Собор и собранность

Вчера в первой половине дня мы развесили рисунки из кафе, сложили в стопку «картины с фоном», на их месте в фиолетовой комнате повесили рисунки деревьев и расставили объемные деревья вокруг. Новые работы на тему идущей по ночной улице дамы в туфлях на высоких каблуках повесили над деревьями. Для плакатов – рекламы обуви, которые я задала выполнить в черно‑бело‑красных тонах, не хватило стен, мы разложили их на полу.

Обе главных стены заняты танцами живота и терезинскими рисунками. Простенок – композицией из четырех продиктованных предметов.

Есть третья комната, где работают сотрудники лицея. Ее нам отдадут для следующего семинара, послезавтра. Но стены там не заняты.

– Для музея и собора нужно полностью освободить фиолетовую комнату, – говорит Маня. – Собери народ в большой комнате, я все устрою.

– План на сегодня: Бурные танцы. Собеседование. Работа с набросками из музея. Экспозиция выставки Музея современного искусства. Возведение Миланского собора.

Произнося последнюю фразу, Клаудия запнулась и переспросила меня, не ослышалась ли она. Нет, не ослышалась.

Что удивительно – никто не удивился. Дети тоже бы не удивились, если б я им предложила построить собор; да что собор – весь мир. Пока это главный эффект семинара. Открытость, готовность играть во все что угодно. Приятие.

Собеседование напоминает вышивку по контуру, каждый рассказ – как стежок: я такая‑то, делаю то‑то, думаю то‑то, хочу того‑то… Одна нить вьется вокруг искусства, театра, музыки (здесь ведь есть и профессиональные дизайнеры, книжные графики, архитекторы, сценографы), другая – вокруг педагогики (ею «вышивают» воспитательницы детских садов, учительницы группы продленного дня, логопеды, дефектологи).

Неподвижность вызывает ощущение инобытия – никто не лепит, не рисует, как уселись, так и сидим, не меняя позы. Единственная подвижная точка – это Маня. Она уже перенесла из фиолетовой комнаты все работы в третий зал и теперь рисует, прислонившись спиной к двери.

– Интересно было всех слушать, – говорит Клаудия, – и им это было важно. Хорошо, что ты никого не торопила.

– Зато сейчас она нас загоняет, – говорит ей Маня.

– Задание первое: развесьте свои работы из музея, и я дам задание каждому в отдельности.

Три девушки забыли свои рисунки дома. Что делать?

– Нарисовать по памяти. Один.

Пустые стены в фиолетовой комнате быстро заполняются рисунками.

– Это уже выглядит как музей, – говорит Маня.

Она беспокоится, что новое задание урежет время, необходимое на возведение собора.

– Успеем. Я выберу по одному наброску у каждого.

Принцип простой: живописную работу перевести в черно‑белый коллаж, графику – в живопись, скульптуру – в цветной коллаж.

Выбирать интересно. Хочется попасть в точку. Я попросила пронумеровать рисунки, написать на бумажке или на руке тот номер, с которым они бы хотели работать. Как ни странно, почти все номера совпали. Все та же история про ложку души. Видно, что по‑настоящему задело, а что нарисовано по заданию, но без особого интереса, вяло.

Перевоплощенные работы Кандинского, Модильяни, Моранди, Северини и других художников, которых я не задавала, заняли свои места.

Перерыв.

Собственно, на этот раз перерыва не произошло. Ни у меня, ни у Клаудии. Не смогу ли я приехать на юг Италии, там тоже можно устроить такой семинар? Можно ли приехать ко мне в Израиль на стажировку? Где найти что‑то о Фридл? Переведена ли ее терезинская лекция о детском рисунке на итальянский? Можно ли устроить онлайн‑семинар по‑итальянски?

Перевод лекции на итальянский существует. Устроить тоже все можно. Кроме израильской стажировки, пожалуй. Хотя можно снять помещение. Своей школы у меня в Израиле нет.

Мы делимся на группы.

График‑дизайнер выбирает себе трех помощниц и устраивает музейную выставку.

Архитектор и дизайнер интерьеров набирает себе группу из десяти человек для сооружения Миланского собора.

– А можно построить театр «Ла Скала»? – спрашивает та женщина, которая, узнав, что у нее рак, круто изменила свою жизнь. Она постоянно поет и очень любит театр.

– Конечно. Возьми себе кого‑то в помощь.

Оставшиеся займутся организацией пространства вокруг собора.

– Можно сделать инсталляцию с деревьями и нашими скульптурами?

– Можно сделать все.

Архитектор Кьяра взяла себе в помощники дизайнеров – Маню и Луку. Они доставили в класс все материалы и дали нам задание на то время, пока сами будут возводить стены, – скручивать газеты и засовывать их одной стороной в полые картонные трубки. Это будут верхушки собора. Большие белые коробки поставлены на попа, скреплены скотчем. Лука вырезал ножом главный вход, чтобы было ясно, где зад, а где перед.

Прикреплять трубки с газетами к стенам нужно вдвоем. Один придерживает, другой обхватывает скотчем. Мы работаем в паре с девушкой, которая боится перспективы. Между прочим, я тоже паникерша и тоже не в ладу с перспективой, но в моменты паники не спасаюсь рисованием. Даже если бы Эдит Крамер дала мне такой совет, я, наверно, ему бы не последовала. Сказать об этом? Сказать‑то я могу, но тогда надо бежать за Клаудией.

«Ла Скала» продвигается. В театр можно заглянуть и увидеть сцену.

Выставка начинает обретать форму. Рядом с цветными ярлычками с именами художников – интерпретации картин. Все наброски собора сложены в сторону, ими мы будем оформлять его стены. Дорожки цветистого парка подметает скульптура дворника.

На фасаде собора стоят две золотые скульптуры из фольги – Маниных рук дело.

Рисунки собора находят свое место.

Мы близимся к финалу.

И тут появляется девушка в золотом платье с золотым жезлом, поднимается на табуретку и застывает в позе скульптуры, венчающей Миланский собор.

Аплодисменты.

Мы построили Миланский собор на выставке современного искусства.

И «Ла Скала»! И сады, и площадь!

Мы стоим, переполненные каким‑то особым чувством.

«Бодрствующее вертикальное стояние, в котором есть собранность, – говорил Мераб. – Собранность и есть бытие».

Собор. Собранность…

Я расплакалась. Такого со мной никогда не случалось. Куда подевался мой больнично‑интернатский комплекс – не плакать на людях?

У многих глаза были на мокром месте.

Мы сфотографировались у собора.

Теперь предстояло все разобрать. Самый неприятный этап любого семинара. Обычно я ухожу – с глаз долой, из сердца вон, – но на этот раз осталась. В конце концов, то, что произошло здесь, и есть настоящее. Остальное – театральный реквизит.

Все бумажные работы студенты увезли домой – кто в чемодане, кто в мешке для мусора. Одна девушка купила у другой картину с танцем живота. Спросила у Мани, нет ли видеоролика.

– Я бы с радостью подарила, – сказала Маня. – Сделаю – пришлю в лицей.

Сцена очищена. Послезавтра новый спектакль. Пока об этом лучше не думать. Выпить «Маргариту», даже две. Мы заслужили.

– Маня, а тебе никогда не приходило в голову начать преподавать? – спрашивает Клаудия.

– Фридл, Эдит, мама, я… – говорит Маня, довольно улыбаясь.

Она рисует нас, и, похоже, мы у нее получаемся. То есть мы у нее получаемся похоже… Похоже, у меня заплетается язык.