Восковая статуя

Мадам Тюссо предпочитала мертвецов. Живые люди, в особенности такие знаменитости, как Вольтер, Руссо и Бенджамин Франклин, с восторгом воспринимали идею о том, чтобы их двойники обрели бессмертие. Однако, когда дело доходило до ее практического воплощения, они громко жаловались на неудобства, связанные с необходимостью долго находиться без движения, пока Тюссо снимала слепки, на основе которых затем и создавала жутковатые восковые фигуры.

Мертвецы же не выказывали признаков нетерпения. Во время Великой французской революции Тюссо постоянно наведывалась в морги и искала отсеченные головы известных жертв террора, с которых делала посмертные маски. Работы ее были столь искусными, что революционеры сами заставляли ее продолжать отливать восковые копии выдающихся жертв гильотины. В поисках более спокойной обстановки Тюссо объездила со своей жуткой коллекцией всю Европу и в конце концов осела в Лондоне, где и организовала Музей восковых фигур.

Хотя посетители музея утверждали, что приходят к мадам Тюссо затем, чтобы увидеть величественные изображения известных людей, таких как, например, сэр Вальтер Скотт, вполне вероятно, что на самом деле большинство интересовалось Кабинетом ужасов. За дополнительную плату в шесть пенсов они могли полюбоваться на окровавленные головы Робеспьера, короля Людовика Шестнадцатого и королевы Марии‑Антуанетты. Посетители могли сами решить, обладала ли она такой красотой, какую ей приписывала молва. Также здесь были выставлены восковые фигуры знаменитых преступников. Все они были запечатлены за совершением своих гнусных преступлений.

Музей восковых фигур находился всего в полумиле к северу от Оксфорд‑стрит, в западной части Бейкер‑стрит. Сейчас перед зданием музея остановился двухколесный экипаж, из которого вышел чисто выбритый мужчина с вьющимися волосами, суровым взглядом и приобретенной за долгие годы службы военной выправкой. Незадолго до этого он отправил сюда агента, и тот заплатил, чтобы музей на время закрыли. Прибывший в экипаже показал специальный билет, приобретенный для него тем же агентом, и служащий впустил его внутрь.

Полковник Бруклин (а это был конечно же он) не задержался, чтобы полюбоваться до жути живыми восковыми фигурами различных достойных личностей вроде лорда Нельсона. Он убедился, что других посетителей в музее нет, и направился в заднюю часть здания, где помещался Кабинет ужасов. До Бруклина дошли слухи о том, что в Кабинете после субботнего убийства появилась новая экспозиция. Точнее было бы сказать: она появилась там снова. Эта экспозиция была одной из самых популярных среди коллекции мадам Тюссо, когда она много лет назад ездила с ней по Англии.

Бруклин уже видел ее, когда был еще совсем юным, до того как записался добровольцем в армию. Собственно, он приходил смотреть на нее много раз, но так и не смог привыкнуть, потому и вынужден был возвращаться к восковому изображению снова и снова.

Табличка на стене сообщала:

ДЖОН УИЛЬЯМС СОВЕРШАЕТ СВОЕ ПЕРВОЕ УБИЙСТВО НА РЭТКЛИФФ‑ХАЙВЕЙ

(Суббота, 7 декабря 1811 года)

И чуть ниже:

«САМЫЕ БЕЗУКОРИЗНЕННЫЕ УБИЙСТВА ИЗ ВСЕХ КОГДА‑ЛИБО СОВЕРШЕННЫХ»

ТОМАС ДЕ КВИНСИ

«УБИЙСТВО КАК ОДНО ИЗ ИЗЯЩНЫХ ИСКУССТВ»

Бруклин уставился на сцену убийства, настолько искусно воссозданную, что действующие лица казались живыми. Только веревочное ограждение удерживало полковника от того, чтобы не вступить внутрь лавки. Зажженные лампы отбрасывали тени и создавали зловещую атмосферу. На полу с размозженной головой лежала женщина. Чуть дальше распростерся молодой человек, голова его также была проломлена. Повсюду виднелась кровь. Убийца, свирепого облика мужчина, как раз занес молоток корабельного плотника и готовился обрушить удар на человека, опустившего голову на прилавок. Позади него на полках лежали забрызганные кровью товары: белье и носки.

Бруклин знал, что сцена убийства отображена неверно. Сорок три года назад Тимоти Марр, владелец лавки, в ужасе скрючился за прилавком. Кроме того, позади мертвого помощника Марра виднелись обломки разбитой колыбельки, а из‑под одеяла торчал предмет, который должен был изображать окровавленную детскую головку. На самом же деле ни разломанную колыбельку, ни младенца нельзя было увидеть из лавки, так как это убийство совершилось в спальне.

Впрочем, эти неточности не имели большого значения. Что действительно было важно – это лицо убийцы. Изображенное в профиль, оно было повернуто в направлении распростертых на полу жертв, словно убийца хотел насладиться зрелищем, перед тем как нанести смертельный удар Тимоти Марру.

Мадам Тюссо не имела возможности лично увидеть тело Джона Уильямса, когда он повесился в тюрьме «Колдбат филдз». Ей пришлось основываться на наброске, сделанном художником (а он изобразил убийцу как раз в профиль) вскоре после того, как повешенного вынули из петли.

Набросок тот не являлся частью экспозиции, но Бруклин и так знал, что восковая фигура Джона Уильямса в точности соответствует изображению, созданному художником.

А знал это Бруклин потому, что еще в юном возрасте нашел копию наброска. Он постоянно таскал его с собой в кармане, пока тот совсем не обтрепался и не понадобилось доставать новую копию. Юный Бруклин без устали изучал его, полный решимости проникнуть в тайны изображенного на нем человека. Кем же ты был, Джон Уильямс?

Кем же ты был, отец?

Мать, зарабатывавшая на хлеб тем, что собирала по берегу Темзы куски угля, во время промысла носила сына на спине. Обитали они вдвоем в жалкой лачуге возле доков вместе с тремя такими же несчастными женщинами. Когда он немного подрос, то стал замечать, что по ночам мать часто плачет, что ее терзает какая‑то душевная мука. Но как он ни расспрашивал ее о причинах горя, мать категорически отказывалась что‑либо объяснять.

Он не знал в точности, как пересеклись пути матери и отставного армейского сержанта Сэмюеля Бруклина или как вышло, что они трое поселились в несколько более приличном домишке здесь же, в районе доков. Бывший сержант, ветеран Ватерлоо, работал помощником мусорщика. Он собирал в тачку угольную золу из печей и отвозил в один из портовых складов. Там золу просеивали на случай, если в ней обнаружатся случайно оброненные или выброшенные ценные предметы, а после продавали на фабрики, выпускающие удобрения и кирпичи.

В конце концов отставной сержант пристроил приемного сына работать у того же мусорщика, и вскоре все считали его настоящим отпрыском Бруклина. Точно так же и мать говорила о себе как о миссис Бруклин, хотя женаты они не были. Но несмотря ни на что, ее по‑прежнему терзала печаль, и она плакала по ночам.

И однажды он узнал почему.

Они с матерью проходили недалеко от доков, как вдруг шедшая навстречу женщина спросила:

– Маргарет! Боже мой, это ты?

Мать продолжала идти и тащила мальчика за собой.

– Маргарет? Маргарет Джуэлл, это ведь ты.

Звали мать действительно Маргарет, но прежде она всегда говорила, что ее фамилия Броуди. Так было, пока она не познакомилась с отставным сержантом и не взяла его фамилию.

Женщина догнала их и спросила:

– В чем дело, Маргарет? Ты меня не узнаешь? Я – Нэнси. Работала в лавке через три дома от Марра.

– Может, я просто на кого‑то похожа, – довольно грубо ответила мать. – Не знаю я никакого Марра. Уверена, что никогда вас раньше не видела.

– Как же? Убийства на Рэтклифф‑хайвей. Готова поклясться… Вы действительно не Маргарет? Извините. Должно быть, обозналась. Но я так была уверена…

Женщина отстала, а мальчик с мамой продолжили путь.

– Убийства на Рэтклифф‑хайвей? – спросил он.

– Это тебя совсем не касается, – отрезала мать.

Но было что‑то такое в ее глазах – затравленный взгляд, и мальчик решил разузнать все об этих убийствах и выяснить, какую роль в них играла Маргарет Джуэлл.

