УДК 159.9 ББК 88 1 page

© Абрамова ГС 2001 © Академический Проект, оригинал макет оформление 2001

Глава 1 О «ВЕЧНЫХ» ПРОБЛЕМАХ РАБОТЫ В НАУКЕ И ПРАКТИКЕ

Зри в корень

К Прутков

— Сначала думай, а потом делай

(Из поучительного разговора)

§ 1. Психологические проблемы

методологического обоснования в психологии как науке _____________

Возможно, идеалом современ­ного знания должен стать новый синкретизм. Именно новый, то есть не только вспомненный, но и построенный заново

В П Зинченко, Б Б Моргунов

Хотелось бы усилить свой эпиграф повторением слова «возможно», поставив после него знак вопроса как риторический. Другими словами, заведомо оставив его без ответа, т. к. не только не знаю однозначного, но и потому, что происходящее сегодня в отечественной науке далеко небезразлично и требует уточнения и обо­значения собственной позиции по заявленной в назва­нии теме.

Прежде всего, хотелось бы уточнить, что в психо­логии как и в любой науке работают не только ученые. Б. Рассел говорил об этом так. «Человек науки (я не имею в виду каждого, так как многие люди науки не являются учеными, — я говорю о человеке науки, каким он должен быть) — это человек внимательный, осторожный, последовательный, он опирается только на опыт в своих выводах и не готов к всеохватываю­щим обобщениям, он не примет теорию лишь потому, что она изящна, симметрична и обладает синтетичес­ким характером; он исследует ее в деталях и в прило­жениях».

Б. Рассел, описывая понятие «наука», естественно не преминул упомянуть о том, что наука — это прежде всего знание особого рода, которое стремится найти общие законы, связывающие множество отдельных фактов. Наука равноправна с искусством как поиск истины, она же обладает практическим значением, которого нет у искусства. В силу этого возникает осо­бая форма, я бы сказала, беззащитности научного зна­ния, т. к. не наука решает как будут использованы ее плоды. Она сама по себе не обеспечивает людей эти­кой, а только показывает путь достижения цели или невозможность движения по какому-то пути, к какой-то цели. Но выбор между целями, желаемыми для до­стижения, определяется не только научными сообра­жениями — это путь, на котором наука встречается с жизнью в виде этики.

По-моему, сегодня эта встреча для большинства людей, работающих в психологии как в науке, про­изошла (или происходит) с предельной определен­ностью, с требованием уточнения и обозначения (в который раз в истории психологии!) ее предмета, методов, основных принципов строения научного знания, т. е. всех тех образующих науки, которые оп­ределяют ее существование, как особой деятельно­сти, предполагающей поиск истины (хотелось бы вы­делить это слово).

Обозначить свое отношение к этому понятию — истина — для психолога всегда очень трудно, т. к. то знание, которое он получает и доказывает на истин­ность не всегда строго верифицируемо, измеряемо, соизмеримо на соответствие уже известным закономер­ным фактам. Да и само понятие «факт» для психолога остается величиной, которую нельзя измерить фор­мально чисто логическим путем, уже хотя бы потому, что психическое является продуктом культуры. Куль­тура, как писали В.П. Зинченко и Б.Б. Моргунов равно

как и творчество, принципиально синкретичны, это только цивилизации дистинкта.

На мой взгляд, это приводит к тому, что психолог — как человек науки — теряет чувство реальности свое­го предмета, отождествляя его с данными своих изме­рительных процедур и верификаций в виде научных текстов.

Добиваясь строгости и чистоты доказательств че­ловек науки осуществляет требуемый от него методо­логический ригоризм. Таким образом, мне кажется, создаются условия для движения по пути построения искусственного (фантомного) предмета научного ис­следования, т. к. реальными, интимными, подлинными объявляются только те объекты (факты), которые соот­носимы Друг с другом формально логически.

