Создание запасов

Накопление запасов - сравнительно распространенное поведение среди других групп животных. Медоносные пчелы и муравьи усердно трудятся, запасая излишки пищи, и мы приводим их в пример детям, чтобы убедить тех в нравственной ценности труда, накопления денег и карьерного роста. Однако муравьи - коммунисты. Их накопительство носит четко эгалитарный характер. Практика сельского хозяйства, также существующая в мире муравьев, сама по себе не отменяет этого. Так, муравьи- листорезы - прекрасные фермеры. Они собирают листья в тропической сельве, относят их в муравейник и используют для выращивания и последующей сборки съедобной плесени. Но, как и другие муравьи, они отрыгивают пищу во рты своих соседей, пока все не окажутся одинаково сыты. Так что пример муравьев, пожалуй, сильно отличается от модели накопления богатства, существующей среди людей. В Древнем Риме богатые завсегдатаи вочеринок действительно напивались и обжирались, а затем изрыгивали поглощенное, чтобы освободить место для следующих блюд, однако нет никаких свидетельств того, что они использовали других гостей в качестве плевательниц.

Чтобы понять наше собственное накопительское поведение, нам лучше обратиться к белкам, бурундукам и прочим видам, особи которых запасают пищу для личного потребления. Как и богатые люди, эти особи часто запасают гораздо больше, чем им может потребоваться. Европейский крот, охарактеризованный одним автором как «буйный деревенский социопат», даже хранит в своей кладовой живых животных. Он прищипывает передний конец земляного червя, что приводит того в состояние комы, затем утаскивает червя в нору, завязывает его в узел и прячет в небольшое углубление в стене туннеля своего гнезда. В богатой норе одного крота биолог обнаружил 1 280 живых червей, весивших вместе свыше четырех фунтов. Словно знаток, спускающийся в подвал за арманьяком 1900 года, запасливый крот может выбрать аппетитного червячка и славно закусить им, скрасив унылый зимний вечер. Однако в животном мире безоглядное накопительство может, в конце концов, быть вопросом жизни и смерти. Обитающие на Аляске белки ежегодно прячут про запас до 16 тысяч еловых шишек, и им может понадобиться несколько годовых запасов, чтобы пережить суровую зиму.

Недостаток всех этих примеров в том, что они не охватывают приматов, поскольку ни один другой примат на Земле не делает ничего хотя бы отдаленно напоминаю- щего накопление запасов. На воле обезьяны, в том числе человекообразные, иногда пытаются спрятать лакомый кусочек или проглотить его, пока никто не заметил. Но это дурной тон, приятель. Семена и фрукты, составляющие их обычное меню, чаще всего имеются в изобилии и распространены довольно широко. Даже когда шимпанзе охотятся, что весьма опасно для них, успешные охотники, как правило, издают характерный крик, чтобы привлечь других шимпанзе. Охотники приносят добычу в место, где образуется группа кормящихся, а остальные шимпанзе собираются вокруг, выпрашивая объедки.

Охотники-собиратели (люди) делают примерно то же самое. Американский антрополог и приматолог Кэтрин Милтон, изучавшая индейцев в бразильских тропических лесах, пишет: «Отдельные люди не создают запасы... Ни один охотник, которому посчастливилось убить большого зверя, не претендует на то, что вся добытая им пища принадлежит только ему или его семье». Большая добыча - это событие для всего племени, которое собирается на пир этакой группой кормящихся. Для шимпанзе и охотников-собирателей дележ еды - это способ обрести и сохранить собственный статус. Так, в ходе одного исследования шимпанзе в горах Танзании альфа-самец по кличке Нтологи мастерски «подкупал» кормящуюся группу. Нтологи обычно угощал самок, влиятельных старших самцов, а также безобидных самцов среднего статуса; он редко тратил силы на подростков и никогда не приглашал бета-самца - своего главного соперника. Франс де Вааль пишет: «Нтологи пребывал на вершине обезьяннего сообщества исключительно долго - более десяти лет. Возможно, отчасти секрет заключался в том, как он распределял мясо». Иногда Нтологи просто вцеплялся в скелет, позволяя остальным откусывать мясо, и не пытался оставить что- либо себе, еще больше укрепляя собственный престиж таким явным альтруизмом. Интересно, что братья Ротшильды использовали примерно такую же стратегию, когда устраивали щедрые развлечения в первой половине XIX века: они предлагали гостям лучшие блюда французской кухни, пишет Нил Фергюсон в своей исторической работе «Дом Ротшильда», «но сами никогда не притрагивались к ним».

Как для людей, так и для шимпанзе благодарность за угощение может носить политический, экономический и (нередко) сексуальный характер. Например, в одной культуре охотников-собирателей Парагвая дележ до* бычи, кажется, помогал успешным охотникам получать непропорционально много внебрачного секса. Женщины-антропологи, изучавшие эту культуру, предположили, что женщины занимаются сексом с удачливыми охотниками, чтобы удержать их в группе. Однако идея секса ради блага группы звучит как-то фальшиво. Возможно, щедрость просто делала успешного охотника более привлекательным.

