Никомуненужность

Расплетаются судьбы-косы. Разрубаются дней узлы.

На ладони — снежинок россыпь. Ведь тепло не бывает злым?

На губах то ли память пеплом, то ли порох чужих побед.

Отражение мира блекло, точно этого мира нет —

Правды ржавая арматура в сером крошеве мелкой лжи.

Ветер на ухо шепчет суры, глазу чудятся миражи.

Сам себе необъятный космос, человек человеку — Брут:

Все ответы на все вопросы умещаются в кобуру.

Тьма съедает на ужин душу. Упирается в стену путь.

Коль сперва научился рушить, о строительстве позабудь.

Вновь луну, будто смайлик желтый, ночь запостила небу в блог.

Там, где ангелом — Джон Траволта, разве нужен еще и бог?

Перекрестия — не распятья. Перекрестки — не алтари.

У надежды пятно на платье цвета кетчупа и зари.

Раскрывает объятья бездна, взбаламутив забвенья взвесь.

Баю-бай, умирай, болезный. По тебе не заплачут здесь.

Взвесь тончайшей бетонной пыли, смешанная с дымом разгорающихся пожаров, плотной завесой накрыла Комсомольскую. Черные силуэты штурмовиков, которые надвигались, тесно сомкнув щиты, похожие на бронедвери от средних размеров сейфа, выглядели тенями из параллельной реальности. С каждой секундой появлялся новый сегмент бронированного тела этой чудовищной многоножки, и казалось, им не будет конца. Со стороны заставы не раздалось ни единого выстрела. Похоже, оставшиеся в живых пограничники еще не успели осознать произошедшее и только-только приходили в себя от прогремевшего взрыва, а может, просто не видели врагов из-за дымно-пылевой завесы.

Меньше чем через минуту штурмовики уже подошли к взорванным воротам. Достигнув развороченных створок, они внезапно замерли, повинуясь звучному выкрику:

— Стоять!

— Фитиль, пошел! — донеслось в следующий миг из строя.

Бронированная стена дрогнула, пропустила трех человек (один нес за спиной ранцевый огнемет, двое других прикрывали его, сканируя дулами автоматов окружающее пространство) и тут же сомкнулась, закрыв образовавшуюся брешь. Скрываясь за штурмовыми щитами, оба солдата двинулись вперед. Огнеметчик не отставал ни на шаг, тщательно прячась за их спинами, чтобы исключить возможность попадания пули в баллон с горючим. Отделившаяся троица ушла за искореженные ворота. Спустя несколько секунд раздалась короткая автоматная очередь, которую оборвал звук ревущего пламени. Отчаянный вопль сгорающего заживо быстро перешел в хрип и столь же внезапно затих: огню не требовалось много времени, чтобы выжечь человеческие легкие. Поток горячего воздуха принес зловоние обугленного мяса. На блокпосту опять раздались беспорядочные выстрелы, и снова отработал огнемет. В этот раз криков оказалось больше. Жуткий хор из трех голосов сжигаемых словно бы подпевал гудящему огню. Внезапно из ворот выбежала объятая огнем фигура. Живой факел продвинулся на несколько неуверенных шагов по коридору, то и дело натыкаясь на стены. В узкую щель, образовавшуюся в монолитном строю ганзейцев, просунулась рука с пистолетом. Щелкнул выстрел, и жертва огнеметчика рухнула на пол. Догорающий труп распространял вокруг тяжелый смрад паленой плоти. Еще несколько раз слышался характерный звук работающего огнемета, однако новых воплей не последовало. Очевидно, троица теперь просто зачищала подсобные помещения. Наконец с заставы крикнули:

— Чисто!

— Вперед! — тут же рявкнул кто-то внутри строя.

По-прежнему не размыкая щитов, отряд железной сколопендрой прополз в ворота. Когда хвост штурмовой группы скрылся за блокпостом, из туманной завесы выступили две фигуры в форме офицеров армии Ганзы. У одного нос и рот были прикрыты дефицитнейшим респиратором, а второй, пытаясь хоть как-то перекрыть доступ пыли, дышал через платок, зажатый в кулаке.

— Я думал потолок… кх… обрушится и завалит все, к чертовой… кх… матери, — покашливая произнес худощавый человек в погонах майора, осматривая развороченную герму и остатки тележки.

— Странно, что эта байда вообще с места двинулась, — проговорил, чуть гнусавя, второй, со знаками различия полковника. — Видал умника, который ее сварганил?

— Нет.

— Не много потерял. Я вот не только видел, но и знаю, сколько он грибов выкуривает каждый день. Короче, псих реальный. Когда мне его показали, сначала думал, это Бобров прикалывается: отыскал какого-то бомжа-шизофреника и выдает за новоявленного Кулибина. На первый взгляд ему давать в руки что-то сложнее кирпича просто бессмысленно.

— Серьезно? А мне… кх… рассказывали, что такие хреновины придумывает!

— Вот-вот. Яйцеголовые наши третий год пытаются понять, как у него так получается. Самое забавное, ничего толком объяснить не может. Мычит чего-то и каракули всякие рисует, а дай в руки паяльник — любую микросхему смастерит. Инженеры как-то попробовали один его агрегат повторить — хрен там! Вроде все так же сделали: каждый болт на том же самом месте, все подогнано до миллиметра. Однако у него работает, а у них нет.

— Так пусть… кх… тоже грибочками побалуются авось получится.

— Помрут от дозировки. Он же целыми горстями выкуривает. Врачи давно удивляются, как сам еще в растение не превратился. Все ждут, когда наконец окочурится, чтоб в трупе поковыряться.

— А без допинга что, совсем ноль?

— Думает медленнее, а еще жалуется на помехи при связи с астралом… Космонавт, мать его… Так, хватит. Это секретная информация и гостайна, как ни крути, и так уже лишнего сболтнул. Короче, нашего разговора не было.

