Исключительная решимость

Каково бы ни было содержание рисунков, самый факт, что пациент хочет рисовать их, показывает его основное желание выжить. Требуется мужество, чтобы сделать нечто, обнаруживающее те стороны вашей личности, которые было бы удобнее скрыть. Некоторые пациенты не согласны даже на такую работу, что ясно свидетельствует об их нежелании сотрудничать. Они говорят нечто вроде: "Я потерял карандаши" или "Я не могу найти указание". Другие звонят из другого штата и говорят, что придут на собрание группы завтра. Я говорю им: "Подождите, сначала сделайте небольшую домашнюю работу – немного чтения и немного рисунков". "Хорошо, – говорят они, – я сделаю это к завтрашнему дню". Лучшие шансы бывают у агрессивных пациентов этого типа.

Одно из первых требований к исключительному пациенту состоит в решимости делать то, что необходимо, в том числе – раскрыть свое подсознание. В следующей главе я рассмотрю подробнее, как обрести "чистую совесть", о которой говорит Солженицын. Но никакое предписание измениться не принесет пользы, если нет смелости принять вызов – взять в свои руки контроль над своей жизнью, найти свой настоящий путь, спеть свою песню, и независимо от возраста решить, кем вы хотите быть, когда вырастите.

Несколько лет назад я получил письмо от замечательной женщины по имени Лойс Беккер. Узнав о моей работе, она написала, что хочет поделиться своим опытом, и благодарила меня за то, что я облек в слова ее интуитивное знание.

Она пережила ужасный год, когда ее отец умер от рака, ее муж подвергся операции, ее брат развелся, а ее мать и тетка получили тяжелые ранения в автомобильной аварии. Тогда Лойс Беккер решила сделать что-нибудь хорошее – забеременеть вторым ребенком. Во время обследования ее акушерка обнаружила опухоль на ее правой груди и направила ее на немедленную биопсию. Дальше в ее письме говорится:

Три дня надо ждать результатов, которые я уже знаю чутьем. Три дня лежать на кушетке, смотреть телевизионные программы, меняющиеся час от часу. Звонит телефон – в понедельник они отнимут мне грудь. У меня тринадцатая неделя беременности. Мне 33 года.

Они это сделали. Это было всерьез. У меня справа разрез 12 дюймов; ни лимфатических желез, ни груди. В моих железах осталось еще 12 опухолей.

У меня три выбора: немедленный аборт, кесарево сечение или стимулированные роды через 30 недель, или полный срок беременности. У меня гормонально позитивный рак, и мое тело набито гормонами. Если я хочу сохранить ребенка, мне не подходит никакое обычное лечение рака. Даже с абортом и лечением мои шансы потрясающее малы: одни шанс из пяти, что я проживу больше пяти лет.

Я выбираю роды через 30 недель. Я делаю это не для того, чтобы спасти ребенка. Я делаю это, чтобы выбраться из больницы, чтобы они не могли больше ничего со мной сделать. Они вынимают из моего бока две длинных отсасывающих трубки, и я иду домой. В Миннесоте теперь январь, морозный, как только можно выдержать – конечно, если вы не беременны и если у вас нет рака.

Но если вы – человеческая бомба замедленного действия, то с января до мая для вас больше пяти месяцев. И каждый день мой ребенок растет, и в тело мое втекает все больше гормонов, столь безмерно опасных для меня. Мало надежды, что я смогу завершить беременность без дальнейшего распространения рака. Я оцепенела, я так зла, так бесконечно печальна, что мое лицо застыло, как безжизненная маска. Я теряю способность читать (прежде одну из моих главных радостей), потому что у меня совсем расстроилась способность к концентрации. Я не надеюсь увидеть, как моей девочке исполнится восемь лет, 30 июня 1978 года. Я покупаю ей все подарки и упаковываю их в феврале. Я планирую мои похороны.

