ISBN 5-699-00510-2 © Издательство «Сова», 2001 7 page

Как выяснилось, мой муж не был слишком сильным человеком. Он был художником, несколько бесполым и чрезвычайно чувствительным. Как я уже говорила, он привык к опеке, а первый брак его ужасно травмировал. Но я об этом не задумывалась. Я ждала, что он будет таким, каким он не мог быть, и поэтому всячески его обижала, пытаясь реализовать свои представления о браке. Это не имело ничего общего со стараниями двух людей жить вместе. Я даже не понимала, что вообще с нами происходит. Он мог загореться каким-нибудь проектом, потратить деньги, которых у нас и так не было, но ничего не доделать. А я старалась поддержать его, потому что думала — хорошая жена помогает мужу, но, понимаете, если уж ты решил это осуществить, то почему же не довел до конца? Я же не знала, что он из тех людей, которые и не могут ничего доделать, и такое давление для него убийственно.

И еще он не был особенно сексуальным. Ему не было нужно много секса — хватало эпизодических оргазмов, просто эякуляция, и все. С тем же успехом он мог бы мастурбировать — уверена, что это удовлетворяло бы его ничуть не хуже. Он не любил мое тело, ему не нравилось смотреть на меня обнаженную, и у меня появился чудный способ наказывать его за это. Если что-то не ладилось или я на него злилась — все, что мне нужно было сделать, — выйти к завтраку в чем мать родила, представляете! Он давился своей яичницей и убегал на работу — это было довольно жестоко с моей стороны. Я его дразнила и совсем не помогала ему. Он все глубже и глубже погружался в свой личный маленький ад — ив этом была моя вина.

Однако все, что я делала ему, вредило мне. Теперь я это понимаю, но тогда я так плохо разбиралась в

собственных чувствах, что вряд ли могла об этом догадываться.

С внешней-то стороны это было незаметно: мы разыгрывали для наших друзей спектакль под названием «Идеальный брак». Люди думали: «Боже, ну разве они не восхитительны? Как они милы друг с другом, и как у них все хорошо!» Но это была игра — проклятая игра, в которую играли мы и играют, по-моему, очень многие. И нам действительно удавалось провести большинство наших друзей, потому что они и не желали вдаваться в подробности. Общение с нами доставляло удовольствие. В наш дом было приятно прийти, но, как только двери за гостями запирались, начиналась наша собственная «Вирджиния Вульф» (Имеется в виду известная пьеса Э. Олби «Кто боится Вирджинии Вульф?». — Прим. перев.). И все же оба мы были симпатичными людьми. Думаю, мы вполне могли бы справиться со своими проблемами, если бы я тогда понимала то, что понимаю сейчас.

Дети дела не исправили. Я постоянно была беременна и, как ни предохранялась, родила четверых детей (правда, двоих потеряла), и эта ответственность оказалась для мужа слишком тяжела — психологическая ответственность, а не только финансовая. Его воротило от самой мысли, что я опять беременна. Он не хотел детей. Но никакого сочувствия он от меня не дождался, потому что мужья должны быть хорошими отцами, должны любить детей и все прочее. А с сексом у нас было все ужасно, и становилось хуже и хуже.

Тот брак продлился восемь лет, и за это время я пришла к твердому убеждению, что со мной что-то не так в чисто физическом плане. Говоря «в физическом», я не имею в виду то, что можно исправить с помощью хирургической операции или как-то еще, — просто я родилась без чего-то важного. Я уже поверила, что мне просто не дано быть любимой. Это засело у меня внутри. Друзей у меня было много, но я как будто все время защищалась и, в сущности, никогда не позволяла себе чересчур сближаться с людьми.

Я обнаружила, что держусь отстранение даже с детьми. Мне было бы не по себе, пожелай они сблизиться со мной по-настоящему, понимаете? Если бы они стремились к какой-то глубокой привязанности... Я избегала этого, потому что была просто уверена — если только я позволю себе любить их и быть любимой, они обнаружат во мне что-то такое, что любить невозможно. Я боялась потерять их и решила, что лучше уж не любить, чем любить и потерять. И из-за этого, конечно, моим детям тоже приходилось несладко, особенно пока они были маленькими.

