Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
УДК 159.9 ББК 88 1 pageСтр 1 из 48Следующая ⇒
© Абрамова ГС 2001 © Академический Проект, оригинал макет оформление 2001 Глава 1 О «ВЕЧНЫХ» ПРОБЛЕМАХ РАБОТЫ В НАУКЕ И ПРАКТИКЕ Зри в корень К Прутков — Сначала думай, а потом делай (Из поучительного разговора) § 1. Психологические проблемы методологического обоснования в психологии как науке _____________ Возможно, идеалом современного знания должен стать новый синкретизм. Именно новый, то есть не только вспомненный, но и построенный заново В П Зинченко, Б Б Моргунов Хотелось бы усилить свой эпиграф повторением слова «возможно», поставив после него знак вопроса как риторический. Другими словами, заведомо оставив его без ответа, т. к. не только не знаю однозначного, но и потому, что происходящее сегодня в отечественной науке далеко небезразлично и требует уточнения и обозначения собственной позиции по заявленной в названии теме. Прежде всего, хотелось бы уточнить, что в психологии как и в любой науке работают не только ученые. Б. Рассел говорил об этом так. «Человек науки (я не имею в виду каждого, так как многие люди науки не являются учеными, — я говорю о человеке науки, каким он должен быть) — это человек внимательный, осторожный, последовательный, он опирается только на опыт в своих выводах и не готов к всеохватывающим обобщениям, он не примет теорию лишь потому, что она изящна, симметрична и обладает синтетическим характером; он исследует ее в деталях и в приложениях». Б. Рассел, описывая понятие «наука», естественно не преминул упомянуть о том, что наука — это прежде всего знание особого рода, которое стремится найти общие законы, связывающие множество отдельных фактов. Наука равноправна с искусством как поиск истины, она же обладает практическим значением, которого нет у искусства. В силу этого возникает особая форма, я бы сказала, беззащитности научного знания, т. к. не наука решает как будут использованы ее плоды. Она сама по себе не обеспечивает людей этикой, а только показывает путь достижения цели или невозможность движения по какому-то пути, к какой-то цели. Но выбор между целями, желаемыми для достижения, определяется не только научными соображениями — это путь, на котором наука встречается с жизнью в виде этики. По-моему, сегодня эта встреча для большинства людей, работающих в психологии как в науке, произошла (или происходит) с предельной определенностью, с требованием уточнения и обозначения (в который раз в истории психологии!) ее предмета, методов, основных принципов строения научного знания, т. е. всех тех образующих науки, которые определяют ее существование, как особой деятельности, предполагающей поиск истины (хотелось бы выделить это слово). Обозначить свое отношение к этому понятию — истина — для психолога всегда очень трудно, т. к. то знание, которое он получает и доказывает на истинность не всегда строго верифицируемо, измеряемо, соизмеримо на соответствие уже известным закономерным фактам. Да и само понятие «факт» для психолога остается величиной, которую нельзя измерить формально чисто логическим путем, уже хотя бы потому, что психическое является продуктом культуры. Культура, как писали В.П. Зинченко и Б.Б. Моргунов равно как и творчество, принципиально синкретичны, это только цивилизации дистинкта. На мой взгляд, это приводит к тому, что психолог — как человек науки — теряет чувство реальности своего предмета, отождествляя его с данными своих измерительных процедур и верификаций в виде научных текстов. Добиваясь строгости и чистоты доказательств человек науки осуществляет требуемый от него методологический ригоризм. Таким образом, мне кажется, создаются условия для движения по пути построения искусственного (фантомного) предмета научного исследования, т. к. реальными, интимными, подлинными объявляются только те объекты (факты), которые соотносимы Друг с другом формально логически. Чтобы не пойти по этому пути, человек науки стремится всеми доступными ему способами удержать реальность своего предмета исследования, т. е. предмет своей науки. Для психолога это особенно трудно, т. к. требует решения вопроса о месте своего предмета науки среди других наук. Место, как известно, понятие весьма относительное и возможность его определения всегда связана с тем, что большие объекты земной поверхности и «большие объекты» мышления, в основном, неподвижны. Если неподвижностью больших объектов земной поверхности как со счастливым обстоятельством можно согласиться без сопротивления, то неподвижность «больших объектов» мышления требует не только доказательств, но и усилий по