Но во мне сидят в действительности два человека, и каждый из них борется за власть. Один из них слышит, чтó говорят врачи, и реагирует, как я только что описала. Но другой человек выкрикивает непристойности в сторону больницы, когда проезжает мимо нее в машине. Этот второй человек решается бороться, даже если первый день за днем и иногда каждый час докучает ему, вынуждая его сдаться. Физически моя мастектомия не очень болела. Моя грудь, плечо и спина онемели, но это прошло быстро и без осложнений. Однако нижняя часть руки болела с самого начала, иногда так сильно, что я целыми днями не могла выпрямить руку. К несчастью, это была правая рука, которой я играла на гитаре. Но это ничего не значило, поскольку я была не настолько счастлива, чтобы когда-нибудь петь.

Как только я ушла из больницы, я попыталась прислушаться к моему внутреннему голосу. Я хотела, чтобы мое тело и мой разум сказали мне, как я могу помочь им выжить. Я получила некие ответы, и пыталась следовать им, хотя и была слишком подавлена, чтобы что-нибудь делать или о чем-нибудь думать. Мое тело говорило: "Пей апельсиновый сок", это было любопытное желание, какого никогда не было раньше. Я пила и пила, и это было приятно. Я стала всерьез задумываться, что я ввожу в мое тело. Я велела моей пище делать меня сильной. Я говорила каждой таблетке витамина, когда она проходила через мое горло, идти в должное место и делать то что нужно, потому что это было мое единственное лекарство от рака.

Мое тело говорило: "Двигайся, Лойс, и поскорее". Через тридцать минут после того, как я вернулась из больницы домой, я отправилась на прогулку. Это было трудно. Я боялась упасть на больной бок. Я сгорбилась, как старушка. Но мои ноги были сильны, я купила себе шагомер и проходила милю за милей. Когда наступила весна, я ходила и бегала, ходила и бегала, пока ребенок не стал слишком большим.

Этими упражнениями я говорили моему телу, что я люблю его и хочу, чтобы оно было здоровым. В ту же неделю, что я пришла домой, я снова принялась за йогу. Сначала я могла отодвинуть мою руку лишь на пять дюймов в любую сторону, но я тянула ее и тянула. Я растягивала мою трехфунтовую пружину и заставляла работать мои мускулы и сухожилия, даже если они выражали болью свой протест. Я быстро восстановила свою руку, и теперь добилась ее полной подвижности и силы. Воля к Выздоровлению говорит: "Разрабатывай свои пальцы у двери". Я говорю: "Цепляйся за дверь, а потом подтягивайся, сколько можешь".

Разум и тело говорили мне: "Занимайся любовью". И они были правы. Занятия любовью (и другие виды упражнений) давали мне единственное время свободы, единственное время, когда я снова была собой, единственное время, когда у меня не было рака.

Мой разум говорил: "Мне нужен мир". Мне нужно каждый день немного покоя от невыносимого давления. Давай мне отдых!" Я никогда не занималась медитацией, но я пошла в библиотеку и нашла подходящие для меня формы. Я упражнялась. Медитация вынимала мое напряженное тело из сумятицы бодрствования и погружала его в сладостную колыбель, глубокую, темную и освежающую душевным миром. Я буквально жила ради этих мгновений.

Медитация также дала мне возможность заниматься медициной без лицензий. Я велела моему телу чувствовать себя хорошо. Я велела моей иммунной системе защищать меня. Каждый вечер я смотрела на мой мозг, мои кости, мою печень и мои легкие. Я ощущала их и говорила им, чтобы они были свободны от рака. Я чувствовала, как сильно течет моя кровь. Я велела моим ранам быстро выздоравливать, а окружающей области быть чистой. Я велела моей второй груди вести себя хорошо, потому что только она и осталась моему мужу и мне. И я до сих пор говорю моему телу и разуму каждый вечер: "Я отвергаю рак. Я отвергаю рак".

Врачи хлопочут, делают рентгеновские снимки и отпускают меня обратно в мир. Я выхожу в весну, в май.

