, — сказала Хоуп Бензенхаверу. — Но он меня изнасиловал. Вон там.

Бензенхавер вытащил носовой платок; похоже, он хотел помочь ей вытереть лицо — как взрослый вытирает перепачканный ротик ребенку, — но потом с отчаянием понял, что вытереть ее лицо и тело просто невозможно, и сунул платок обратно в карман.

— Простите, — снова сказал он. — Мне очень, очень жаль! Мы спешили как могли… Мы видели вашего малыша: с ним все в порядке.

— Мне пришлось взять его член в рот, — сказала ему Хоуп. Бензенхавер закрыл глаза. — А потом он трахал и трахал меня без конца… А после этого собирался меня убить — он сразу сказал мне, что после непременно меня убьет. И потому мне самой пришлось убить его. И я ничуточки не жалею!

— Еще бы! — сказал Бензенхавер. — Вы и не должны жалеть, миссис Стэндиш! По-моему, вы поступили совершенно правильно.

Она устало кивнула и уставилась на свои ноги. Потом протянула Бензенхаверу руку, оперлась на его плечо, хотя была немного выше ростом, и прислонилась к нему, положив голову ему на плечо, для чего ей пришлось немного согнуться.

Только тут Бензенхавер вспомнил о помощнике шерифа; тот уже успел слазить в кабину грузовика, взглянул на Орена Рэта и после этого заблевал весь капот грузовика, ничуть не стесняясь пилота, который как раз переводил через дорогу потрясенного водителя злосчастной машины, увязшей на бобовом поле. Помощник шерифа, лицо которого стало таким же бесцветным, как залитые солнцем мертвые ступни Орена Рэта, твердил, что Бензенхаверу надо пойти и посмотреть, но Бензенхаверу прежде всего хотелось хоть немного успокоить миссис Стэндиш.

— Значит, вы убили его после того, как он вас изнасиловал? — спросил он ее осторожно. — Наверное, когда он расслабился и перестал обращать на вас внимание, да?

— Нет, во время, — прошептала она ему в шею. От нее исходила такая ужасная вонь, что Бензенхавер едва стоял на ногах, но не отстранялся, не отворачивал лицо, чтобы расслышать ее слабый голос.

— Вы хотите сказать — в то время, как он вас насиловал, миссис Стэндиш?!

— Да, — еле слышно выдохнула она. — Он был еще во мне, когда я добралась до ножа. Он у него в штанах был, на полу, и он собирался им воспользоваться, как только кончит. Так что пришлось…

— Ну конечно, конечно, — сказал Бензенхавер. — Конечно же вам пришлось это сделать, и подробности не имеют значения… — Ему хотелось сказать, что этого мерзавца следовало убить в любом случае — даже если бы он и не собирался убить ее. Для Ардена Бензенхавера не было преступления страшнее, чем изнасилование; даже убийство казалось ему преступлением не столь тяжким, за исключением, пожалуй, yбийства ребенка. Но об этом он знал меньше, у него не было своих детей.

Он был женат семь месяцев, когда трое юнцов изнасиловали его беременную жену в прачечной-автомате, пока он ждал ее в машине. Эти мерзавцы сунули ее головой в одну из больших автоматических сушилок, так что она могла только кричать, путаясь в горячих простынях и наволочках, и слушать собственные крики, эхом отдающиеся от стенок металлического барабана. Руки ее они тоже засунули в сушилку, так что она была абсолютно беспомощна. Откидная дверца сушилки, снабженная мощной пружиной, подпрыгивала с нею вместе под каждым из этих троих, хотя она, возможно, старалась не шевелиться. Мальчишки, разумеется, понятия не имели о том, что насилуют жену начальника полиции. И даже самое яркое освещение на улицах в центре Толидо субботней ночью не могло ее спасти.

Молодые супруги Бензенхавер были ранними пташками. Они вместе отвозили белье в прачечную-автомат по утрам в понедельник, еще до завтрака, а пока белье стиралось, читали газеты. Потом они закладывали выстиранное белье в сушилку и отправлялись домой завтракать. Миссис Бензенхавер забирала белье, когда вместе с мужем ехала в центр города, где размещался полицейский участок. Обычно Бензенхавер дожидался ее в машине, а она заходила внутрь и вынимала сухое белье. Иногда, правда, кто-то другой вытаскивал белье из сушилки, пока они завтракали, и тогда миссис Бензенхавер приходилось снова запускать сушилку на несколько минут. Но Бензенхавер непременно ждал ее. Они предпочитали делать все это с утра пораньше, потому что в такое время в прачечной редко бывали другие посетители.