их принятию. Для меня самым «большим объектом» мышления человека науки является его методология, позволяющая определить его собственное «место» в науке. Чаще всего этот «объект» и его величина дают о себе знать в оценке других, уже существующих, уже обозначенных мест — позиций, теорий, фактов, гипотез, это выглядит, например, так: «С философской, методологической точки зрения фрейдизм является биологизаторской концепцией личности, одной из разновидностей биологизаторского редукцио-низма, рассматривающего врожденные инстинкты и влечения в качестве главных детерминант психики, признающего ведущую роль бессознательного в поведении человека. Фрейдизм принижает роль социальных, -культурно-исторических факторов в развитии личное- и Глава ти, в детерминации психических процессов и поведения в целом». Естественно, такая точка зрения имеет право на существование, формулируя ее автор цитаты определяет свое отношение к тому месту в науке, которое занимает классический психоанализ и психодинамическая теория, через систему собственных оценок теперь значительно точнее видится собственный же путь движения к истине, к реальному объекту изучения — психическому. -Продолжу цитировать эту же статью: «Можно, следовательно, говорить о "качестве" детерминизма, но сам принцип детерминизма, т. е. применение к психике философских законов о всеобщей обусловленности психических явлений реалиями объективного материального мира и распространения на психику причинно-следственных закономерностей, является важнейшим критерием естественнонаучной парадигмы в психологии». Понятие детерминизма как способа мышления о психологическом имеет и другой вид, другое место в обосновании и понимании реальности психического. Использую прием цитирования еще раз. Характеризуя эволюцию взглядов С.Л. Рубинштейна, В.П. Зинчен-ко и Б.Б. Моргунов пишут: «Здесь психическое (для С.Л. Рубинштейна—АГ.) выступает не только как процесс, но и как акт, энергия, причина, субстанция. В этом ряду недостает лишь понятия эктелехия в аристотелевском смысле этого слова, т. е. как внутреннее самосознание. В свете приведенных размышлений С.Л. Рубинштейна теряют смысл представления о тождестве или о принципиально общем строении внешней и внутренней деятельности». Я не собираюсь давать оценку приведенным суждениям. Они важны как материал для рассуждения о том, что в попытках методологического обоснования путей поиска истины психолог имеет дело со многими переменными, которые объединены своим происхождением — они имеют психологическую природу. И также реальны как само психическое. Достаточно сравнить хотя бы суждение о состоянии методологических идей в современной отечественной психологии: • «...философские методологические проблемы психологии все меньше интересуют научную общественность»; В «ветки прШима» раЯиы в пади» дратике я «В последние годы появилось много ярких и плодотворных работ психологов разных поколений, и за каждым направлением можно обнаружить (правда, чаще имплицитно, чем явно) опору нате или иные представления, образ, модель человека». Это два суждения людей науки о ней самой, за ними, суждениями, — те переживания, которые связаны с ощущением своего места в ней, в науке о психическом, о его реальности. Той реальности, которая объединяет (или разделяет) людей науки как в конкретное социальное время, так и во времени историческом (можно ведь не соглашаться с человеком, который жил и 1000 лет назад). Определение для себя — человека науки — реальности ее предмета для психолога непростое дело. Анализ понятия «реальность» как способа мышления о данном, о том, что требует усилий познания, показывает, что, обсуждая вопрос о содержании понятия «реальность», мы имеем в виду процедуру приписывания данности некоторым, но не всем, сущностям, составляющим мир. Эту процедуру приписывания осуществляет сам человек науки, как говорил Б. Рассел, скорее чувствуя, чем осознавая, все обстоятельства этого приписывания. А обстоятельства, по его мнению, таковы: «Вещь реальна, если она продолжает существовать в то время, когда мы ее не воспринимаем; кроме того, вещь реальна, когда она соотносится с другими вещами так, как мы склонны ожидать в соответствии с нашим опытом». Самим вещам их реальность для нас не является необходимой и, по сути дела, может быть целый мир, в котором ничто не будет реально в указанном выше смысле, но это вовсе не значит, что они не существуют. И, таким образом, в понятие реальности с необходимостью начинает присутствовать ожидание о связи объектов, которое основывается на опыте, т. е. ожидание их нормального поведения, связи с другими объектами