Майор понимающе кивнул и отвернулся к растерзанным воротам, из-за которых доносилась беспорядочная пальба автоматов, гудение огнемета, женские вопли, отрывистые команды и забористый мат: штурм Комсомольской-радиальной шел полным ходом. По мере удаления в противоположный конец платформы звуки боя становились глуше, но все больше походили на увертюру к адской симфонии. На слух можно было предположить, что в данный момент идет схватка за эскалатор — фактически самый важный этап операции и самое слабое место плана по захвату станции. Любая атака там могла запросто захлебнуться. Защитникам ничего не стоило утопить нападающих в крови, даже если численный перевес не в их пользу. А тогда взять их можно будет только длительным измором. Зато, если удастся пробиться через бутылочное горлышко эскалатора и открыть герму, соединяющую две Комсомольских, радиальную можно считать окончательно завоеванной. Останется лишь зачистить, добить раненых и рассортировать пленных, среди которых могли оказаться непричастные к делу торговцы и транзитники.

Полковник угрюмо рассматривал останки часовых, стоявших у ворот в момент взрыва. О том, что в недавнем прошлом это были люди, красноречиво свидетельствовали лужи крови, растекавшиеся по полу, в которых были перемешаны в кашу внутренности, куски мяса, кости и лоскуты камуфляжа.

С противоположного торца станции раздался монотонный стук тяжелого пулемета. Грохот длинной очереди словно проглотил все остальные выстрелы. Офицеры обменялись понимающими взглядами — звук не предвещал штурмовой группе ничего хорошего. Одного залпа, сделанного в нужный момент, достаточно, чтобы сократить количество атакующих наполовину. Крупнокалиберный пулемет вновь подал голос, а когда стих, со станции больше не раздалось ни единого выстрела.

— Чего и следовало ожидать, — прокомментировал помрачневший полковник, не разделявший иллюзий командования о легкой победе.

В клубах пыли, еще не успевшей осесть после взрыва, проступили темные силуэты. Спустя секунду показались два штурмовика. Один поддерживал другого, едва волочившего ноги. Когда пара подошла ближе, стала видна наполовину оторванная рука, болтающаяся на сухожилии, остекленевший взгляд раненого и перекошенное ужасом лицо его поводыря. Следом возник еще один солдат, волоком тянущий по полу нечто напоминавшее мешок, который при ближайшем рассмотрении оказался залитым кровью телом. Бронежилет на груди был разорван, в дыре проглядывали острые обломки ребер и комок пока еще бьющегося сердца. Солдат тащил умирающего с остервенелым рычанием — похоже, тот был другом или родственником. После них на полу оставалась широкая красная полоса. Вскоре из пылевого тумана материализовался третий раненый. В отличие от предыдущих, этот шел самостоятельно. Шатаясь из стороны в сторону, боец медленно брел в сторону Ганзы. Левая рука его все еще сжимала рукоять автомата, ствол которого, дребезжа, волочился по полу. Правой штурмовик держался за плечо. Пуля калибра 12.7 пробила бронежилет и засела в теле. Кровь толчками вытекала из раны и струилась между пальцами.

Оба офицера уже поняли, что успех операции висит на волоске. Коммунисты сумели организовать вторую линию защиты, в которую, очевидно, и уперлись нападавшие. С ходу захватить станцию не удалось, и теперь тактическое преимущество в виде тщательно подготовленных позиций для обороны оказалось на стороне Красной ветки.

Вскоре послышался гулкий топот армейских ботинок. В клубах дыма и пыли возникла фигура еще одного штурмовика. Он бежал размашистыми шагами и явно не походил на раненого. Массивный шлем покрывали пятна копоти, а щит испещрило вмятинами от пуль и забрызгало кровью. Подбежав к офицерам, солдат молниеносно отдал воинское приветствие и выпалил:

— Из «Утеса» лупят, — в доказательство он выставил вперед щит, в левом углу которого зияла дыра величиной с кулак, а после добавил: — Еле ноги с эскалатора проклятущего унесли. Если опять полезем, то ляжем все. Разрешите обратиться?

— Разрешаю, — кивнул полковник.

— Может, их там, внизу, гранатами задавить?

— Никаких гранат! — в один голос воскликнули офицеры.

— Кому в дурью башку такая идея стукнула? Ты соображаешь, кретин, что половина твоих гранат взорвется на ступеньках, не долетев до низа? А теперь подумай, что там останется? Эскалатор необходим в рабочем состоянии! Как тогда вообще вниз пройти? Ты, что ли, его починишь? — излил полковник свой гнев на бойца, а потом проворчал: — Ждите!

Боец кивнул и с той же поспешностью умчался обратно. Блицкриг грозил обернуться войной на истощение. Хотя даже при таком раскладе преимущество осталось бы на стороне Ганзы, катастрофические потери людей и ресурсов были абсолютно неприемлемы. Поэтому приказ главнокомандующего звучал однозначно: взять Комсомольскую с ходу и любой ценой. В случае неудачи полковнику оставалось одно: погибнуть, лично возглавив последнюю попытку штурма.

— Вот же идиоты… Вся надежда: Скиф и Упырь, — пробормотал уныло майор.

— Но мы и тут еще повоюем… Ты знаешь, чем мы от Тамерлана отличаемся? — спросил полковник, и глаза его блеснули. — Ничем!

* * *

Ирина то и дело вскакивала и подбегала к двери своей камеры, прижимаясь ухом к стылому дереву: «Идет?.. Его шаги?..». И всякий раз, без сил уронив руки, отходила, едва сдерживая слезы досады, опускалась на матрас и закрывала глаза. Потом ей снова чудились шорохи в коридоре, но это было биение ее собственного сердца, отдающееся в ушах. Кирилл обещал подойти утром, к завтраку, но уже миновал ужин, а его все не было. Тюремщик грубо пихнул ей миску с холодным варевом и посмотрел особенно пристально:

— У-у, тварюга, радуешься небось… — злобно пробормотал он, поворачиваясь, чтобы уйти.

Это особенно встревожило девушку, потому что предположить, чему же она могла радоваться, не получалось никак. Ирина уже прочла всю гамму чувств: от предвкушения чуда освобождения и радостного ожидания своего спасителя до яростной ледяной злобы на себя, на Кирилла, на весь мир.