Сама атмосфера в нашем доме была просто убийственной. Я думала, что смогу это выдержать — стать мученицей. Я, наверное, и была величайшей мученицей на свете. Ухитриться прожить так восемь лет, наказывая и утешая! Я могла изводить мужа, а потом стать его «мамочкой» и упрекать его за это — ужас, да и только. И никому из нас не хватало ума, чтобы из этого вырваться. Мы даже представления не имели, что можно жить иначе, и оставались вместе главным образом из-за семьи и общественного мнения — этой дурацкой игры, в которую мы играли, стараясь, чтобы никто не узнал. Это было очень важно для нас.

И наконец, завершающий штрих в истории нашего секса — не уверена, что вас это заинтересует, — но я расскажу вам о том случае, когда я почувствовала, что дальше ехать некуда, мы в наших взаимоотношениях дошли до низшей точки. Мне нужно было много секса, просто потому, что я никогда не чувствовала себя удовлетворенной. Я хотела еще и еще, но все равно ничего при этом не получала, и я просто сводила мужа с ума — ведь ему-то все это изначально было ни к чему. И вот он, наконец, заявил мне, что я скучная и неинтересная, и не могу его завести, и может быть, если бы у него была связь с другой женщиной, это оживило бы наши отношения. И я даже с ним согласилась! Ему не хотелось брать на себя труд искать девушку, так что я и это сделала за него. И, понимаете, я уже не могла особо казнить его за то, что сама и

устроила. Мы сотворили какую-то ненормальную, омерзительную вещь. Теперь я вспоминаю об этом даже с некоторым ужасом.

По-моему, это и стало одним из переломных моментов. Во всяком случае, я беспристрастно взглянула на себя, на то, что я с собой делаю и к чему я иду, понимаете? Это уже был бред какой-то, а я все думала, что смогу это пережить, но не смогла.

А его жестокость к детям! Поскольку он не мог по-настоящему задеть меня или отомстить мне (я была слишком хорошо защищена), он отыгрывался на детях. Позже я смогла этим воспользоваться — его жестокость с детьми стала поводом для развода. Именно так. И здесь все были на моей стороне.

При разводе я чувствовала себя абсолютно правой. Он просто не был таким, каким должен быть муж. Я вынесла ему и обвинение, и приговор, чувствуя, что это совершенно справедливо. Я была сильной, а он — нет. Я права, вот и все, а он — настоящий подлец.

После развода я думала, что теперь-то буду в отличной форме. Этот змий меня больше не душит, и я смогу найти работу и все устроить по высшему разряду. Тут меня ожидало немало сюрпризов. Я не умела водить машину, и мне пришлось научиться водить. Я нашла работу, ужасно скучную, — в заводоуправлении, да еще в ночную смену. Я вдруг узнала, что значит быть одинокой. Мне нужно было растить двоих детей. Физически я чувствовала себя неважно, поскольку незадолго до этого мне сделали операцию по удалению матки. Так что момент для развода был отнюдь не подходящим. Я была, наверное, в наихудшем состоянии для того, чтобы самой обдумывать важные решения. Эмоционально и физически я себя чувствовала совсем не тип-топ.

Мне пришлось нанять приходящую няньку, и дети росли без моего участия. У моего старшего мальчика возникли серьезные эмоциональные проблемы, виной чему были я, его отец и наш брак и много еще чего. А я не знала, как

правильно разобраться с таким количеством проблем одновременно. Я в общем не годилась даже на то, чтобы руководить собой, не говоря уже о других обязанностях — дети, дом и так далее.

Кажется, в тот момент я действительно думала, что в сексуальных отношениях меня может сделать счастливой почти любой мужчина, а потребности мои были велики. Так что я одно время скакала из постели в постель. И к моему глубочайшему удивлению, никакой разницы не обнаружилось. С кем бы я ни спала, я по-прежнему никак не могла достичь оргазма — доходила до какого-то предела, и все. И я настолько была уверена в своей ущербности и непригодности для любви, что ни одному мужчине не позволяла догадаться об отсутствии у меня оргазмов. Я разыгрывала целые представления. Сексуальное возбуждение было настоящим, но потом я изображала оргазм, просто чтобы не огорчать партнера. От меня осталась только моя личина. Это превратилось чуть ли не в навязчивую идею: если я смогу испытать оргазм, я буду женщиной. Так глупо. Понимаете, дело ведь вообще не в этом, но я зациклилась, а соответствовать не могла, просто не могла.