Однажды, возвращаясь после работы со склада, он сделал небольшой крюк и отправился на Рэтклифф‑хайвей. Там он задавал вопросы об убийствах и пришел в ужас, услышав подробности. Хотя минуло уже одиннадцать лет, люди, жившие по соседству, по‑прежнему с содроганием вспоминали те дни.

Как‑то вечером он обнаружил, что мать сидит в одиночестве в их хибарке и плачет.

– Скажи, женщина, которую мы встретили несколько дней назад, действительно узнала тебя? Ты – Маргарет Джуэлл?

Взгляд матери напугал мальчика – он будто бы обвинил ее в чем‑то, а не задал вопрос.

– Ты работала в семье Марра, которую убили?

Лицо матери исказилось от ужаса.

– Ты знала Джона Уильямса? Он вроде был известен в тех краях и иногда заходил в лавку Марра.

Мать зарыдала в голос.

В хибару ворвался Бруклин, но ему не удалось успокоить Маргарет.

– Что произошло?

– Я просто спросил ее об убийствах на Рэтклифф‑хайвей, – ответил мальчик.

– А почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто услышал. Мне стало любопытно.

– Я тогда работал в доках. Тебе не представить, какой ужас все испытывали. А через двенадцать дней произошли новые убийства.

Мать укрыла лицо в ладонях.

– Маргарет, что тебя беспокоит? – спросил Бруклин. – Ты знала кого‑то из убитых?

Спустя несколько дней мальчик после работы снова отправился в район Рэтклифф‑хайвей. Расспросы привели его в таверну «Кингз армз», в которой произошло второе убийство.

В одном из окон таверны была выставлена копия портрета, чтобы все прохожие могли ее увидеть. На рисунке был изображен в профиль мужчина с вьющимися волосами, высоким лбом, острым носом и сильным подбородком. Внизу стояло имя, но мальчик не умел читать.

Рядом с рисунком имелась табличка с текстом, но его он тоже прочесть не мог.

– Сэр, – обратился он к проходящему мимо мужчине, – не будете ли вы так любезны сказать мне, что там написано?

Мужчина одет был просто и явно не относился к числу тех, кого часто называли сэром, но мальчик из походов по домам, где он собирал золу, вынес заключение, что притворяться вежливым выгодно – таким путем можно заработать себе, скажем, кусок хлеба. Вдобавок к этому он польстил мужчине, предположив, что тот умеет читать.

– Конечно, мальчик. Под этим рисунком написано имя – Джон Уильямс. Ужасный был тип. Об этом как раз говорится на втором листке.

Мужчина, ведя пальцем по строчкам, прочитал текст:

– Здесь девятнадцатого декабря тысяча восемьсот одиннадцатого года гнусный убийца Джон Уильямс зверски убил хозяина таверны Джона Уильямсона, его жену и служанку. – Помолчал и добавил: – Не очень‑то хорошо использовать убийства, чтобы привлечь посетителей в таверну.

Мальчик уставился на изображение Джона Уильямса. Фонарный столб находился позади, проходящие по улице люди заставляли тени двигаться, и мальчик видел отражения в стекле. Увидел он и собственное отражение, свое лицо совсем рядом с профилем Уильямса: тот же высокий лоб, острый нос и сильный подбородок.

– Лучше тебе не глядеть на него слишком долго, – посоветовал прочитавший надпись мужчина. – У тебя такие же вьющиеся волосы, и ты немного на него похож. Ты же не хочешь, чтоб тебя мучили кошмары?

– Нет, сэр.

– Что, не умеешь читать, да? А не желаешь научиться?

Мальчик на мгновение задумался, а потом понял: если он не овладеет грамотой, то не сможет узнать больше о Джоне Уильямсе и убийствах на Рэтклифф‑хайвей.

– Да, сэр, я не умею читать. И – да, сэр, я бы хотел научиться.

– Хороший мальчик. Знаешь, где находится церковь Святого Николая? Вон там, у доков. Святой Николай – покровитель моряков и торговцев.

– Эта церковь стоит возле склада, где я работаю на мусорщика Кендрика.

– Так ты мусорщик? А хочешь для себя лучшей участи?

– Да, сэр.

– Утром в воскресенье приходи к девятичасовой службе. Я помогаю пастору, а после окончания службы учу людей читать Библию. Я знаю, в этот день у тебя выходной, но всем детям, которые приходят, чтобы выучиться, как читать Слово Божье, я даю булочку.

Желудок мальчика при упоминании о булочке сжался.

– Спасибо, сэр.

– С такими хорошими манерами, мой мальчик, ты далеко пойдешь. А теперь делай, как я тебе сказал: перестань смотреть на этого убийцу, а не то тебя будут преследовать кошмары по ночам.

К изумлению матери и приемного отца, он каждое воскресенье стал ходить в церковь. Мальчик отсиживал всю службу, а после нее посещал уроки чтения, за что получал законную булочку. Он быстро превратился в лучшего ученика из всех, которых когда‑либо знала эта церковь. Уже через год он мог прочитать любой отрывок из Библии, предложенный учителем.

Он заходил в редакции газет и узнал, что там в архивах хранятся все сообщения, касающиеся Джона Уильямса и убийств на Рэтклифф‑хайвей. Он читал любые материалы, какие находил, и через некоторое время выучил их наизусть.

Мальчику удалось отыскать копию портрета Уильямса, и он постоянно носил ее с собой и рассматривал, когда никто за ним не наблюдал.

– Мама, кто был моим отцом? – спросил он однажды.

– Он умер много лет назад.

– Но кем он был? Расскажи о нем.

– Мне больно о нем вспоминать.

– Как он умер? Ты из‑за этого рыдаешь по ночам?

– Я не хочу об этом говорить.

– Как его звали?

Мать отвернулась и промолчала.

Мальчик продолжал после работы наведываться на Рэтклифф‑хайвей. Частенько он заходил в здание, в котором убили Марра и его домочадцев. Там по‑прежнему помещался магазинчик, торгующий одеждой, и выглядел он в точности так, как был описан в газетных отчетах. Мальчик стоял и представлял, где лежали тела, где кровь запятнала пол и стены.

Он вернулся к таверне «Кингз армз», зашел на этот раз внутрь и также пытался вообразить, где находились трупы, где была кровь.

Он представлял себе, как идет следом за телегой, на которой тело отца на глазах у двадцати тысяч любопытствующих зрителей везли к пересечению Кэннон и Кэйбл‑стрит. Здесь он и был захоронен, и сердце его пронзили колом. Мальчик выходил на середину перекрестка, мимо проносились экипажи, рассерженные возницы орали, чтобы он убрался с дороги, а мальчик стоял и гадал, не покоятся ли прямо под его ногами останки отца.

Он сидел под эллингом, когда его отыскал приемный отец.

– Прекрати!

Мальчик резко обернулся. Одной рукой он зажимал коту морду, чтобы тот не мог мяукать. Лапы животного были связаны.

– Зачем ты это делаешь? – спросил Бруклин.

Он выхватил из другой руки мальчика нож, заставил отпустить кота и распутал веревки на лапах. Хотя животное и было изранено, оно мигом бросилось прочь.

Как‑то вечером мальчик показал матери портрет Джона Уильямса.

– Это мой отец? – спросил он.

Женщина отпрянула от листа бумаги.

– Джон Уильямс мой отец. Правда?

Мать с ужасом смотрела на сына.

– Почему отец убил всех этих людей?

Она молчала.

В комнату ворвался Бруклин и рявкнул:

– Какого черта ты опять натворил?

– Я спросил, правда ли, что Джон Уильямс был моим отцом.

Мать зарыдала и упала на колени.

Бруклин толкнул мальчика к выходу.

– Оставь ее! Убирайся! Я не хочу больше видеть тебя здесь!

– Ты мне не отец! Ты не можешь мне приказывать!

Отставной сержант выпучил глаза и пошатнулся. Часто дыша, он с недоумением воззрился на нож, который мальчишка воткнул ему в живот.

– Скажи мне, мать. Я сын Джона Уильямса?

– Ты – чудовище. Такое же, как твой отец.

Мальчик и ее ударил ножом, сбросил на пол лампу и вышел из хибарки.

За его спиной сквозь треск пламени пробивались крики.

Бруклин был поглощен созерцанием восковой фигуры своего отца, замахивающегося молотком, когда звук приближающихся шагов вернул его в настоящее.

