Четвертое апреля. В ожидании сверхновой

Как трудно быть гением, даже обыкновенным! Идет, например, человек по улице и несет бочку. Сразу видно – человек сильный, бывалый, крепко держит бочку. А прохожие оглядываются, предлагают помочь, кое-кто сторонится: вдруг бочка сорвется, придавит?

У подъезда старушки стоят. Издали углядели человека с бочкой, обсуждают, что да как. «Батюшки, никак Макар Гусев!… Зачем ему бочка! Для какой надобности?… Ты не знаешь, Нюрка?…»

И Нюрка, сестра Макара, среди соседок. Зубы еще не все выросли, а уже противная старушенция!

Ну и намучился Макар с бочкой из-под капусты!…

Как объяснишь родной бабушке, что такое стереометрия бочки?

Стереометрию она мимо ушей пропустила, а про вино сразу поняла:

– Ты что ж это надумал, бесстыжие глаза твои!

– Да не я, бабушка, а ученый Кеплер.

– К ответственности твоего ученого привлечь надо!

Макар расхохотался:

– Да он, бабушка, четыреста лет назад умер…

Старушка успокоилась, даже в стереометрию Кеплера вникать стала. И опять, не разобравшись, набросилась на Макара:

– Ты мне своей историей голову не дури. Про какую еще женитьбу толкуешь?… Я отцу пожалуюсь.

– Да что ты беспокоишься, бабушка! – глухо отозвался Макар. – Ведь это мое домашнее задание! По физике!

– Вот и хорошо, – согласилась бабушка. – Я тебе сейчас плюшек напеку.

– Не хочу я никаких плюшек! – рычит Макар. – Не мешайте готовить уроки!

А Нюрка уже бегает по двору и у каждого подъезда объявляет, что друг Макара, ученый Кеплер, собирается жениться, а бочка принесена под вино на свадьбу… Противная девчонка, хоть не показывайся из-за нее на улице…

Как известно, домашнее задание Гусева о стереометрии винной бочки было одобрено Таратаром. Жаль только, что антигравитационный коврик исчез в портфеле Таратара… Блестяще задуманное испытание провалилось. Здесь, дома, Макар целый вечер поднимался с ковриком под потолок и, разъединив пластины, прыгал на диван. А в классе, в торжественный момент, вдруг запутался в контактах. Спина ноет так, что не согнешься…

Майка Светлова разозлилась: «Без коврика не появляйся на глаза!» И Сыроежкин глядит волком, ворчит: «Такое изобретение потерял. Да на а-коврике на Луну улететь можно…» Знаем, про какую ты Луну говоришь, вздыхатель несчастный, за свою Майку переживаешь…

Вот Электроник – настоящий друг. Что бы ни случилось, наука для него прежде всего. Выслушав идею Макара, два часа корпел с ним над расчетами. Бочка и была самым главным изобретением Гусева.

… Макар, словно древнегреческий философ Диоген, забрался в бочку. Диогену, конечно, не приходилось лежать на гвоздях, но ведь он, по преданию, жил в обыкновенной бочке. И Кеплера с его расчетами стереометрии бочки не осенила идея Гусева. А Макар, проделав расчеты Кеплера, узаконив в своей комнате бочку, превращает ее в «камеру сверхсилы».

Что такое камера сверхсилы? С виду бочка как бочка, внутри же – проводка по точной схеме. Вбиваются в доски гвозди, и виток за витком оплетается бочка внутри электропроводом. Дальше включается вилка в сеть, и человек влезает в камеру, которая усиливает биотоки примерно в сто раз.

А вылезает – сверхсилачом!

Теперь для него поднять одной рукой тяжеленную штангу – пустяки. Забить десять голов в ворота – пожалуйста. Побить мировой рекорд в стометровке – и то можно. Надо только быть очень осторожным, особенно в комнате: одним движением пальца можно, например, сломать стол…

Из бочки Макару видны тонкие ноги в голубых колготках.