Работать оказалось для меня полезно. Я знакомилась с новыми людьми и могла хотя бы иногда гордиться своими достижениями, несмотря на весь идиотизм моей работы. Я легко выдвинулась и стала руководить другими, а это весьма приятно. Но работа отнимала у меня уйму времени.

У меня вышли небольшие неприятности с соседями. Мы жили в районе новостроек, все переехали сюда одновременно, и соседи были нашими хорошими друзьями — так мне казалось. Но стоило мне развестись, как я обнаружила, что нигде не буду желанной гостьей, и меня это здорово задело. Я представляла угрозу для всех женщин и ловушку для всех мужчин, хотя ни то ни другое не было правдой, поскольку у меня очень крепкие моральные устои. Разведенная женщина совершенно беззащитна и сталкивается с тем, что и представить себе нельзя, пока не

окажешься на ее месте. Это, знаете ли, словно татуировка на лбу: «Берегитесь, мужья!».

Потом я увлеклась одним мужчиной с моей работы. Он был начальником, на двенадцать лет меня старше, и он стал моим вторым мужем. У него уже был один диплом, но он снова поступил в колледж и поэтому тоже работал в ночную смену. В колледже он специализировался по психологии и все, что узнавал, «обкатывал» на мне. А я была легкой добычей — ну, знаете, «Ой, как это здорово!». Симпатичный мужчина, солидный, с мягким голосом, доброжелательный (таким он казался), очень умный, и он заинтересовался мной, что представлялось мне удивительным. Что во мне могло привлечь внимание этого замечательного человека? И я оказалась достаточно глупа, чтобы думать, будто все дело тут во мне самой. Ничего подобного. Это было чисто сексуальное влечение. А поскольку я не очень-то верила в свою сексуальную привлекательность — ко мне это просто не могло относиться, — значит, дело было в чем-то еще. Так что наши отношения опять начались с двух ложных допущений. Я-то думала, будто здесь что-то другое, не связанное с сексом, а он думал, будто я знаю, что это именно секс, — вот такая чепуха.

Когда мы начали встречаться, он был женат, поэтому меня мучило ужасное чувство вины. В конце концов он развелся, и мы поженились. Но это только кажется простым, а на самом деле все было очень сложно. Я, в сущности, совсем не хотела с ним связываться, но не смогла устоять перед вниманием, которое он проявлял ко мне. Меня это буквально завораживало. Мне нужен был кто-то, кто бы заботился обо мне. Сколько бы я ни думала, что смогу без этого обойтись, на самом деле я отчаянно в этом нуждалась. Я могла обманывать себя на сотню ладов и придумывать себе оправдания — все из-за его внимания ко мне.

Я все время пыталась разорвать с ним отношения, но не могла. Иногда я прямо говорила: «Бог мой, почему ты

не можешь просто уйти и оставить меня в покое?», но чем больше я его отталкивала, тем привлекательнее для него становилась.

Он прекрасно относился к детям, или мне так казалось, а для меня это было очень важно. Впрочем, детей он так и не сумел обмануть, потому что они мне с самого начала сказали: «Мам, он просто ужасный, не вздумай с ним связываться». А я, как взрослая, умудренная жизненным опытом, и как Мать — с большой буквы — просто отметала все, что бы они ни сказали, и говорила им, что я сама буду принимать решения о том, как нам жить, и уж во всяком случае...

Я думала, что это я разрушила его семью, и чувствовала себя премерзко. Хотя какого черта, он все равно собирался разводиться. Если бы не я, нашлась бы еще какая-нибудь цыпочка. Потом я это поняла и с тех пор больше так себя не казнила.

В то время я была просто никем. Меня так легко было уговорить — любой мог убедить меня в чем угодно. Я не знала, кто я, за исключением того, что я никто. И сейчас я даже с каким-то изумлением вспоминаю, что перед нашей свадьбой, когда он только получил развод, я сказала одной своей хорошей подруге: «У меня единственный способ избавиться от него — это выйти за него замуж, а потом развестись».

Это свидетельствует о многом. Поскольку я не верила в то, что мной можно заинтересоваться, и считала, что рано или поздно он выяснит, какая я никудышная, мое решение выйти за него в основе своей было очень циничным. Я думала, что это — очень заманчивая партия: у него есть деньги, он станет отцом моим детям, мне больше не нужно будет работать. Я так устала — просто сил уже не хватало, — что я готова была целыми днями сидеть дома. И потом вот еще что: он, казалось, проявил интерес к моему старшему сыну и выдвигал этот довод, убеждая меня выйти за него, — дескать, что он будет хорошим отцом для Джона, моего старшего.