Чтобы не пойти по этому пути, человек науки стре­мится всеми доступными ему способами удержать ре­альность своего предмета исследования, т. е. предмет своей науки. Для психолога это особенно трудно, т. к. требует решения вопроса о месте своего предмета на­уки среди других наук. Место, как известно, понятие весьма относительное и возможность его определения всегда связана с тем, что большие объекты земной по­верхности и «большие объекты» мышления, в основном, неподвижны. Если неподвижностью больших объектов земной поверхности как со счастливым обстоятельством можно согласиться без сопротивления, то неподвиж­ность «больших объектов» мышления требует не толь­ко доказательств, но и усилий по их принятию. Для меня самым «большим объектом» мышления человека науки является его методология, позволяющая определить его собственное «место» в науке. Чаще всего этот «объект» и его величина дают о себе знать в оценке других, уже существующих, уже обозначенных мест — позиций, те­орий, фактов, гипотез, это выглядит, например, так:

«С философской, методологической точки зрения фрей­дизм является биологизаторской концепцией личности, одной из разновидностей биологизаторского редукцио-низма, рассматривающего врожденные инстинкты и влечения в качестве главных детерминант психики, признающего ведущую роль бессознательного в пове­дении человека. Фрейдизм принижает роль социальных, -культурно-исторических факторов в развитии личное- и

Глава

ти, в детерминации психических процессов и поведе­ния в целом».

Естественно, такая точка зрения имеет право на существование, формулируя ее автор цитаты опреде­ляет свое отношение к тому месту в науке, которое занимает классический психоанализ и психодинами­ческая теория, через систему собственных оценок те­перь значительно точнее видится собственный же путь движения к истине, к реальному объекту изучения — психическому. -Продолжу цитировать эту же статью:

«Можно, следовательно, говорить о "качестве" детер­минизма, но сам принцип детерминизма, т. е. приме­нение к психике философских законов о всеобщей обусловленности психических явлений реалиями объективного материального мира и распростране­ния на психику причинно-следственных закономер­ностей, является важнейшим критерием естествен­нонаучной парадигмы в психологии».

Понятие детерминизма как способа мышления о психологическом имеет и другой вид, другое место в обосновании и понимании реальности психического. Использую прием цитирования еще раз. Характери­зуя эволюцию взглядов С.Л. Рубинштейна, В.П. Зинчен-ко и Б.Б. Моргунов пишут: «Здесь психическое (для С.Л. Рубинштейна—АГ.) выступает не только как про­цесс, но и как акт, энергия, причина, субстанция. В этом ряду недостает лишь понятия эктелехия в аристотелев­ском смысле этого слова, т. е. как внутреннее самосоз­нание. В свете приведенных размышлений С.Л. Рубин­штейна теряют смысл представления о тождестве или о принципиально общем строении внешней и внутрен­ней деятельности».

Я не собираюсь давать оценку приведенным суж­дениям. Они важны как материал для рассуждения о том, что в попытках методологического обоснования путей поиска истины психолог имеет дело со многими переменными, которые объединены своим происхож­дением — они имеют психологическую природу. И так­же реальны как само психическое. Достаточно сравнить хотя бы суждение о состоянии методологических идей в современной отечественной психологии:

• «...философские методологические проблемы психоло­гии все меньше интересуют научную общественность»;

В «ветки прШима» раЯиы в пади» дратике

я «В последние годы появилось много ярких и плодотвор­ных работ психологов разных поколений, и за каждым направлением можно обнаружить (правда, чаще импли­цитно, чем явно) опору нате или иные представления, об­раз, модель человека».

Это два суждения людей науки о ней самой, за ними, суждениями, — те переживания, которые связа­ны с ощущением своего места в ней, в науке о психи­ческом, о его реальности. Той реальности, которая объединяет (или разделяет) людей науки как в конк­ретное социальное время, так и во времени историчес­ком (можно ведь не соглашаться с человеком, который жил и 1000 лет назад).

