ЗАПАХ?!!! 2 page

– И ничего!

– Д–да–а... д–де–ла–а!

– Да уж, а вот однажды повезло. Нам повезло. Оперативники наши барыгу одного взяли – Сафронова. И расколоть смогли. Этот и дал ниточку. Аж мы не оплошали. Вот в этом апреле всех последышей взяли к ногтю. Пролетарским кулаком этим гадам, хребет и сломали. А ты говоришь – «героизма нет», да – «не может быть»... Ещё как может!

Вот такие пироги с котятами. Совсем всё тут по–другому. Вот уж не думал – не гадал, что «вживую» с кином столкнусь.

Иду по дороге ситуации разные кручу. Да вопросы всяческие сам себе задаю. У меня есть аттестат – вещевой и продуктовый. Большой такой лист газетной бумаги. Только вот как пользоваться им – я не очень. Вот так и сгорают разведчики. На незнании всем очевидных деталей. И ведь не спросишь ни у кого. А я – да. Чувствовал себя отчасти разведчиком. «Штирлицем», черт побери! Во–о, обычный анекдот по–пьяни расскажешь или в разговоре его упомянешь – и все. Несколько настороженно я себя чувствовал. Запасливый парень – Серёга, мало того, что ножичек очень грамотный припрятал в вещмешке, так он ещё и пистолет там держал. Знаменитый «Вальтер». Walther P.38К. – со странным клеймом «cyq». Трофей с фронта надо думать. Только странный какой–то. Короткий. Как с обгрызенным дулом. Очень удобно под одеждой прятать. Магазин не на восемь, как обычно, а на тринадцать патронов. Два магазина. И патроны ТТ–шные. В них. Интересная машинка. Я не то что не видел, я никогда про такие и не слышал.

Интересно кого Серёга «раскулачил»? Очень хорошая машинка. Явно какого–то чина. И не армейского. А может, сменял не глядя? Хотя вряд ли. Разведчик как–никак. И запасливый.

В «сидоре» четыре банки консервов – настоящее богатство по нынешним временам. С простыми белыми этикетками и надписью «Свиная тушонка». Знаменитый «Второй фронт». Впервые вживую увидел. Кормят в больнице скверно, но держусь пока. Хотя есть охота. Постоянно. Галеты какие–то были. Съел. Хотя на вкус – как картон. Очень простого хлебушка хочется. Вволю. А нету.

Из больницы отправился я прямиком в райком ВКП(б). Пешочком, по утреннему холодку. По дороге иду. По сторонам поглядываю. Новым, молодым и здоровым телом – наслаждаюсь. Чувствую себя реально так разведчиком. Странное какое–то чувство. И походка у меня другая. Кошачья какая–то – мягкая. И голова по–другому вертится. Автоматически отмечаю возможные огневые точки. Да куда нырнуть и укрыться – в случае чего... Серегино наследство. Теперь уже мое. Наше. Вот это – уже вбито в подкорку. Полностью на рефлексах.

Иду. Речь свою будущую репетирую. Вслух. Тренироваться надо. Да думаю, как и чего кому соврать половчее. Про память. Контуженный я. Много тут, таких как я. За войну население города увеличилось в два раза. С шестидесяти до ста двадцати тысяч. Одних госпиталей здесь – шесть. Вот так–то. Эвакуированных полно и ворья соответственно тоже. И немцы пленные есть. Эти тоже строят. Ну а мне – как коммунисту, непременно на учет надо встать. Не был бы в партии и не знал бы про это. Вот на такой «мелочи» моментально бы и спалился. Райком стоял на своем месте. Желтое здание с белыми колоннами. И памятник вождю присутствовал. И милиционер на входе. Все как положено. – Вы куда товарищ? – меня тут же остановил и спрашивает пожилой дядька–милиционер.

– В «Отдел учета», товарищ, – отвечаю ему. И партбилет предъявляю. – Вот. В райкоме главный документ – партбилет, и неважно кто ты – министр или уборщица. Тут все равны. Некоторые по–умолчанию – равнее. Но тут это пока не так заметно.

Ни привычной рамки металлодетектора, ни тебе дебильной «подозрительности».

Только привычно–усталые глаза милиционера на входе. Меня не то, что не обыскали. У меня даже вещмешок не проверили. Во раздолье–то для террористов. Жаль они об этом не знают. Война ведь недавно кончилась. Бдеть должны вроде как в оба. А тут? Народ и власть выходит пока едины. Хотя мешок–то мой можно и проверить – нет там ничего. Перестраховался я.

Глава 6.