Словом, наш брак продлился один год, и все было совершенно ужасно. Оказалось, что у него нет ни цента, — он не умел распоряжаться деньгами и был в долгах, по уши в долгах! Кончилось тем, что большинство моих сбережений ушло на оплату его счетов. Я лишилась своей машины, да и, собственно, всего, что имело хоть какую-то материальную ценность, а было у меня не много. Такой ужас! А он хотел только секса, секса, секса. Если бы я еще получала от этого удовлетворение, тогда, может быть, все было бы вполне приемлемо, но я ничего не получала. Так что очень скоро он превратился для меня просто в грязного старикашку. Атмосфера постоянно накалялась.

Всем стало только лучше, когда мы с этим покончили. Странно, кстати, что этот период своей жизни я почти не вспоминаю. Когда меня спрашивают, сколько мы с Джо уже женаты (Джо — это мой нынешний муж) и я отвечаю, что шесть лет, то возникает естественный вопрос: «А, так вы, значит, уже были замужем?» (ведь моему сыну-то уже восемнадцать).

И я заметила, что думаю только о двух своих браках, но никогда не вспоминаю бедного Кена, который затесался в промежутке.

Как бы то ни было, я все это выдержала, но суть в том, что я опять вышла замуж по ошибке — для того, чтобы можно было оставить работу и сидеть дома с детьми. Я вышла замуж ради финансовой стабильности, которой не нашла, и ради эмоциональной стабильности — ведь муж был меня старше и казался очень надежным, хотя на самом деле таким не был. Он тоже был просто человеком, как и все, кого я знала, и вошел в наш брак с громоздким багажом своих проблем и своих пунктиков, а я этого не предвидела. И опять же, мной владела нелепая идея, что, как только мы поженимся, начнут осуществляться мои представления о том, каким должен быть брак, но, конечно же, ничего подобного не произошло.

Брак был тем, к чему я по-настоящему стремилась, а я обожглась на замужествах дважды, причем совершенно

безнадежно, и для меня это было очень тяжело. В то время я пришла к полной и окончательной уверенности, что есть во мне что-то такое, из-за чего меня нельзя любить, и что уже невозможно от этого факта открещиваться. Боль от неудачных попыток полюбить и стать любимой была слишком сильной, чтобы я рискнула еще раз ее испытать.

Я решила, что буду работать и растить своих детей, заниматься ими и совершать мученическое подвижничество, а потом мне захотелось покончить счеты с жизнью. Я уже полностью разработала такой план — все равно, все к этому и шло. И это казалось мне возможностью прекратить мучения, понимаете? Я знала, что, в конце концов, этого все равно не избежать. Мне не хотелось еще тридцать лет маяться в своем ужасном одиночестве.

Одиночество меня просто изводило. А главное, это знание, что со мной что-то не так и я не способна и не буду способна поддерживать никакие длительные взаимоотношения. И я постаралась, чтобы так все и шло. Никому больше не удастся узнать, какая я на самом деле. Я больше не буду ни для кого раскрываться, разве что самую малость. Ровно столько, сколько необходимо. И пора научиться жить без секса. Ведь можно и самой о себе позаботиться. Я мастурбировала, а потом отделывалась от чувства вины из-за этого — просто добавляла его к старым грехам, валила все в одну кучу. Чувствуя свою вину за то, до чего я довела своих детей, как обошлась с двумя своими мужьями и что сделала с самой собою, я могла найти только два выхода: или переложить ответственность на мою мать — представляете, мою бедную старую мамочку, — списав на нее вину за то, что во мне чего-то не хватает, или же решить, что я просто наткнулась на двух специфических мужчин, а это тоже не моя вина. Иногда у меня получалось думать так, но потом я снова во всем каялась и казнила себя.

Я иногда удивляюсь, как мой третий муж — впервые я увидела его в гостях, а потом на собрании, где мы смогли

ИЗ

пообщаться, — как он ухитрился разглядеть меня через всю эту ерунду. В каком-то смысле это было чудо.