Он обернулся и увидел, как на пороге показались трое мужчин. Двое прошли в комнату, а третий остался караулить у входа, чтобы никто не подслушал из коридора.

Бруклин шагнул навстречу и остановился напротив восковой композиции, изображавшей «похитителей тел», Бурка и Хэя. Похитители были запечатлены в самом разгаре работы: они доставали труп из только что выкопанного гроба. Согласно надписи на табличке, Бурк и Хэй продавали трупы врачам, у которых практически не было легальных способов получить человеческие тела для медицинских исследований. Чтобы доставлять нанимателям как можно более свежие экземпляры, Бурк и Хэй начали сами совершать убийства.

Бруклин с умыслом решил переговорить с сообщниками здесь, а не возле фигуры Джона Уильямса. Он не хотел, чтобы подельники обратили внимание на его сходство с известным убийцей.

– Ночью в тюрьме убили Энтони, – сообщил Бруклин.

Вновь прибывшие некоторое время переваривали информацию, и наконец тот, что стоял у дверей, сказал:

– В газетах говорилось, что в тюрьме убили начальника и еще одного человека. Но не Любителя Опиума. Кого‑то другого. И я надеялся, что не Энтони.

– Он очень убедительно изобразил наемного убийцу возле особняка лорда Палмерстона, – заметил Бруклин. – А фейерверк, который он устроил в Грин‑парке во время отступления, запомнится надолго.

– Вечная ему память, – произнесли стоявшие в комнате мужчины.

– Вечная память, – с серьезным лицом повторил полковник. – Он был достойным человеком и храбрым воином. Сегодня вечером мы воздадим должное его памяти.

– Здесь, – сказала Маргарет.

– Приехали, – сообщил Райан кучеру.

Экипаж остановился возле пекарни на унылой улочке в районе трущоб «Семь циферблатов». Хотя на окрестных улицах было непривычно пусто, в самой пекарне толпился народ.

– Что тут происходит? – нахмурился Беккер.

Констебль и Эмили помогли Маргарет выйти из экипажа и проводили ее в здание. Вокруг толпились возбужденные люди, все суетились, куда‑то спешили. Некоторые держали в руках хлеб.

– Я уж думал, ты уволилась, – буркнул из‑за прилавка владелец пекарни.

– Я отлучилась по личным делам, – объяснила Маргарет.

– Тогда надевай поскорее передник и иди сюда. Мне одному не справиться с таким потоком покупателей. Всем нужно запасти достаточно еды, чтобы потом не выходить из дому, когда стемнеет.

– Маргарет, – прошептала Эмили, – никто не догадывается, что ты работаешь в этой пекарне. Здесь ты в безопасности. И ты нам нужна, так что не оставляй нас.

– Значит, там, где ваш отец слушал музыку, – произнес Райан.

Экипаж двигался по Оксфорд‑стрит.

– Мне приходит на ум только одно место, – сказала Эмили. – Я представляла себе концерт, игру скрипок и труб, но отец никогда не упоминал место, куда он ходил бы слушать концерт. А потом я услышала орган в Вестминстерском аббатстве и поняла, что музыка бывает и другого рода. Бывает уличная музыка. Отец рассказывал мне, как в юные годы, когда он вел полуголодный образ жизни на Оксфорд‑стрит, они с Энн любили приходить на один перекресток и там слушали, как играет шарманщик.

– Вы помните, какой именно перекресток показывал вам отец? – спросил Беккер.

– Вперед и направо.

– Народу на улице мало. Если ваш отец здесь, мы без труда его увидим.

– То же можно сказать и о людях Бруклина, – заметил Райан. – Видите вон того человека и этого? Один делает вид, будто читает газету, второй – что глазеет в витрину, но на самом деле они внимательно наблюдают за улицей. Великолепно! Они работают на лорда Палмерстона, но Бруклин может приказать им делать все, что нужно ему.

– Вот этот угол, – сказала Эмили. – Но я нигде не вижу отца.

– Возможно, он где‑то поблизости. Остановите, – скомандовал Райан кучеру.

Инспектор вылез из экипажа, пересек улицу и с озабоченным лицом зашел в лавку.

– Чем могу вам помочь, сэр? – подскочил к нему услужливый продавец.

– Извините, я ошибся.

Райан покинул лавку, огляделся и, не увидев Де Квинси, зашагал обратно к экипажу.

Безногий нищий на углу в низко надвинутой на глаза шляпе постучал кружкой по камням и жалостливо произнес:

– Добрый сэр, не найдется у вас лишнего пенса?

Райан целеустремленно шел в сторону экипажа.

– Инспектор Райан, – негромко произнес нищий, – только не удивляйтесь.

Услышав свою фамилию, инспектор едва не споткнулся.

«Де Квинси?»

Впрочем, Райану неоднократно доводилось встречаться с информаторами в самом разном обличье, поэтому он сохранил невозмутимый вид и бросил в кружку монету в шесть пенсов.

– Встретимся на соседней улице, – сказал Де Квинси и ловко выудил из кружки серебряную монетку. – У Кавендиш‑сквер.

Райан забрался в коляску и скомандовал кучеру:

– Проедете два квартала, потом повернете в сторону следующей параллельной улицы.

– Но как же отец? – забеспокоилась Эмили.

– Обещайте смотреть только вперед.

– Почему?

– Просто смотрите вперед и не оборачивайтесь.

– Инспектор, объяснитесь, пожалуйста.

– Там, на углу, был ваш отец.

– Как? Тот нищий без ног?

Де Квинси остался на месте и продолжал призывно стучать кружкой по брусчатке. Проходившие мимо пешеходы игнорировали «нищего». Когда экипаж завернул за угол, Де Квинси двинулся на платформе в противоположном направлении. Он проехал мимо одного из людей Бруклина, наблюдавших за улицей, через пару десятков метров свернул в узкий переулок, спрыгнул с платформы и спустился в систему туннелей.

Через несколько минут он оказался в том самом месте, где рано утром заключил сделку с местными нищими.

Владелец доски на колесиках бродил прихрамывая то в одну сторону, то в другую – разминал ноги.

– Я же на этой… как вы там ее называете?.. да, на этой платформе провел двадцать лет. Ходить как‑то непривычно. Ноги болят даже сильнее, чем когда я подгибал их под себя.

– Мне она больше не потребуется, – сказал Де Квинси. – Вот шестипенсовик, который мне подали. Большое вам спасибо, добрый человек. И скажите: есть какие‑нибудь новости?

– Кое‑кто вроде бы видел, как этот Бруклин зашел в Музей восковых фигур Тюссо на Бейкер‑стрит и через некоторое время вышел оттуда. А еще есть у нас предположение, где может жить этот парень.

– И какой у него адрес?

Когда Де Квинси услышал название улицы, он открыл от удивления рот.

– Я его не вижу, – сказала обеспокоенная Эмили. – Мы уже дважды объехали Кавендиш‑сквер, я рассматривала всех нищих, но отца не заметила… – Она замолчала и вдруг воскликнула: – О!

Из кустов вынырнул худой человек в рваной одежде, проскочил в открытую металлическую калитку и бросился к коляске. Беккер быстро отворил дверцу, и нищий заскочил внутрь.

– Эй, ты! – воскликнул кучер.

– Все в порядке, – успокоил его Райан.

Пока констебль закрывал дверцу, Де Квинси лежал на полу, чтобы его нельзя было разглядеть в окно.

– Никто меня не увидел?

– Я, по крайней мере, ничего не заметил, – ответил Беккер.

– Отец, ты дрожишь.

– Мне нужно мое лекарство.

– Но мы не можем купить вам лауданум, – предупредил Райан.

– Я вас об этом и не просил. – Де Квинси утер с лица пот и продолжил: – Мне известно имя человека, которого мы ищем.

– Да, отец, мы знаем. Это полковник Бруклин.

– Как? Вы пришли к тому же заключению?

Де Квинси так удивился, что на некоторое время даже позабыл о боли.

– Отец, мы разговаривали с Маргарет Джуэлл.

В первый раз за всю жизнь Де Квинси не нашелся что сказать.

Эмили в двух словах объяснила, что им удалось узнать.

– В то время Маргарет стыдилась рассказать всю правду. Она стала жить с отставным сержантом и взяла его фамилию – Бруклин.

– Так Бруклин – сын Джона Уильямса? – поразился Де Квинси.