– Опять шпионишь? – грозно спрашивает Макар.

– Я не шпионю. Просто интересно. – Нюрка присела на корточки. – Что это такое? Ты как космонавт…

Макар знает, есть такие секреты, которые никому не выдаст даже самая болтливая девчонка.

– Камера сверхсилы, – говорит Макар, похлопывая свою бочку.

– Ты будешь сильным? – догадывается Нюрка.

– Твой брат лучший в классе спортсмен, – напоминает Макар.

– Да, – подтверждает сестренка.

– А теперь я буду самым сильным в мире человеком… Только смотри, Нюрка, никому ни слова.

– Здорово! – хлопает в ладоши Нюрка. – Я никому не скажу. Макар, хочешь я принесу тебе провод? Я на лестнице видела.

– Давай, – соглашается будущий силач.

Нюрка убегает и возвращается с тяжелым мотком провода.

– Спасибо, старуха! – хвалит ее изобретатель.

… Через полчаса Макар включил провод в сеть.

В штепселе сверкнула миниатюрная молния, дом погрузился в темноту. Макар отыскал ручной фонарь, осветил свой чертеж.

– Теперь всегда будет темно? – спрашивает Нюрка.

Она боится темноты, но не выдает самого сильного человека.

… Короткое замыкание выручило Сергея Сыроежкина: в темноте он улизнул из дома.

Вот уже полмесяца Сергей вел странный, с точки зрения родителей, и обычный, с точки зрения астрофизика, образ жизни. Днем Сергей зевал, клевал носом, а с наступлением темноты в нем пробуждалась энергия. Сыроежкин отказывался смотреть телевизор, даже если транслировался хоккей, сидел до полуночи над графиками, таблицами, картами звездного неба. А когда родители засыпали, потихоньку ускользал из квартиры.

Он забирался под самую крышу. Здесь, в укромном уголке, была устроена настоящая обсерватория. Два стула, походный стол, подвешенный фонарь, карты и фотографии. В открытое окно нацелена труба самодельного телескопа. Знаменитый Эйнштейн сказал, что идеальным местом для ученого был бы удаленный от мира маяк.

Только ученый может оценить приятные минуты одиночества. Человек и Вселенная наедине друг с другом. Зоркие, как у рыси, глаза Сыроежкина различают звезды до восьмой величины, а телескоп приближает далекие галактики. В галактиках есть огромные, в сотни миллионов солнц, звезды; это – звезды-старушки, им восемь миллиардов лет; увидишь такую – и будто заглянул в глубь времен, в самое «начало мира», когда не было еще ни Солнца, ни Земли.

Но есть и звезды-младенцы; совсем детского возраста – в один миллион лет. Они светят спокойно в ночном небе, но однажды, буквально на наших глазах, взрываются, разгораются, как зажженная в темноте лампочка, потом угасают. Астрономы говорят, что родилась сверхновая звезда, и заносят ее в особый список. Изучая сверхновые, ученые пытаются разгадать механизм рождения звезд.

Сотни таких звезд в списке астрофизиков, но еще никто не наблюдал сверхновую до вспышки.

Телескоп Сыроежкина нацелен в звездное скопление Плеяды.

Здесь, по его с Электроником расчетам, должна вспыхнуть сверхновая.

В тот вечер, когда в доме погас свет, в обсерватории Сергея поджидал Электроник. Он зажег фонарь, разложил на столе снимки созвездия, где ожидалось рождение сверхновой.

– Откуда они взялись? – радостно спросил Сергей, разглядывая фотографии.

– Прислали обсерватории Крыма, Индии и Австралии, – сказал Электроник. – В ответ на вашу телеграмму.

– Так быстро? – удивился Сергей.

– Я принял их по телефону. Запомнил информацию, а потом напечатал. Ты знаешь, мой глаз – точная копия фотоаппарата.

