Слово в день тезоименитства благоверного государя наследника цесаревича

великого князя александра николаевича¹ Говорено в московском успенском соборе

30 августа 1830 года

Повинитеся убо всякому человечу начальству

Господа ради: аще царю,

яко преобладающу: аще ли же князем, яко от него посланным,

в отмщение убо злодеем, в похвалу же благотворцем.

(1 Пет. 2:13—14)

Так святой апостол Петр христиан своего времени учит исполнению гражданских обязанностей.

Тогда была особенная нужда внушать христианам пови новение начальству: во-первых, потому, что с распространением учения о спасении чрез веру во Христа и о ничтожности закона обрядов недоразумениями потрясено уважение к закону Моисееву вообще, а от того еще менее важными казаться стали обыкновенные законы человеческие; во-вторых, потому, что все человеческие начальства того времени были не христианские, и большею частию враждебные христианству.

Ныне, когда и царь, и подданный одного и того же Царя царствующих признают над собою; когда христианская вера возвышает и освящает сан царя нашего, а он взаимно возвышает и воцаряет с собою веру, защищает от неверных, покровительствует, покоит, ревнует о распространении ее чистых истин, ее совершенных добродетелей законом, властию, примером с тою, впрочем, великодушною терпимостию к неведущим и заблуждающим, которую сама кроткая вера внушает; — здесь, где вижу избранный собор сынов царствия, пришедших вознести благодарение Богу за царя своего и за надежду иметь его для потомства, как за бесценный дар небесный, и молить о сохранении сего дара; — ныне и здесь провозглашать столь же знакомую для сердца, как и для ума, заповедь о повиновении царю и всякому начальству нужно ли, не излишне ли, не оскорбительно ли даже? Нет, учит меня в сем оправдаться другой апостол — мне убо не леностно, вам же твердо (Флп. 3:1).

Что повиновение во всяком обществе необходимо, что без него не может быть ни порядка, ни безопасности, ниже существовать общество само собою не может, сие очевидно. Люди, которых непокоривость довела до такого безумия, что они не примечают сей очевидности, бегут из общества и в дебрях и лесах составляют сборище татей и разбойников. Что ж? Дойдя до крайности беззакония, ушли ли они от закона повиновения? Совсем нет. Чтобы действовать с успехом, они принуждены повиноваться только не начальнику, а злодею, не закону, а неистовой воле. Так самые враги повиновения свидетельствуют о необходимости повиновения.

Но если даже в сборище татей и разбойников есть повино вение, то нельзя в сем случае не приметить, что есть род повиновения, который не составляет большой добродетели. Посему в учении о повиновении особенно важно то, чтобы определить род повиновения, который составляет истинную и совершенную добродетель. Для сего апостол, уча повиновению, обратил внимание на вопрос, чего ради повиноваться должно.

Между прочим замечает он, что начальники посылаются от царя, в отмщение убо злодеем, в похвалу же благотворцем. Итак, может человек повиноваться или ради собственной пользы, потому что начальники, посланные в отмщение злодеям, охраняют его безопасность от всякого злодея — или ради страха, потому что мстящие злодеям начальники обратили бы мщение и на неповинующегося, как на делающего зло целому обществу, повиновением утверждаемому, неповиновением разрушаемому — или ради похвалы и славы, потому что князи, посланные в похвалу благотворцем, в числе прочих добродетелей и точность повиновения отличают и награждают.

Открыли мы три рода повиновения: корыстное — для собственной пользы, рабское — из страха, честолюбивое — для достижения преимуществ. Что же должно сказать о их достоинстве? Бесспорно, все они лучше неповиновения; все могут в разных случаях с успехом быть употреблены против искушений неповиновения; но есть ли тут добродетель чистая и твердая?

В ком только страх господствует и гонит мысль и волю от дела злого к доброму, тот добр только впереди страха и уже зол позади страха. Кто уклоняется от зла и делает добро только для собственной пользы, происходящей от такого поведения, тот, по обдуманному ли расчету или сам того не примечая, поставил уже свою корысть выше добродетели. Честолюбие, как ни стараются ему дать благородный и возвышенный вид, есть также своекорыстие, только утонченное, которое не кладет тяжелой корысти в темную кладовую, но ловит легкую и блестящую корысть, которою можно было бы украсить свое имя или воскрылие одежды и которая бы но силась по воздуху в молве народной. Посему можно судить, есть ли чистая добродетель повиновение корыстное, рабское и честолюбивое.

Добродетель недовольно чистая не может быть довольно постоянною, подобно как нечистое золото изменяет свой вид и обнаруживает примесь. Как естественно то, чтобы всякое действие равно было своей причине и дальше ее не простиралось, так надлежит ожидать, что повиновение, основанное только на страхе, на корысти, на удовлетворении честолюбия, поколеблется, когда честолюбию нет удовлетворения или по невнимательности награждающего, или по алчности самого честолюбия, когда повиновение, требуемое общею пользою, противно частным выгодам; когда устрашающая законным отмщением или наказанием власть или не довольно сильна, или не довольно проницательна и деятельна.