Между моим первым браком и вторым прошло примерно три года, а между вторым и третьим, наверное, года полтора или два. Так вот, в тот период я начала действительно избавляться от своих «должно быть» и «надо», то есть учиться видеть и признавать свою вину и уметь примириться с этим чувством, оглянувшись на прошлое и осо-знав: «Это прошлое, и его не исправишь, но я могу испортить свое будущее, если завязну в прошлом».

Итак, я в первую очередь стремилась познакомиться с самою собой: кто я такая и что иногда заставляет меня вести себя так, как я себя веду. Я старалась разобраться в некоторых своих чувствах, что было для меня ново. Я не рассчитывала, что они могут стать объектом заботы для кого-то другого. Мои чувства всегда были моей собственностью, и я, наверное, причисляла их к тому, что считала неприемлемым в себе. Если мной овладевала депрессия — чувство, что меня нельзя любить, — или другие негативные чувства по отношению к себе самой — вплоть до мысли о самоубийстве, я должна была не допустить, чтобы кто-то их увидел, узнал о них. Мне потребовалось немало времени, чтобы понять: окружающие могут ценить это во мне и заботиться обо мне из-за этого. Хотела бы я ясно припомнить какие-то детали этого процесса, да слишком трудно. Я не очень хорошо в этом разбираюсь. Джо пришлось немало над этим потрудиться.

В мою жизнь вошел Джо, а он такой человек, который всегда был любим, знал это и принимал без всяких вопросов, чем вызывал у меня что-то вроде благоговения. Он обладал чувством собственного достоинства — этот факт никогда не подвергался сомнению — и в то же время сумел заметить меня, у которой мнение о себе было почти полной противоположностью. Но это его не беспокоило и не отталкивало, хотя он и не приветствовал этого во мне. Он никогда не поощрял мою «тошноту» — мои негативные чувства по отношению к себе самой. Он мог выслу-

шать рассказ о них и принять их как данность, а потом в своей неподражаемой манере заявить, что это все чепуха: «Я понимаю, что ты испытываешь такие чувства, но на самом деле ты не такая».

И тогда я попыталась приглядеться к себе. Так, чисто гипотетически: то, какою он видит меня, — ближе к тому, какая я есть, чем то, какою вижу себя я; и я понемножку стала как бы примеривать это на себя. Это оказалось довольно интересно. Я обнаружила, что мне гораздо легче принижать себя, потому что тогда от меня меньше требуется. Мне не нужно сильно стараться и оправдывать ожидания. Я обездолена, обижена, нелюбима и ущербна, и поэтому мне вообще не обязательно стараться быть на высоте и чему-то соответствовать. Я могу прощать себе, что не справляюсь, что сама себя не одобряю и все прочее.

Думаю, если бы на Джо произвела впечатление моя ужасная история, я могла бы застрять на этой стадии гораздо дольше. Не произвела. Он выслушал ее и сказал, что это очень печально, но больше не хотел об этом слушать. Меня это немного покоробило — ведь это был, так сказать, мой билет на пути к людям: все ужасное должно производить на них впечатление и пугать их. Джо я ничем не могла испугать. Я впадала в страшные депрессии, даже склонялась к суицидальным намерениям. В то время это казалось мне вполне реальным, но Джо просто не обращал на это ни малейшего внимания. Это для него просто не существовало: «Что ж, надеюсь, ты это уже преодолела» или «Бог мой, если ты собираешься рыться в этом, я лучше уйду и вернусь, когда ты почувствуешь себя лучше. Могу я что-нибудь сделать, чтобы помочь тебе? Я не хотел бы опять это выслушивать. Если ты намерена изводить себя своим прошлым всю оставшуюся жизнь, на этом маршруте ты будешь одна-одинешенька».

Его поведение часто казалось мне довольно жестоким, но это действительно отвадило меня от моей манеры. Мне предстояло сделать выбор. Он заботился обо мне такой, какая я есть. Ему наплевать на то, какой я была раньше, и

на прочую ерунду. Да, это часть меня, но это только часть меня. Это еще не вся я. И чем больше я буду смотреть на себя его глазами, тем лучше я буду думать о себе.

Но интересно здесь то, что я не была уверена, хочу ли я этого. Я не знала, действительно ли я хочу быть нормальной женщиной, потому что это предполагает чертову уйму ответственности. Мне не нравилась перспектива быть мученицей и лет за десять зачахнуть, избавившись от страданий.