– Обыкновенный гений науки, а также техники, – с удовольствием произнес Сергей.

С тех пор как Электроник смонтировал внутри себя радиотелефон, он стал незаменимым для восьмиклассников, решивших доказать, что гении могут быть в любом кларсе любой школы, если они трудолюбивы и не испытывают недостатка в информации. Справки из архивов, расчеты Вычислительного центра, даже описание самых сложных схем можно было получить по телефону Электроника. А если материал был слишком громоздким, если кому-то требовались фотографии, копии древних рукописей или рефераты докторской работы, Электроник печатал их на фотобумаге или на машинке.

– Бедняга ты, бедняга, – пожалел друга Сыроежкин. – Сколько работаешь из-за нас! Ты не устал? Ты не перегоришь?

– Я испытываю удовольствие, когда помогаю вам. – Электроник улыбнулся. Не так, как улыбаются люди, а как-то особенно, по-своему, скупой улыбкой. – Ты поступаешь неправильно, что жалеешь меня. Хвали меня больше, и я буду еще лучше работать.

Сыроежкин с изумлением взглянул на товарища.

– Да, – произнес Электроник. – Я из тех, кого лечат аплодисментами. Пока я, конечно, могу работать.

– Отлично! – Сергей захлопал в ладоши. – Ты лучший в мире астрофизик, биолог, математик, физик, химик, психолог, механик, владелец знаменитого Рэсси и консультант восьмого "Б". Не считая всего остального.

– Мы докажем Таратару и остальным, что обыкновенные гении существуют! – сказал Электроник. – Наши изобретения нужны людям.

Они стали вспоминать, как Таратар подозрительно отнесся к горящей лампочке, как осторожно заглядывал в кастрюлю, как, растопырив руки, ловил падавшего Макара, и рассмеялись. Вот бы Таратара сюда, в обсерваторию, – поверит ли он в будущую сверхновую? Пожалуй, нет! И будет пока прав: любой расчет, любую теорию подтверждают или опровергают только результаты опыта.

– А вдруг мы ошиблись? – спросил Сергей. – И обсерватории предупредили. Стыдно будет…

– Ошиблись? В чем? – строго спросил Электроник. – За расчеты я ручаюсь. Мы исходили из опубликованных данных этих обсерваторий.

– Помнишь, – подхватил Сергей, – я сказал: «Почему никто не наблюдал сверхновую до взрыва? Ведь они отчего-то должны взрываться?…» Ты ответил мне, что никто в мире не знает точно причину взрыва, иначе бы Вселенная не была для человека загадочной. А я тебе привел пример с домом – как утром вспыхивают окна, потому что люди собираются на работу. И у звезды есть своя причина… И тогда мы стали говорить о массе, энергии, расстоянии.

– Ты мастер задавать очень сложные вопросы, – подтвердил Электроник. – Я так не умею.

– Зато ты умеешь развивать и подкреплять любую мысль…

– Но если в исходных данных есть хоть маленькая неточность, разница в ответе может составить плюс-минус несколько столетий, – заявил Электроник.

– Ты хочешь сказать, что мне сидеть на чердаке несколько веков?

– Надеюсь на расчеты… Но взрыв длится несколько минут. Ты можешь проспать.

– Я не буду спать, – убежденно сказал Сыроежкин и взглянул в глазок телескопа. – Пока ничего не видно.

– Если вспышка произойдет днем, – продолжал Электроник, – радиотелескопы уловят ее. Но у нас есть Рэсси. Он наблюдает с Юпитера.

– Рэсси наверняка не прозевает! – обрадовался Сергей.