В последнюю неделю мая мы пробуем стимулированные роды. Это длится 10 часов. Сильно болит и ни к чему не приводит. Они – те, кому не больно –хотят еще раз попробовать завтра. Но ребенок и я – мы хотим домой. Мы уходим, и я говорю себе, что еще три или четыре недели меня не убьют! Я счастлива, потому что после полного срока я смогу родить просто с помощью акушерки. И если беременность была ужасна, то может быть хотя бы роды будут прекрасны.

Моя подруга по колледжу родила ребенка 13 июня, и я хотела бы родить в тот же день. Когда начали отходить околоплодные воды, я пошла в больницу, в милую комнату с цветами и с большой двойной кроватью. Моя акушерка во всем хороша. Схватки приближаются и усиливаются, и я начинаю избавляться от страха, свойственного всем женщинам. Я справляюсь с этим хорошо. Это доставит мне удовольствие.

Она разрывает мешок и влага проливается на меня и на кровать. Она говорит, что раскрыто на шесть сантиметров, но я вижу, как меняется ее лицо. Я выталкиваю пуповину до ребенка. Я тут же понимаю, что он может умереть – и быстро. Она держит ребенка за голову в стороне от пуповины, толкает его вверх, в то время как я толкаю его вниз, и знаю теперь, чтó значит слово агония. В то время как мы занимаемся хирургией, я слышу, как они говорят, что у ребенка частота пульса 60.

Может быть уж лучше было бы кесарево сечение. Они еще час рассматривают мои внутренности. Когда оказывается, что там только внутренности и мой муж говорит мне это, я испытываю большое облегчение.

Ребенок весит 8 фунтов и половину унции. Рост его 21 дюйм. Это мальчик по имени Натан Скотт. Он очень мил, с черными волосами, с длинными темными ресницами – и с большим дефектом перегородки желудочка, который счастливые непосвященные называют сердечным шумом или дырой в сердце. Это врожденный порок. Он серьезен, вероятно он потребует хирургии. Это может убить его. И, что хуже всего, это означает постоянные хождения в больницу, которые я ненавижу, которые оставляют меня каждый раз изнуренной и погружают на несколько дней в депрессию. Это значит, что я должна позволить резать моего ребенка для его собственного блага – как и меня.

Застойный порок сердца продолжается у Натана первые шесть месяцев его жизни. Дважды в день он принимает наперстянку. Он потеет во время еды. Его маленькая костистая грудь поднимается и опускается слишком быстро, его печень и сердце увеличены, время от времени его надо носить в больницу. Я остаюсь с ним, и это почти сокрушает меня. Его первоначальный шанс, что дыра затянется, снижается с 50 процентов до 25.

Но затем, где-то на седьмом месяце, он начинает идти на поправку. (Мне приятно думать, что это началось в один из тех моментов, когда я шептала ему на ушко: "Натан, ты должен выздороветь".

Врачи удивляются. ЭКГ улучшается. Он прибавляет в весе. Его дыхание замедляется, и его печень освобождается от отека. В мае 1979 года у Натана впервые нормальная ЭКГ, это еще более приятное событие, чем день рождения. Мышца вокруг дыры сомкнулась. Натан подтягивается на ножках и стоит, так что я начинаю верить в его существование.

Когда мой живот стал плоским, я с большим удивлением заметила, что у меня в самом деле нет правой груди. В это время молодые матери любят надевать свои старые платья, или покупают новые, или мечтают об открытых купальных костюмах. Мое свободное платье защищало меня эти шесть месяцев. Теперь я должна встретиться с моим подлинным представлением о своем теле, что означало еще одну борьбу вдобавок к прежним.

Сказать, что я испытала депрессию – это звучит слишком мягко. Но я продолжала побуждать себя продолжить позитивные элементы моей жизни. В течение шести месяцев я не могла снизить мой вес после беременности, но когда Натан начал выздоравливать, я испытала новый приступ решимости.

