Продолжение дневника Эмили Де Квинси. Поскольку на улице по‑прежнему толпились возбужденные горожане и податься больше было некуда, инспектор Райан и констебль Беккер разместили меня и отца

Поскольку на улице по‑прежнему толпились возбужденные горожане и податься больше было некуда, инспектор Райан и констебль Беккер разместили меня и отца в комнате на втором этаже. Одеяла на кровати были смяты, отсюда следовало, что комната прежде была обитаема. Вероятно, здесь жил хозяин таверны. Впрочем, меня это мало беспокоило: я еще плоховато соображала из‑за действия наркотика, к тому же накопившаяся усталость пересиливала отвращение от мысли, что придется спать в постели убитого человека. Из подушек мы соорудили на полу спальное место для отца. Райан и Беккер легли спать в другом месте. Не придавая значения тому, что внизу находятся несколько трупов, я провалилась в сон.

Внезапно я пробудилась от какого‑то шума.

Стучали кулаками.

Стучали во входную дверь.

Одно из эссе отца называется «О стуке в ворота у Шекспира („Макбет“)». В нем уделяется подробное внимание эпизоду, когда Макбет и его жена вдруг осознают чудовищность совершенного ими преступления. Леди Макбет говорит, что «перестала быть женщиной», а «сам Макбет забыл, что рожден женщиной». Время, кажется, остановилось, так же как остановилось биение их сердец. Но внезапный стук в ворота выводит обоих из оцепенения. Пульс Вселенной вновь начинает биться, а Макбет и его жена неотвратимо двигаются навстречу своей судьбе.

Так вот, когда я проснулась от стука в дверь таверны, я испытывала подобные же ощущения. На короткий промежуток времени, пока я спала, мне удалось забыть обо всех ужасах трех последних дней, о тюрьме, об уснувших вечным сном людях внизу. Но неожиданный стук снова швырнул меня в безжалостную действительность. У меня появилось ужасное предчувствие, что последствия этого кошмара наяву совсем скоро настигнут нас.

– Кто там? – громко спросил инспектор Райан, сбегая вниз по лестнице.

Стук не прекращался, пока инспектор не открыл входную дверь.

Снизу послышались неразборчивые голоса.

Инспектор закрыл дверь и стал подниматься по лестнице – уже не так быстро, как спускался. Похоже было, что он вовсе не горит желанием сообщать нам новости.

Я распахнула дверь комнаты еще до того, как он постучался. Оба полицейских, небритые, с осунувшимися лицами, внимательно смотрели на меня.

– Что случилось? – спросил из‑за спины отец.

– Лорд Палмерстон желает немедленно видеть нас всех.

Мы двигались сквозь сгущающийся туман к месту назначения. Все вокруг казалось нереальным, точно сон. На каждом перекрестке я видела неясные силуэты полицейских. Двое служителей закона остановили карету, которую прислал за нами лично лорд Палмерстон, но, заглянув внутрь и узнав инспектора Райана, они махнули кучеру, чтобы продолжал путь.

Впереди в темноте разгоралось все более яркое сияние. Оно меня тревожило. Каждое второе здание на улице было погружено в темноту, однако стена вокруг особняка лорда Палмерстона освещалась множеством ламп, также горел свет во всех окнах огромного трехэтажного строения.

Отец забрал у меня фляжку, наполнил обнаруженным в таверне лауданумом и теперь сидел и прихлебывал из нее.

Карета въехала в открытые ворота и продолжила путь по извилистой дорожке, которую охраняли несколько десятков полицейских. Затем мы прошли мимо стражников в гигантский вестибюль, в мраморном полу которого отражался свет множества свечей люстры. Поднявшись по широкой лестнице, мы оказались в бальном зале. Судя по большому числу бокалов на столах и отчетливому запаху шампанского, накануне здесь состоялся большой прием.

Вечеринка, похоже, была не особенно веселой, об этом свидетельствовал мрачный взгляд, которым приветствовал нас крупного сложения мужчина лет семидесяти с длинными и густыми бакенбардами, окрашенными в каштановый цвет. Взгляд выдавал в нем человека, привыкшего командовать. Одет он был в вечерний костюм и, казалось, со вчерашнего вечера так и не ложился спать.

Рядом с ним стоял высокий мужчина с очень прямой спиной. Суровые черты лица вкупе с явно армейской выправкой однозначно говорили о его военном прошлом.

Когда инспектор Райан почтительно снял кепку и обнажил рыжие волосы, оба мужчины посмотрели на него с неодобрением.

– Я должен очень быстро разобраться с этим делом. – Лорд Палмерстон указал на большую стопку газет. – Скоро об этом заговорят все и каждый. Не знаю, откуда газетчики раздобыли информацию о вчерашнем покушении на меня, но…

– Кто‑то пытался вас убить, ваша светлость? – поразился инспектор.

Суровый взгляд лорда был красноречивее любых слов: «Не прерывайте меня!»

– В городе уже царит паника. Сообщение о том, что я чуть не погиб от руки наемного убийцы, погрузит Лондон в хаос. Восемь человек убито в таверне. Врач с женой лишены жизни в их собственном доме. Там же убит и констебль. Обезумевшие толпы бросаются на всех без разбору матросов и полицейских. Начальника тюрьмы «Колдбат филдз» убивают во время освобождения Любителя Опиума.