Только заметив, как из прачечной выходят те трое юнцов, Бензенхавер забеспокоился, почему его жена так долго возится с бельем. Но насильникам много времени не требуется. Вбежав в прачечную, Бензенхавер увидел ноги жены, торчавшие из сушилки; туфли свалились у нее с ног. Это были далеко не первые мертвые ноги, которые он видел в жизни, но именно эти ноги были для него важнее всего на свете.

Она задохнулась в собственном чистом белье, а может быть, собственной рвотой, когда ее стошнило, но те трое явно не собирались ее убивать. Ее смерть была случайностью, и во время следствия и суда особо подчеркивалась непреднамеренность убийства. Адвокат так и сказал: мальчики хотели «всего лишь изнасиловать миссис Бензенхавер, а не изнасиловать и убить». И Ардена Бензенхавера взбесило именно это выражение: «всего лишь изнасиловать», словно взятое из фразы: «Она была всего лишь изнасилована, счастливица! Какое чудо, что ее не убили!»

— Хорошо, что вы его убили, — шепнул он Хоуп Стэндиш. — Мы бы все равно не смогли наказать его должным образом. Во всяком случае, так, как он заслуживал. Вы молодец! Вы все сделали правильно.

Хоуп ожидала от полиции совсем иного отношения к себе и гораздо более строгого расследования. Во всяком случае, более недоверчивого полицейского и, безусловно, совершенно не похожего на Ардена Бензенхавера. И она была благодарна Ардену Бензенхаверу уже за то, что он оказался человеком пожилым, явно за шестьдесят, явно уже далеким от всяких мыслей о сексе — он годился ей в дядюшки, а то и в дедушки-+. Она сказала, что ей лучше, что все в порядке, а когда наконец выпрямилась и отстранилась от него, то увидела, что испачкала ему кровью воротник рубашки и щеку, но Бензенхавер или не заметил, или ему было не до того.

— Ладно, давай показывай, — сказал Бензенхавер помощнику шерифа, но сперва опять ласково улыбнулся Хоуп. И молодой человек повел его к кабине грузовика.

— О господи! — причитал водитель увязнувшего автомобиля. — Господь всемогущий, взгляни, что же такое творится? Нет, вы только посмотрите! По-моему, это его печень? Разве печень выглядит не так?

Пилот вертолета только крякнул в немом изумлении, и Бензенхавер, схватив обоих за плечи, довольно грубо отвел прочь от грузовика. Они двинулись было к заднему борту кузова, где приходила в себя Хоуп, но Бензенхавер прошипел:

— Держитесь подальше от миссис Стэндиш! И от грузовика тоже. Ступайте и сообщите в участок, где мы находимся, — сказал он пилоту. — Здесь понадобится карета «скорой помощи» или, скорее, труповозка. А миссис Стэндиш мы с собой заберем.

— Да его же в пластиковый мешок собирать придется! — сказал помощник шерифа, указывая на Орена Рэта. — Она же его буквально на куски раскромсала!

— Я и сам прекрасно вижу, — сказал Арден Бензенхавер и, заглянув в кабину, восхищенно присвистнул.

Помощник шерифа с любопытством посмотрел на него и спросил:

— Он что, как раз этим занимался, когда она…

— Вот именно! — оборвал его Бензенхавер и преспокойно сунул руку в ужасное месиво возле педали газа. Он искал на полу возле пассажирского сиденья тот самый нож. Нашел, внимательно его осмотрел, а потом, завернув в платок, сунул в карман.

— Послушайте, — прошептал пилот тоном заговорщика, — вы когда-нибудь видели, чтобы насильник надевал презерватив?

— Встречается это действительно нечасто, — спокойно сказал Бензенхавер, — однако такие случаи отмечены.

— Мне это тоже показалось странным, — сказал помощник шерифа. Он изумленно смотрел, как Бензенхавер перевязывает кондом, снимает его, не пролив ни капли, и смотрит на свет. Презерватив был надут, точно теннисный мяч. Но не протекал. Он был полон крови.

Бензенхавер с чрезвычайно довольным видом завязал конец презерватива узлом, словно воздушный шарик, и зашвырнул далеко в бобовое поле, так что он исчез из виду.