– Мальчик просто помешался на всем, что было связано с отцом. Он постоянно приходил на места его преступлений. Однажды во время спора об Уильямсе он ударил ножом сначала приемного отца, а затем и Маргарет и поджег лачугу, в которой они жили. Сержант погиб в огне, но Маргарет удалось выбраться. Больше она мальчика не видела.

– Но мы располагаем пока только догадками, – покачал головой Де Квинси. – Когда я заметил лорду Палмерстону, что полковник вполне подходит под мое описание убийцы, господин министр пришел в ярость. Палмерстон не в силах вообразить, что герой войны, заслуженный офицер и, кроме того, наиболее доверенное лицо в его окружении, человек, которому он доверяет свою жизнь, является хладнокровным, жестоким убийцей.

– Я знаю, кто может нам поверить, – сказал Райан.

– Кто же?

– Комиссар Мэйн. Это он поведал нам с Беккером о первых убийствах на Рэтклифф‑хайвей.

– Его необходимо будет убедить.

– Господи! Я больше не могу спокойно смотреть, как вас трясет, – воскликнул Райан. – Кучер, остановите!

Райан выскочил из коляски, зашел в аптеку и вскоре вернулся с бутылочкой рубиновой жидкости.

– Я потратил практически последний свой шиллинг. Расходуйте экономно.

Де Квинси схватил пузырек и, казалось, собрался выпить его целиком, но удержал трясущуюся руку и сделал лишь один глоток.

Потом закрыл глаза и задержал дыхание. Выдохнул. Посмотрел на Райана, и лицо его уже не выглядело таким измученным.

– Благодарю вас, инспектор.

– Только, ради всего святого, никому не рассказывайте.

– Правда, я этого не забуду. А теперь отправляйтесь к комиссару Мэйну. Мы же с констеблем и Эмили попробуем найти Бруклина.

– Мы с Беккером больше не служим в полиции. Если комиссар откажется меня выслушать, нам придется рассчитывать только на самих себя. И что мы будем делать? Бродить по Лондону в надежде разыскать Бруклина?

– Мы вовсе не одиноки, инспектор. И бродить по Лондону нам тоже не придется. Мои информаторы раздобыли крайне важные сведения. Я могу с уверенностью утверждать, где живет полковник.

И Эмили, и Беккер удивились, узнав, что цель их поездки находится столь близко. Де Квинси попросил кучера вернуться на Оксфорд‑стрит и ехать по ней на восток, а затем свернуть на юг в направлении Сохо‑сквер.

– Когда в юности я нищенствовал на лондонских улицах, я часто приходил на площадь Сохо‑сквер, – рассказывал по дороге Де Квинси. – Тогда еще не существовало этой ярмарки, да и фабрики Кросса и Блэкуэлла тоже не было. Но вот крыльцо там, впереди, выглядит точь‑в‑точь таким же, как пятьдесят два года назад, когда я совсем без сил сидел на нем рядом с Энн. Все это происходило как будто вчера. Если бы Энн тогда чуть промедлила, я бы… – Де Квинси прогнал неприятные воспоминания. – А здесь, прямо за площадью…

– Греческая улица, – прочитала Эмили название на одном из домов. – Отец, ты ведь писал об этих местах.

– Да, в «Исповеди…». Я уехал далеко отсюда, но вот я снова здесь. Пожалуйста, остановите, добрый человек, – попросил Де Квинси.

– Ни один седок еще не обращался ко мне так вежливо, – проговорил возница и натянул поводья.

– Дом номер тридцать восемь. Я пережил холодную зиму отчасти благодаря загадочному человеку, который пожалел меня и разрешил ночевать в доме, в котором сам он появлялся время от времени. Мебели в доме не было. Я спал на голом полу, подложив под голову в качестве подушки скомканные судебные документы. Одеялом мне служило вонючее пальто конюха.

– Номер тридцать восемь будет дальше по улице, – показал Беккер.

– Никто не следит за входом? – поинтересовался Де Квинси.

– Кажется, все спокойно.

Они вышли из экипажа на тротуар. Пронизывающий ветер заставил Эмили плотнее запахнуть пальто.

– Мой информатор видел, как из этого дома выходил человек, по описанию похожий на Бруклина, – сообщил Де Квинси. – Констебль Беккер, надеюсь, нож и дубинка по‑прежнему при вас?

– Всегда под рукой.

– Эмили, держись за нашими спинами. Если возникнут трудности, беги.

– Отец, я тебя не оставлю.

– Вы оба, держитесь позади меня, – приказал Беккер.

Все дома на этой улице имели по три этажа и примыкали один к другому. Номер тридцать восьмой обращал на себя внимание мрачным обликом.

– Пятьдесят два года назад вид он имел такой же тоскливый, – рассказал Де Квинси. – Единственное отличие – окна.

– На всех на них решетки, – заметила Эмили.

– В те времена решеток не было. И окно на втором этаже не было таким маленьким. Его частично заложили.

– Кто‑то опасается непрошеных гостей, – заключил Беккер.

Как и во всех других домах, плотные шторы не позволяли заглянуть в окна.

– Эмили, я пройдусь по улице, сделаю вид, будто прошу милостыню. Вы с констеблем Беккером могли бы постучать в двери домов, соседних с резиденцией полковника. Тому, кто откроет, скажешь, что твоя фамилия Бруклин, что ты пытаешься найти своего брата, в прошлом армейского офицера. Он живет на этой улице, но номер дома тебе давать не захотел. Можешь рассказать, будто вы когда‑то давно поссорились, но сейчас ты желаешь помириться. Разузнай о нем побольше. Констебль Беккер, а вам лучше было бы сложить руки на груди – так не будут видны разрезы на вашем пальто.

Де Квинси прошел немного по улице, уселся на крыльцо и стал смотреть, как Эмили и Беккер беседуют с женщинами, вышедшими из домов, примыкающих к номеру тридцать восьмому. На обеих были передники и грязноватые капоры. Служанки.

Несмотря на то что Де Квинси сидел, жажда лауданума вынуждала его продолжать двигать ногами, словно он шагал на месте. Приложив усилия, чтобы руки не тряслись, он отхлебнул немного из бутылочки. Ветер щипал щеки и заставлял дрожать еще и от холода.

Вот его порыв взметнул в воздух мусор с мостовой. Поражало почти полное отсутствие на улице людей – большинство предпочитало оставаться в своих домах, а некоторые вообще покинули город.

Через пять минут Эмили и Беккер присоединились к Де Квинси.

– Они очень неохотно открывали, – сообщил Беккер. – Если бы рядом не было Эмили, вероятно, во мне бы заподозрили убийцу.

– Но мы узнали главное: Бруклин живет в этом доме, – подхватила Эмили.

У Де Квинси сильнее застучало сердце.

– Фамилию свою он никому не говорил, но точно подходит под описание и, кроме того, просит, чтобы его называли полковником, – прибавил Беккер.

– Ну конечно, – кивнул Де Квинси. – Мать Бруклина ходила по берегу Темзы и собирала куски угля. Сам же он добился грандиозных успехов. Как тут не удержаться и не требовать, чтобы к тебе обращались по званию, с таким трудом заслуженному.

– Одна из служанок назвала его холодным и высокомерным, – сообщила Эмили. – И похоже, он планирует съехать отсюда.

– Да?

– Вчера и сегодня в экипажах увозили завернутые в одеяла вещи.

– Так‑так.

– Но с чего он решил поселиться в том самом доме, в котором вы нашли себе убежище больше полувека назад? – задумался Беккер.

– Я надеюсь это выяснить.

Де Квинси уставился на бутылочку с лауданумом. Как бы ему хотелось прикончить ее, а потом еще одну и еще, пока он наконец не сможет уснуть и сделать вид, что весь этот кошмар происходит не наяву.

– Отец, мне кажется, этот юноша одет в твою одежду, – произнесла в замешательстве Эмили.

Де Квинси обернулся в ту сторону, куда показывала девушка, и радостно улыбнулся:

– Джоуи, хороший мальчик, как же я рад тебя видеть.

Джоуи направился к ним, а Эмили и Беккер старались не глазеть на покрывавшие его лицо оспины.

– Но это же твоя одежда, отец!

– Мне передали, что вы хотели со мной встретиться, – обратился мальчик к Де Квинси. – Я примчался так быстро, как смог.

– Ты видел, как полковник Бруклин входит в особняк лорда Палмерстона и выходит из него?