Конечно, надо отдать Кириллу должное: Зорин делал все, чтобы окружить свою будущую жену хоть каким-то комфортом. В камере теперь всегда горела свеча, а утром девушку отвели в умывалку, где был душ. Наконец-то она смогла, хотя и едва теплой водой, но зато с мылом, как следует отскрести с кожи грязь, которая уже давно скатывалась под пальцами в противные черные катышки. Расчесывая волосы и встряхивая головой, чтобы они быстрее высохли, девушка придирчиво рассматривала себя в маленькое зеркальце, которое ей принесли вместе с расческой, зубной щеткой и полотенцем. Разумеется, лицо немного осунулось, но зато его овал стал более плавным… Щеки чуть запали, но зато скулы казались выше… Кожа на крыльях изящного, чуть вздернутого носика начала слегка шелушиться, но в тусклом свете огарку это было вообще незаметно (впрочем, Ирина все равно слюнила палец и терла предательские чешуйки до тех пор, пока они полностью не исчезли). Тени, что залегли под серыми глазами, сделали ее взгляд даже привлекательнее, романтичнее, что ли, нежнее… Однако любовалась собой она недолго. По мере того как проходили часы, а Зорина все не было, в ее сердце стало закрадываться сомнение.

«Так ли уж он влюблен? — думала девушка, сжимая зеркальце в ладонях. — Может, я преувеличиваю свою неотразимость? Почему он так резко потерял ко мне всякий интерес? В этой чертовой камере кто хочешь уродкой станет! Но неужели я, такая опытная, умная, допустила ошибку с этим сосунком? Наверное, не стоило давать все и сразу. Наверное он, как и остальные мужчины, получив свое, исчез… Нет, такого просто не может быть! Никак не может быть! Он же ноги мне целовал! Конечно, же, любит. Просто с ним что-то случилось… Но разве нельзя хотя бы прислать записку?.. Неужели он не понимает, что я… А что, если ему плевать? Вдруг у него еще кто-то? И сейчас, любезничая с ней, мерзавец смеется надо мной, рассказывая, как дочка Лыкова плакала, когда он от нее уходил!.. Ну, погоди же, мальчик! Я тебе покажу, как надо мной издеваться. Я тебя так проучу, что мало не покажется! Будешь еще ползать на животе, умолять…» Она ясно представила себе, как тело Кирилла, еще по-мальчишески худое, скорчилось у ее ног, а белобрысая голова откинулась в жесте подчинения, обнажая шею — хочешь, укуси меня, любимая, только прости и прими назад… И как она, презрительно смеясь прямо в умоляющее лицо, отталкивает его обнимающие руки и перешагнет…

В этот момент Ирине показалось, что скрипнула дальняя дверь. Моментально приняв независимую позу, девушка гордо отвернулась к стене. Прошло несколько томительно-резиновых минут, но в камеру никто так и не вошел. И тут горькая правда со всей очевидностью встала перед Ириной: если Кирилл когда-нибудь придет, то проучить Зорина никак не получится. Напротив, придется внимательно, просяще заглядывать в его глаза и униженно соглашаться на любые условия, лишь бы только он помог ей выбраться на свободу из этого каменного мешка.

«Да, да… Я буду делать все, что он только захочет, — прорывался сквозь рыдания ее злой шепот. — Но я буду его ненавидеть всю жизнь, и очень скоро я отомщу… Он еще узнает, кто такая Ирина Лыкова… Он поймет, что со мной так нельзя поступать…»

* * *

Потолок… высокий, брезентовый, болотного цвета… Это первое, что увидел Кирилл, открыв глаза. Он лежал… кажется, на кровати… Выстрелов не было. Мимо постоянно ходили, что-то роняли, опрокидывали и стонали… стонали… стонали… невыносимо… надрывно… громко… Нет! Кричали, издеваясь над ним, раздражая, не давая векам закрыться, чтобы снова утонуть в небытии… Юноша вздохнул и приподнялся на локтях. Голова ужасно кружилась, и стены тоже кружились, то наплывая, то опять удаляясь. Кирилл тряхнул головой, пытаясь разогнать дурноту, и тут же пожалел, что сделал это простое движение, так как его стало тошнить.

Громадная палатка госпиталя была заставлена койками, и ни одна из них не пустовала. По узким проходам то и дело бегали санитары. Как заведенные, они наклонялись над ранеными, раздавая воду, выносили ведра с испражнениями, уносили трупы. За занавеской трудились хирурги. Общее освещение госпиталя не могло состязаться со светом их «комнаты». Операционная светилась, будто светлячок. Кое-где на пологе даже виднелись контуры склоненных врачей, колдовавших над очередным пациентом. В палатке царила невыносимая духота и остро пахло медикаментами. Иногда «комната» погружалась в полумрак, что знаменовало конец операции. Санитары тут же хватались за носилки, чтобы очистить хирургический стол для следующего страдальца. Медсестры убирали помещение, смахивая ошметки плоти и костей в оцинкованные ведра, вытирали кровь. Хирург устало, но быстро курил и вновь брался за инструменты. Казалось, поток раненых не прерывался.

Кирилл прикрыл глаза рукой… Бинты?! Пальцы что-то нащупали выше лба, и его пронзила обжигающая боль. Точно, бинты!

— Значит, я тоже был ранен? — удивился Зорин. — Потому и попал сюда…

Снова закружилась голова. Над ним склонился санитар с кружкой.

— Где мой отец? Иван Зорин? — прохрипел юноша, с трудом выдавливая звуки из пересохшего горла.

— Не знаю, — паренек на мгновение запнулся, а потом пожал плечами. — Раненые здесь… а мертвых сложили в туннеле… Давай, попей немного, а то обезвоживание будет. Это для тебя плохо… Скажи, чего-нибудь еще надо?

— Сколько я уже тут? — спросил Кирилл после того, как сделал несколько глотков воды, которая удивительно освежила и прояснила сознание.

— Почти сутки. У тебя контузия сильная, сотрясение мозга и ожоги еще, так что не вставай. И скажи спасибо, что остальное цело. Если что-то захочешь, руку подними, кто-нибудь подойдет. Доктор сказал, еще два дня надо лежать.

— Как, два дня? Я не могу так долго! — воскликнул Кирилл, хватая медбрата за халат.

— Ну, чего ты? — парнишка сочувственно похлопал Зорина по руке. — Завтра утром посмотрят тебя, может, и раньше отпустят. А сейчас спи лучше, все равно паспорт твой в сейфе, а без документов дальше поста или патрульных не уйдешь. У нас же война, чрезвычайное положение! Постоянные проверки документов. Понимаешь?

Кирилл хотел было еще что-то спросить, но понял, что сейчас не до него, и отпустил санитара.