Я сбавила 20 фунтов. Я продолжала медитировать и глотать все витамины. Через три месяца после родов я вернулась в мою спортивную группу. А теперь я могла не просто ходить, а бегать. И бегала я так хорошо, что собираюсь участвовать в некоторых соревнованиях. Моя программа упражнений состоит из йоги, бега и велосипеда. Я выполняю ее каждый день. Я должна это делать. Я верю, что это помогает мне выжить.

Вернулась моя фигура, во всяком случае в одежде. Я начинаю даже думать, что и без одежды выгляжу не слишком гротескно. Шрам от кесарева сечения не очень содействует моему Я-образу. Но мой муж не видит моих шрамов, и я учусь смотреть его глазами. Я начинаю теперь ставить на первое место самое себя. Во всем этом мне никто не помог. Никто даже не говорил мне, что у меня есть шанс. Врачи совершенно подавляли меня своей статистикой. Благонамеренные знакомые буквально убивали меня своей жалостью. Но вопреки другим людям, то что я делала, действовало, и каждый новый день здоровья внушает мне все большую уверенность во власти "разума над материей".

О раке я думаю каждый день, но я думаю также, как сильно мое тело, как хорошо оно себя чувствует большую часть времени. Я все еще говорю с собой. Я ощущаю такое единство тела, разума и, вероятно, духа, какого никогда не испытывала прежде. Рак познакомил меня с самой собой, и то, что я узнала о себе, нравится мне.

После шести лет ремиссии, которой она была обязана самой себе, Лойс умерла, но качество ее жизни в это время было таким, какого врачи никогда не предсказывали. Вообще рак появляется, по-видимому, как реакция на потерю, такую как трагедии, случившиеся в семье Лойс, в течение года перед тем, как у нее развилась опухоль. Я полагаю, что если человек в такое время избегает эмоционального роста, то стоящий за ним импульс получает ложное направление, превращаясь в злокачественный физический рост. Терапевт школы Юнга А. Локхарт пишет:

Феноменология рака наполнена образами вины и воздаяния и обещаниями самому себе и другим, что в случае выздоровления будут принесены жертвы, что изменится образ жизни, что жизнь станет правильной. Психология такой невольной жертвенности совершенно отлична от психологии добровольной жертвенности.

В жизни человека бывают моменты и периоды, когда для дальнейшего роста важно принести в жертву самое ценное. Если эта жертва не добровольна, то есть делается не сознательно и без полного сознания своей потери, то жертва происходит бессознательно. Человек, не желающий приносить жертвы своему росту, оказывается жертвой ложно направленного роста.

Тем самым, дальнейшее психологическое и духовное развитие способно обратить течение болезни. Дело обстоит так, как будто энергия рака направляется на открытие собственной личности, и иммунная система атакует опухоль. Опухоль оказывается теперь чуждой и ненужной частью тела. Индивид как будто перерождается, отбрасывая свое прежнее Я и свою болезнь, и тем самым может ощутить опухоль как нечто отличное и отдельное от своего нового Я. Это изменение поразительно напоминает открытие последних лет, касающееся пациентов с раздвоением личности. Одна личность может болеть диабетом, а другая нет. Аллергии и чувствительность к лекарствам могут присутствовать в одной личности, но не в другой. И если одна личность обожжет себе тело сигаретой, то шрам может исчезнуть, когда у власти находится другая личность, и снова появиться, когда возвращается первая. Подобно этому, когда пациент с физической болезнью производит серьезное и позитивное изменение личности, то защитные средства его тела могут теперь устранить болезнь, которая не является частью его нового Я.

II ВОПЛОЩЕНИЕ РАЗУМА

Глава 5

Мир – это не божественная игра,

а божественная судьба. Есть мир,

человек, человеческая личность,

вы и я, и это имеет божественный смысл.

Творение происходит с нами, горит

в нас, изменяет нас, мы дрожим и колеблемся,

мы повинуемся. Творение – мы участвуем в нем,

мы встречаем творца, предлагаем себя ему, мы

его помощники и спутники.

– Мартин Бубер

Date: 2015-06-08; view: 509; Нарушение авторских прав