– Освобождения? Нет, – возразил Беккер, – его пытались убить.

– Как вас зовут? – грозно спросил лорд Палмерстон.

– Констебль Беккер, ваша светлость.

– Уже не констебль. Я отстраняю вас от службы. Что у вас с пальто? Оно все изрезано. И откуда на нем кровь?

– Ваша светлость, в «Колдбат филдз» я пытался остановить неизвестного, который хотел убить мистера Де Квинси.

– Хотел освободить – вы это имели в виду? – Лорд Палмерстон повернул голову. – Райан, вас я тоже отстраняю. Меньше двадцати четырех часов назад я предупреждал, что случится, если вы не справитесь со своей задачей. Но вы не прислушались и, более того, подпали под влияние Любителя Опиума.

Каждый раз, когда он упоминал это пренебрежительное прозвище, отец напрягался.

– Когда я отдал приказ арестовать Любителя Опиума, я рассчитывал, что это убедит людей: мы контролируем ситуацию, – продолжал лорд Палмерстон так, будто отца не было в комнате. – Мы сажаем под замок подозрительного типа, успокаиваем горожан, а сами получаем возможность отыскать настоящего преступника. Но теперь я считаю, что Любитель Опиума и в самом деле замешан в эту историю.

– Это не так! – воскликнула я.

– Полковник Бруклин, расскажите, что вам удалось обнаружить.

Высокий мужчина с военной выправкой подошел к столу, на котором лежало несколько документов.

– Любитель Опиума не может сообщить, что делал субботним вечером, когда произошли убийства. Он утверждает, что в силу возраста и старческой немощи не смог бы одолеть стольких человек. Версия о том, что ему помогала его дочь, не заслуживает доверия.

Я была так возмущена подобным пренебрежительным отношением к себе, что даже не смогла ответить.

– Но это еще не означает, что ему вообще не помогали. Наличие сообщника, который пытался освободить его из тюрьмы, подтверждает гипотезу, что он действует не один.

– Нет же, – решительно произнес Беккер. – Этот человек пытался убить, а не спасти мистера Де Квинси.

– Если вы будете и дальше спорить со мной, я прикажу вывести вас отсюда и, может, даже арестовать, – предупредил лорд. – Полковник Бруклин, продолжайте.

– После ареста Любителя Опиума я провел тщательное расследование. Собранные мною доказательства свидетельствуют о его намерении спровоцировать бунт вроде тех, что имели место в «год революции», шесть лет назад. С самых ранних лет он демонстрирует неуважительное отношение к представителям власти. Он сбежал из школы в Манчестере и поселился в Лондоне среди самого последнего отребья, жил на улице с проститутками. Потом он поступил в Оксфорд, но совершенно не уделял времени учебе. Собственно говоря, он бросил университет во время последней сессии, очевидно поняв, что необходимость продемонстрировать свои познания в греческом требует слишком больших усилий, хотя того не стоит.

– Вовсе нет! – запротестовал отец. – Экзамен был нетрудным. И это был не греческий, а английский. А покинул я университет из‑за того, что мне нанесли там оскорбление.

Полковник Бруклин и бровью не повел и продолжал говорить, не обращая внимания на присутствие отца.

– В то время как Любитель Опиума делал вид, будто учится в Оксфорде, большую часть времени он на самом деле проводил в Лондоне в компании радикально настроенной молодежи. Он тогда преклонялся перед атеизмом.

– Атеизм?! – возмущенно вскричала отец.

Полковник Бруклин наконец повернулся к нему, как будто только сейчас заметил.

– Вы будете отрицать свое знакомство с Рэйчел Ли, известной атеисткой?

– Она бывала гостьей в доме матери.

– А это говорит нам, что вы росли в довольно сомнительном домашнем окружении, – сделал вывод Бруклин.

– Оставьте в покое мою мать!

– Когда вы якобы учились в Оксфорде, вы и установили контакт с Рэйчел Ли. Было это во время громкого судебного процесса, в котором она обвиняла двух студентов университета в том, что они ее похитили и пытались обесчестить. Согласно же их собственным показаниям, эта Ли по доброй воле пошла с ними: она хотела оставить мужа и желала попробовать «любовь втроем». Суд пришел в полное замешательство от ее реакции на просьбу поклясться на Библии перед дачей показаний. Она отказалась это делать на том основании, что не верит в Бога. Процесс был немедленно остановлен, студентов освободили из‑под стражи. Вот таковы эти опасные люди, знакомством с которыми вы так гордитесь.

Ну а ваша дружба с поэтами Вордсвортом и Кольриджем даже еще более подозрительна. Вы последовали за ними в Озерный край – известное прибежище радикально настроенных элементов. Там Кольридж начал издавать газету, в которой публиковались материалы, подрывающие общественные устои. Вы помогали ему как деньгами, так и провокационными статьями. Вы вместе с Вордсвортом опубликовали памфлет с клеветническими нападками на парламент. Вы были настолько впечатлены тем, как Вордсворт восхваляет – совершенно недопустимым образом – «простых людей», что попрали все законы общества и совершили мезальянс: взяли в жены доярку.