В попытках подняться прошло еще несколько часов. Из долетавших до него разговоров медперсонала и больных Кирилл узнал, что после их неудачного рейда были предприняты еще три попытки прорвать блокаду Комсомольской, но ни одна не увенчалась успехом. Поэтому, что там сейчас творится, никто не знал. Связь с «большим метро» так же прервалась, и, по сути, три станции Северной партячейки оказались изолированными, а понять, захвачена коммунистическая твердыня полностью или еще сопротивляется, было невозможно. И еще: на брезентовой стене рядом с операционной висел список здешних пациентов. Преодолевая головокружение и без малого держась за воздух, Зорин кое-как добрался до него и принялся водить по строкам пальцем. Листки были исписаны мелким кривым почерком, и часть фамилий была зачеркнута, но Ивана Зорина в списке не значилось.

«Значит, он на фронте, — решил Кирилл. — Значит, воюет. Нечего и мне разлеживаться».

О каком-либо ином варианте Зорин-младший даже не думал. Не мог такой сильный, такой бесстрашный человек, как его отец, взять и умереть… не мог.

— НАЗАД!!! — полог операционной с шумом распахнулся, и хирург буквально выпал наружу.

На операционном столе полулежал-полусидел бритый наголо мужчина и, размахивая скальпелем, отгонял от себя врачей. Одна его нога, а точнее культя, вся в крови, порванная и раздробленная, еле держалась на тонких сухожилиях. Доктор поднялся на ноги и направился в «комнату».

— Не подходи! — рычал бритый, а потом подался назад, не удержался и с грохотом свалился на пол.

У Зорина защемило сердце, и он отвернулся, сразу же поняв, что раненому должны были отнять конечность. Спасти жизнь, сделав инвалидом. Да ведь не жизнь это будет… так, существование… отсрочка… Инвалид! Кого в метро не страшило это слово? Мужику бы еще жить, работать, делать детей, коммунизм строить… а теперь? Инвалиду в метро трудно, даже на Красной ветке. Кирилл понимал ярость этого человека.

Он еще раз посмотрел на операционную. Туда уже вбежали несколько дежурных, которых санитар привел с платформы. Бритого скрутили. Теперь его уже держали трое. Хирург потянул со стеллажа ножовку. Мужчина предпринял последнюю попытку освободиться и отчаянно закричал. Занавеску задернули. Кирилл закрыл глаза и откинулся на подушку. Ему было стыдно. Стыдно перед этим бедолагой, «обитателями» госпиталя, умершими однопартийцами. Ведь получалось, что он, Зорин Кирилл Иванович, — трус… жалкий трус и подлец! Он, здоровый, крепкий, молодой мужчина с целыми руками и ногами, даже не раненый, отлеживался из-за какой-то головной боли! Прячется за спинами своих сражающихся соратников, пока они проливают кровь на фронте. Пустяковое головокружение, недомогания в легкой форме… Кирилл хотел было сорвать повязку, но она присохла к коже и волосам, и голова опять отозвалась вспышкой острой боли.

Мужик больше не кричал…

«Потерял сознание… — подумал Зорин. — Но что же я тут делаю? Чего жду?! Надо бежать! На фронт! Прямо так, в повязке, черт с ней! Потом отмокнет и сама отвалится. Главное — как можно скорее покинуть эти брезентовые застенки… И еще, на секунду забежать к Иришке, успокоить. Ведь она, наверное, волнуется, переживает за меня!.. А потом на передовую… заслужить… оправдать… искупить собственной кровью… Только бы не подумали, что я отсиживаюсь! Только бы не назвали трусом!»

Была глубокая ночь, когда Кирилл решил: пора! Он нашарил в темноте ботинки, протолкнул в них ноги и, не обращая внимания на головокружение, завязал шнурки. В палатке было довольно темно и тихо. Все спали. Зорин открыл прикроватную тумбочку и принялся тихонько исследовать ее содержимое. О том, что он будет говорить, если кто-нибудь войдет или его остановят, думать не хотелось. Под руку попадался разный хлам. Нечто тонкое с щетинкой… так это зубная щетка… гладкое с округлыми краями, наверное, мыльница… тряпочный рулончик, похоже, бинт. Надо будет прихватить, на всякий случай… Нож! Кирилл не поверил собственной удаче и вновь принялся ощупывать предмет. Узкая рифленая рукоятка, спираль штопора с одной стороны… Это определенно перочинный нож! И не маленький! Но откуда?! Зорин посмотрел на соседнюю койку. Там, повернувшись к юноше спиной, мерно посапывал какой-то мужик.

«Вот так беспечность, — подумал Кирилл, забирая с полки сокровище. — Хранить такую вещь в тумбочке… Просто немыслимо. Ладно, брат, я тебе твою собственность потом обязательно верну. Но не идти же в туннель с голыми руками, сам понимаешь…»

Когда юноша вынимал из тумбочки нож, рулончик бинта вывалился, упал на пол и закатился под кровать. Кирилл чертыхнулся, закрыл дверцу и нагнулся. Голова опять поплыла, но бинт лежал недалеко. Зорин без труда достал его, смотал и, стараясь переступать как можно тише, двинулся к выходу.

К величайшему удивлению юноши, на столе, за которым должен был сидеть дежурный, лежала раскрытая тетрадь в клетку и выключенный фонарик. Бежать оказалось проще, чем предполагалось. Быстро сунув фонарь в карман, Кирилл обогнул палатку госпиталя и остановился, чтобы осмотреться. Патрульных он увидел сразу же. Они двигались со стороны Сталинской, тщательно осматривая пространство между палатками.

«Вот же черт! Ну почему именно с этой стороны?! Как глупо получается: в госпиталь уже не вернешься… Иришенька, подожди еще немного, потерпи, слышишь? Я приду, но сейчас, видишь, никак не выходит. Сама судьба меня на фронт толкает… Прости меня, родная, что я тебя заставляю волноваться!» — мысленно попросил прощения у любимой Зорин.

Столкнуться с патрулем и угодить в КПЗ Кириллу совсем не хотелось, поэтому покинуть Красносельскую следовало как можно скорее. Конечно, тут сын Ивана Зорина всем известен, за шпиона не примут. А утром, когда откроют сейф и достанут его паспорт, можно не сомневаться, что отпустят. Но зачем тогда было бежать ночью? Да и придется еще объяснять происхождение ножа, фонарь опять же… Зорин присел и бесшумно спрыгнул с края платформы. Став практически невидимым в густой тени, он с крайней осторожностью приблизился к первому блокпосту, который контролировал вход в туннель, ведущий к Комсомольской.