Дополнительно к уже перечисленным стимулам, побуждающим делиться пищей, есть еще один: не делиться ей может быть просто опасно. Общества охотников- собирателей всегда были склонны убивать, изгонять или как-то иначе подавлять своих оставшихся в безвестности Кожены.

ИЗОБРЕТЕНИЕ СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА

Переход от интенсивной охоты и собирательства к одомашниванию растений и животных произошел не за один и не за два сезона. Как и в случае многих деловых решений, которые сквозь призму времени кажутся плодами гения, приходится признать, что это произошло случайно. Наиболее широко принятое объяснение появления сельского хозяйства сводится к тому, что интенсивные методы позволили некоторым охотникам-собирателям Леванта устроиться на одном месте и обзавестись более крупными семьями. Когда через пятьдесят или сто поколений в период, известный как поздний дриас, климат вдруг стал более суровым, nouveaux intensives уже не могли просто сняться с места и вернуться к охоте на белок и собиранию ягод, то есть к тем умениям, которыми славились их далекие прадедушки. Им нужно было искать новый путь вперед.

Несколько племен догадались, что спасение заключено в сельском хозяйстве. Вместо того чтобы просто собирать дикие растения, они сосредоточились на тех из них, которые подходили для выращивания. Археологические образцы зерен дикой пшеницы, относящиеся к этому периоду, имеют хрупкую ость (структуру, соединяющую их со стеблем) и легко осыпаются. Зерна же окультуренной пшеницы имеют более прочную ость; будучи пригодными к транспортировке и хранению, они быстро распространились, и археологи часто находят их. В случае пшеницы и некоторых других видов переход от дикого состояния к окультуренному растению занял всего лишь 150 лет.

По мнению Брайс! ia Хейдена, традиционное объяснение причины возникновения сельского хозяйства несостоятельно, поскольку оно базируется на том, что биологи называют «групповой селекцией»; мудрые члены племени самозабвенно работали над окультуриванием растений, а эволюционным результатом этого стали выживание и по^ степенное умножение племен самоотверженных земледельцев. Сценарий групповой селекции многих привлекал своим сентиментальным очарованием в 1950-е и 1960-е годы, когда все пахали и мотыжили ради общего блага и хором пели что-то вроде «Фермер и скотник - братья навек». Но с наступлением 1970-х годов теория групповой селекции перестала рассматриваться биологами всерьез. Как и идея занятия сексом ради блага группы, она казалась маловероятной. Сторонники индивидуальной селекции утверждали, что даже самые благородные из нас сначала задаются не вопросом «Хорошо ли это для группы?», а «Хорошо ли это для меня?> В 1976 году Ричард Докинз в своей книге «Эгоистичный ген» переформулировал этот вопрос так; «Хорошо ли это для моих генов?». Даже самое альтруистическое поведение в природе (например, когда медоносная пчела погибает при защите улья или когда миркат¹ стоит с дозором на термитнике, пока его товарищи едят) сводится при ближайшем рассмотрении к тому, что способно помочь распространению генов эгоистичной особи в будущих поколениях.

Это вновь приводит нас к нашим «три-А-личностям», нашим безвестным Кожены, томящимся среди племенного пролетариата на диете из семян и ягод. Еще до возникновения сельского хозяйства толпа новых интенсивных охотников-собирателей имела сильное влечение к приватизации, и они оставались на одном месте достаточно долго, чтобы проявить его. Символы статуса начинают появляться среди археологических находок, сделанных в средиземноморском Леванте, чей возраст составляет примерно 12 тысяч лет: «Украшенные ступки, полированные каменные тарелки и чашки, каменные статуэтки, декорированные костяные инструменты... и личные украшения в форме бус, диадем, налобных повязок, головных уборов, ожерелий, наручных и ножных браслетов...» Эти блестящие безделушки свидетельствуют о господстве тщеславной элиты. Они еще не были богаты, но уже вели себя как таковые. Хейден характеризует эти «три-А-личности» как людей, стремящихся «максимизировать собственную власть и влияние путем накопления желанной пищи, вещей и услуг», то есть путем создания запасов. Как шимпанзе, приносящие мясо группе кормящихся, они также прилагали все усилия, чтобы самим распределять это имущество и награждать верных сторонников. В частности, «три-А-личности» начали расширять круг соревновательных пиров.

Многие археологи считают распространение пиров на заре сельскохозяйственной эпохи результатом усовершенствований процесса производства пищи. Хейден утверждает, что пиры были также и причиной этих усовершенствований. Организация щедрого пира и победа над соперничающими устроителями празднеств в «конкурентной борьбе» имели важное значение для последующего поиска новых и более впечатляющих видов пищи - не основных, а престижных продуктов питания, поскольку нужна была не каша в каждом котелке или хлеб на каждом столе, а праздничные блюда.

Хейден отмечает, что первые культурные растения у многих народов содержали одурманивающие вещества или были деликатесами. Некоторые даже использовались в качестве праздничной утвари: в Японии, Мексике и на востоке Северной Америки одним из первых окультуренных растений была бутылочная тыква, служившая главным образом сосудом на пирах. В других местах одним из первых появился красный острый перец чили, являвшийся не основной пищей, как в некоторых племенах майя даже сегодня, а символом статуса. Пшеница могла выращиваться для производства хлеба, однако некоторые исследователи считают, что первоначально из нее делали пиво. А как насчет гороха? Вспомните про лепешки и пюре из нута.