– Час назад, когда звонили колокола в церкви. За ним следит уличный мальчишка с тележкой.

– И в твое отсутствие кто‑то другой остался следить за особняком?

– Да. Но не думаю, что стражники позволят ему долго оставаться в парке в его‑то лохмотьях. – Джоуи взялся за отворот пальто и добавил: – Мне как‑то неловко в этой одежде.

– Тогда ты не расстроишься, если придется снова поменяться нарядами?

– Расстроюсь? Да мне в этом пальто не вздохнуть!

– Ну, в таком случае давай облегчим тебе жизнь.

Они скрылись в ближайшем переулке и через пять минут вернулись: Де Квинси в своей обычной одежде, а довольный Джоуи в лохмотьях.

– Констебль Беккер, – сказал Де Квинси, – не думаю, чтобы вам когда‑либо…

– Констебль? – встревожился мальчик.

– Не сейчас, – успокоил его Беккер.

– Это друг, – прибавил Де Квинси. – Он не собирается делать тебе ничего плохого.

– Ну, что‑то новенькое: пилер, который не собирается делать мне ничего плохого.

– Скажите, Беккер, вас в полиции обучали обходиться с замками?

– Вы хотите сказать, вскрывать замки?

– В общем, да.

– Я обучен охранять запертые двери, но не вскрывать их.

– Я этого боялся. Джоуи, а тебе в твоей жизни не доводилось работать с замками?

– И вы хотите, чтобы я прямо перед пилером признался, что…

– Мистер Беккер, отвернитесь, пожалуйста, и закройте руками уши.

Эмили намеренно опустила в обращении слово «констебль».

– Что мне сделать?

– Надо, чтобы Джоуи чувствовал себя свободно.

Беккер помедлил, но все же отошел в сторонку и прижал, как и просила Эмили, ладони к ушам.

– Джоуи, ты когда‑нибудь вскрывал замки?

– Было пару раз, – признал мальчик. – При помощи ногтя.

– Тогда пойди вон к той двери и постучись. Ты знаешь цифры?

– Учил когда‑то.

– На доме висит табличка с номером тридцать восемь. Постучи громко. Если там кто‑нибудь есть, я хочу, чтобы они услышали стук и открыли дверь. Судя по отсутствию дыма из печной трубы в такой холодный день, дом, скорее всего, пуст. Но нам нужно удостовериться.

– А если откроют?

– Попроси поесть. Или монетку. Все, что могут подать. А пока будешь стоять возле двери, изучи замок. А мы пока что ретируемся в этот переулок. Если тебе откроют, я не хочу, чтобы нас увидели.

Скрывшиеся в переулке Де Квинси, Беккер и Эмили слышали, как Джоуи колотит и колотит в дверь молоточком.

Спустя две минуты мальчик присоединился к ним.

– Никто не открывает.

– А замок?

– Никогда не видал такой хитрой замочной скважины, – покачал он головой. – Ногтем его точно не открыть. Там даже дверной ручки нет.

И Джоуи с подозрением глянул на Беккера.

– Что ж, придется мне просить тебя продемонстрировать свое искусство, – сказал Де Квинси.

– Но я ведь уже пробовал попрошайничать, и никто не ответил.

– Обычно ты зарабатываешь на хлеб несколько необычным способом.

До мальчика начало доходить, что хотел сказать Де Квинси.

– Все правильно, Джоуи. Ты ведь акробат.

Де Квинси, Беккер и Эмили остались дожидаться в переулке, а Джоуи ухватился руками за водосточную трубу и полез вверх. Труба была сделана из чугуна, и пятнадцатилетнему пареньку не составляло особого труда по ней подниматься. Порой ему попадались небольшие углубления в стене в местах, откуда вывалилась штукатурка, и мальчик мог поставить туда носок рваного башмака. Желая покрасоваться перед хорошенькой юной леди, он взбирался с максимальной скоростью, на какую был способен. Впрочем, существовала и иная причина поспешить: руки от соприкосновения с металлом на морозе сильно болели. К тому времени как Джоуи перевалил через водосточный желоб и угнездился на крытой просмоленной черепицей крыше, пальцы совсем потеряли чувствительность, и ему пришлось пару минут дуть на них. Если бы кто‑нибудь увидел его на крыше, это не вызвало бы никаких подозрений – маленькие оборванцы частенько зарабатывали на хлеб тем, что чистили печные трубы.

Из‑за копоти, хоть и присыпанной угольной пылью, ноги скользили по черепице. Дважды Джоуи приходилось останавливаться и успокаивать дыхание. Наконец он добрался до конька, откуда спускался второй скат; первый, по которому взбирался Джоуи, выходил на улицу, второй – во двор, к соседнему зданию. Мальчик широко расставил ноги, укрепился на коньке и несколько секунд созерцал открывшуюся перед его глазами величественную панораму Лондона. Потом он сконцентрировал все внимание на поставленной цели и, проскользнув мимо десяти печных труб, оказался на том участке крыши, о котором рассказывал Де Квинси.

– Я жил в этом доме много‑много лет назад. Как‑то в поисках одеяла, чтобы уберечься от ночного холода, я забрался по лестнице на верхний этаж и обнаружил пустую комнату для слуг. В чулане оказалась узкая лесенка, ведущая в небольшое пространство под крышей, а там находился металлический люк, из которого можно было попасть в трубу. Таким образом трубочист, когда закончит работу, мог выбраться из трубы, не вылезая на крышу, с которой несколько трубочистов свалилось. Я запомнил люк, потому что уж больно это было необычно: архитектор здания позаботился о благополучии каких‑то трубочистов. Ты, Джоуи, довольно миниатюрный и сможешь пролезть в трубу. Несомненно, люк окажется заперт с противоположной стороны, но констебль – я имею в виду мистера Беккера – одолжит тебе свой нож. Думаю, ты сможешь просунуть лезвие между кирпичами, из которых сложена труба, и крышкой люка и вывернуть удерживающий ее болт.

– Вы хотите, чтобы я залез в эту чертову трубу?

– Я так думаю, высоты там будет не более восьми футов. Если не получится открыть люк, тогда ты легко поднимешься по трубе обратно и дальше проделаешь путь назад по крыше.

– Легко? Разве не вы только что рассказывали, как трубочисты падали с этой крыши?

– Ну, они же не обладали твоими акробатическими навыками.

– И что я получу взамен?

– Как я и обещал, еду. Много еды. Лорд Палмерстон будет тебе бесконечно благодарен.

– Что‑то вам господин Купидон совсем не был благодарен. Когда я увидел вас в первый раз, на вас были наручники.

– Отец, этот мальчик заслуживает большего, чем просто еды, – горячо произнесла красивая молодая женщина.

Джоуи нравилось на нее смотреть.

– Поверьте, мисс, я вовсе не откажусь от еды.

– А как насчет того, чтобы пойти в школу?

– В школу?

– И получать еду там.

– А такое возможно?

– Я сделаю для этого все, что в моих силах.

– Если эта молодая леди что‑то обещает, – заверил Джоуи высокий мужчина, который утверждал, что он не констебль, – то она обязательно добьется своего.

Женщина посмотрела на высокого мужчину так, будто не была уверена, комплимент он сказал или нет.

Сейчас Джоуи тихонько гордился про себя тем, что сумел отсчитать десять труб. Он посмотрел вниз и увидел, как «неконстебль» кивает, подтверждая, что Джоуи находится у нужной трубы. Затем мужчина снова скрылся в переулке.

Джоуи заглянул в трубу и удостоверился, что из нее не поднимается дым. Кроме того, он убедился, что внутри его не поджидают никакие препятствия и что труба имеет нормальную ширину, позволяющую в нее пролезть. Ножны высокого мужчины были закреплены на левом запястье, откуда он легко сможет достать нож, когда спустится. Джоуи сделал глубокий вдох, зная но собственному опыту – а он четыре года назад работал трубочистом, – что, когда залезет в трубу, поднимет целую тучу сажи.

В бытность Джоуи трубочистом его наниматель заставлял мальчика спускаться в трубу, а потом разжигал в печи огонь. Бедолаге приходилось взбираться вверх со всей прытью, на какую он был способен, и, таким образом, он успевал почистить за день максимальное число труб. С собой Джоуи таскал мешок для сбора золы и каждый раз, закончив работу, появлялся из трубы с абсолютно черными лицом и одеждой, кашляя, придавленный весом тяжелого мешка.