* * *

— А другой рассказывал… — разговор на дежурстве согревал почище костра, — что семью там свою видел…

— Да фигня все это! — солдат встал и, разминая ноги, попеременно затряс ступнями.

— Не фигня! Не фигня! — молоденький караульный часто замотал головой. — Я Верблюда давно знаю. Не станет он лапшу на уши вешать. Добрый парень, и челнок честный. Что ни закажешь, все принесёт, все достанет. И без обмана, все по-честному…

— Ладно, Вовка, — в разговор встрял старшина. — Не мешай! Пускай рассказывает. А ты, иди, вон, дровишек притащи.

— Значит, он — «пускай рассказывает», а я — «дровишек притащи»? — недовольно заворчал названный Вовкой.

— Так ведь все равно стоишь…

— Ладно, ладно… Но в следующий раз пускай этот, — караульный ткнул в сторону рассказчика пальцем, — за дровами поднимается!

Вовка скинул автомат, прислонил его к мешку с песком, подошел к краю платформы и запрыгнул на нее. Потом выпрямился, с хрустом потянулся и скрылся за дверью с табличкой «Машинный зал».

— Так вот, — продолжался разговор. — Точно говорю, врать бы он не стал. И вообще, зачем ему? Но с тех пор, как оттуда возвратился, странный стал какой-то. Нелюдимый… Все жену свою вспоминает, ребенка. Они ведь тогда отдыхать уехали, а он остался. Остался и выжил. А они в… Анапу… — рассказчик слегка запнулся, произнося незнакомое слово.

— В Анапу? — перебил бородатый. — Так это, почитай, все равно что на Марс. Ты знаешь, что такое Марс?

Все молчали. Пламя завораживало и гипнотизировало.

— Да ладно, Юрик, — тишину нарушил мужик с бородой, похлопав парнишку по плечу. — Не грусти! Все, что ни делается, как говорится, к лучшему.

Паренек встрепенулся.

— Ты чего?

— Там! — Юра указывал в сторону платформы. — Там что-то двигалось…

Караульные мигом повскакали со своих мест. Бородатый тоже встал и, взяв еще двоих, медленно направился вдоль платформы. Движение не повторилось.

— Юра, ты уверен? Тебе не показалось?

— Да! Да! — кивал паренек. — Видел! Точно видел!

Тень, скрывающая путевое полотно, расступалась под лучами караульных фонариков. Дойдя почти до середины Красносельской, но ничего так и не обнаружив, бойцы повернули назад.

— Показалось, наверное, — сказал бородач, присаживаясь. — Немудрено. Шутка ли, ганзейцы того и гляди нагрянуть могут… лезут изо всех щелей, как тараканы.

Старшина подошел к Юре.

— А ты, парень, молодец! Хвалю за бдительность! — сказал он, закидывая автомат за спину. — Но в следующий раз чтоб выспался перед дежурством, понял? Тогда ерунда всякая не будет мерещиться.

Парень кивнул.

— А вы куда ходили-то? — на платформе с целой охапкой дров стоял Вовка. — По грибы, по ягоды?

— Хорош зубоскалить, — осадил его бородатый. — Дрова давай!

— Ну так принимайте! — солдат присел на корточки. — Руки заняты… сам не спущусь. Юра, подсоби!

Паренек, послушно перехватив поленья, потащил их к костру.

— А закрыть? — приказал старшина. — Заберется вша какая-нибудь, дрова утащит…

В этот момент дверь подсобки с шумом захлопнулась.

Бородатый удивленно посмотрел на караульного. Тот лишь развел руками.

— Ветер! — сказал Вовка, запирая навесной замок. — Просто ветер…

* * *

Зорин лазил в эту подсобку еще в детстве, когда играл с мальчишками в разведчиков. Главным магнитом, тянувшим ребят именно сюда, был узкий лаз, больше похожий на пролом в стене. Но вот куда вел этот ход, Кирилл не знал, потому что далеко забираться в темноту никто из них не решался.

Давненько он сюда не захаживал… Юноша прислушался к звуку запираемого замка и включил фонарик. Обогнув поленницу дров, он подошел к стене и поднес руку к проходу. Поток воздуха приятно холодил ладонь. Трещина не заканчивалась глухим тупиком, она определенно куда-то вела.

— A-а, была — не была! — Кирилл повернулся боком, подошел вплотную к бетонной стене и начал протискиваться в лаз.

Шероховатый бетон давил на грудь и спину. Ноги еле переставлялись, и Зорин шел почти на мысках. Подошвы и колени ежеминутно цеплялись и застревали, а костяшки на руке, держащей фонарь, очень скоро сбились в кровь. Торчащие то там, то здесь арматурины так и норовили зацепить, поцарапать, порвать… Одежда покрылась белым налетом, и дышать становилось все тяжелее. Узкий проход не давал легким расшириться даже на сантиметр. Зорин чихнул, сделал шаг, не смог сдержаться и чихнул снова. От потревоженной им многолетней пыли жутко першило горло. Клаустрофобией Кирилл не страдал никогда, как и почти все, рожденные в метро, но сейчас чувствовал: если не остановится, закашляется — СМЕРТЬ. Юноша закрыл глаза, стараясь не думать об этом. Не думать о навалившихся глыбах, малейшее движение которых просто раздавит его тело. Не думать о висящей в воздухе пыли, тяжело оседающей где-то в носоглотке…

— Не думать… не думать… ни о чем не думать, — твердил себе Кирилл, продираясь дальше и дальше. — Просто и легко… просто и легко… я иду просто и легко…

Внезапно Зорину страшно захотелось простора. Захотелось вырваться из этих каменных тисков, ощутить свободу, вдохнуть полной грудью, очистить гортань… Он дернулся и открыл глаза… Еще немного, и панический страх захлестнул бы парня, растер психику в порошок. Но рука уже нащупывала край разлома, край с другой стороны стены… Пытка была окончена!