Определение для себя — человека науки — реаль­ности ее предмета для психолога непростое дело. Ана­лиз понятия «реальность» как способа мышления о данном, о том, что требует усилий познания, показыва­ет, что, обсуждая вопрос о содержании понятия «ре­альность», мы имеем в виду процедуру приписывания данности некоторым, но не всем, сущностям, составля­ющим мир.

Эту процедуру приписывания осуществляет сам человек науки, как говорил Б. Рассел, скорее чувствуя, чем осознавая, все обстоятельства этого приписывания. А обстоятельства, по его мнению, таковы: «Вещь реаль­на, если она продолжает существовать в то время, когда мы ее не воспринимаем; кроме того, вещь реальна, когда она соотносится с другими вещами так, как мы склонны ожидать в соответствии с нашим опытом». Самим ве­щам их реальность для нас не является необходимой и, по сути дела, может быть целый мир, в котором ничто не будет реально в указанном выше смысле, но это вовсе не значит, что они не существуют. И, таким образом, в понятие реальности с необходимостью начинает при­сутствовать ожидание о связи объектов, которое осно­вывается на опыте, т. е. ожидание их нормального пове­дения, связи с другими объектами и вещами. Если этого нет, то эти связи называются уже «иллюзиями».

Для меня очень важно, что в понятии реальности психического как предмета науки потенциально скры­то это ожидание его нормальности, основанное на опы­те человека и человечества. Тут и напрашивается воп­рос о том, обладает ли человек науки — психологии как

hw

науки — достаточным опытом, чтобы быть готовым ко встрече со всеми свойствами психического как реаль­ного? Сумеет ли он увидеть и исследовать то, что со­ставляет предмет его науки, если его (предмета) реаль­ность порождается им самим? С позиции этого вопроса я бы не торопилась оценивать фрейдизм как биологиза-торскую концепцию, да и вообще раздавать какие-либо оценки только потому, что представленная кем-то ре­альность не совпадает с нашей (моей) собственной.

По-моему, я пытаюсь описать необходимость мето­дологической паузы для современной психологии, во время которой есть смысл обратиться к самим себе — людям науки — для прояснения своей собственной ре­альности для самих себя. Зачем? Я очень хорошо помню как возникали и исчезали темы научных исследований под влиянием конкретных людей, возглавлявших науч­ные учреждения или посещавших нашу страну. Было что-то жалкое в этой быстрой смене привязанностей и пере­оценке научных ценностей (мне кажется, что она всего одна — истина). Сегодня поток психологической инфор­мации разнообразен и весьма неоднороден, он манит могуществом психотехнических приемов, методик, обе­щанием успеха, славы, магии власти над другим челове­ком через разные способы воздействия на него.

«Пауза» нужна, по-моему, для обнаружения в са­мой науке — в мышлении ее людей — тех превращен­ных форм мышления о реальности, которая и стано­вится реальностью предмета науки. Я думаю, что эта «пауза» уже проявляется в запросе практикующих пси­хологов на философское знание; в запросе современ­ной медицины на психологическое знание; в осозна­нии через социальные технологии роли концепции жизни, которую несет в себе человек, реализующий эти технологии, и во множестве бытовых фактов и наблю­дений, в которых конкретизируются экзистенциальные поиски наших современников, в первую очередь, по­иски оснований для осуществления процесса иденти­фикации.

Мне кажется, что этот процесс поиска идентично­сти для человека науки и есть процесс построения ими методологического обоснования, который, как и иден­тичность, является процессом и результатом в каждый конкретный момент времени. Воплощаясь в пережи-

шяшш шШма» раины a «aim «^^пш

ваниях своей принадлежности к реальности поиска истины человек науки ощущает результат своего по­иска в виде нового качества собственного знания, до­ступного ему в конкретный момент времени. Это каче­ство, приобретая вид научного прибора, методики, текста, становится отчужденным, превращаясь в вещ­ные качества реальности самой науки.