– Моя дорогая покойная жена не была дояркой, – с окаменевшим лицом заявил отец.

– Зовите ее как хотите, но ее отец был самым отъявленным радикалом во всем Озерном крае. Он постоянно призывал народ к свержению дворянского сословия, – продолжал Бруклин свою яростную обличительную речь. – Вас регулярно разыскивали представители закона. Вы часто скрывались под вымышленными фамилиями, легко меняли места жительства; порой у вас одновременно бывало по шесть домов в разных местах.

– Я часто залезал в долги, поэтому менял фамилии и переезжал с места на место, чтобы не попасть в лапы взыскателей.

– А может быть, вы укрывались от сотрудников министерства внутренних дел, которые разыскивали вас за вашу противозаконную деятельность? – не унимался Бруклин. – Вы сочиняли вредоносные эссе как для консервативных, так и для либеральных журналов, чем до крайности злили обе стороны.

– Чтобы платить по счетам, я готов был работать на всех, кто только нуждался в моих услугах. Редакторы заставляли меня писать реакционные материалы.

– Однажды из‑за ваших гнусных измышлений не на шутку поссорились редакторы двух журналов. Дело дошло до дуэли, и один из них был смертельно ранен. Несомненно, вы рассчитывали, что на дуэли погибнут оба, вспыхнет волна недовольства и это в конечном итоге приведет к еще большим бесчинствам.

– Вы все извращаете.

– Это сознание ваше извращенное. Вы пропагандируете неумеренное употребление лауданума.

– Я записал свой собственный опыт в качестве предостережения для других.

– Кроме того, вы злоупотребляли таким наркотиком, как «бэнг».

– «Бэнг»? – На лице лорда Палмерстона отобразилось недоумение.

– Он также известен под названием «гашиш», ваша светлость. Отсюда происходит слово «ассасин».

– Боже праведный!

– Во время Крестовых походов, ваша светлость, фанатики‑мусульмане курили его перед тем, как нападать на английских солдат и убивать их.

– Вовсе нет! Гашиш пробуждает аппетит, а вовсе не тягу к насилию, – возразил отец.

– Насилие. В ряде своих эссе вы восхваляете самые крайние формы насилия. Вы признаетесь в одержимости убийствами на Рэтклифф‑хайвей и личностью Джона Уильямса. Последнего вы называете гением.

– Просто проявление чувства юмора.

– Убийства ни в чем не повинных горожан, произошедшие в последние дни, не повод для шуток. Выступая с радикальными идеями, пропагандируя наркотики и насилие, вы настойчиво призывали к свержению аристократии. А теперь ваша тяга к насилию принудила вас найти сообщника и поручить ему воссоздать рэтклиффские убийства и тем самым дестабилизировать обстановку в Лондоне. И у меня есть доказательство, ваша светлость.

Бруклин достал из лежащего на столе конверта лист бумаги.

– Бывший инспектор Райан совершил и ряд полезных дел. В частности, он обратился к художнику из газеты, чтобы тот зарисовал лицо человека, убитого в тюрьме. Тот проник в «Колдбат», заявив, будто направлен туда с посланием от вас, ваша светлость.

– От меня? Но я не посылал никого в тюрьму.

Палмерстон находился в смятении.

– У него при себе имелся конверт, запечатанный вашей печатью.

– Это невозможно.

– Подделка, несомненно. Находившееся внутри «послание» не представляло никакой ценности, это была просто уловка, чтобы получить доступ в тюрьму. Вот этот набросок, ваша светлость. Изображение не абсолютно идентичное. Художник убрал некоторые черты, чтобы не было понятно, будто мы видим портрет мертвеца. Вы узнаете этою человека?

Палмерстон поднес рисунок поближе к канделябру на столе.

– Он на меня не работал. Я в жизни не видел этого человека.

– Ваша светлость, хоть он и не работал на вас, на самом деле вы его видели.

– Я не…

– Конечно, вы видели его лишь мельком, когда я толкнул вас на пол кареты. Это тот же человек, который покушался на вашу жизнь вчера вечером.

– Что‑о‑о?

– Этот человек вчера пытался вас убить, и он же попытался освободить Любителя Опиума из «Колдбата». Я подозреваю, что он не единственный сообщник, ваша светлость, и с вашего позволения хотел бы снова посадить Любителя Опиума за решетку и применить там к нему меры интенсивного допроса.

Я уже не могла и дальше терпеть эту наглость и подняла голос в защиту отца:

– Интенсивный допрос? Вы же не серьезно? Как можно пытать пожилого человека?

– А никто здесь и не говорит про пытки, – заявил Бруклин. – Британское правительство не пытает заключенных.

– Тогда, полковник, возможно, эту роль берет на себя британская армия?

Своим взглядом Бруклин меня едва не испепелил.

– Я вообще не понимаю, как этой женщине разрешили здесь присутствовать. Она нам совершенно бесполезна, а своим вызывающим нарядом только подтверждает то презрение к общественному укладу, которое испытывают она сама и ее отец. Эти ее «блумерсы» просто неприлично выставляют напоказ ноги. Кроме того, они вызывают ассоциации с фамилией известной активистки, которая, ратуя за предоставление женщинам права голосовать, ведет кампанию по подрыву самих основ общества.