По сравнению с прежними эта работенка представлялась нетрудной, однако Джоуи все же очень волновался и попытался заранее выяснить, что сможет получить за свои труды. Правда, до сих пор ничего существенного ему не перепало. Все, что ему пока досталось, – это шутки, которые откалывал маленький человечек, а также приятная улыбка и доброе обращение его дочери.

Вся хитрость заключалась в том, чтобы упереться спиной в одну стенку трубы, а коленями отталкиваться от другой – и таким способом спускаться. Уже через несколько секунд и без того в рваной одежде Джоуи появилось еще больше дырок. Стараясь не дышать, он медленно продвигался вниз, в кромешную тьму. Вокруг летали облака копоти, которая быстро покрыла руки и лицо. В носу свербело от резкого, неприятного запаха. Джоуи остановился, дал саже осесть, затем сделал неглубокий вдох и продолжил спуск с большей скоростью. Сюда солнечные лучи уже не проникали.

Поскольку разглядеть что‑либо было невозможно, ему приходилось ощупывать кирпичи, чтобы отыскать металлическую крышку люка. Он, извиваясь, продвигался все дальше, все сильнее вжимался спиной в шершавые кирпичи, но по‑прежнему не встретил никакой крышки. Могло статься, что ее вообще убрали отсюда, ведь прошло много лет с тех пор, как маленький человечек обитал в этом доме.

Кашляя и давясь сажей, Джоуи спускался еще быстрее. Из стенки вывалились несколько кирпичей, они полетели вниз и там с грохотом разлетелись на куски. Джоуи скривил лицо и, чтобы не рухнуть самому, посильнее уперся в противоположную стенку ногами. Скривился он и еще по одной причине: если в доме все же кто‑то находился, он должен был услышать шум и понять, что происходит неладное.

В горле першило, легким не хватало воздуха, но Джоуи продвигался вниз. И вот сердце забилось учащенно – руки нащупали металлическую крышку. Он подергал ее, но та даже не шелохнулась. Осторожно, чтобы не уронить, мальчик вытащил из чехла нож. Потом провел рукой по краю люка, определил, с какой стороны находятся петли, и просунул лезвие с противоположной стороны между самой крышкой и кирпичами.

Но лезвие оказалось слишком большим и не пролезало в узкую щель.

Тут Джоуи осенило, и он начал скрести ножом по кирпичам, расширяя щель. Волей‑неволей пришлось снова задышать, и у него моментально заболело горло. Все мальчишки‑трубочисты, с которыми работал Джоуи, умерли, оттого что их легкие оказались переполнены сажей. Не видя ничего вокруг, весь покрытый копотью, мальчик с трудом подавил рвотные позывы и с удвоенной энергией продолжил расширять щель.

Постепенно отверстие увеличивалось. Джоуи приподнял лезвие, почувствовал, как оно во что‑то уперлось, налег на ручку и услышал, как болт вылетел из пазов. Мальчик практически задыхался, и ему было уже все равно, дожидается ли кто‑нибудь по ту сторону. Все, чего ему сейчас хотелось, – это подышать чистым воздухом. Он толкнул металлическую крышку, просочился через узкое отверстие и без сил повалился на пол крошечного темного помещения – в нем едва хватило места для него одного.

Лежа в кромешной тьме, Джоуи сделал глубокий вдох, потом еще один и попытался унять бешеное биение сердца.

Под ботинками зияла дыра. Мальчик заглянул в нее и обнаружил уходящую вниз узкую лестницу. Не смея долго здесь прохлаждаться, он на ощупь спустился по ступеням и оказался у запертой двери. В отчаянии он поискал руками замочную скважину, но, кроме ручки, ничего не обнаружил. Джоуи осторожно навалился на дверь и услышал треск – такое впечатление, что с противоположной стороны к двери была прибита при помощи крюков доска.

Несмотря на то что в этой части дома, под самой крышей, стоял жуткий холод, по перепачканному копотью лицу Джоуи струились ручейки пота. Он снова ощупал дверь и обнаружил места, где древесина расщепилась, – здесь она была пробита гвоздями, на которых держались с той стороны крюки. Мальчик выбрал одно такое место, возле дверной ручки, и вонзил нож в расщепленное дерево. Он резал, долбил, выламывал щепки, постепенно добираясь до гвоздей. Скоро он уже проделал большую дыру.

Когда Джоуи снова приналег на дверь, она немного сдвинулась. Он еще углубился в дерево, расширяя дырки возле гвоздей, и, когда в следующий раз надавил на дверь, она приоткрылась на несколько дюймов, так что мальчик увидел клинышек тусклого света. Он с яростной решимостью продолжал вгрызаться в древесину, и вот наконец доска отлетела и с грохотом упала на пол.

Теперь, если кто‑нибудь находился в доме, он уж точно не мог не услышать шума. С одной только мыслью – поскорее выбраться из дома – Джоуи распахнул дверь настежь и выскочил в небольшую пустую комнатушку. Свет в нее проникал сквозь крохотное зарешеченное окошко, покрытое слоем копоти. С ножом в руке (готовый в случае необходимости пустить его в ход) мальчик открыл еще одну дверь, увидел внизу полутемный холл и кинулся бегом по лестнице.

Сам не свой от страха, Джоуи промчался два лестничных марша, оказался на втором этаже и, не останавливаясь, бросился к входной двери. Одна ступенька вдруг зашаталась под ногой. Джоуи нахмурился и тут услышал за спиной подозрительный шум. В ту же секунду он ощутил сильный, выбивающий дух удар в спину. Его захлестнула волна боли. Джоуи взлетел в воздух, а потом с грохотом покатился по лестнице.

Де Квинси прикинул, что Джоуи потребуется минут пятнадцать, чтобы забраться на крышу, спуститься по дымовой трубе, открыть крышку люка и сбежать вниз, к входной двери. Дабы не привлекать к себе внимания, слоняясь по улице перед домом Бруклина, Де Квинси ждал в переулке вместе с Эмили и Беккером. Поскольку никто из троих не носил часов (они не могли себе позволить такую роскошь), он измерял время, шагая на месте и считая шаги. Это упражнение, кроме того, помогало совладать с охватившей его нервозностью и тягой к лаудануму.

Беккер, в свою очередь, пытался убить время, занимая беседой Эмили.

– Недалеко отсюда есть улица Броуд‑стрит. Там находился центр эпидемии холеры, вспыхнувшей три месяца назад. Инспектор Райан помогал тогда местному врачу, доктору Сноу, составить карту, на которую они наносили места проживания больных. По карте выходило, что в самом центре эпидемии находится общественная водокачка, и оказалось, что рядом с источником воды была выгребная яма.

Поглощенная своими мыслями Эмили только кивала и делала вид, будто ей очень интересно слушать рассказ констебля о выгребных ямах. Де Квинси продолжал вышагивать на месте.

Досчитав пятнадцать раз до шестидесяти, он вышел из переулка и направился к дому Бруклина. Возле входной двери все трое оказались примерно через минуту, так что получалось, что Джоуи выполнял свою миссию уже шестнадцать минут.

Однако дверь оставалась закрытой, хотя мальчик по распоряжению Де Квинси должен был приоткрыть ее на несколько дюймов – знак того, что они могут заходить.

– Может быть, спуск по трубе оказался более сложным делом, чем он предполагал, – сказал Беккер. – Или его задержал люк. Или замок.

Большинство замков в 1854 году не врезалось в дверь. Они прикручивались к дверному полотну винтами. Язык замка входил в специальный паз в металлической пластине, закрепленной на косяке изнутри. Никакой щеколды или иного приспособления для закрывания‑открывания замка не имелось. Для этого требовался ключ. Единственная возможность открыть замок изнутри заключалась в том, чтобы отвинтить ту самую металлическую пластину от дверного косяка. Джоуи, используя нож, должен был потратить на эту операцию несколько минут.

– Да, вероятно, он возится с замком, – подтвердил Де Квинси, хотя в душе его зародилось очень нехорошее предчувствие.

Эмили высказала мысли отца вслух:

– Или же Бруклин находится в доме.

Де Квинси заставил себя чуть успокоиться.

– Джоуи просто нужно еще немного времени, – попытался он убедить спутников.

Прошла минута. И еще одна.

– Если мы будем так стоять здесь и глазеть на дверь, на нас обязательно обратят внимание, – заметил Беккер.