Научное, отчужденное в разной форме, знание из­меняет процесс идентификации человека науки, кото­рый получил это знание. Оно начинает определять саму возможность восприятия науки как реальности, существующей и в других формах. В этом смысле воз­никает психологическая и онтологическая проблема со­поставления разных видов отчужденного научного знания. Так, мы знаем о 3. Фрейде из его текстов или текстов о нем, но это — превращенные формы его реального знания психической жизни больных людей. Как он воспринимал реальность науки, своей жизни как человека? Какова реальная реальность его соб­ственной жизни? Вряд ли мы можем восстановить это из его текстов.

Вот и получается, что вопрос о критерии истины в психологии связан с существованием в психическом каждого человека науки таких превращенных форм его же собственного сознания, которые могут быть не даны в самонаблюдении, но будут действовать и определять сознание, поведение и даже качества личности. Эта проблема обсуждается в работах многих философов, я сошлюсь только на М.К. Мамардашвили.

Сегодня феномен психической смерти достаточ­но хорошо описан и, если он присутствует в созна­нии человека науки, то... Хотелось бы написать "бед­ная психология", но я выдержу стиль и прибегну к ссылке на С. Франка, в которой, по-моему, описаны даже действия по построению психической реально­сти как предмета науки; места психической смерти там нет:

«Пережить», «прочувствовать» что-либо — значит знать объект изнутри в силу своей объединенности с ним в общей жизни; это значит внутренне пребывать в том надиндивидуальном единстве бытия, которое объединяет «меня» с «объектом»; изживать само объек­тивное бытие.

Г«Ш I

Понятие этого живого знания как знания жизни, как транс-субъективного исконно-познавательного, надыиндивидуального переживания столь же важно в гносеологии, как и в психологии. При свете этого по­нятия мнение об исключительной субъективности и замкнутости душевной жизни обнаруживается как слепой предрассудок».

Мне очень радостно было читать эти слова: «живое знание», «живая жизнь»... Они словно еще раз возвра­щают в психическую реальность ее главное качество, а, следовательно, и все, что с ним связано — боль, смерть, страдание, горе, восторг, здоровье, силу и многое из того, что перечеркивалось сразу, как только заходил разго­вор о методологических основаниях науки. Само мыш­ление о человеке требует и правил и свободы, верифи­цируемое™ и недосказанности одновременно. Так хочется, чтобы это было в форме осознанного иденти-фицирования человека, науки с идеалами культуры. Так хочется, чтобы психология — наука — не стала немым орудием в руках манипуляторов индивидуальным и общественным сознанием, ведь пишет же коллега в научном журнале, обращаясь ко всем нам: «Психология вполне повзрослела... Настала пора проявить личность, а значит, выбрать и осознать общие смыслы и ориенти­ры движения, понять и честно (подчеркнуто мной — А.Г.) признать, какому образу человека мы собираемся слу­жить, соответствовать нашей профессиональной дея­тельностью». Я бы добавила, какому Я в собственном Я мы собираемся служить и уже служим.

О BBBiiMUJiitMHa» работ i щи» цшт

Литература

1. Братусь Б.С. К проблеме человека в психологии // Воп­росы психологии. 1997. №5.

2. Зияченко В.П., Моргунов Б.Б. Человек развивающийся' очерки российской психологии. — М.: Тривола, 1994.

3. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М., 1990.

4. Образование и наука на рубеже 21 века: проблемы и пер­спективы. — Мн., 1997.

5. Рассел Б. Словарь разума, материи, морали. — Киев: Port-Royal, 1996.

6. франк С.Л. Предмет знания. Душа человека. — СПб.: На­ука, 1993

7 франкл В. Человек в поисках смысла. — М.: Прогресс,

1990.

8. Хамская Е.Д. О методологических проблемах современ­ной психологии // Вопросы психологии. — 1997. № 3.

§ 2. «Данность» как методологическое понятие в современной психологии

Необходимость обращения к анализу заявленной темы связана, на мой взгляд, со следующими обстоятель­ствами, наиболее часто осознаваемыми психологами при уточнении ими своих методологических позиций.