Прежде нежели скажем, по наставлению апостола, о лучшем и совершеннейшем роде повиновения, да будет позволено мне мимоходом упомянуть, как учат общественному повиновению мудрецы века сего, не захотевшие учиться у рыбарей. Должно, говорят, повиноваться общественным властям на основании общественного договора, которым люди соединились в общество и для общего блага общим согласием учредили начальство и подчиненность. Вот прекрасное основание для того, чтобы на нем построить государство в высокоумной книге или в мечтательной голове, а отнюдь не в природе вещей. Если думают, что нельзя иначе основать общество, как на общественном договоре, то не на нем ли основаны и общества пчел и муравьев? И не надобно ли подлинно выламывающим соты и разрывающим муравейники поручить отыскивать в них поставленную хартию пчел и муравьев? И доколе сего не сделано, ничто не препятствует нам думать, что пчелы и муравьи составляют общества не по договору, а по природе, по впечатленной в существе их идее общения, которую Творец мира и в сем низком круге созданий Своих овеществовать благоизволил. Если же нашелся в природе пример составления общества по самой природе или по назначению от Творца при роды, то нужно ли вымышлять иной способ составления общества человеческого? И к чему годится вымысл общественного договора? Никто не может спорить против того, что начальный вид общества есть общество семейственное. Итак, младенец повинуется матери, а мать имеет власть над младенцем потому ли, что они договорились между собою, чтобы она кормила его грудью, а он как можно менее кричал, когда его пеленают? Что, если бы мать предложила младенцу слишком тяжкие условия? Не прикажут ли ему изобретатели общественного договора идти к чужой матери и договариваться с нею о его воспитании? Сколь удобно в сем случае приложение общественного договора: почти столько же оно удобно и во всех других случаях для всякого человека, от младенца до старца, от первого до последнего. Всякий договор человеческий может иметь силу только тогда, когда вступают в него с сознанием и по доброй воле. Много ли же в обществе людей, которые слышали о договоре общественном, а из немногих, которые наслышались о нем, многие ли о нем имеют ясное понятие? Спросите, не говорю простого гражданина, спросите мудреца договоров: когда и как вступил он в общественный договор? Во время совершеннолетия? Но кто определил сие время? И был ли вне общества до совершеннолетия?..

Посредством рождения? Это превосходно. При сей мысли охотно поздравляю всякого россиянина с тем, что он умел, не знаю, с родителями ли своими или с самою Россиею, договориться, чтобы ему родиться в могущественной России, под правительством колико сильным и полномочным, толико же кротким и благоприятным законной свободе. Опасаться только надобно, что ни рожденный, ни родители не думали о сем договоре в свое время и потому ссылаться теперь на него не значит ли подделывать оный? И, следственно, не вернее ли, так как и простее и в повиновении, и в прочих отношениях к обществу разбираться по праву и обязанностям рождения действительного вместо вымышленного договора — сего сновидения общественной жизни, которое, будучи рассказано не в добрый час, — произвело и производит веществен ные бедствия человеческих обществ. Поведаша мне законопреступницы глумленья, но не яко закон Твой Господи (Пс. 118:85). Возвращаюсь к учению рабов Твоих, которые одни умеют учить и для младенца просто, и для мудреца глубоко, и для будущей жизни спасительно, и для настоящей благотворно во всех отношениях.

Истинный и совершенный, собственно христианский образ повиновения начальству открывает апостол, когда говорит: повинитеся, Господа ради. Вы знаете, что Господь сотворил вас; что непрестанно провидением Своим Он хранит вас и печется о вас; что, наконец, Он устрояет вам вечное спасение. Вы познали Его; уверовали в Него; вы чувствуете или самую любовь к Нему, или, по крайней мере, совершенную обязанность любить Его, яко Той первее возлюбил есть нас (1 Ин. 4:19), и неограниченно повиноваться воле Его. Но как Он владычествует всем и как Он вам творит добро чрез общество человеческое, то взаимно и чрез вас хочет творить добро человеческому обществу, между прочим, чрез самое простое средство — чрез повиновение. Итак, по вере в Него, по любви к Нему, из повиновения Ему — словом, Господа ради повинитеся всякому человечу начальству.

Подвергайте сей род повиновения каким угодно испытаниям — в чистоте, в твердости, в совершенстве; он способен все выдержать. Пусть не будет страха, пусть никогда человеческое прощение не угрожает за нарушение повиновения, христианин будет повиноваться, потому что Господь оком любви взирает на его повиновение и оком гнева воззрел бы на неповиновение. Пусть не будет ни выгоды, ни похвалы верному в повиновении, христианин останется таковым, потому что похвала от Бога в совести, награждает его совершенно достаточно; потому что и внешние выгоды его находятся в попечении у Господа и верно сохранены будут столько, сколько сие сообразно с его благом внутренним. Если бы даже противустали верному в повиновении неверность, прельщение, прещение за самую верность, нет нужды, говорит наставник

совершенного повиновения, предвидевшей и сию крайность искушения: повинитеся законному начальству Господа ради, даже и тогда, когда бы порок и бедствие сугубыми силами возстали противу добродетели повиновения. Яко тако есть воля Божия, благотворящим обуздовати безумных человек невежество (1 Пет. 2:15).

Россияне! Мысль о возлюбленном государе делает вам легким и сладким долг повиновения. Христиане! Мысль о Боге и Христе да соделовает вам вожделенным и нетрудным совершенство повиновения. Повинитеся, Господа ради. Аминь.