– Кто бы говорил про «неприлично»! – рассердился отец. – Во‑первых, вы оскорбили мою мать.

– Я просто перечисляю факты.

– Затем вы оскорбили мою покойную жену.

– Дочь подстрекателя.

– А теперь нанесли оскорбление еще и дочери!

– Не пытайтесь заговаривать нам зубы.

– Чтобы вы быстрее смогли начать пытать старого человека?! – яростно воскликнула я.

– Старого? – усмехнулся Бруклин. – Ваша светлость, Любитель Опиума пользуется своим возрастом, чтобы обмануть людей, которые в противном случае могли бы его заподозрить. В последние несколько дней он проявил такую ловкость, которая не по силам многим мужчинам, даже значительно младшего возраста.

– Я хочу пить, – объявил отец.

– Что?

Отец молча прошествовал к столику в углу, взял наполненный наполовину фужер с шампанским и выпил содержимое одним большим глотком.

Инспектор Райан и констебль Беккер уже привыкли к эксцентричным выходкам отца, но лорд Палмерстон и половник Бруклин застыли с открытыми ртами.

Отец тем временем выбрал еще один недопитый фужер и с такой же скоростью расправился с его содержимым, а сам уже выискивал третий.

– Посмотрим, как вы будете себя вести в «Колдбате», когда мы выведаем у вас все сведения о ваших сообщниках, – сказал Бруклин.

Отец повернулся к лорду Палмерстону.

– Ваша светлость, вы должны искать английского военного, который довольно долго пробыл на Востоке. Он выучил имеющие хождение в той местности языки в достаточной степени, чтобы дать инструкции малайцу. Там же он овладел всеми приемами маскировки. И у него огромный опыт совершения убийств.

– Ваша светлость, фантазия, вызванная злоупотреблением лауданума, – вот что это такое. Английские солдаты не убивают английских мирных жителей.

– По вашим словам выходит, что они убивают только туземных мирных жителей, – уточнил отец.

– Не дерзите.

– Недавние убийства были совершены исключительно умелой рукой, человеком, который имеет богатый опыт в подобных делах, – пояснил отец. – Его специально этому учили, и он убивал множество раз.

– Это уже не вписывается ни в какие рамки! Английские солдаты – не сумасшедшие! – гневно воскликнул лорд Палмерстон. – Если мы будем подозревать наших солдат, это заведет нас неизвестно куда. Ваше описание подходит даже к полковнику Бруклину.

– Действительно, подходит. – Отец уставился на сурового вояку. – Вы служили в Индии, полковник?

– Ваша светлость, мы являемся свидетелями очередной попытки Любителя Опиума подорвать общественные устои. С помощью своих сообщников он сначала заставил толпу поверить в то, что убийца матрос, и в результате люди нападали на всех моряков подряд, а работа в доках была парализована. Дальше он хитростью дает понять, будто убийства совершил полицейский, чем подтачивает веру в представителей закона, – и обезумевшие люди бросаются на констеблей. Теперь же он пытается перевести подозрение на военных. Так он договорится до того, что уже все и каждый окажутся виновными – по его мнению. Он запросто может заявить, что убийца – вы, ваша светлость. – Бруклин повернулся к нашей небольшой группе. – Бывший констебль Беккер.

Полковник особенно подчеркнул слово «бывший».

– Да? – нахмурился Беккер.

– Хоть вы и предпочитаете носить что попало, надеюсь, у вас достает профессионализма, чтобы иметь при себе наручники.

– Они лежат в кармане пальто.

– Наденьте их на Любителя Опиума.

– Извините?

– Когда обращаетесь ко мне, добавляйте «господин полковник». А теперь наденьте, черт бы вас побрал, наручники на этого человека!

Беккер заколебался.

– Думаю, вы тоже получите удовольствие от ночи, проведенной в «Колдбате», – усмехнулся Бруклин. – Там вы сможете скоротать время с людьми, которых в свое время арестовали.

– Делайте, как он велит, – сказал отец. – Сейчас выбора нет.

– Как ни странно, но Любитель Опиума рассуждает трезво, – хмыкнул полковник.

У меня перехватило дыхание, когда отец выставил обе руки сложенными перед собой, а Беккер защелкнул на них наручники.

– Ключ, – потребовал Бруклин и протянул руку.

– У каждого полицейского есть ключ, который откроет любые наручники, – сказал Беккер, – но если вы так хотите взять мой, то нате – держите.

И он отдал полковнику ключ.

Бруклин так резко шагнул к отцу, что оттолкнул с дороги инспектора Райана, и тот врезался в меня.

– Примите мои глубочайшие извинения, мисс Де Квинси, – горячо сказал он и быстро вложил что‑то в мою ладонь.

Я сообразила, что это ключ от наручников, который всегда носил при себе инспектор. И он подходит ко всем наручникам, включая и те, что были сейчас на бедном отце.

Бруклин схватил отца за плечи и подтолкнул к двери.

Я заставила себя заплакать. С криком «нет!» я промчалась мимо полковника, крепко обняла отца и постаралась изобразить форменную истерику.