и вещами. Если этого нет, то эти связи называются уже «иллюзиями». Для меня очень важно, что в понятии реальности психического как предмета науки потенциально скрыто это ожидание его нормальности, основанное на опыте человека и человечества. Тут и напрашивается вопрос о том, обладает ли человек науки — психологии как hw науки — достаточным опытом, чтобы быть готовым ко встрече со всеми свойствами психического как реального? Сумеет ли он увидеть и исследовать то, что составляет предмет его науки, если его (предмета) реальность порождается им самим? С позиции этого вопроса я бы не торопилась оценивать фрейдизм как биологиза-торскую концепцию, да и вообще раздавать какие-либо оценки только потому, что представленная кем-то реальность не совпадает с нашей (моей) собственной. По-моему, я пытаюсь описать необходимость методологической паузы для современной психологии, во время которой есть смысл обратиться к самим себе — людям науки — для прояснения своей собственной реальности для самих себя. Зачем? Я очень хорошо помню как возникали и исчезали темы научных исследований под влиянием конкретных людей, возглавлявших научные учреждения или посещавших нашу страну. Было что-то жалкое в этой быстрой смене привязанностей и переоценке научных ценностей (мне кажется, что она всего одна — истина). Сегодня поток психологической информации разнообразен и весьма неоднороден, он манит могуществом психотехнических приемов, методик, обещанием успеха, славы, магии власти над другим человеком через разные способы воздействия на него. «Пауза» нужна, по-моему, для обнаружения в самой науке — в мышлении ее людей — тех превращенных форм мышления о реальности, которая и становится реальностью предмета науки. Я думаю, что эта «пауза» уже проявляется в запросе практикующих психологов на философское знание; в запросе современной медицины на психологическое знание; в осознании через социальные технологии роли концепции жизни, которую несет в себе человек, реализующий эти технологии, и во множестве бытовых фактов и наблюдений, в которых конкретизируются экзистенциальные поиски наших современников, в первую очередь, поиски оснований для осуществления процесса идентификации. Мне кажется, что этот процесс поиска идентичности для человека науки и есть процесс построения ими методологического обоснования, который, как и идентичность, является процессом и результатом в каждый конкретный момент времени. Воплощаясь в пережи- шяшш шШма» раины a «aim «^пш ваниях своей принадлежности к реальности поиска истины человек науки ощущает результат своего поиска в виде нового качества собственного знания, доступного ему в конкретный момент времени. Это качество, приобретая вид научного прибора, методики, текста, становится отчужденным, превращаясь в вещные качества реальности самой науки. Научное, отчужденное в разной форме, знание изменяет процесс идентификации человека науки, который получил это знание. Оно начинает определять саму возможность восприятия науки как реальности, существующей и в других формах. В этом смысле возникает психологическая и онтологическая проблема сопоставления разных видов отчужденного научного знания. Так, мы знаем о 3. Фрейде из его текстов или текстов о нем, но это — превращенные формы его реального знания психической жизни больных людей. Как он воспринимал реальность науки, своей жизни как человека? Какова реальная реальность его собственной жизни? Вряд ли мы можем восстановить это из его текстов. Вот и получается, что вопрос о критерии истины в психологии связан с существованием в психическом каждого человека науки таких превращенных форм его же собственного сознания, которые могут быть не даны в самонаблюдении, но будут действовать и определять сознание, поведение и даже качества личности. Эта проблема обсуждается в работах многих философов, я сошлюсь только на М.К. Мамардашвили. Сегодня феномен психической смерти достаточно хорошо описан и, если он присутствует в сознании человека науки, то... Хотелось бы написать "бедная психология", но я выдержу стиль и прибегну к ссылке на С. Франка, в которой, по-моему, описаны даже действия по построению психической реальности как предмета науки; места психической смерти там нет: «Пережить», «прочувствовать» что-либо — значит знать объект изнутри в силу своей объединенности с ним в общей жизни; это значит внутренне пребывать в том надиндивидуальном единстве бытия, которое объединяет «меня» с «объектом»; изживать само объективное бытие. Г«Ш I Понятие этого живого знания как знания жизни, как транс-субъективного исконно-познавательного, надыиндивидуального переживания