Стоило ли объявлять войну дворцам ради того, чтобы застроить мир хижинами?

Владимир Туровский.

«Учет» везде на первом этаже – рядом со входом. Наверно, чтобы лишний раз коммунисты по этажам не шлялись – не мешали плодотворной работе. Ну и чтобы соответственно не услышали и не увидели чего лишнего. Сейчас любой школьник знает про «информацию правящую миром», а тогда или сейчас... Блин! С этим переносом точно «крыша», если не уехала, то сильно накренилась... Путаю «тогда» и «сейчас».

А... так вот, партаппарат интуитивно строился как частично более информированный, чем обычный уровень газета–радио–ТВ. Соответственно выше уровень – больше информации. Причастные к зачитыванию «закрытых писем ЦК» – гордились собой, как в Москве «абреки» «травматиком». Это давало ощущение сопричастности к властителям тайных знаний. Социальная метка своего времени. Помню, как я отцу на кухне их пересказывал, когда учился, и оба гордились – он мной, а я – собой.

Этих мыслей мне хватило как раз на дорогу по тканой дорожке до таблички «Сектор учета» и обитой железом двери (аналог нынешних стальных).

Как и ожидалось, после вежливого стука раздалось:

– Заходите!

За дверью обитала средних лет «дама». Одетая и причесанная строго, но изящно. Вся такая манерная. Стопроцентно жена какого-нибудь ответработника среднего или высшего звена. По ней даже в позднесоветские времена можно было изучать психотип – «дворянка». Ещё про неё я «уже» знал – наличие каллиграфического почерка. А как вы хотели? Партбилеты выписываются – не талоны на повидло. Бросив на женщину взгляд, я отметил отсутствие на строгом темном костюме наград. Тайком выдохнул. Было опасение, что нарвусь на фронтовичку и начнется поиск пересечений.

Номера войсковой части, хоть и выученные наизусть – малоинформативны. Мне бы сейчас хоть с фронтами определится. Амнезия – амнезией, но для успешной акклиматизации – скудновато будет. Одна надежда – залезть через военкомат в личное дело, а там по чужим документам пробить нормальные наименования частей. Подразделения уже не так страшно. Главное – не нарваться на однополчан, а может и наоборот. Здесь уж как карта ляжет.

Молча, положил на стойку партбилет и сверху офицерскую книжку. Вот сейчас будет мне «весело». По правилам, учетная карточка будет идти спецсвязью по запросу. А куда делать запрос – город нужен.

– Здравствуйте!

Вместо ответа отдаю честь и наклоняю голову. Ещё раз скользко. Манера поведения воспитанного офицера, а кто и как Сережа по жизни – х\з. Ладно, вариантов нет, надеюсь в связи с тем, что меня здесь никто не знает и прокатит. Несколько озадаченная моим молчанием, учетчица взялась изучать партбилет. А я внезапно озаренный, полез в вещмешок – за выпиской со спасительным диагнозом:

«Временная амнезия».

Да–а... на фронте было бы проще. Помню в незабвенные девяностые... в период огаживания всех и вся, меня неприятно поразили чьи–то воспоминания: «На женских должностях в политотделах (машинистки, учетчицы) служили симпатичные девочки восемнадцати лет, которых регулярно отправляли в тыл на «лечение». Надо понимать, что с контрацепцией в это время было весьма и весьма хреново. С одной стороны обидно за ловко устроившихся партгадов, а с другой... – повезло сопливым девчонкам. Хоть и с дитем, но жить будут.

Так вот тем девочкам можно было навешать любой лапши на уши. Тут этот вариант не прокатит. «Тетка», сидящая здесь – это «монстр»! Монстр учета. Молодым не понять. Тут СЕЙЧАС чуть сфальшивишь... и махом ознакомишься с методами «Смерша». Блин! Вот ведь тоже вопрос, найти вывеску и прочитать – кто тут сейчас НКВД или МГБ. Разницы никакой, но – звоночек.

Дама тем временем изучила «парт-офицерские книжки» и теперь с очень заинтересованным видом изучала «Выписку». Это как же вовремя меня осенило.

– Говорить можете? – прозвучал довольно приятный голос и даже вроде как с нотками участия.

– П-п-ло-х-хо! – озвучил я основную версию: «Там – помню, здесь... – не помню!» – спасибо незабвенному Доценту Леонову.

– Ну как же это вы так? Привыкли в армии, что в тылу у вас все свои. Вот и не бережётесь!

«Ага, я значит и не первый! Уже что-то».