Про Рэсси Сергей всегда вспоминал с удовольствием и грустью. Как бы хотел он, проснувшись, прежде всего увидеть добродушную морду, умные глаза. Но Рэсси так далеко от дома, один в чужом океане, сторожит незнакомое существо. Что, если оно нападет на Рэсси? Окажется ли он, как всегда, неуловимым?…

В тот самый момент, когда в космосе летели радиосигналы с заданием для Рэсси установить наблюдение за сверхновой, на чердаке прозвенел обычный телефонный звонок, и Электроник сказал:

– Алло!…

Сергей удивленно слушал знакомый голос своей мамы, не понимая, откуда он звучит.

– Электроник, ты случайно не видел Сергея?

Сергей не успел подать другу никакого знака, и Электроник со всей прямотой отвечал:

– Я его вижу сейчас. Он сидит передо мной.

– Ребята, хватит заниматься, уже поздно, – строго сказала мама. – Скажи, что мы его ждем…

Сергей возмущенно посмотрел на друга:

– Эх ты, не мог что-нибудь придумать, лучший в мире консультант!

– Я всегда говорю то, что есть на самом деле, – напомнил Электроник свое главное правило.

Сыроежкин бросил взгляд на чердачное окно, до отказа набитое звездами. Какой странный выбор у астрофизика: Вселенная или сон?…

– Электроник, будь другом, пойди вместо меня.

Электроник молча покачал головой.

– Ты – это я, а я – это ты, – напомнил заветный пароль Сергей. – Ну, в последний раз. Понимаешь, очень обидно прозевать вспышку. Ведь сверхновая…

Электроник неожиданно согласился:

– Я пойду вместо тебя. Только я не собираюсь говорить неправду.

Сергей пожал руку друга.

– Если все будет в порядке, то звезду назовем «Сверхновая Электроника – Сыроежкина». Только бы вспыхнула!

– Телеграммы, которые направлены в обсерватории, я подписал твоим именем. Я только помощник. – И Электроник ушел.

В окуляре телескопа звезды подмигивали Сыроежкину, лучились, сплетая серебристую сеть. В мирном звездном гамаке покоился счастливый астрофизик. Приятно было думать, что у такого же оконца сидел когдато сам Иоганн Кеплер, наслаждался одиночеством и мучился оттого, что не может описать гармонию всего мира. Его не понимали современники, он был очень одинок, потому что высказывал безумные для своего времени идеи. Кеплер верил в математическое описание природы, в типические причины движение планет, в единство земных и небесных законов. Он писал о Земле, которая, как корабль на всех парусах, несется по гигантской орбите, будто видел ее из космоса. Историю открытия вечных законов движения планет Кеплер сравнивал с рассказами о плаваниях Колумба, Магеллана и Васко да Гамы.

А Макар увлекся только бочками. Он так и не понял, что Кеплер был не просто гениальным астрономом, математиком, физиком далекой поры, а первым, быть может, в мире астрофизиком.

И Сыроежкин, мысленно споря с Гусевым, достал с самодельной полки томик с длинным названием: "Новая астрономия, основанная на причинах, или Физика неба, представленная исследованиями движений звезды Марс… 1609 г. ". Открыл первую страницу знаменитой кеплеровской «Новой астрономии», прочитал вслух:

– «В наше время крайне тяжела участь тех, кто пишет математические, особенно же астрономические книги. Если не соблюдается необходимая строгость – в теоремах, пояснениях, доказательствах и выводах, – то книга не будет математической. Если же строгость соблюдена, чтение книги становится утомительным… Поэтому очень редко встречаешь подходящих читателей; большинство предпочитает вообще уклониться от чтения». Понятно, товарищ Гусев? – съязвил Сыроежкин. – Тебя и дубиной не заставишь взять книгу. – И продолжил чтение «Новой астрономии»: – «Много ли можно найти математиков, взявших на себя труд целиком прочесть „Конические сечения“ Аполлония Пергского?»

Астрофизик поскреб затылок, самокритично признался:

– Один Профессор выдержал. И то потому, что вообразил себя Ферма…

– Профессор уже спит, а Гусев где-то гуляет, – раздался за спиной Сыроежкина спокойный голос. – Уже час ночи!