Внезапно дверь чуть приоткрылась, буквально на полдюйма, так что Де Квинси даже пришлось спросить:

– Вы это видели? Она действительно открылась?

– Да, отец, открылась.

Они подошли к крыльцу.

Дверь подвинулась еще на дюйм.

– Джоуи? – позвал Беккер.

В образовавшейся щели показалась рука. Она была покрыта сажей.

– Джоуи! – крикнул Де Квинси и бросился вверх по ступенькам.

Дверь открылась еще шире, и на пороге, шатаясь, появился юный нищий. Лицо, руки и изодранная одежда были черными от копоти, только сверкали белки глаз, в которых отражались боль и страдание. Левое плечо мальчика было ярко‑красным от крови.

– Джоуи! – охнула Эмили и тоже взлетела на крыльцо.

Они вломились в прихожую. Эмили подхватила Джоуи, Де Квинси закрыл дверь, а Беккер настороженно озирался по сторонам в поисках возможной угрозы.

– Что это у него торчит в плече? – крикнула девушка.

Мальчика пришлось уложить на полу на бок, поскольку из плеча там, где оно примыкает к шее, высовывалась стрела длиной в фут. На наконечнике имелись зазубрины, а противоположный конец был оперен.

– Выпущена из арбалета, – прокомментировал Беккер. – Будь он выше, она попала бы в спину, в ту ее часть, где находится сердце.

Констебль продолжал озираться по сторонам, пока не обратил внимания на лестницу. Центральная ее часть терялась в густой тени.

Джоуи застонал.

– Нужно остановить кровотечение! – воскликнула Эмили.

Беккер стал осторожно подниматься по лестнице, держась поближе к перилам. Лестница трещала под его весом. Под ногами что‑то клацнуло. Констебль медленно нагнулся и обнаружил отверстие в дереве между двумя ступеньками. Габариты отверстия были достаточными, чтобы через него вылетела арбалетная стрела.

– Вот оно, – сказал Беккер. – Это ловушка. Возможно, есть и другие. Будьте осторожны, старайтесь ничего не трогать.

– Если не остановить кровь, он умрет, – прошептала Эмили.

– Помните, я упоминал о докторе Сноу? – Беккер спрыгнул с лестницы. – Он живет на соседней улице, Фрит‑стрит. Меня направил к нему в субботу ночью инспектор Райан.

Констебль подхватил мальчика на руки, словно пушинку.

– Давайте поторопимся, пока Бруклин не вернулся.

Эмили кинулась открывать входную дверь.

– Нет, – покачал головой Де Квинси, – я не могу уйти.

– Что?

– Я вначале должен здесь все осмотреть.

– Но Джоуи надо срочно доставить к доктору Сноу! – крикнула Эмили.

– У нас нет на это времени! – поддержал ее Беккер. – Мальчик умрет!

– Эмили, отправляйся с констеблем. Сейчас твое место рядом с Джоуи, не со мной.

Де Квинси подобрал с пола нож – тот самый, который констебль одолжил Джоуи.

– Даже с этим ножом у вас нет никаких шансов против Бруклина, – попытался убедить его Беккер.

– А если мы все втроем отправимся к доктору, у нас не будет ни единого шанса остановить мерзавца. Дом нужно обыскать. А вы – идите! Я скоро к вам присоединюсь. Обещаю.

Джоуи застонал.

– Мы не можем ждать.

Эмили посмотрела на мальчика, потом на отца.

– Эмили, если ты так хочешь остаться, я буду вынужден уйти, дабы не подвергать тебя опасности. Тогда все усилия Джоуи пропадут даром.

– У нас нет времени! – повторил Беккер и выбежал на крыльцо, неся на руках тяжело дышащего мальчика.

Эмили не отрывала взгляда от отца. Потом девушка повернулась и увидела, что Беккер уже припустил по улице.

– Я люблю тебя, папа.

И Эмили кинулась следом за констеблем.

В доме воцарилась тишина. Единственным звуком, который слышал Де Квинси, было бешеное биение его сердца. Когда он закрыл дверь, стало совсем темно – в занавешенные плотными шторами окна солнечный свет почти не проникал. Он почувствовал себя совершенно беззащитным, и нож в руке не придавал уверенности. Чтобы успокоить нервы, Де Квинси достал бутылочку с лауданумом и сделал большой глоток.

Опиум разлился теплом по телу и сразу же обострил все чувства. Тени, казалось, сгустились. Колеса проезжающего по улице экипажа застучали совсем рядом, как будто дверь была открыта. Де Квинси поднял с пола замеченные еще раньше свечу и коробок спичек. Во времена его молодости зажечь свечу возможно было только при помощи огнива: кремнем били о кресало, и вылетающие искры поджигали сухой трут, например солому. Недавно изобретенные так называемые шведские спички пока еще казались Де Квинси каким‑то чудом: подумать только, можно получить пламя, просто чиркнув этой маленькой палочкой о шершавую поверхность. Первые спички, загораясь, распространяли сернистый запах тухлых яиц, но к настоящему моменту этот изъян был устранен. Однако, когда Де Квинси зажег спичку, он почувствовал отчетливую вонь испорченных яиц, характерную для старых образцов, и отшатнулся.

Он быстро запалил свечу и потушил спичку.

«Не отравился ли я?!»

Он задержал дыхание и ждал, когда накатят головокружение и тошнота. Но проходили секунды – и ничего. Голова немного кружилась, но причиной тому был, скорее всего, элементарный страх. Де Квинси начал дышать и почувствовал себя лучше.

«А что, если эта вонь должна предупреждать Бруклина о том, что кто‑то проник в дом, взял спички и зажег свечу?»

Если такова и была задумка, она должна оказаться эффективной, поскольку свеча тоже испускала специфический запах. От свечей высокого качества, производимых из пчелиного воска, исходило благоухание, а дешевые, из животного жира, этим самым жиром и смердели. Эта свеча пахла почти так же скверно, как и спичка. Почему? Ведь доходы Бруклина вполне позволяли ему приобретать хорошего качества свечи и спички. Почему же он этого не делает?

Руки Де Квинси тряслись от возбуждения, и пламя неровными отблесками играло на стенах. Он направился в комнату, расположенную справа от входа. Последний раз он был в этом доме пятьдесят два года назад, но впечатление создавалось такое, будто здесь ничего не изменилось. В комнате, в которую он заглянул, так же как и полвека назад, не было мебели. В те далекие беспросветные зимние ночи он спал прямо на холодном полу, ноги его во сне подергивались, и от этого он постоянно просыпался.

Нынче пол был еще более грязный, весь перепачканный сажей. В дальнем конце комнаты виднелись округлых очертаний пятна – прежде там явно что‑то стояло. Очевидно, эти самые предметы и вывезли из дома завернутыми в одеяла.

Остерегаясь новых ловушек, Де Квинси вернулся в коридор и зашел в комнату напротив. Полвека тому назад здесь размещался рабочий кабинет таинственного владельца дома. По всему городу у него было несколько таких домов, и он постоянно менял места обитания. Здесь он каждое утро работал по нескольку часов над какими‑то важными юридическими документами. Порой он ел выпечку, а крошками дозволял наслаждаться юному Де Квинси.

В комнате имелся маленький столик, на котором стояла керосиновая лампа, а рядом расположился деревянный стул с прямой спинкой. Возле стола на полу возвышалась стопка книг – книг, обескураживающе знакомых.

Де Квинси при помощи ножа поддел стекло, снял его с лампы и поднес свечу, намереваясь запалить фитиль.

И застыл, когда пламя устремилось к фитилю. Его буквально мороз продрал.

Он вспомнил слова Беккера: «Это ловушка. Возможно, есть и другие. Будьте осторожны, старайтесь ничего не трогать».

Фитиль был практически идеально белым. Новым.

Сама лампа казалась тяжелее обычного. Внутри не плескался керосин. Да и характерного его запаха Де Квинси не ощущал.

Очень осторожно он опустил лампу обратно на стол, свечу поставил на пол и открутил крышечку, через которую заправлялось горючее.

Де Квинси сунул в отверстие палец, и по лбу у него заструился пот. Внутри находилась мелкозернистая субстанция. Он поднял руку к глазам и обнаружил, что к пальцу прилипло немного порошка. Черные крупинки напоминали те, что он приметил на полу в комнате напротив.