Я принял виновато-покаянный вид и потупил глаза. Надо срочно в ней пробудить материнский инстинкт. Прокатит – обеспечу себе «агента влияния» Эти дамы знают много по должности. А через мужей – друзей – знакомых... и ещё чуть-чуть. И если захотят «пошефствовать» подскажут «к кому, куда и как». Мне таким шансом пренебрегать совсем нельзя.

– Запрос на учетную карточку в Шверин я отправлю сама.

Я еле справился со свалившимся счастьем. Нет со «Счастьем» – с большой буквы... Шверин!!! Север Германии. Какой же фронт там наступал? Конева или Жукова? Но это проще по разговорам фронтовиков выяснить и быстрее. Но какова дама... А?! Я ж говорю – «монстр»! По номеру полевой почты – вычислить адрес политотдела?!

– Вы о работе ещё не думали?

Я интенсивно покрутил головой. И опять принял виноватый вид. Типа – «ну виноват... вот не подумал».

– Да, понятно. Вы же сразу со школы в армию. Реальную жизнь не знаете... Знаете что... Идите-ка вы сразу в отдел кадров, к Юрию Николаевичу. Он тоже фронтовик. Родственная вам душа. Он поможет. Думаю и вы, будете ему нужны. С кадрами, несмотря на демобилизацию у нас пока сложно. Члены партии, да ещё фронтовики, – она кинула на меня весьма оценивающий взгляд, – чуть не на вес золота.

Я принял понимающий и гордый её доверием вид.

Такие как я: нужны только для черновой тяжелой работы. На теплые места наверняка конкурс «лап». Хотя черт с ними, с лапами! Мне не светит. Да и вообще мне не по нутру вся эта гонка благополучия. В своем времени наелся. Противно, в общем.

– Б-бо-льшо-е с-с-п-па-с-си-бо! – и приняв стойку «Смирно», наклонил голову.

–Р-ра-раз...! – начав заикаться, я типа засмущался и замолчал. Но учетчица восприняла «Разрешите идти?» – полностью и с молчаливым удовлетворением маленького временного, но... Начальника.

– Да-да, конечно. До свидания!

Отдал честь, и четко повернувшись кругом, чуть не строевым шагом вышел. Уф-ф. Проскочил. Приняв равнодушный вид (сделал морду кирпичом) – пошел искать Юрия Николаевича – «фронтовика» и прочая...

К радости от полученной информации начало примешиваться опасение, не переборщил ли с «теткой» из «Учета»? Хотя когда поворачивался – у неё было довольное лицо. Может действительно из дворян? Они к офицерам о-очень хорошо относились. Почему тогда не репрессировали? Да к тому же она член партии... Х\з. Неважно. Продолжим знакомство – выяснится.

«Отдел кадров», по словам постового, находился на втором этаже. Но я туда не стал спешить, остановился у окна. Надо было немного успокоиться – подумать чуть-чуть. Чего я хочу, куда и к чему стремиться. Второй шанс. Как его использовать? По-сути произошла перезагрузка меня старика-пенсионера в молодого парня. Как избежать ошибок и повторить удачи? Да и обещание отомстить – надо выполнить. Но это надо сделать чисто. Так, чтобы меня не нашли. На «зону» я не пойду.

Но, это потом.

Хорошо хоть тенденции развития общества в будущем знаю, и потому как много читал. Только вот абсолютной памяти, чтоб вспомнить все постранично – никто мне не предоставил. И не надо меня считать идиотом – провел я ревизию доставшегося мне «наследства». Ничего утешительного. Малость покоцанное, но, в общем-то, достаточно здоровое и тренированное тело. Со шрамами на башке вымазанными йодом и примотанными стираным бинтом.

Вот только не надо мне «петь военных песен». Надо рассказать Берии... дойти до Сталина... Тот, кто написал большинство этой чуши – об этом времени имел весьма смутное представление. НИКТО НИЧЕГО НИКОМУ – В РЕАЛЕ, не стал бы передавать. В лучшем случае грохнули бы «попаданца» на месте. «Во избежание...». А в худшем... боюсь даже представить. Но что выбили бы показания что шпион – на раз-два, это точно. И посадили бы как «врага народа».

Вы так – ради хохмы представьте, что вы из 2041. И вот вам надо дойти до президента. Сколько шансов у вас на встречу с ним? Боюсь, что с психами, никто разговаривать не станет. Это когда вам вколют чего-нибудь во избежание. Что-то изменилось? Ничего. Бюрократизм. Какой дурак – «на месте», рискнет своим креслом и карьерой, если что-то не так?