столь же важно в гносеологии, как и в психологии. При свете этого понятия мнение об исключительной субъективности и замкнутости душевной жизни обнаруживается как слепой предрассудок». Мне очень радостно было читать эти слова: «живое знание», «живая жизнь»... Они словно еще раз возвращают в психическую реальность ее главное качество, а, следовательно, и все, что с ним связано — боль, смерть, страдание, горе, восторг, здоровье, силу и многое из того, что перечеркивалось сразу, как только заходил разговор о методологических основаниях науки. Само мышление о человеке требует и правил и свободы, верифицируемое™ и недосказанности одновременно. Так хочется, чтобы это было в форме осознанного иденти-фицирования человека, науки с идеалами культуры. Так хочется, чтобы психология — наука — не стала немым орудием в руках манипуляторов индивидуальным и общественным сознанием, ведь пишет же коллега в научном журнале, обращаясь ко всем нам: «Психология вполне повзрослела... Настала пора проявить личность, а значит, выбрать и осознать общие смыслы и ориентиры движения, понять и честно (подчеркнуто мной — А.Г.) признать, какому образу человека мы собираемся служить, соответствовать нашей профессиональной деятельностью». Я бы добавила, какому Я в собственном Я мы собираемся служить и уже служим. О BBBiiMUJiitMHa» работ i щи» цшт Литература 1. Братусь Б.С. К проблеме человека в психологии // Вопросы психологии. 1997. №5. 2. Зияченко В.П., Моргунов Б.Б. Человек развивающийся' очерки российской психологии. — М.: Тривола, 1994. 3. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М., 1990. 4. Образование и наука на рубеже 21 века: проблемы и перспективы. — Мн., 1997. 5. Рассел Б. Словарь разума, материи, морали. — Киев: Port-Royal, 1996. 6. франк С.Л. Предмет знания. Душа человека. — СПб.: Наука, 1993 7 франкл В. Человек в поисках смысла. — М.: Прогресс, 1990. 8. Хамская Е.Д. О методологических проблемах современной психологии // Вопросы психологии. — 1997. № 3. § 2. «Данность» как методологическое понятие в современной психологии Необходимость обращения к анализу заявленной темы связана, на мой взгляд, со следующими обстоятельствами, наиболее часто осознаваемыми психологами при уточнении ими своих методологических позиций. • Неудовлетворенность функциональным подходом в изучении феноменов психического. • Стремление выделить и описать специфические качества психического как реальности. • Сложность онтологического анализа различных качеств человека. • Нечеткость критериев достоверности полученных научных фактов, законов и закономерностей. • Зависимость способов получения, описания и интерпретации данных от индивидуальности исследования, от системы его морально-этических ценностей и научной добросовестности. • Зависимостью науки от конкретных заказчиков на тот или иной вид информации. • Девальвацией ценности научного знания в общественном сознании. Преобладание манипулятивного подхода к человеку во всех сферах социальной деятельности. Думаю, что даже указание на эти обстоятельства в той или иной степени, представленное в профессиональной рефлексии как начинающих психологов, так и профессионалов, ставит следующие вопросы, которые можно отнести к разряду вечных, т. е. методологических. • Что изучает психология? • Какие ставит цели в изучении? • Как зависит полученное знание от личности психолога-исследователя? • Кто, каким образом и с какой целью может использовать психологическое знание?
Эти и подобные — вопросы о предмете психологии, о методах, методиках, критерии истины и т. п. не могут быть решены, если тем или иным образом не обозначена природа изучаемого как данность, т. е. не построен идеальный объект, который может (и должен) стать основой для получения как общепсихологических знаний, так и для построения конкретных психологических теорий. Что дано психологу как основание для его познания? Осмелюсь сказать, что прежде всего он сам как человек и другие люди. Это — онтологическое основание для понимания, для построения идеального объекта любой теории. Можно привести множество примеров их различных современных научных текстов как отечественных, так и зарубежных, где эта данность проявляется в самых разных вариантах: от отождествления природы человека с природой животного (Э. Берн) до сведения природы человека к механизму, в конечном счете, отождествлению с неживым (Г. Гурджиев). Не беря на себя роль судьи или критика той или иной методологической позиции, считаю, что можно предположить следующее: возможность появления любого методологического подхода основывается на переживании автором присутствия в его