Де Квинси стряхнул пару крупинок в пламя свечи, и те вспыхнули в миниатюрном взрыве.

Порох.

Керосиновая лампа являлась бомбой.

Поспешно, но так, чтобы не затушить свечу, Де Квинси вернулся в первую комнату, поднял с пола черную крупинку и кинул ее в пламя. Снова произошла вспышка.

Внезапно Де Квинси осенило: те круглые следы на грязном полу были оставлены бочками, в одной из которых оказалась дырочка и порох из нее просыпался.

Порох.

Необходимость действовать пересилила страх. Де Квинси снова пошел во вторую комнату и осмотрел стопку до боли знакомых книг.

Он ощутил слабость в ногах, когда убедился, что все они – его авторства. На полках за стулом стояли и другие книги, также написанные им. Здесь же расположились бесчисленные журналы, в которых были напечатаны его статьи. Эта подборка его произведений казалась даже более полной, чем та, что принадлежала самому автору. Бруклин обладал всеми книгами, журналами и газетами с работами Томаса Де Квинси.

Он просмотрел наугад несколько книг и поразился тому, насколько они потрепаны и запачканы от регулярного чтения. На каждой странице безумец подчеркивал отдельные фразы и целые строчки. Поля были испещрены непристойными комментариями. Чаще всего встречалось определение «маленький засранец».

И более всего вызывали у Бруклина ярость многочисленные пассажи, в которых шла речь о его отце, Джоне Уильямсе, о том, насколько «гениальными» были его преступления, об учиненной им «выдающейся» резне, о «кровавом совершенстве» чудовищных убийств.

«Насмехается над смертью, убийством. Надо продемонстрировать ему действительность», – писал Бруклин.

В «Исповеди англичанина, употреблявшего опиум» также имелись многочисленные пометки: подчеркнутые строки, безмолвные восклицания на полях.

«Сколько же человек рассталось с жизнью от передозировки лауданума из‑за этого сукина сына?»

Строчка внизу страницы прямо‑таки дышала ненавистью.

На Де Квинси накатила тошнота.

«Сколько тысяч умерло в Индии и Китае из‑за опиума? А скольких убил я своими руками из‑за того же опиума и ради интересов Британской Ост‑Индской компании? Но вот вопрос: кто из нас, Любитель Опиума или я, более выдающийся убийца?» – вопрошал Бруклин огромными буквами поверх напечатанного текста.

– Неужели все эти несчастные, убитые за последние дни, приняли смерть из‑за меня? – прошептал Де Квинси.

Его слова прозвучали гулким эхом в полупустой, напоминающей склеп комнате.

Теперь он понимал, почему Бруклин решил снять этот дом.

«В его воспаленном мозгу я ассоциируюсь с его отцом и с ним самим. Для него все мы – убийцы», – сообразил вдруг Де Квинси.

Его вырвало.

К ужасу, испытанному от чудовищного открытия, примешивалось обоснованное опасение, что Бруклин может вернуться в любую минуту. Де Квинси утер рот, отбросил прочь все посторонние мысли и подобрал нож. Отрывисто дыша, он быстро исследовал две оставшиеся комнаты на этаже, но не обнаружил в них ничего достойного внимания.

Дальше путь его лежал на второй этаж. Держась вплотную к перилам, он аккуратно обошел едва заметное отверстие, из которого в непрошеных гостей разряжался арбалет, и оказался наверху. Немилосердный скрип старого деревянного пола при каждом шаге заставлял Де Квинси нервничать и ежесекундно озираться. Его ждали четыре комнаты – две в передней части дома и две в задней.

Дверь одной из комнат была закрыта.

Де Квинси обошел ее стороной и осмотрел остальные три. Всюду было пусто. Он поднялся по лестнице на следующий этаж и заглянул в маленький закуток, где обитали слуги. Здесь также не обнаружилось ничего достойного внимания, кроме следов ног, очевидно оставленных Джоуи. Дом был таким же заброшенным, как и пятьдесят два года назад.

Но Де Квинси не давала покоя закрытая комната на втором этаже – все остальные были открыты.

Замирая от страха, он подошел к двери и осторожно – чтобы не угодить в очередную ловушку – подергал за ручку.

Он очень надеялся, что дверь окажется заперта.

Но ручка повернулась.

Де Квинси распахнул дверь, а сам отошел в сторону на случай, если у Бруклина здесь припасен очередной сюрприз вроде арбалета.

Ничего не произошло.

Он осторожно заглянул в комнату и в лучах света, проникающего через хоть и маленькое и зарешеченное, но незанавешенное окно, увидел по‑спартански обставленную спальню. Справа находилось окно, выходящее на улицу. Напротив двери стоял гардероб. Слева разместилась походная армейская койка.

Де Квинси прошел в комнату и задел правой ногой разбросанные на полу скомканные газеты. Бумажные листы зашуршали.

Осмотрев дверь, Де Квинси обнаружил изнутри засов.

«Значит, Бруклин запирается, когда ложится спать, но не доверяет засову на сто процентов и вынужден класть перед входом скомканные газеты, чтобы их шелест предупредил о непрошеном посетителе. Интересно, мучают ли его кошмары?

Но почему сейчас он не запер эту дверь? Чтобы заманить внутрь? Где же ловушка?»

Де Квинси подошел к койке того типа, на каких Бруклин, должно быть, спал в Индии. Сверху лежали одеяло и маленькая подушка.

Он заглянул под койку.

Ничего.

Де Квинси уже собирался осмотреть гардероб, но решил сперва проверить, нет ли чего под одеялом. Он осторожно приподнял одеяло и увидел всего лишь простыню.

Тогда он поднял простыню… и обнаружил засохшие пятна крови.

Крови было много.

«Господи всемогущий! Что здесь произошло?»

С участившимся пульсом Де Квинси приблизился к гардеробу. Здесь он поступил так же, как и когда заходил в спальню: отошел вбок и потянул на себя дверь.

И вздрогнул от неожиданности, когда из шкафа со свистом вылетела арбалетная стрела и вонзилась в стену рядом с дверным косяком. По спине заструились ручейки пота, но Де Квинси осторожно шагнул и заглянул внутрь гардероба.

Там висела форма полковника, а рядом с ней фрачная пара. Также имелись серые брюки, черный жилет и черный плащ до колен – обычный набор, который можно было обнаружить в гардеробе большинства жителей Лондона.

На полке лежали полковничий головной убор и складной цилиндр.

В выдвижном ящике обнаружились две пары нижнего белья, два галстука, две рубашки и пара парадных перчаток.

Де Квинси подумал, что вряд ли найдется еще один человек столь же высокого ранга, который жил бы в такой аскетичной обстановке. Спальня Бруклина больше напоминала монашескую келью.

«Мне нельзя здесь задерживаться», – подумал Де Квинси и направился к выходу, но остановился и пристально посмотрел на верхнюю часть гардероба.

Сердце в груди готово было разорваться.

Гардероб был намного выше самого Де Квинси, а никакого стула в комнате не имелось. Он отложил нож, поставил свечу и, подпрыгнув, ухватился за верхний край шкафа. Потом он, не обращая внимания на боль в суставах, подтянулся на руках и посмотрел, что находится на гардеробе. Увиденное было настолько невероятно, что Де Квинси едва не разжал пальцы.

Прямо перед его глазами лежал кнут, покрытый засохшими пятнами крови.

Де Квинси отпустил одну руку и успел схватить кнут перед тем, как свалиться на пол.

Каждый вечер Бруклин истязал себя.

Теперь Де Квинси подумал, что вряд ли вонючие спички и свеча предназначались для того, чтобы предупредить хозяина о вторжении в дом. Скорее, Бруклин умышленно заставлял себя вдыхать эту гадость – в качестве наказания. Точно так же и деревянный стул с прямой спинкой должен был вызывать болезненные ощущения после долгих часов, проведенных за фанатичным изучением работ Де Квинси.

Воистину – келья монаха.

Но монаха, посвятившего себя служению дьяволу.

Де Квинси скинул с койки одеяло и простыню, чтобы были видны кровавые пятна. Поверх он бросил кнут – теперь у Бруклина не останется сомнений в том, что его постыдная тайна раскрыта.

Как ни спешил Де Квинси, он не забыл при спуске по лестнице держаться ближе к перилам, чтобы избежать возможных новых ловушек.

На первом этаже он задержался, посмотрел

Date: 2015-04-23; view: 540; Нарушение авторских прав