Сыроежкин вскочил.

– Электроник, почему ты вернулся?

– Я не выполнил твое задание, – признался Электроник. – Тебе тоже пора спать.

И он рассказал, как пришел домой к Сыроежкину и улегся на диван. А мама Сергея присела рядом и сказала: «Что все это значит?…» Электроник молчал. И тут у него зазвенел радиотелефон – вызывала мать Гусева.

Тогда мать Сергея сразу догадалась, кто перед ней, и велела немедленно прислать настоящего Сергея, а то она сама пойдет искать по лестницам своего астронома.

– Как она догадалась? – удивился Сыроежкин, оглядывая обсерваторию.

– Задача несложная. У тебя вся комната в картах звездного неба.

– Ладно, я не критикую твой телефон-автомат, – вздохнул Сергей.

Только сейчас, внимательно посмотрев на друга, он увидел, что между ними есть разница. Они по-прежнему были похожи, как два близнеца, но один из них задержался в росте. Сергей явно ощущал, что он и порослее и пошире в плечах, и ботинки у него уже сорок второго размера, а у Электроника по-прежнему тридцать девятого. Сергей даже ощущал свое физическое превосходство. Он протянул руку другу:

– Ну-ка сожми изо всей силы. – И покраснел от крепкого усилия: – Молодчина!… Я иду спать. – Он кивнул на телескоп: – Вот так люди проспали многие великие события. А еще жалуются, что не знают происхождения Вселенной.

– Я буду дежурить, – обещал Электроник. – Но раньше меня увидит вспышку Рэсси. Как только он сообщит, я напечатаю фотографию. Телефон я приглушу. Если захочешь, звони, я услышу.

Астрофизик пошел домой.

Дома он сказал:

– Зря волнуешься, мама. Наполеон, Петр Первый,

Бехтерев спали по четыре часа в сутки. Поэтому они остались в истории. Я послушный сын, поэтому, кроме тебя, обо мне никто не услышит.

Мама фыркнула: «Вот еще новый Наполеон», но осталась довольна.

Сыроежкин ворочался в постели. Ему виделась лохматая морда Рэсси. Внимательный немигающий глаз устремлен на сверхновую… Рэсси не должен прозевать!…

Наш астрофизик уже спокойно спал, а Электроник и Рэсси непрерывно обменивались сообщениями. Потоки цифр летели с далекого Юпитера на Землю, и там, в одном из больших городов, под крышей десятиэтажного дома, их принимал и мгновенно оценивал электронный мальчик. Если перевести эти цифры в обычные слова, то они означали, что сверхновая пока не вспыхнула. А в конце каждого сообщения стояла условная фраза:

«КИТ ЮПИТЕРА МОЛЧИТ».

Из всех гениев восьмого "Б" не вступал в конфликт со взрослыми один Профессор. И никто не знал, что он пережил в этот вечер.

Исписанная формулами школьная тетрадь лежала перед автором. Профессор прощался со своим открытием…

Несколько дней Вовка Корольков жил в семнадцатом веке, жил так, как жил когда-то Пьер Ферма.

Он приходил из школы, снимал форму, надевал бабушкин халат, брал в руки древнегреческий фолиант. Теперь он юрист из Тулузы, советник парламента этого города, гасконец. Тот, настоящий Пьер Ферма, как известно, занимался математикой после работы, в часы досуга. Шла Тридцатилетняя война между Францией и Англией. Арман Жан дю Плесси, первый министр Людовика XIII, известный под именем кардинала Ришелье, искусно плел дворцовые интриги, мушкетеры сражались на дуэлях с гвардейцами, а в провинциальном городке любитель математики Ферма делал на полях книг беглые заметки.

Потом его назовут одним из создателей аналитической геометрии и теории чисел, теории вероятностей и геометрической оптики – это случится после его смерти.