— Я не желаю, чтобы кому-нибудь пришло в голову, что это могло не быть изнасилованием, — ласково сказал Бензенхавер помощнику шерифа. — Понятно?

Ответа он ждать не стал, повернулся и пошел за грузовик к миссис Стэндиш.

— Сколько ему было лет… этому парню? — спросила Хоуп.

— Вполне взрослый, — ответил Бензенхавер. — Лет двадцать пять или двадцать шесть. — Он не хотел, чтобы хоть какая-то мелочь смутила эту женщину, умалила ее героизм — особенно в его глазах. Он махнул рукой пилоту, подзывая его к себе, и они вместе помогли миссис Стэндиш сесть в вертолет. Потом Бензенхавер подошел к помощнику шерифа: предстояло кое-что с ним выяснить. — Вы останетесь здесь с убитым и этим горе-водителем, — сказал он.

— Я хороший водитель! — возмутился этот бедолага. — Господи, если бы вы только видели эту даму там, на дороге…

— И никого к грузовику не подпускайте, — словно не слыша его, продолжал Бензенхавер.

На дороге валялась рубашка, принадлежавшая мужу миссис Стэндиш; Бензенхавер подобрал ее и рысцой поспешил к вертолету, маленький, толстенький, смешно переваливаясь на ходу. Оставшиеся двое смотрели, как он забирается в вертолет и вертолет поднимается в небо. Нежаркое весеннее солнце, казалось, улетело вместе с ним, и мужчинам у грузовика вдруг стало холодно и неуютно, но деться им было некуда. Прятаться от ветра в грузовике им и в голову не приходило, а чтобы забраться во вторую машину, пришлось бы сперва долго месить грязь на поле. Они все-таки пошли к грузовику, открыли задний борт и сели в кузов.

— А он позвонит, чтобы приехал тягач за моей машиной? — спросил водитель-бедолага.

— Вполне возможно, что и забудет, — сказал помощник шерифа. Думая о Бензенхавере, он восхищался им и почему-то его побаивался; а еще он думал, что Бензенхаверу нельзя полностью доверять. Некоторые вопросы, касавшиеся законности, помощник шерифа никогда прежде не подвергал сомнению, видимо, потому, что никогда еще с ними не сталкивался. А может, просто не вникал, потому что был вынужден думать сразу о множестве вещей…

Злосчастный автомобилист слонялся по кузову грузовика (чем страшно раздражал помощника шерифа, потому что кузов все время качался и дрожал), старательно обходя грязное одеяло, комком валявшееся в углу ближе к кабине, и мимоходом постепенно расчищая «окошечко» в залепленном грязью заднем стекле кабины; время от времени он украдкой поглядывал туда на окоченевшее выпотрошенное тело Орена Рэта. Кровь уже высохла, и сквозь загаженное заднее стекло мертвое тело казалось похожим на баклажан — и цветом, и странно блестящей кожей. Наконец он перестал ходить туда-сюда, подошел к помощнику шерифа и сел с ним рядом на край кузова. Теперь встал помощник шерифа, прошел к заднему стеклу кабины и в расчищенный «глазок» посмотрел на изуродованный труп.

— А знаешь, — заметил водитель, — она хоть и перепачкалась в крови и в грязи, все равно сразу было видно, что она действительно очень хорошенькая.

— Да, правда, — согласился помощник шерифа. Заметив, что они уже вместе ходят по кузову, помощник шерифа вернулся на старое место и сел.

— Ты не расстраивайся, — сказал водитель.

— А я и не расстраиваюсь, — сказал помощник шерифа.

— Я ведь не хочу сказать, что способен посочувствовать тому, кто ее изнасиловал, ты же понимаешь? — сказал водитель.

— Я понимаю, — сказал помощник шерифа.

А понимал он, что дел у него со всем этим будет выше крыши, но простодушное признание водителя заставило его понять презрительное, как он считал, отношение к нему Бензенхавера.

— Ты такого небось много видишь, да? — спросил водитель. — У вас, наверное, каждый день всякие там насилия да убийства.

— Достаточно, — веско обронил помощник шерифа. Вообще-то до сегодняшнего дня он ни разу в жизни не видел ни изнасилования, ни убийства так, как увидел их сегодня глазами Ардена Бензенхавера. Да, он увидел насилие и убийство глазами Бензенхавера! Юный помощник шерифа испытывал невероятное смущение, сознавая это, и ему очень хотелось обрести собственную, личную точку зрения.