Я сердилась на него довольно часто, потому что по-прежнему была уверена: да, приятель, я тебе не безразлична, но только та я, которую видишь ты. Я не показываю тебе тот темный, испорченный, мерзкий комок, который прячу внутри себя и который и есть настоящая я — отвратительная и никчемная. В тот момент моей жизни меня просто ужасала перспектива... попытаться снова войти в этот взаимообмен любви, принимать любовь и отдавать свою.

Видите ли, я могла бы сохранять свой статус-кво, жалеть себя, принижать, быть мученицей на полставки и чувствовать себя в безопасности, потому что все это было мне знакомо и я знала, что смогу так существовать и дальше. Не ахти какая жизнь, но все-таки жизнь. Или же я могла бы снова попробовать по-настоящему раскрыться, дать ему увидеть себя и рискнуть — вдруг тот темный комок внутри меня в самом деле настолько отвратителен, что Джо захочет уйти. И для меня это был ужасный риск. По моим ощущениям, если бы я опять сделала неудачную попытку — я имею в виду не просто брак, а подлинные взаимоотношения с другим человеком, — тогда я сошла бы с ума, я бы действительно потеряла рассудок.

Так рисковать не стоило. Но через какое-то время я поняла, что еще рискованнее — не рисковать и, может быть, так никогда и не узнать, могу ли я быть любимой и могу ли я любить.

Мне нужно было это понять. Я отталкивала Джо от себя. Я старалась отгородиться от него, чем только могла. Джо был открытым, он жил в «здесь и сейчас», а я ухит-

рялась критиковать его за это. Он был таким настоящим, что это меня пугало и восхищало одновременно. Я любила его, но я думала, что только я умею любить, а больше никто. Я могу любить и умею это делать, но никто не сможет действительно любить меня; опять вернется то ужасное время.

Но его интерес ко мне не угасал, и наши взаимоотношения продолжались. Мы начали спать вместе, и я все ближе и ближе подходила к тому, чтобы испытать оргазм. Дело в том, что Джо никогда не торопился. Для меня секс всегда был очень торопливым занятием. Эякуляция у мужчины — и все, а я оставалась настолько неудовлетворенной, что иногда выходила и билась головой о стенку. И тогда я мастурбировала, а потом мучилась чувством вины из-за этого. Я считала мастурбацию возможной причиной того, что я не способна испытывать оргазм. Так что ситуация была для меня хуже некуда.

Но Джо никогда не спешил, и он интересовался, что именно доставляет мне удовольствие. Он спрашивал, что мне нравится в наших физических контактах. И оказалось, что мне ужасно трудно об этом говорить. Я просто не привыкла к такого рода вниманию и сочувствию. Я действительно думала, будто бы никто не может испытывать сочувствия к другому человеку. Однако я рассказывала о своих ощущениях, и мы становились все ближе и ближе друг к другу, и, хотите верьте, хотите — нет, я начала испытывать оргазм. И благодаря этому наши взаимоотношения в целом стали гораздо более значительными.

Но я была убеждена, что он бросит меня, как и все остальные. Он проникнется ко мне отвращением, поймет, что меня нельзя любить. И тогда я стала разыгрывать из себя привлекательную женщину. Я готова была сделать все, лишь бы угодить ему. Я никогда ему не противоречила, не выказывала никаких негативных чувств по поводу того, что он делает, ведь я чувствовала, что не должна потерять его. Если он только узнает меня, он меня бросит, так что я

должна играть в «привлекательную женщину». И ведь я тогда не сознавала, что я вовсе не дурачу его!

Однако в такую игру нельзя играть все время, поэтому я, в конце концов, решила — это было не сознательное решение, а постепенно сложившееся убеждение, — что если уж он правда бросит меня, то, наверное, лучше сейчас. И я стала рыться в себе и извлекла слой того темного мерзкого комка у меня внутри, бухнула на стол, и подумала: «Ну вот, это-то уж точно отпугнет его, и лучше пусть сейчас, пока я не увязла слишком глубоко».

Но это на него не подействовало. Он принимал это как данность или игнорировал, или смахивал на пол, или еще как-то, но все-таки не встал и не ушел. Иногда он очень сердился, иногда плакал, иногда смеялся, понимаете, просто реагировал. Я могла добиться его реакции на что угодно, но он так и не ушел. А я никак не могла этого понять, потому что никогда с подобным не сталкивалась. И я полезла за очередным слоем, вытащила еще часть того комка. Тогда я столкнулась с настоящей его реакцией, как позитивной, так и не очень-то, но он остался, и это было важно.