• Неудовлетворенность функциональным подходом в изу­чении феноменов психического.

• Стремление выделить и описать специфические качества психического как реальности.

• Сложность онтологического анализа различных качеств человека.

• Нечеткость критериев достоверности полученных науч­ных фактов, законов и закономерностей.

• Зависимость способов получения, описания и интерпре­тации данных от индивидуальности исследования, от сис­темы его морально-этических ценностей и научной доб­росовестности.

• Зависимостью науки от конкретных заказчиков на тот или иной вид информации.

• Девальвацией ценности научного знания в общественном

сознании. Преобладание манипулятивного подхода к человеку во всех

сферах социальной деятельности.

Думаю, что даже указание на эти обстоятельства в той или иной степени, представленное в професси­ональной рефлексии как начинающих психологов, так и профессионалов, ставит следующие вопросы, кото­рые можно отнести к разряду вечных, т. е. методоло­гических.

• Что изучает психология?

• Какие ставит цели в изучении?

• Как зависит полученное знание от личности психолога-исследователя?

• Кто, каким образом и с какой целью может использовать психологическое знание?

Эти и подобные — вопросы о предмете психоло­гии, о методах, методиках, критерии истины и т. п. не могут быть решены, если тем или иным образом не обозначена природа изучаемого как данность, т. е. не построен идеальный объект, который может (и должен) стать основой для получения как общепсихологичес­ких знаний, так и для построения конкретных психо­логических теорий.

Что дано психологу как основание для его позна­ния? Осмелюсь сказать, что прежде всего он сам как человек и другие люди. Это — онтологическое основа­ние для понимания, для построения идеального объек­та любой теории.

Можно привести множество примеров их различ­ных современных научных текстов как отечественных, так и зарубежных, где эта данность проявляется в самых разных вариантах: от отождествления природы человека с природой животного (Э. Берн) до сведения природы человека к механизму, в конечном счете, отождествлению с неживым (Г. Гурджиев).

Не беря на себя роль судьи или критика той или иной методологической позиции, считаю, что можно предположить следующее: возможность появления любого методологического подхода основывается на переживании автором присутствия в его жизни Дру­гих Людей и своей связи с ними, которая для каждого человека, независимо от его профессиональной при­надлежности, проявляется в его концепции жизни.

Таким образом, взрослому человеку, который за­нимается психологией как наукой, приходится иметь дело со следующими составляющими его личного представления о методологии:

• исторические и современные ему научные тексты;

• живые люди, его современники, как авторы или носители научных идей;

• живые люди, индивидуальность которых нетождественна их научной продукции;

• он сам — взрослый человек в конкретном историческом и личном времени своей жизни;

• его — взрослого человека — личный опыт, обобщенный в концепции жизни;

• содержание концепции жизни, которая определяет (до­пускает) меру воздействия человека на самого себя и на

других людей с целью получения разных видов информа­ции

Можно было бы назвать и другие составляющие личного представления о методологии, но для кратко­сти изложения ограничусь названными. Итак, что дано психологу в качестве главного основания для выбора и построения методологии? Думаю, что ни одна из пере­численных выше составляющих не дана в равной сте­пени, т. е. не осознана в равной степени в конкретный момент личной научной биографии. Естественно ду­мать, что все составляющие — величины переменные. Может быть, самой устойчивой из них является кон­цепция жизни, появление основ которой можно наблю­дать в конце юношеского возраста.

«Данность» оснований для построения методоло­гии становится вопросом не только исторического развития психологии как науки, но и вопросом инди­видуального становления профессионала как развива­ющегося, меняющегося человека, способного к транс­формации.

Мне кажется, что ни в какой другой сфере знания нет такой четкой зависимости в выборе идеального объекта (предмета науки) от нравственно-этической позиции исследователя как в современной психологии, которая переживает очередной кризис. Хотелось бы назвать его кризисом «данности». Что дано в качестве идеального объекта изучения? Даже обозначение этой данности представляет трудность, например, трудность выбора лексических средств для того, чтобы избежать тавталогии: психология изучает психическое, или пси­хология изучает психические процессы и качества че­ловека...