После некоторых усилий Кирилл с шумом повалился на пол абсолютно пустой маленькой подсобки. Юноша тяжело дышал и все не мог надышаться. Теперь, вне каменного мешка, воздуха катастрофически не хватало. Зорин расстегнул воротник, чтобы ничто не давило на горло. Голова болела, сердце билось, кровь пульсировала в висках, глаза слезились. Кирилл закашлялся, — теперь он мог себе это позволить. Потом высморкал нос, забитый серой бетонной пылью, сплюнул скрипящие на зубах частички и перевернулся на спину. Жаль, не сообразил воды взять. Но и без нее жизнь была прекрасна… Кириллу захотелось кататься по полу и кричать от радости, но он сдержался. Мысль о Комсомольской и о возможной близости неприятеля сверкнула, как искра, стерев с губ улыбку, заставив встать, отряхнуться и отправиться дальше в поисках выхода.

Проплутав по техническим помещениям битый час, а может, и целый день, Зорин вынужден был признать, что окончательно заблудился. Выхода из лабиринта коридоров не было. Как далеко он ушел от родной Красносельской? Спохватились его? Ищут ли? Юноше было не до этого. Голова шла кругом не только от контузии, но и от этих однотипных и похожих стен, дверей, ступеней… Когда скорчившийся под платформой Зорин обрадовался, увидев открытую дверь подсобки, когда нашел лаз за аккуратно уложенными дровами, ему и в голову не приходило, как здесь все запутано, как непонятно. Конечно, Кирилл надеялся рано или поздно выйти в знакомые места, но никакой лазейки пока не попадалось: люки были заварены, двери замурованы, а те, что открывались, вели куда угодно, но только не в главный туннель.

— Черт знает, что такое! — Кирилл открыл очередную дверь и посветил внутрь.

Тупик.

— Не может быть! — Зорин не верил собственным глазам. — Такого просто не может быть! Хоть где-нибудь я должен был выйти! Рано или поздно, но выйти! Куда же теперь? Я назад дороги не найду… Сдохнешь здесь, никто и не узнает… — подобралась мысль, похожая на голос отчаяния. — Или я плохо искал?! Не увидел… проглядел?!

Внезапно, совсем близко, раздались два хлопка выстрелов. Зорин выключил фонарь и замер. «Хорошо, если свои. Постоим, поболтаем… авось и ганзейцев крошить возьмут… А вот ежели враги? Как отбиться?» О плохом думать совсем не хотелось.

Скрип дверных петель, потом рассеянный свет, идущий из-за поворота, и звуки шагов вызвали у Зорина почти припадок: если сюда войдут вооруженные люди и увидят его, похожего на измазанное в известке чучело, столбом стоящее посреди коридора, то выстрел последует незамедлительно. Повинуясь инстинкту, он рухнул на пол, откатился в сторону и вжался в стену. Судя по звукам, людей было двое или даже трое.

— Вставай, морда комиссарская! Чего разлегся?! Харэ прохлаждаться, или не отдохнул еще? — раздался приглушенный голос, сопровождаемый звуком ударов и стоном. — Подсобить, что ли?! Лицом к стене, падла, стой, вот так…

«Ведь это же кто-то из наших в плен попал, — сообразил юноша, раскрывая лезвие ножа. — Что делать? Если они идут сюда, то я пропал, а если в другую сторону…» — додумать мысль Зорин не успел, потому что, поднявшись на ноги и сделав шаг, тут же замер: грубая подошва его ботинок немилосердно скрипела. Торопливо, почти обрывая шнурки, он разулся, схватил берцы в левую руку и, выставив вперед правую с открытым ножом, крадучись стал продвигаться вдоль стены к повороту коридора.

Осторожно выглянув из-за угла, он едва не упал, настолько поразила открывшаяся картина: достаточно длинный коридор перегораживали два мертвых тела, в которых он узнал соратников бывшего Секретаря Анатолия Лыкова. Но кроме мертвецов тут были и живые. Один, в форме офицера Ганзы, с автоматом в руках, стоял чуть поодаль, держа на мушке мужчину, в котором Кирилл, с неимоверным удивлением, узнал Федора Сомова. Другой, в форме без опознавательных знаков, деловито проверял на крепость веревку, которой были связаны руки подконвойного.

— Теперь пошел, и не вздумай дурить, коммуняка. Пулю в башку получишь только так! Как твои приятели-предатели, или, лучше сказать, приятели-похитители? — засмеялся ганзеец.

Федор молча сплюнул сгусток крови из разбитого рта.

— Ты, когда сюда пробирался, не разведал, что там, у краснопузых, делается? Пройдем без сюрпризов? — спросил второй, подталкивая Сомова в спину дулом короткоствольного револьвера.

— Тишина у них делается. Последняя попытка на Комсомольскую прорваться уже совсем хилой была. Видать, нет больше людей, кроме как на оборону. Так что прогуляемся в лучшем виде, — ответил автоматчик.

«Но каким образом Федор угодил в плен? Как мог попасть к ганзейцам? Что он делал на передовой? А, нет, он же пропал… А при чем тут „похитители“? Или его просто выкрали? — перебирал варианты Кирилл, в оцепенении глядя в спины уходившим. — Хотя как это „просто“? Как вообще можно было выкрасть Секретаря партячейки с собственной станции?! Там же Лом был в охране… Стоп, Лома убили… Ладно, не в этом дело. Федор здесь, в плену, и ему нужна помощь! — Зорин запнулся. — А что, если он предатель?! Перебежчик и капиталист?! Что, если он сам… по собственной воле?! ИУДА!!!» — глаза Кирилла широко раскрылись.

Откуда-то повеяло сыростью и прохладой. Легкий тоннельный ветерок немного охладил пыл Зорина. Он вспомнил произошедший почти на его глазах расстрел.

«Нет, Сомов не предатель… Его самого чуть не завалили. И потом, предателей не связывают. Значит, все-таки пленен… Нужно срочно сообщить… — Зорин засуетился. — Так, куда его повели? Туда! Значит, наши с противоположной стороны. Значит, мне к ним! Значит, ТУДА… — Кирилл ринулся в сторону, где предположительно были свои. — Сообщить! Взять бойцов, нагнать и освободить! Сейчас главное: СООБЩИТЬ…»

Зорин встал как вкопанный.