И знаете, через несколько месяцев именно дети побудили его переехать в наш дом! Какое-то время он по утрам вскакивал и переходил спать на диван или выходил и ехал домой в четыре-пять утра — он оставлял машину в квартале от нашего дома. И чем прочнее и серьезнее становились наши взаимоотношения, тем больше храбрости от нас требовалось, поскольку люди видели, что мы живем вместе, и дело было не столько в том, что о нас подумают они, сколько в том, что ощущаем мы сами.

А потом наступил подлинный поворотный момент, и это была довольно странная сцена. Мы прожили вместе почти целый год, что казалось мне невероятным. Как это оказалось возможным (при наших-то соседях!), не знаю, но так и было. Это чертовски сильно зависело от того, что я думала о себе. И от того, что мы думали о себе. Как бы то ни было, Джо уехал в другой город по делам, а я оста-

лась дома. Дети уже уснули, я сидела в гостиной и смотрела телевизор. Рядом с телевизором было окно, большое панорамное окно. Обычно я задергиваю занавески, но в тот вечер не задернула, и вот, глядя на экран телевизора, я увидела свое отражение в окне. И у меня состоялось что-то вроде разговора с самой собою. Это было для меня очень важно, и не знаю, интересно ли вам, но я говорила примерно в таком духе: «Привет, вот тебе и тридцать четыре, и насколько же другой оказалась жизнь по сравнению с тем, чего ты ждала». У меня всегда были очень нереалистичные представления о жизни. Я думала, что хочу выйти замуж, остепениться, родить шестерых детей, Господи, прости, вырастить их и жить долго и счастливо. Это выглядит такой простой и благоразумной мечтой. А в действительности все оказалось совсем не так. Я нашла мужчину, и мне казалось, что я любила его. Я думала, что была справедливой, искренней и честной, но в действительности у меня ничего не вышло. Получилось так много горя! У меня было столько невзгод, уйма проблем с детьми... На самом деле я просто не умела жить. Я вообще ничего об этом не знала, погрузилась в какой-то гибельный туман. Моя жизнь была больше похожа на ад.

И вот я как бы слушала себя и услышала все, что оказалось плохим. А потом я задумалась о том, что может оказаться хорошим. И тогда я задала сама себе вопрос: «А чего ты на самом деле хочешь? К чему ты стремишься?» И выяснилось, что ответ — не выйти замуж, не иметь шестерых детей, не жить долго и счастливо, ничего такого. Оказалось, что я хочу научиться любить, просто любить одного человека и быть любимой, вот и все. Мне не нужен свой дом, мне не нужно больше ничего, а только на самом деле узнать, как к этому прийти. Узнать, как испытать это — и то и другое.

И мое отражение в окне сказало: «Балда, а что, по-твоему, у тебя есть сейчас?» И я сидела там и думала: «Правда, сколько ж можно, ведь у меня действительно есть человек, которого я учусь любить, а это значит быть не

одной. Если это моя цель — любить и быть любимой, — я ее достигла. Джо любит меня, я люблю его, он любит детей, и чего же мне такого нужно, чего бы у меня не было?»

Вплоть до этого времени я всегда воспринимала наши взаимоотношения с оглядкой, поскольку Джо никогда не показывал, что намерен на мне жениться. Проклятая бумажка, свидетельство о браке, опять становилась для меня мерилом его любви, и это просто глупо. Он жил со мной, он разделил со мной свою жизнь, он чудесно относился к моим детям, у него были самые серьезные намерения в отношении всех нас. Он принимал меня в точности такой, какая я есть, со всеми потрохами, и я получила именно то, к чему стремилась, но отвергала это, потому что не был выписан листок бумаги. У меня хватило цинизма сказать себе: «Что ж, может быть, Джо просто дурачит меня, и все, что у нас есть, — не настоящее, раз нет этого листка бумаги». И я поняла, как я неправа. Так со мной, внутри меня, произошло очень важное событие. У меня состоялся очень важный разговор с самой собою, и я испытала чувство умиротворения, которого в своей жизни никогда прежде не испытывала.

Date: 2015-05-08; view: 455; Нарушение авторских прав