Да и тут бюрократия – это тоже что-то... Вот на встречу с первым из этой когорты сейчас и иду.

По идее «отдел кадров» РК ВКП (б) должен рулить всей номенклатурой городского уровня и ниже. Значит, я должен просить, а мне должны предлагать работу. Куда проситься вот вопрос. По сути вариантов два: раньше думай о Родине, а потом о себе или сначала о себе – потом о Родине. В девяностых остался один вариант. Понятие «Родина» отменили. Если бы решение принимал мой брат или любой из «попаданцев», то однозначным выбором был способ выбраться в решающую элиту или создать свой «хомячник»; сыто есть, вкусно спать, приобрести мировую известность. Да вот хотя бы самое простое – предсказать Никите Сергеевичу, что он станет главой государства. «Через девять лет будешь высоко сидеть – далеко глядеть». А там подсуетиться, всунуться в окружение Леонида Ильича. Начать можно уже сейчас. Он же секретарствует где-то в Молдавии или Днепропетровске. Доступ к «телу» нынче не сложный. Слава «пророка» будет обеспечена и когда начну обихаживать Раису Максимовну, все всё сразу поймут и «Меченому» будет проще. Вот так и будет сыто и вкусно.

Вот только «Родина» все равно исчезнет. По второму варианту мне ничего особенно не светит. Обычный человек, обычные заботы. Сейчас много работать за обычный паек, потом за скромную зарплату. Через тридцать-тридцать пять лет – пенсия, одна-двухкомнатная «хрущоба» и – буду я стоять с кефирной бутылкой в коридоре, вспоминая – «ходил я уже магазин или нет»*.

Свою карьеру я сломал в восьмидесятом, предложив омоложение Политбюро и ЦК на партактиве полка. Через много лет выяснилось, что правление Леонида Ильича было лучшим периодом для советского народа. Подавляющее большинство с удовольствием бы туда вернулось. Наверно.

Я стоял у окна, слепо уставившись в майскую зелень за окном, и думал... думал...

Кто привел к уничтожению страну, а народ к вырождению? Партаппарат – столь эффективный теперь и зажравшийся до упора в девяностые. Накопленные ими социальные неявные преимущества потребовали внешней реализации. Вот захотели – неявные хозяева страны, стать – явными. А быдло, то есть все мы простые люди, должно было узнать своё место.

На смену партаппарату, а точнее сомкнувшись с ним, пришли бандюки – нынешние «блатные». Одни без других не могли,...а может и могли. Надо будет думать. Про тенденции «блатных» вроде в семьдесят девятом читал в «Литературке». Статья там генерала Гурова – «Лев готовится к прыжку»**. «По традиции жанра» – мы с ним обязательно встретимся. С каким же удовольствием я пожму ему руку! А ещё одна гадская социальная группа – это «бывшие узники лагерей» Это с их солженицынских огаживаний – все начиналось. Ненавижу доносчиков и доносы, но вот кого обязательно «застучу» так это – этого, мать его, «выразителя чаяний лучших представителей народа». Вот мне интересно, там все из «вечно стгадающего нагода» или русские тоже встречались? Что же всё-таки делать? Заикаясь – просить направление? Бред!

Ещё увлекусь, начну говорить нормально. Не-е... «Мы пойдем другим путем!». «Писсменным». А на работу надо идти, по примеру Шарапова, в милицию. Если не могу давить партаппарат, то уголовничков вполне. Соцзаконность - соцзаконностью, но посильно придавить гадов будет можно.

А целью поставить нынешнюю службу внутренней безопасности. Но это в перспективе, а сейчас надо внизу поработать!!!

По ходу получается подспудно решение-то принято. Подкорка сама все за меня решила. Коммунистом был им и стану. Пока есть Родина – будем думать о ней! Искать способы давить гадов. А их я знаю. Теперь искать... искать способы противодействия. А начинать надо с карандаша и бумаги. Заикаюсь я плохо, а пишу хорошо.

Приняв решение, добыл пару листов бумаги и карандаш, на том же окне под несколько удивленными взглядами, немногочисленных проходящих, начал писать.

«Старший лейтенант Адамович Сергей Васильевич. Демобилизован. Член партии с марта 1944. Прибыл из ГСОВГ.

В результате травмы при нападении бандитов получил амнезию и заикание. Врач обещал со временем полное выздоровление.

Прибыл для постановки на учет и получения направления на работу в мирное время. Готов выполнять любое поручение партии.

Образование пехотное училище и самостоятельное чтение.

Командовал взводом. Под судом и следствием не был.

Партийных взысканий не имею.