– Все разрешится, Эмили, не переживай.

– Мы теряем время, – заявил Бруклин и потащил его к выходу.

– Я буду молиться за тебя, – сказала я отцу.

Потом последний раз прильнула к нему и опустила ключ в карман пальто.

Полковник задержался в дверях и обернулся к Палмерстону.

– Ваша светлость, вам опасно завтра отправляться в министерство. Я рекомендую вам некоторое время управлять делами отсюда.

В следующие несколько секунд охрана лорда Палмерстона чуть ли не пинками выгнала меня, Райана и Беккера на мраморную лестницу. Мы прошли через вестибюль следом за отцом и Бруклином и оказались на улице, в залитом светом ламп ночном тумане. Полковник и отец уже садились в карету – ту самую, которая доставила нас сюда из таверны.

Отец высунулся в дверь и крикнул:

– Эмили, ты знаешь, где я буду!

– Конечно знает. В тюрьме, – рассмеялся Бруклин.

– Там, где я слушал музыку.

– Бред какой‑то.

– Не забудь, Эмили! Где я слушал музыку!

Бруклин втащил отца в экипаж, следом туда же забрался охранник и захлопнул за собой дверцу. Еще один охранник сел рядом с кучером.

Открылись ворота. Карета выехала на улицу и почти сразу же скрылась в густом тумане.

– Распорядитесь, пожалуйста, чтобы подали экипаж, – обратился Райан к лакею.

– Не для вас.

– Не понял.

– Полковник Бруклин дал четкие инструкции. Он сказал, что вы трое можете пойти и пешком.

Едва отъехав от освещенного множеством ламп особняка лорда Палмерстона, карета оказалась в почти полном мраке и загрохотала колесами по брусчатке невидимой в темноте Пикадилли. Внутрь кареты через отверстие в ее передней части проникал лишь слабый свет от фонаря, висевшего рядом с кучером, так что пассажиры могли еле‑еле разглядеть лица друг друга.

Полковник Бруклин занял место напротив Де Квинси, а охранник расположился рядом с писателем.

Де Квинси сидел и морщился – наручники натирали запястья.

– Я встречал в Индии вашего сына, Пола, – сказал Бруклин.

– Правда?

– В феврале сорок шестого, после сражения у Собраона, во время первой англо‑сикхской войны.

– Индия – огромная страна. Как удивительно, что вам удалось его встретить.

– Да уж, знаменательное совпадение. Он рассказал мне, что в восемнадцатилетнем возрасте завербовался в армию.

– Это правда.

– У меня создалось впечатление, что он хотел убраться подальше от дома. Подальше от вас.

Де Квинси не показал виду, что слова полковника его задели.

– Мои дети – те, кто дожил до взрослых лет, – все оказались скитальцами.

– Теперь я припоминаю, что еще один ваш сын также вступил в ряды вооруженных сил и добрался до самого Китая.

– И это тоже верно.

– Он умер там от лихорадки.

– Я не хочу, чтобы мне об этом напоминали.

– Возможно, если бы он так не рвался прочь от вас, то был бы еще жив.

– Вы опять оскорбляете мою семью.

Коляска подпрыгнула на выбоине, и пассажиры едва не столкнулись лбами.

Наручники еще больнее впились в запястья Де Квинси.

– Когда я втаскивал вас в карету, – снова заговорил Бруклин, – я почувствовал, что в кармане у вас что‑то лежит.

– У меня ничего нет.

Конечно, Де Квинси прекрасно знал, что именно незаметно положила ему в карман умничка Эмили. Внутри у него все сжалось.

– Есть, как же не быть? Я почувствовал. – Бруклин начал ощупывать пальто арестанта. – Вы же не думаете всерьез, что сможете протащить что‑то в тюрьму?

Де Квинси едва дышал, стараясь не показать тревогу.

– Вот, взгляните, – торжествующе заявил полковник.

Он извлек из кармана фляжку, потряс и прислушался к звуку плещущейся жидкости.

– Может, это лекарство от горла, а может быть, и бренди, чтобы согреть себя в такой мороз? Что ж, проверим.

Бруклин открутил крышечку, понюхал содержимое и скривился.

– И почему я не удивлен, что это лауданум?

Он открыл защелку на окне и вышвырнул фляжку на улицу.

– Даже в смеси со спиртом воняет он отвратительно.

Фляжка со звоном покатилась по мостовой.

– Там этой дряни самое место – в сточной канаве.

– Полковник, вам знаком запах опиума?

– При его получении используют известь. Этот запах ассоциируется у меня с запахом негашеной извести, которой засыпают массовые захоронения. Почти каждый день на протяжении многих лет, что я прослужил в Индии, я сталкивался с этим мерзким запахом – и на складах, где хранился опиум, и на полях сражений. Я прибыл туда восемнадцатилетним – в таком же возрасте, что и ваш сын, бежавший в Индию от вас.

– Может, и вы тоже бежали от своего отца?