«Кому сообщить? — осенило его. — Кому? Если здесь тихо, если нет стрельбы, не идет бой… значит, фронт не здесь. А раз он не здесь, и ганзейцы расхаживают тут, как дома… — совершенно нелепая на первый взгляд мысль закралась в голову, и юноша плюхнулся на рельс. — Я в тылу, во ВРАЖЕСКОМ тылу… один… А, нет, тут все-таки, скорее всего, нейтральная зона. Но как далеко я от наших?»

Сбегая из госпиталя, Кирилл думал разжиться автоматом на фронте. Однако вышло не так… совсем не так.

«Если вернуться тем же путем и рассказать… Но времени я потеряю уйму, и мы не сможем их догнать. С другой стороны, шансов на освобождение Сомова немного. Что я могу с пустыми руками… — Кирилл осекся, вспомнив о ноже. — Что делать? Что же делать?!»

Время работало против него. Вся длина этого перегона между станциями составляла менее километра, и вполне могло статься, что сейчас они находились в опасной близости от захваченной Комсомольской. Уже прошло несколько минут, и Федора уводили дальше и дальше, а он, коммунист Зорин, бездействовал, позволяя врагам торжествовать.

— Надо его отбить! Надо! — прошептал Кирилл едва слышно. — Но их двое, как я справлюсь? Если меня убьют, кому от этого будет польза? А вдруг получится? Та-а-ак… во-первых, не бояться! — подбадривал себя Зорин. — Во-вторых, не отступать! В-третьих… в-третьих… не бояться!

Кирилл закрыл лицо руками и принялся раскачиваться взад-вперед.

— Не бояться! Не отступать! Не бояться! Не отступать! — повторял он снова и снова. — Не бояться! Не отступать! Не бояться!

Ступая абсолютно бесшумно, Кирилл вскоре нагнал ушедших. Босым ногам было холодно, края шпал больно врезались в ступни. Вот впереди замаячили два силуэта.

«Хорошо… но для атаки надо подобраться еще ближе… ЕЩЕ БЛИЖЕ! Не бояться… Не отступать… Ближе… ближе… Не бояться… Ближе… Не отступать… Ближе… — Спины конвоиров колыхались уже на расстоянии вытянутой руки. — Левый или правый? Правый… а может… Не важно, главное начать! Начну с правого… оно сподручнее…»

Выпустив из рук автомат и схватившись за горло, вражеский солдат захрипел, споткнулся и начал падать.

— А? — второй конвоир обернулся и увидел страшную, перекошенную ненавистью белую маску, которая едва ли напоминала человеческое лицо. В следующий миг левая рука юноши с надетым на нее ботинком что есть силы впечатала каблук берца в висок ганзейца.

— НЕ БОЯТЬСЯ! НЕ ОТСТУПАТЬ!!! — крик эхом отразился от стен туннеля, и Кирилл всей тяжестью обрушился на упавшего конвоира. Лезвие короткого ножа входило в шею врага почти по рукоять.

Хотя связанные за спиной руки не позволяли Сомову проделать со своим тюремщиком все, что он хотел, однако ногами Федор без передышки наносил страшные удары, не давая ганзейцу подняться или воспользоваться пистолетом.

— НЕ-БОЯТЬ-СЯ! НЕ-ОТСТУ-ПАТЬ! — Зорин молотил ножом как заведенный. Слабеющими руками солдат тщился поймать его кулак с зажатым ножом и как-то уклониться от ударов, которые сыпались один за другим. Часть из них не достигала цели: бушлат ганзейца был изрезан, но пробить бронежилет лезвие не могло. Однако шея, лицо и руки заливались кровью, бегущей из все новых и новых ран.

— Не бояться! Не отступать! Не бояться! Не отступать!

Нож взмывал, опускался вновь и вновь, вновь и вновь… Враг хрипел, красные пузыри пенились на его губах. Давясь собственной кровью, он все более неуклюже заслонялся от Кирилла.

— Не бояться! Не отступать! Не бояться! Не отступать! — повторял Зорин.

Потом он из последних сил перерезал веревку, связывающую руки Федора, и провалился в черноту беспамятства.

* * *

— Зорин! Зорин! Ну-ка, давай, открывай глаза! — повторял Сомов, хлеща Кирилла по щекам мокрыми ладонями.

Юноша совсем окоченел. Он дрожал всем телом и почти не чувствовал ног. Голова горела.

— Очнулся? Ну, наконец-то! Держи флягу, попей воды, говорю, легче станет! А я этой падалью займусь, — проговорил Федор, заметив, что Кирилл смотрит осмысленно. — Так, что ты там бормотал-то?

Сомов уже снял с ганзейца ранец и сейчас подгонял под себя ремешки разгрузки.

— Не бояться… — пальцы с завидной методичностью ощупывали и открывали кармашки. — Не отступать… Это что, заклинание такое?

Зорин смутился. Теперь произносимая им фраза выглядела совершенно глупо и по-детски.

— Нет… — проговорил он хрипло. — Так… просто…

— Ого! — Сомов прервал юношу, достав из кармана разгрузки какие-то бумаги и поднеся к ним фонарь. — Что-то интересное нарисовано. Ладно, с этими новостями позже разберемся. Кстати, обуйся: топать нам отсюда надо, да побыстрее. Так что там насчет заклинания?

— В голову пришло, когда за вами пошел, — пробормотал Кирилл, с трудом зашнуровывая берцы непослушными руками.

— Ну, раз в голову, это хорошо! — Федор с невозмутимым видом проверил патроны в барабане пистолета и заткнул его за пояс. — Ладно, вставай! Идти-то можешь?

— Д-да, — заикаясь, ответил Кирилл, продолжая сидеть.

Тем временем Сомов осмотрел автомат и повесил его на плечо.

— Тогда поднимайся. Нашу возню могли слышать, а новые гости нам ни к чему. Улавливаешь? По дороге расскажешь, что происходит.

— Федор!

— Да? — глава партии уставился на Зорина.

— Все вас искали, а они вот взяли вас в плен… а Комсомольская может быть захвачена, никто не знает… А мой отец, он на фронте, а я ушел из госпиталя… без документов… вчера ночью была тревога, потом связь пропала… мы поехали на помощь, а там была засада… а Лома убили, мы его в туннеле нашли… Но кто это сделал? А вы вообще ничего не боитесь… — слова вылетали изо рта Кирилла с неимоверной скоростью, помимо его воли.

Сомов смутился. Нахальный вид тут же слетел с него. Федор стал как-то старше… ссутулился и помрачнел.