Пьер Ферма не напечатал своих заметок, так как не любил этого делать. Но его работы удивили последующие поколения математиков.

Все дошедшие до наших дней теоремы Ферма были доказаны. За исключением одной, которую ученые называют Великой.

Корольков с четвертого класса знал ее условие наизусть. Она ведь очень проста, обманчиво проста – так и тянет любого математика попробовать свои силы…

В тот обычный вечер своей жизни Пьер Ферма читал сочинение грека Диофанта Александрийского. Он рассматривал «пифагорову тройку» – тройку целых чисел, а, b, с, простейшее уравнение которых гласило: «а^2 + b^2 = с^2». И вот здесь-то, на полях книги Диофанта Александрийского, Ферма быстрой рукой сделал замечание: «При N»2 уравнение а^n + b^n = с^n неразрешимо в целых числах».

Так и написал: «Неразрешимо».

При этом Ферма добавил, что найденное им остроумное доказательство слишком длинно, чтобы уместиться на полях книги.

Все было понятно: у Ферма не оставалось места для расчетов. Не раз он писал заметки в книгах, не затрудняя себя доказательствами. И никто из математиков не сомневался, что Ферма знал доказательства – ведь все его другие наброски со временем были проверены учеными. Кроме «простейшей», Великой.

Три века бились лучшие умы над загадкой. Великий Леонард Эйлер доказал Великую теорему Ферма для частных случаев n – для 3,4,5,7. Немецкий математик Куммер сделал самый крупный вклад в решение проблемы Ферма, попутно развив новую в девятнадцатом веке, очень важную теорию алгебраических чисел. Другие видные математики доказали гипотезу Ферма для более чем шестисот разных случаев.

Что было делать среди этих величин маленькому, тщедушному, но очень гордому Профессору?

Профессор знал твердо свою задачу: он брался доказать теорему целиком!…

Однажды Пьер Ферма получил письмо: «Является ли простым число 100895598169?» Ферма незамедлительно ответил адресату, что данное двенадцатизначное число является произведением двух простых чисел: 898423 и 112303.

Итак, Ферма умел считать почти мгновенно – по своему собственному методу.

Профессор по примеру Ферма начал атаковывать Великую теорему с простых примеров.

Он множил в уме шестизначные числа на семизначные, делил девятнадцатизначные на пятизначные, извлекал кубический корень из восьмизначного, разбивал шестизначное число на пять правильных кубов и пять квадратов, которые в сумме должны составить данное число с точностью до одной миллионной.

От этих трудов перед его глазами возникали синие, желтые, зеленые круги, пробегали, как в счетчике, ряды разнообразных таинственных знаков, плыли туманные полосы, но в конце концов он научился быстро находить правильный ответ.

Даже Электроник, который принес Королькову пачку редких сочинений, скопированных по телефону, удивился его способностям в быстром счете. Профессор от души поблагодарил Электроника. Молодчина! Без такого помощника ни один современный школьник не сможет сравниться с выдающимися мыслителями прошлых веков.

Как и Пьер Ферма, Корольков полюбил работы древнегреческих математиков.

В век Эвклида жил, например, знаменитый Аполлоний Пергский.

О его жизни почти ничего не известно.

Одни называли его Великим Геометром, который оставил нам труд о геометрическом методе точек, другие говорили, что Аполлоний был известен под именем Эпсилон и прославился наблюдениями по астрономии, которые использовал впоследствии Птолемей.

Работы Аполлония Корольков читал с карандашом в руке, подчеркивая термины древнего математика, которые известны теперь любому школьнику: «парабола», «метод», «гипотеза», «эпсилон»…

В эти часы Профессор не был больше Вовкой Корольковым. Он был целиком в семнадцатом веке. Даже бормотал под нос по-французски. Внешне спокойный, но быстро реагирующий на любую неожиданность, Профессор лихорадочно заполнял тетрадь расчетами. Заходя в тупик, начинал решать сначала, но шел уже кратчайшим путем.