– Если хотите поддеть меня, у вас ничего не получится, – заявил Бруклин. – Мой отец не имеет к этому никакого отношения. Я и не знал его. Мать жила с отставным солдатом. Он никогда и слова плохого не сказал об армии, поэтому, когда он погиб в результате несчастного случая, я решил пойти по его стопам. В Индии я попал к сержанту, который объяснил все про Британскую Ост‑Индскую компанию и торговлю опиумом. Сержант сказал: если он обнаружит, что кто‑то из нас употребляет опиум, он, прежде чем убить этого человека, переломает ему все кости. Он называл этот наркотик дьяволом.

– Он был прав.

– В своей «Исповеди англичанина, употреблявшего опиум» вы пишете совсем по‑другому. Вы превозносите наркотик за то, что он расширяет ваше сознание. Например, вы утверждаете, что музыка становится более насыщенной и яркой. Можно подумать, вы видите эту музыку.

– Да. Но как я четко даю понять в книге, с каждым последующим приемом эффект ослабевает. Чтобы и дальше достигать того же эффекта, надо все увеличивать дозу. В скором времени уже просто для того, чтобы нормально себя чувствовать, необходимо огромное количество опиума. Попытки уменьшить дозу вызывают непереносимые боли – ощущение такое, будто крысы рвут желудок на части.

– Вот и нужно было заострить внимание на этих фактах в вашей «Исповеди…», – менторским тоном заявил Бруклин.

– Полагаю, мне это удалось.

– У того сержанта, который предупреждал нас насчет опиума, была эта ваша книжка. Он заставил всех солдат прочесть ее, чтобы мы сами поняли природу этого дьявола. Собственно, он поручил мне прочитать вашу отвратительную исповедь вслух тем солдатам, которые не владели грамотой. Я так часто пролистывал эти страницы, что запомнил наизусть все ваше мерзкое произведение. Но сержант ошибся, когда приказал нам прочитать его. Ваша книга, скорее, толкает человека попробовать опиум, а не отвращает от него.

– Это не входило в мои намерения.

– И как вы полагаете, сколько людей из‑за вас превратилось в рабов этого дьявола? Скольких вы обрекли на вечные мучения?

– Я с легкостью могу зайти от обратного. А сколько человек, напротив, осознали ложную привлекательность опиума и вняли моему совету держаться от него подальше? Мы не можем с уверенностью утверждать, кто прав.

– В Индии и Китае все войны, в которых я сражался, происходили из‑за опиума; каждого, кого я убивал, я убивал из‑за него же. За века в конфликтах из‑за этой дряни погибли сотни тысяч человек. Жизни миллионов жителей Китая были погублены опиумом. А в самой Англии? Сколько в нашей стране людей, которые стали рабами опиума?

– Опять‑таки невозможно установить точное число.

– А когда лауданум доступен на каждом углу, когда его можно найти во всех домах, когда практически каждому ребенку дают его от кашля или даже просто, чтобы не плакал, в стране должны быть сотни тысяч или даже миллионы людей, которые спокойно его принимают и не соображают, какое влияние он на них оказывает. Вы согласны?

– Логика подсказывает согласиться.

– Все эти малодушные женщины, которые редко покидают свои дома, вечно держат окна зашторенными и окружают себя в темных гостиных кучами всяких безделушек, – не кажется ли вам, что они находятся под влиянием наркотика? А рабочие, торговцы, банкиры, члены парламента, представители всех слоев общества – разве они тоже не подвержены его влиянию?

– Можно было бы и поспорить насчет вашей правоты.

– И толчком к этому стало ваше «творчество».

– Нет.

– Отвращение, которое я испытывал при прочтении наркоманской «Исповеди…», заставило меня ознакомиться и с другими вашими мерзкими сочинениями.

– Я впечатлен. Некоторые редакторы жаловались, что мне бы самому стоило прочесть свои произведения перед тем, как предлагать им.

– Вам лишь бы шуточки шутить! И ведь вы не удовлетворились пропагандой пристрастия к опиуму. Вы принялись восхвалять Джона Уильямса, виновного в убийствах на Рэтклифф‑хайвей. «Все прочие убийства бледнеют перед его кроваво‑красным шедевром». Так вы писали. Вы назвали Уильямса художником.

– Верно.

– Убийства на Рэтклифф‑хайвей были «самыми безукоризненными из всех когда‑либо совершенных». Это тоже ваши слова.

– Абсолютно точно.

– Еще вы назвали их «самым грандиозным событием столетия».

– Вы великолепно изучили мое произведение.

– Более чем.

– Это уже похоже на навязчивую идею.

– Пристрастие к опиуму, убийства, смерть – все это не те предметы, над которыми можно насмехаться. В тюрьме «Колдбат филдз» я вам это продемонстрирую.

Карету снова тряхнуло, и Бруклина швырнуло на спинку сиденья.

Де Квинси уже давно молился и ждал этого момента. Он мобилизовал все внутренние ресурсы, понимая, что, скорее всего, другого шанса не представится. Тщательно прокрутил все в голове и сейчас в точности представлял, что нужно делать.

Полковник и охранник не успели прийти в себя от внезапного толчка, а Де Квинси молниеносно бросился к дверце.

Бруклин попытался остановить Любителя Опиума, но карету снова качнуло, и он ухватил руками только воздух. Де Квинси успел выскочить наружу, в темноту.