Можно попробовать ответить на этот вопрос и, таким образом, дано: жизнь человека, т. е. Добро и Зло, которые есть в Я, живущем среди Других Я в:

• историческом времени — культуре;

• личном времени (психологическом) своей жизни;

• физическом времени (физиологическом) своего тела и обладающем как главными качествами способностью к любви и свободе

Тогда вопросы о том, что есть жизнь человека, что в ней Добро и Зло, что есть Я, в каком времени и про-

странстве оно проявляется и будут основой для выбо­ра методологии.

Утверждая данность, обозначая ее как существую­щую, любой исследователь получает основания для проявления и построения своей позиции, для обозна­чения и построения предмета своего исследования, т. к. объект будет задан содержанием данного.

Известно, что номотетическая функция сознания позволяет через обозначение реальности словом уже воспринимать ее как обладающую закономерностя­ми. Другими словами, если исследователь (для себя и для других) обозначает данное в слове — понятии, он уже вносит в содержание своего мышления зако­номерности, отражающие существование этой дан­ности.

Мне думается, что недостаточная рефлексивная проработка данного как основания для построения методологии в любом научном исследовании приводит к тому, что от исследователя ускользает его собствен­ная научная позиция, которая, в конечном счете, опре­деляет меру его ответственности за полученное знание, за процесс его получения, за хранение и использова­ние информации. Кроме того, рефлективная проработ­ка данного позволяет определить специфическое мес­то науки в общественной структуре, фиксирующей степень владения объектом науки как объектом интел­лектуальной собственности. В этом смысле этическое право, например, право распоряжаться собственной жизнью и право научного исследования жизни чело­века принадлежат к разным социальным структурам и предполагают разную степень ответственности как личной, так и общественной.

Таким образом, понятие данности позволяет иссле­дователю осознать, как существующий для него само­го, объект исследования, определить по отношению к нему свою позицию и степень личной ответственности за меру воздействия на данное. Думаю, что рефлексив­ная процедура выделения данного позволяет психоло­гу избежать многих ошибок, связанных с пониманием им роли и места научного знания в индивидуальной и социальной жизни людей.

Литература

1. Берн Э. Игры, в которые играют... М., 1995.

2. Зинченко В.П. От классической к органической психоло­гии. Вопросы психологии. — 1996. № 6.

3. Кун Т, Структура научных революций. — М., 1977.

4. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. — М., 1993.

5. Успенский Г. В поисках чудесного. — СПб. 1992.

§ 3. Роль гуманитарного знания в картине мира современного человека

Картина мира современного человека на протяже­нии второй половины двадцатого века претерпела су­щественные изменения под влиянием научно-техничес­кой революции. Эти изменения прежде всего связаны с тем, что в ней появились существенно иные простран­ственно-временные параметры, осязаемо изменилось планетарное чувство — оно приобрело и приобретает конкретно переживаемые качества, определяемые раз­мерами планеты, состояние ее атмосферы, природны­ми явлениями, геополитической принадлежностью и т. п. Через средства массовой информации человек ста­новится причастным к множеству событий, реальным участником которых он непосредственно не является, но имеет к ним отношение.

Собственное отношение человека становится су­щественным моментом, определяющим степень его включенности в поток информации, которая поступает к нему через других людей.

Возникает и существует психологическая пробле­ма реагирования на информацию, опосредованную присутствием неизвестного, незнакомого, другого че­ловека, который лично неизвестен.

Думаю, что это привносит в картину мира совре­менного человека такие важные параметры как:

• переживание ценности своего отношения;

• переживания по поводу зависимости своей жизни от дру­гих людей.

Эти переживания, по-моему, обостряют чувствен­ность современного человека к гуманитарной инфор-

мации, снижающей степень неопределенности этих переживаний и уточняющих их место в картине мира как целостности.