— Что ж, — сказал водитель, снова заглядывая в заднее стекло кабины, — в армии-то я тоже кое-что повидал, конечно, но такого — никогда!

Помощник шерифа не нашелся, что ответить.

— Это ведь хуже, чем война, — сказал водитель. — Это — как самый страшный военный госпиталь!

Интересно, думал помощник шерифа, может, позволить этому кретину как следует рассмотреть тело Рэта? Если, конечно, это вообще имеет для него значение. А для кого это имеет значение? Может быть, для него самого, помощника шерифа? Но уж конечно же не для Рэта! А что скажут его мерзкие родственнички? И как это воспримет Бензенхавер?

— Эй, не возражаешь, если я тебе личный вопрос задам? — обратился к нему водитель. — Ты только не расстраивайся, хорошо?

— Задавай, — сказал помощник шерифа.

— Ну вот, — начал водитель, — ты мне скажи, куда резинка-то подевалась, а?

— Какая резинка? — спросил помощник шерифа; у него самого, возможно, и были кое-какие вопросы насчет здравомыслия Бензенхавера, однако он не сомневался в том, что в данном случае Бензенхавер абсолютно прав. В мире, который он видел глазами Бензенхавера, ни одна тривиальная деталь не должна умалять злостность такого преступления, как изнасилование.

А Хоуп Стэндиш между тем наконец-то почувствовала себя в безопасности — в мире Бензенхавера. Покачиваясь, она плыла над полями, рядом с этим полным пожилым полицейским и изо всех сил старалась подавить тошноту. Она опять начала ощущать собственное тело — чуяла собственный отвратительный запах, порой напоминали о себе ушибы и ссадины. Она испытывала к себе омерзение, но рядом сидел этот милый веселый полицейский, сидел совершенно спокойно и искренне ею восхищался — глубоко тронутый ее яростным успехом, ее победой в насилии.

— Вы женаты, мистер Бензенхавер? — спросила Хоуп.

— Да, миссис Стэндиш, женат, — сказал он.

— Вы так добры ко мне, так заботливы… — начала было она, — но… извините, кажется, меня сейчас стошнит!

— О, сейчас, сейчас! — воскликнул Бензенхавер и быстренько подхватил с пола пакет из вощеной бумаги. Это был пакет от завтрака пилота, на донышке осталась недоеденная жареная картошка, и от жира пакет стал наполовину прозрачным. Сквозь остатки картошки и донышко пакета Бензенхавер видел собственные пальцы. — Вот, — он протянул ей пакет, — можете прямо сюда.

Ее уже рвало; она взяла у него пакет и отвернулась. Хоуп была уверена, что этот пакет недостаточно велик, чтобы вместить всю мерзость, которая скопилась у нее внутри. Она почувствовала тяжелую твердую руку Бензенхавера — он гладил ее по плечу, по спине, а другой рукой заботливо отвел прядь ее спутанных грязных волос, чтобы не мешали.

— Вот и правильно, — приговаривал он, — нужно все это из себя вытряхнуть, и тогда вам сразу станет гораздо легче.

Хоуп вспомнила, что, когда Ники тошнило, она говорила ему примерно то же самое. Просто потрясающе, думала она, как этот Бензенхавер умудрился даже столь отвратительный процесс превратить в некую победу! Но ей и вправду стало значительно лучше — ритмичное покачивание вертолета так же успокаивало, как и спокойные сухие руки пожилого полицейского, поддерживавшие ее голову и поглаживавшие по спине. Когда пакет наполнился и все-таки лопнул, Бензенхавер сказал:

— Ну вот и отлично, миссис Стэндиш! Ни к чему вам этот пакет. Вертолет принадлежит Национальной гвардии, вот пусть Национальная гвардия его и убирает! В конце концов, для чего существует Национальная гвардия, а?

Пилот вел машину с мрачным выражением лица, делая вид, что абсолютно ничего не слышит.

— Ох и денек у вас был, миссис Стэндиш! — продолжал Бензенхавер. — Ваш муж будет очень вами гордиться! — Но думал Бензенхавер немного иначе: сперва лучше убедиться в этом самому; сперва лучше поговорить с ее мужем. По опыту Ардена Бензенхавера, мужья и другие люди не всегда правильно понимают, что такое изнасилование.

Date: 2015-06-05; view: 483; Нарушение авторских прав