Хотя скорость была и не очень высокой, коснувшись ногами мостовой, он не удержал равновесия, качнулся вперед и едва не ударился лицом о брусчатку. Однако сумел устоять на ногах, выпрямился и в панике припустил в клубящийся густой туман, держа направление вправо.

Позади орал разъяренный Бруклин.

По мостовой загремели башмаки. В погоню бросились трое: сам полковник, сидевший рядом с Де Квинси охранник и его коллега, ехавший возле кучера. Пока преследователи топотали, будто стадо слонов, можно было не опасаться, что они услышат его собственные шаги.

Похоже, Бруклину пришла в голову та же мысль, потому что он крикнул:

– Тише!

Преследователи остановились, и в ночи раздавался эхом лишь топот ног де Квинси.

– Туда!

Он прибавил скорости. Полковник и его люди, все трое значительно выше маленького писателя, должны были быстро сократить расстояние. Кроме того, они были моложе. Но страх придал Де Квинси сил, помогала и привычка проходить в год по несколько тысяч миль. Единственная его надежда заключалась в том, чтобы бежать по Пикадилли назад, в сторону особняка лорда Палмерстона.

Напротив владения лорда находился Грин‑парк, и, если удастся добежать до него, трава приглушит топот ног.

Впереди внезапно показался фонарный столб. Сердце выскакивало у Де Квинси из груди; он вильнул в сторону, но все же задел столб плечом и, застонав, содрогнулся всем телом от боли. Его снова окружала темнота.

– Я его слышу! Он не так далеко! – проревел позади Бруклин.

Де Квинси побежал еще быстрее. Легкие жгло огнем. Плечо пульсировало болью. Ноги сводило от напряжения.

Еще один фонарь впереди – но на этот раз столкновения избежать удалось. И тут же Де Квинси запнулся о торчащий над остальными дорожный камень и упал. Он застонал, но страх оказался сильнее боли. Он быстро вскочил и рванулся в темноту.

– Он уже близко! – снова закричал Бруклин.

Внезапно вокруг что‑то переменилось. До сего момента эхо раздавалось как справа, так и слева, и это означало, что дома находятся по обеим сторонам улицы. Теперь же эхо слышно было только справа.

А по левую руку, вероятно, начался парк.

Но возможно, в охватившей его панике Де Квинси ослышался, и в этом случае сейчас он врежется в здание.

– Вижу кого‑то впереди! – прокричал полковник.

Редко когда ему приходилось так рисковать. Де Квинси кинулся влево, вытянул руки и коснулся утыканной поверху шипами ограды, которая шла по границе парка. Он побежал вдоль нее и услышал, как позади один из преследователей с шумом врезался в ограждение и выругался.

Превозмогая боль от наручников, Де Квинси бежал и вел рукой по забору в поисках ворот. Где же они? Неужели он их уже проскочил?

Топот ног приближался.

Вот они – ворота! Де Квинси лихорадочно нащупал защелку, поднял ее, толкнул створку и проник в темный парк. В ту же секунду он почувствовал, как кто‑то попытался схватить его за пальто, но чуть‑чуть промахнулся.

Беглец свернул направо. Каменная дорожка уступила место мягкой траве, и он побежал практически бесшумно.

Преследователи во главе с полковником теперь тоже бежали, не поднимая шума. Впрочем, кое‑какие звуки они, как и Де Квинси, все же издавали. Трава не полностью приглушала топот башмаков, а время от времени под подошвой хрустели опавшие листья.

– Туда! – крикнул Бруклин.

Де Квинси пришлось сбавить темп, чтобы преследователи не вычислили его по звуку. Несмотря на холодную ночь, легкие горели огнем, однако Де Квинси не мог шумно и полной грудью вдохнуть морозный воздух – тем самым он бы выдал свое местонахождение.

Он услышал позади треск.

– Осторожнее! Здесь полно деревьев! – предостерег Бруклин.

Де Квинси теперь бежал еще медленнее. После ярко освещенного дворца лорда Палмерстона улица казалась погруженной в полнейший мрак, хотя на самом деле редкие фонари все же давали скудный свет. А вот в парке темнота действительно была такая, что хоть глаз выколи. Приходилось на ощупь пробираться через плотную вуаль тумана, к тому же очень сковывали движения (и больно натирали кожу) наручники.

Вдобавок усилилась боль в плече, подбородок распух и слегка кровоточил – следствие неудачного падения.

Внезапно пальцы нащупали кору дерева. Он обошел вокруг ствола и наткнулся на скамейку.

– Туда! – заорал Бруклин.

Еще недавно Де Квинси бежал на пределе возможностей, а теперь перешел на быстрый шаг. Позади кто‑то с треском вломился в засохшие кусты.

Позади и слева.

Де Квинси повернул направо и стал углубляться все дальше в парк.

– Смотрите под скамьями! Он невысокого роста и может там укрыться! – командовал полковник. – И кусты тоже проверяйте!

Скованные руки снова уткнулись в дерево. Де Квинси обогнул его, стукнулся головой о ветку и осторожно продолжил путь.

Но тут же переменил решение и остановился. Ни в коем случае нельзя уходить далеко от улицы – так можно легко заблудиться и начать бродить кругами. Крайне важно было добраться до Пикадилли. От этого зависел успех всего плана.