РЕВОЛЮЦИЯ ГРЯДЕТ

Идея о том, что сельское хозяйство явилось побочным продуктом легкомысленной гонки за статусом, на первый взгляд противоречит здравому смыслу. Гораздо более логичным представляется то, что к фермерству обратились ради предотвращения голода. Но возможно, мы недооцениваем глубинное стремление приматов к повышению статуса: до сих пор люди голодают, чтобы хорошо выглядеть. Хейден полагает, что мы также недооцениваем значение пиров, которые не просто подтверждали или демонстрировали статус, но и являлись инструментом социального манипулирования. Он считает, что пиры данного периода стали политической необходимостью, способом обезоружить потенциальных противников, когда «три-А-личности» начали накапливать личное богатство. Свершилась крупнейшая революция в истории. Она ознаменовала собой разрыв не только с долгой традицией более или менее эгалитарной племенной жизни, но и с гораздо более старым предубеждением против накопительства, свойственным поведению приматов. Чтобы покончить с ним, «три-А-личности» использовали вечеринки примерно с той же целью, что и шимпанзе - группы кормящихся, то есть как способ кинуть остальной части племени несколько огрызков. Пир, как и существование группы кормящихся, был обещанием: «Держись рядом со мной, друг. Нас ждет веселье».

Взяв в свои руки богатства племени, выполняла ли новая элита это обещание? Хейден пишет, что, когда он изучал племенные деревни майя на плоскогорьях Мексики, он «был совершенно потрясен... тем, что местная элита практически не помогала остальным членам сообщества во время кризисов, но вместо этого изобретала способы, чтобы разбогатеть на чужом несчастье». Получив полную власть, добавляет он, «три-А-личности» «обычно губят жизни других, подрывают общество и культуру, а также разоряют окружающую среду». Но люди не так уж охотно отдают другим полную власть, и Хейден дает понять, что обещания лучших времен так или иначе сбывались. Когда люди догадались, как окультурить растения, представлявшие ценность для их престижа и престижа «вечеринок», они также поняли, что разные сельскохозяйственные культуры можно использовать и в практических целях. Научившись варить пиво из окультуренной пшеницы, они научились также молоть из нее муку. Вот так, в подпитии, мы и наткнулись на сельскохозяйственный образ жизни.

Сила, двигавшая «три-А-личностью», вскоре включила ориентированный на производство излишков механизм сельского хозяйства, и произошла революция.

В ходе этой неолитической революции, как и во время промышленной, изменениям подвергся практически каждый аспект человеческой жизни. Распространились постоянные поселения. Круглые хижины и шатры уступили место прямоугольным домам. Методом проб и ошибок строители решили первоначальные архитектурные задачи и изобрели фундамент, стену и очаг. Начали появляться храмовые сооружения; резко возросло число предметов искусства и статуса.

Богатые, по мнению Хейдена, играли двойственную роль в обществе. С одной стороны, они были бандитами, пиратами, париями, которые преступали закон, эксплуатировали соседей, пользуясь малейшей возможностью. С другой стороны, они становились образцами для подражания, заслугой которых был практически любой большой шаг в развитии цивилизации. Модель введения новшеств, породившая сельское хозяйство, повторялась в последующие тысячелетия бессчетное количество раз: «три-А-личности» развивали новые технологии в целях демонстрации собственного высокого положения и вознаграждения сторонников. Затем бедная толпа имитировала их, постепенно понимая, как использовать престижные технологии в обыденной жизни. Так, первые глиняные изделия, найденные при археологических раскопках в разных регионах, обычно очень богато декорировались и, очевидно, предназначались для пиршеств. Повседневные горшки появляются несколько позже. Точно так же ткани, металлические изделия, кожаная обувь, домашний водопровод и иллюстрированные книги первоначально символизировали богатство и лишь затем превратились в предметы первой необходимости для простых людей. Вряд ли можно считать заслугой богачей возникновение Международной федерации борьбы, однако любителям гонок NASCAR полезно будет узнать, что первая автомобильная гонка в Америке проводилась на деньги Алвы Вандербильт в 1899 году на лужайке перед ее особняком в Ньюпорте. Она стала настоящей полосой препятствий из полицейских, нянек и младенцев в колясках. Биограф Барбара Голдсмит пишет, что гонку выиграл тот водитель, который задавил меньше всех невинных зрителей.

Конечно, причиной, по которой богатые стремились к новым технологиям, было желание вызвать зависть и подражание. Как для шимпанзе с куском мяса в центре кормящейся группы, так и для леди, обсуждающей последние сплетни за завтраком, это был способ завоевать престиж и получить контроль над обществом. Однако подражание также принижает ценность символов власти, пишет Хейден, и «в сущности, заставляет успешных честолюбцев искать или развивать все болое дорогие средства приобретения престижа». Это положило начало нескончаемой погоне за первенством, которая возбуждает и губит самых богатых людей по сей день.