жизни Других Людей и своей связи с ними, которая для каждого человека, независимо от его профессиональной принадлежности, проявляется в его концепции жизни. Таким образом, взрослому человеку, который занимается психологией как наукой, приходится иметь дело со следующими составляющими его личного представления о методологии: • исторические и современные ему научные тексты; • живые люди, его современники, как авторы или носители научных идей; • живые люди, индивидуальность которых нетождественна их научной продукции; • он сам — взрослый человек в конкретном историческом и личном времени своей жизни; • его — взрослого человека — личный опыт, обобщенный в концепции жизни; • содержание концепции жизни, которая определяет (допускает) меру воздействия человека на самого себя и на
других людей с целью получения разных видов информации Можно было бы назвать и другие составляющие личного представления о методологии, но для краткости изложения ограничусь названными. Итак, что дано психологу в качестве главного основания для выбора и построения методологии? Думаю, что ни одна из перечисленных выше составляющих не дана в равной степени, т. е. не осознана в равной степени в конкретный момент личной научной биографии. Естественно думать, что все составляющие — величины переменные. Может быть, самой устойчивой из них является концепция жизни, появление основ которой можно наблюдать в конце юношеского возраста. «Данность» оснований для построения методологии становится вопросом не только исторического развития психологии как науки, но и вопросом индивидуального становления профессионала как развивающегося, меняющегося человека, способного к трансформации. Мне кажется, что ни в какой другой сфере знания нет такой четкой зависимости в выборе идеального объекта (предмета науки) от нравственно-этической позиции исследователя как в современной психологии, которая переживает очередной кризис. Хотелось бы назвать его кризисом «данности». Что дано в качестве идеального объекта изучения? Даже обозначение этой данности представляет трудность, например, трудность выбора лексических средств для того, чтобы избежать тавталогии: психология изучает психическое, или психология изучает психические процессы и качества человека... Можно попробовать ответить на этот вопрос и, таким образом, дано: жизнь человека, т. е. Добро и Зло, которые есть в Я, живущем среди Других Я в: • историческом времени — культуре; • личном времени (психологическом) своей жизни; • физическом времени (физиологическом) своего тела и обладающем как главными качествами способностью к любви и свободе Тогда вопросы о том, что есть жизнь человека, что в ней Добро и Зло, что есть Я, в каком времени и про-
странстве оно проявляется и будут основой для выбора методологии. Утверждая данность, обозначая ее как существующую, любой исследователь получает основания для проявления и построения своей позиции, для обозначения и построения предмета своего исследования, т. к. объект будет задан содержанием данного. Известно, что номотетическая функция сознания позволяет через обозначение реальности словом уже воспринимать ее как обладающую закономерностями. Другими словами, если исследователь (для себя и для других) обозначает данное в слове — понятии, он уже вносит в содержание своего мышления закономерности, отражающие существование этой данности. Мне думается, что недостаточная рефлексивная проработка данного как основания для построения методологии в любом научном исследовании приводит к тому, что от исследователя ускользает его собственная научная позиция, которая, в конечном счете, определяет меру его ответственности за полученное знание, за процесс его получения, за хранение и использование информации. Кроме того, рефлективная проработка данного позволяет определить специфическое место науки в общественной структуре, фиксирующей степень владения объектом науки как объектом интеллектуальной собственности. В этом смысле этическое право, например, право распоряжаться собственной жизнью и право научного исследования жизни человека принадлежат к разным социальным структурам и предполагают разную степень ответственности как личной, так и общественной. Таким образом, понятие данности позволяет исследователю осознать, как существующий для него самого, объект исследования, определить по отношению к нему свою позицию и степень личной ответственности за меру воздействия на данное. Думаю, что рефлексивная процедура выделения данного позволяет психологу избежать многих ошибок, связанных с пониманием им роли и места научного знания в индивидуальной и социальной жизни людей.