Так переживайие ценности своего отношения пред­полагает его рефлективность, наличие Я-концепции, переживание границ своего Я и т. п., т. е. необходимы усилия по осуществлению воздействия на собственное Я. Переживание зависимости от других людей требует наличия концепции Другого человека, сопоставления ее с Я-концепцией, осознание своего места среди других людей и т. п., т. е. опять необходимы усилия по осуще­ствлению воздействия на собственное Я.

Осуществление этих усилий невозможно, если у человека нет глобального переживания ценности сво­ей жизни, себя как живого человека, т. е. экзистенци­альных переживаний, отвечающих за конституирование всех других ценностей и их иерархизацию.

Многочисленные исследования показывают, что в двадцатом веке наметился ярко выраженный отказ че­ловека от собственных экзистенциальных пережива­ний, задающих целостность его картины мира и удер­живающих ее целостность в сознании человека. Это выражается во множестве конкретных феноменов — индивидуальных и социальных, — общее название которым было дано X. Ортега-и-Гассетом как существо­вание массового человека. Для него, как известно, ха­рактерно обесценивание глобальных индивидуальных переживаний, а значит, сведение картины мира к на­блюдаемой. Сама жизнь перестает восприниматься как экзистенция, она начинает существовать как последо­вательность сменяющих друг друга событий, что, есте­ственно, создает экзистенциальный вакуум, требую­щий заполнения целостным видением мира. Простая целостная картина мира, предлагаемая человеку ее персонифицированным носителем (гуру, вождем, учи­телем и т. п.) легко заполняет экзистенциальный ваку­ум, создавая иллюзию целостности, глобальности пе­реживания. Вместо личного, своего отношения к жизни появляется его замена — симулякр — в виде персони­фицированной идеи.

Трагические последствия этого связаны для чело­века не только с потерей экзистенциальных чувств и доверия к ним, но и с потерей возможности построе­ния концепции Другого человека, т. е. практически человек оказывается дезориентирован в психической реальности.

Проблема жизни как осуществления, как труда перестает существовать, жизнь рассматривается и проживается как следование. Все варианты инфанти­лизма и потребительства современного человека объе­динены общим признаком — отказом от глобальных переживаний собственной жизни, стремлению к уп­рощению картины мира до визуально воспринимаемой.

Это естественно приводит к тому, что из ценност­ных переживаний исчезает не только «благоговение перед жизнью» (А. Швейцер), но и достойное отноше­ние к смерти, предполагающее переживание ее как проявление жизни.

Смерть вытесняется из общественной и личной жизни, исчезает из картины мира, заменяясь страхом перед ней как формой отказа от ее реальности.

По-моему, есть смысл вспомнить в связи с этим рассуждения одного из изумительных философов на­шего века, нашего соотечественника, Н.Ф. Федорова, который рассуждал о неродственности мира (цитиру­ется по соч.: М.: Мысль, 1982. С. 66, 63), отмеченной взаимным вытеснением и враждой. Неродственность для него не только отрицательное определение содер­жания межличностных или социальных отношений, но и этико-космическая категория, которая делает людей орудием вытеснения старшего поколения младшим, взаимного стеснения, которое ведет к тому же вытес­нению. Неродственность — первое следствие основно­го зла — смерти, Н.Ф. Федоров считал, что «небратство коренится не в капризах, что словами искоренить его нельзя, что одно желание бессильно устранить причи­ны небратства; для этого нужен совокупный труд зна­ния и действия, ибо такая упорная болезнь, имеющая корни вне и внутри человека, не излечивается в мгно­вение ока».

В картине мира современного человека смерть отмечена печатью страха перед ней. Это приводит не только к обесцениванию старости как периода жизни человека, но и потере чувства исторического и психологического времени, к замене его отношением к физическому времени, как следствие этого —

отказ от переживаний глобальной ответственности за жизнь.

Date: 2015-05-04; view: 723; Нарушение авторских прав