Де Квинси вернулся к дереву, нащупал низко растущую ветку, о которую недавно ударился, и, встав на цыпочки, попытался дотянуться до более высоких ветвей.

Это удалось.

– Рассредоточились! – приказал Бруклин.

Во второй раз за последние несколько минут Де Квинси решился на отчаянный поступок: забрался на нижнюю ветку. Наручники позволили ему вытянуть руки и ухватиться за следующую ветку. Вены набухли от напряжения, но он все же вскарабкался выше и прижался к стволу.

– Сюда! – закричали внизу.

Раздался топот ботинок, сминающих сухую листву. Под прикрытием этого шума Де Квинси подтянулся еще выше.

– Я его слышал! – хрипло прокричал Бруклин прямо под ним. – Он где‑то здесь!

Де Квинси обхватил одной рукой ветку, второй – ствол и задержал дыхание.

Одна нога соскользнула и задела другую.

– Остановитесь и слушайте! – скомандовал Бруклин.

Стало совсем тихо.

Прошло несколько секунд, и один из преследователей подал голос:

– Пока мы тут ищем под скамейками и в кустах, он мог уже убежать.

– Ты прав. Теперь он может быть где угодно в этом парке, – согласился полковник.

Они снова замолчали и прислушались к окружающей тишине.

У Де Квинси сдавило грудь, но он по‑прежнему не дышал.

– Не может же он бегать вечно, – сказали внизу. – Рано или поздно мы его схватим.

– Я хочу взять его сейчас!

Они стояли и ждали. У Де Квинси от нехватки кислорода кружилась голова.

– Полковник! – раздался с невидимой отсюда Пикадилли голос кучера. – Мне вызвать подмогу?

Бруклин немного подумал, выругался сквозь зубы и крикнул в ответ:

– Не надо! Возвращаемся!

Все трое направились к дороге.

Де Квинси разжал губы и, стараясь производить как можно меньше шума, выпустил воздух из легких, а затем осторожно вдохнул.

Шевелиться он пока не осмеливался. Кто знает, может быть, Бруклин только сделал вид, будто уходит, в надежде, что Де Квинси уверится в безопасности и невольно выдаст свое местонахождение.

Звуки шагов полковника и его людей постепенно стихали вдали.

Наконец в парке воцарилась тишина, нарушаемая лишь лаем бродящего где‑то пса.

Ноги Де Квинси, зажатые между веткой и стволом, сводило судорогой, но он не осмеливался пошевелиться или поменять позу. Легкие требовали свежего воздуха, однако он принуждал себя дышать редко и тихо.

Ночь подходила к концу.

Ныло плечо. В подбородке пульсировала боль.

По мере того как приближался рассвет, туман редел. Де Квинси по‑прежнему не чувствовал себя в безопасности, но дольше оставаться в своем убежище не мог. Крайне важно было выбраться на улицу, пока никто не может его увидеть.

Он стиснул зубы и начал осторожно спускаться, а когда добрался до земли, ноги показались ватными и не слушались. Нужно было срочно растереть их, восстановить чувствительность.

Тяжелые наручники до крови натерли запястья, так что те распухли. Очень хотелось поскорее избавиться от оков, и – спасибо Эмили! – такая возможность была: ключ лежал в кармане пальто. Но… замки располагались снаружи каждого браслета, и он никак не мог изогнуть руку так, чтобы вставить в них ключ.

Небо потихоньку серело, и Де Квинси осторожно, ежесекундно замирая и прислушиваясь к окружающим звукам, стал пробираться к выходу из парка. Возле ограды он спрятался за кустами и прикинул, насколько рискованно будет двигаться дальше.

Поблизости никого не было видно. Ползком, укрываясь за скамьями, Де Квинси достиг ворот. Не поджидают ли враги в засаде? Все же он очень рассчитывал, что они в самую последнюю очередь станут ждать беглеца здесь; скорее, Бруклин решит, что Любитель Опиума забился в какую‑нибудь нору подальше отсюда. Впрочем, выбора у него не было. Де Квинси двигало чувство ответственности, перед ним стояла трудная, опасная задача, но она должна быть выполнена. И он шагнул к воротам.

Никто его не схватил. Не обращая внимания на плохо слушающиеся ноги, он свернул направо, прочь от особняка лорда Палмерстона. Цель его находилась дальше по улице, там, где еще не начинался парк и дома стояли по обе стороны мостовой.

Де Квинси склонился в три погибели и в предрассветных сумерках осматривал дорогу. Наконец сердце едва не выпрыгнуло из груди от радости – вот он, предмет его поисков.

Фляжка валялась в сточной канаве – куда ее и зашвырнул Бруклин. Полковник сказал, что там ей самое место, и Де Квинси соглашался с ним. Ее место действительно было в канаве.

И тем не менее ему нужна была фляжка. Он схватил ее и побежал обратно в парк.

Но на этот раз лауданум предназначался не для него. Хотя Де Квинси так и жаждал сделать глоток, он наметил для жидкости более важное применение.

С ее помощью он сможет предотвратить смерть многих – он боялся, что очень многих, – людей.

Date: 2015-04-23; view: 530; Нарушение авторских прав