Литература 1. Берн Э. Игры, в которые играют... М., 1995. 2. Зинченко В.П. От классической к органической психологии. Вопросы психологии. — 1996. № 6. 3. Кун Т, Структура научных революций. — М., 1977. 4. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. — М., 1993. 5. Успенский Г. В поисках чудесного. — СПб. 1992. § 3. Роль гуманитарного знания в картине мира современного человека Картина мира современного человека на протяжении второй половины двадцатого века претерпела существенные изменения под влиянием научно-технической революции. Эти изменения прежде всего связаны с тем, что в ней появились существенно иные пространственно-временные параметры, осязаемо изменилось планетарное чувство — оно приобрело и приобретает конкретно переживаемые качества, определяемые размерами планеты, состояние ее атмосферы, природными явлениями, геополитической принадлежностью и т. п. Через средства массовой информации человек становится причастным к множеству событий, реальным участником которых он непосредственно не является, но имеет к ним отношение. Собственное отношение человека становится существенным моментом, определяющим степень его включенности в поток информации, которая поступает к нему через других людей. Возникает и существует психологическая проблема реагирования на информацию, опосредованную присутствием неизвестного, незнакомого, другого человека, который лично неизвестен. Думаю, что это привносит в картину мира современного человека такие важные параметры как: • переживание ценности своего отношения; • переживания по поводу зависимости своей жизни от других людей. Эти переживания, по-моему, обостряют чувственность современного человека к гуманитарной инфор-
мации, снижающей степень неопределенности этих переживаний и уточняющих их место в картине мира как целостности. Так переживайие ценности своего отношения предполагает его рефлективность, наличие Я-концепции, переживание границ своего Я и т. п., т. е. необходимы усилия по осуществлению воздействия на собственное Я. Переживание зависимости от других людей требует наличия концепции Другого человека, сопоставления ее с Я-концепцией, осознание своего места среди других людей и т. п., т. е. опять необходимы усилия по осуществлению воздействия на собственное Я. Осуществление этих усилий невозможно, если у человека нет глобального переживания ценности своей жизни, себя как живого человека, т. е. экзистенциальных переживаний, отвечающих за конституирование всех других ценностей и их иерархизацию. Многочисленные исследования показывают, что в двадцатом веке наметился ярко выраженный отказ человека от собственных экзистенциальных переживаний, задающих целостность его картины мира и удерживающих ее целостность в сознании человека. Это выражается во множестве конкретных феноменов — индивидуальных и социальных, — общее название которым было дано X. Ортега-и-Гассетом как существование массового человека. Для него, как известно, характерно обесценивание глобальных индивидуальных переживаний, а значит, сведение картины мира к наблюдаемой. Сама жизнь перестает восприниматься как экзистенция, она начинает существовать как последовательность сменяющих друг друга событий, что, естественно, создает экзистенциальный вакуум, требующий заполнения целостным видением мира. Простая целостная картина мира, предлагаемая человеку ее персонифицированным носителем (гуру, вождем, учителем и т. п.) легко заполняет экзистенциальный вакуум, создавая иллюзию целостности, глобальности переживания. Вместо личного, своего отношения к жизни появляется его замена — симулякр — в виде персонифицированной идеи. Трагические последствия этого связаны для человека не только с потерей экзистенциальных чувств и доверия к ним, но и с потерей возможности построения концепции Другого человека, т. е. практически человек оказывается дезориентирован в психической реальности. Проблема жизни как осуществления, как труда перестает существовать, жизнь рассматривается и проживается как следование. Все варианты инфантилизма и потребительства современного человека объединены общим признаком — отказом от глобальных переживаний собственной жизни, стремлению к упрощению картины мира до визуально воспринимаемой. Это естественно приводит к тому, что из ценностных переживаний исчезает не только «благоговение перед жизнью» (А. Швейцер), но и достойное отношение к смерти, предполагающее переживание ее как проявление жизни. Смерть вытесняется из общественной и личной жизни, исчезает из картины мира, заменяясь страхом перед ней как формой отказа от ее реальности. По-моему, есть смысл вспомнить в связи с этим рассуждения одного из изумительных философов нашего века, нашего соотечественника, Н.Ф. Федорова, который рассуждал о неродственности мира (цитируется по соч.: М.: Мысль, 1982. С. 66, 63), отмеченной взаимным вытеснением и враждой. Неродственность для него не только отрицательное определение содержания межличностных или социальных отношений, но и этико-космическая категория, которая делает людей орудием вытеснения старшего поколения младшим, взаимного стеснения, которое ведет к тому же вытеснению. Неродственность — первое следствие основного зла — смерти, Н.Ф. Федоров считал, что «небратство коренится не в капризах, что словами искоренить его нельзя, что одно желание бессильно устранить причины небратства; для этого нужен совокупный труд знания и действия, ибо такая упорная болезнь, имеющая корни вне и внутри человека, не излечивается в мгновение ока». В картине мира современного человека смерть отмечена печатью страха перед ней. Это приводит не только к обесцениванию старости как периода жизни человека, но и потере чувства исторического и психологического времени, к замене его отношением к физическому времени, как следствие этого —
отказ от переживаний глобальной ответственности за жизнь. Date: 2015-05-04; view: 721; Нарушение авторских прав |