— Кирилл…

Юноша ждал ответа.

— Кирилл… — Сомов явно не знал с чего начать. — В общем, так: тут надо разобраться во всем. Я еще сам не все понимаю… Нет, обычно боюсь, конечно, как и все люди, но за эти сутки уже сто раз с жизнью попрощался… Перебоялся, наверное. А что касается Лома… будем считать, погиб наш Лом, пал смертью храбрых… Ну, это сейчас уже не важно. Идем!

Оба коммуниста направились к Красносельской. Федор вышагивал впереди. Казалось, он был полон сил — то и дело включал фонарик, подавая условный сигнал, чтобы не попасть под огонь в тот момент, когда они будут в видимости первого укрепления красных. Кирилл же, наоборот, еле передвигал ноги. В нем больше не было ни физических, ни моральных сил… Зорин вымотался и тащился за Федором, как механическая кукла.

— А ты герой! — говорил Сомов. — Вот дойдем к своим — отблагодарю за спасение. В хоромах у меня жить будешь. Во дворце…

Зорин молчал.

— Не хочешь в хоромах? — Сомов обернулся. — Эт правильно, к чему коммунисту хоромы? Ну, тогда пост какой-нибудь тебе доверю. Ответственный. Будешь моим заместителем, вместо Лома. Пойдет?

Кирилл будто язык проглотил.

— Смотри-ка, и пост ему не нужен! Ты тогда подумай… Проси, чего хочешь! Все выполню. Ведь ты спаситель не только мой, но и всей Северной партячейки. Страшно представить, что было бы, вернись сюда Лыков…

При звуках этой фамилии в сознании Кирилла словно повернули выключатель: Ирина, любимая! Как же он мог о ней не думать так долго, чурбан бесчувственный?! А ведь ей до сих пор гибель грозит, казнь-то еще не отменили…

— Федор, — начал юноша непослушными губами. — Вы сказали, что я жизнь спас… не только вашу, многих… Тогда дайте мне честное слово коммуниста, руководителя партии рабочих и крестьян, что выполните обещание и сделаете то, о чем я попрошу…

Сомов нахмурился, чувствуя за таким вступлением что-то необычное.

— Хорошо, я даю тебе честное слово коммуниста. И надеюсь, что мне не придется об этом пожалеть, — сказал он, глядя исподлобья. — Ну, слушаю тебя, рядовой.

— Спасите жизнь человека, без которого я не могу жить. Отмените смертную казнь, потому что никто не должен расплачиваться за чужие преступления. Тем более женщина… Освободите…

— Постой, не тараторь. За кого просишь? — перебил Кирилла Сомов.

— Ирина Лыкова…

— За врага народа?!! — взорвался Федор. — За члена семьи наших лютых врагов?! Зорин, ты с ума сошел?! Пойми, ты многого не знаешь. Она — Лыкова! Враг! ВРАГ!!! Ты понимаешь?! Неважно, мужчина она или женщина. Лыковы — враги! Убийцы! Словно мутанты какие… словно… — Сомов с трудом подбирал слова. — Не важно!!! Их нужно истреблять! Понимаешь?! Стрелять, как бешеных собак! Душить в зародыше! Давить сапогом! Обламывать ветки! Выжигать корни!

— Она не враг! — неожиданно смело возразил Кирилл. — Она — моя невеста!

— Невеста?! — взревел Федор. — Зорин! Ты с ума сошел!!!

Сомов подскочил к юноше, схватил его за шкирку и притянул к себе.

— Породниться с Анатолием хочешь? Да я тебя собственными руками в порошок сотру, если твой отец не сможет! — в словах замначальника партии слышались железные нотки. — Лично к стенке поставлю, и не посмотрю, чей ты сын! Пока я возглавляю бойцов северной партячейки, предателей среди них не будет, слышишь?!

Кирилл скинул с себя руку Сомова.

— Вы обещали! Вы обещали выполнить все, чего я захочу! Вы дали честное слово коммуниста!

— Нет! ЭТО — никогда! — ответил тот, вне себя от гнева. — Ты даже не понимаешь, что сделал ее отец, ее брат. Они же обманули Лома, его кровь на их руках!

В следующий момент локоть начпартии врезался парню прямо в нос. Брызнула кровь, а цепкие пальцы железным кольцом сомкнулись вокруг запястья Кирилла, заломили кисть внутрь и бросили его на пол. Револьвер, нацеленный на переносицу юноши, чуть подрагивал в руке разъяренного мужчины.

— Давай! Стреляй! Теперь я знаю, чего стоит твое слово!

Опасность стерла колебания, и в глазах Кирилла, налитых слезами боли, Федор не заметил никакого страха. Наоборот, в них было столько чистоты, столько наивной веры в идеалы, которые прививались парню с детства и которые еще не успели рассеяться под ударами жизненных обстоятельств, что заместитель секретаря Северной партячейки отступил, не найдя в себе сил разрушить эту святую убежденность в СЛОВО КОММУНИСТА.

— Ладно, Зорин, — в голосе Федора еще клокотало бешенство, но черная дырка ствола ушла в сторону. — Раз так все поворачивается, ты вынуждаешь меня свое обещание выполнить. Только смотри, держи ее подальше от моих глаз. Если увижу, могу не сдержаться и пристрелить…

Сомов подал юноше руку и помог встать на ноги, а потом молча повернулся и пошел в сторону Красносельской. Несмотря на все пережитое и страшную усталость, у Кирилла будто выросли крылья: он завоевал право жить для лучшей девушки на свете! О большей награде нельзя было и мечтать!

И он зашагал по туннелю ритмичным, скорым шагом; лишь контузия давала о себе знать звонкой легкостью в голове. И в этом абсолютном Ничто, которое не замутняла ни одна мысль, Кирилл вдруг стал различать шепот: сначала тихий, невнятный голос, который потом будто окреп, к нему прибавились еще звуки. Наконец в пустоте черепной коробки зазвучали невнятные слова…

— Федор! — закричал Кирилл, закрывая ладонями уши. — Ты ничего не слышал?

Сомов оглянулся, но останавливаться не стал.

— Пойдем уже, Зорин, — против воли улыбнулся он. — Нас ждут великие дела…

Date: 2015-06-05; view: 351; Нарушение авторских прав