И однажды он, применив самостоятельно найденный алгоритм, открыл в себе великую способность узнавать простые множители, какими бы многозначными ни были натуральные числа.

Дерзость была вознаграждена. Заполнив последнюю страницу, Профессор понял, что он решил Великую теорему.

Решил…

В эту минуту Корольков будто наяву услышал голос кардинала Ришелье: «В вашу честь, Корольков, я распорядился в 1635 году открыть Парижскую академию. Такие люди, как Ферма, Декарт и вы. Профессор, являются гордостью не только Франции, но и всего мира. Я понял, что ни воинские успехи, ни короны, ни даже королевская казна несравнимы с великим научным открытием…»

… Связь времен нарушилась. Корольков перенесся в свой век. Здесь он убедился, что никто не признает способность узнавать простые числа – способность, которой обладал когда-то Ферма. Даже Таратар не хочет понять, что Пьер Ферма был обыкновенным гением. Для него Ферма будто святой. А ведь каждый, кто решает эту теорему, просто коллега великого математика. Пора бы это усвоить… «Авторов этих доказательств, – презрительно сказал Таратар про рукописи „фермистов“, – привлекла жажда легкого успеха…» Как можно забыть такую обидную фразу!

Профессор порвал тетрадь с доказательством теоремы Ферма. Со вторым в мире доказательством… Но сейчас это ничего не значило. Для историков оставлена краткая заметка в дневнике Королькова: «Я доказал теорему Ферма, открыв неизвестный ранее способ нахождения множителей числа». Решение этой задачи не знал даже Электроник. «Пусть найдется третий человек, который всерьез задумается над пифагоровой тройкой», – заключил Профессор.

И он принялся за новое сочинение.

Оно задумано им давно. Будет называться «Симфония города».

У Профессора на магнитофонных кассетах записаны звуки большого города – шум моторов, станков, механизмов, гул автомобилей, самолетов, вертолетов, поездов метро, автобусов, троллейбусов, говор толпы, рев стадиона, аханье пневматической кувалды. Теперь остается резко замедлить магнитофонные записи, расшифровать – начертить по ним графики в нотной тетради. Затем надо вычеркнуть все лишнее – так называемые немузыкальные структуры, переписать ноты начисто, перемешать музыкальные голоса, и симфония готова: город оживет, зазвучит инструментами, запоет голосами. Город, услышанный автором с вертолетной высоты.

«Первый концерт для вертолета с оркестром», – переменил Корольков заглавный лист своего сочинения. Тоже современное название.

Как известно, Корольков не любил уроки музыки, которые давала ему бабушка, считал их просто кражей свободного времени математика. Но ему пришлось изучать сочинения классиков. Теперь Корольков вместо классиков будет играть концерты Королькова. Математика, как предполагал автор, внесет в пестроту нот свой порядок, опровергнет старые каноны, создаст новую музыку…

Вовка слушал, как на магнитофонной ленте трещит винт вертолета, и набрасывал ноты. Потом он решил проиграть партию вертолета – изо всех сил ударил по клавишам. Получилось неплохо…

Вошла бабушка, сказала густым голосом:

– Вова, зачем ты портишь инструмент?

– Это мое сочинение, – гордо произнес Вовка. – Партия вертолета.

– К счастью, это сочинение никогда не услышит Бетховен… – вздохнула бабушка и ушла.

Композитор позвонил Сергею Сыроежкину.

– Как ты думаешь, – спросил он, – людям будущего, ну словом, для Космического корабля «Земля», нужна новая музыка?

– Людям будущего нужно оригинальное искусство, – категорически подтвердил Сергей. – Ты что сочинил?

– «Первый концерт для вертолета с оркестром».

– Ты гигант, Профессор! – восторженно сказал Сыроежкин.

Вовка почувствовал прилив новой энергии. Он решил поделиться радостью нового открытия с Электроником.