Помню устав партии, отрывки из программы истории партии, отдельные места из опубликованных работ товарища Сталина.

Ненавижу гадов живущих в тылу за счет воровства и грабежей, слез голодных детей и женщин.

Холост. Здесь проживала невеста. Недавно она погибла от болезни. Узнал об этом только здесь.

Опыта гражданской жизни не помню, навыков невоенной работы не имею. Если возможно, хотел бы служить в органах милиции, охранять покой и спокойствие граждан, бороться с врагами социалистического образа жизни». Я перечитал написанное, поморщился и почесал по извечной привычке затруднительных ситуаций затылок. Коряво. Нет нужной идейности, нужно по-другому... Но как? Не знаю я современных реалий, привычных оборотов и выражений.

В постперестроечный период, когда подавляющее большинство соревновалось в размере дерьма, вываленного на партию, абсолютно забылось, что партия не только бесполезный аппарат «паразитирующий на теле государства», но прежде всего орган управления. В нем шел большой объём бумагооборота, а значит, выработалась своя версия «канцеляра» – подвида русского языка предназначенного для документов. У Даля словарь называется «Живага русского языка». Можно подумать, что язык документов не меняется. А он, гад, меняется с ещё большей скоростью: с каждым съездом и пленумом, сменой руководителя и написанной им работой. Любой знаток языка моментом обозначит свою «чуждость», не только употребив в неправильном месте речевой штамп, но и просто «упустив» его в документе в целом.

Любой государственный документ это набор языколомных оборотов и штампов. А для «органов» – флажок: «Обратите на меня внимание».

Не, пусть лучше будет «госканцеляр»– на «партканцеляре» спалят сходу.

Вежливо постучав, открываю дверь

– Вы зачем там сидите? Что значит – ничего нет? Вам партия доверие оказала, вот и оправдывайте его, а не ищите оправдания! Где хотите и как, но завтра должно быть сделано! – ярился праведным негодованием голос хозяина кабинета.

– Пораспустились вы, там, на фронте, – зло пробормотал он, резким движением опуская трубку на рычаги, и поднял на меня взгляд.

Он был невысокий, полный, с явно выпирающим животиком, выбритой головой и одет в плотно обтягивающую офицерскую тужурку без погон, но с колодками наград.

– Слушаю Вас! – голос приобрел официальную вежливую сухость занятого человека, вынужденно отрывающегося от важных дел на мелкую служебную необходимость.

Я протянул партбилет с вложенной в него писаниной, и, опуская руку вдруг – «поплыл».

В глазах на мгновение потемнело. От головы до пяток пронесся острый режущий поток, и в мозгу проявилось мое собственное жизнеощущение. Протаяла во мне память Сергея-фронтовика – кусочек его жизни, острый и зазубренный осколок мальчишеского опыта:

У нас, в разведке, – «за словом в карман» никогда не лезли. В прошлом году был такой же, политрук гребаный! Тогда наша группа взяла пятерых немцев в их ближнем тылу. Группа... – в составе четырех человек. Редкость конечно, но немцы нам попались «дерзкие», попытались на нас наброситься и оружие отобрать. Идиоты! Обычно-то они – смирные, да покладистые. И говорят все, и унижаются. И плен для них – нормально. Это мы с гранатой, чтоб в плен живым не попасть... Одним словом, – вышли мы к своим только с одним пленным. Утащили его в штаб. Так эта сука, вместо благодарности, что-то там и вякнула про нас на допросе. Приходит ко мне майор–политрук и начинает мораль читать, и стращать всякими карами за расстрел пленных. Будто бы я их уже в нашем тылу порешил, а не в немецком... Сказал я ему тогда: «Товарищ майор, я сейчас пойду к генералу, и попрошу, чтобы вас завтра назначили командиром поиска». Послушал бы меня генерал. Этого «вояку» как ветром сдуло.

Меня качнуло и это заставило Юрия Николаевича поднять взгляд:

– Вам что – плохо?

Я покачал рукой – «нормально, уже прошло». Он секунду ещё всматривался в меня, а потом обратился к привычному родному – бумагам.

– Так это вы редкостно воспитанный сообразительный молодой офицер?

Вероятно «учетчица» успела позвонить, пока я писал «цидулю».

– И сильно вы заикаетесь?

– П-по-к-ка п-п-рри-л-л-ич-чн-но... – пришлось мне открыть рот. Хозяин кабинета покивал головой и вновь принялся вчитываться в бумаги, вероятно обдумывая и принимая решение.

Был ли партаппаратчик природным хамом или приобрел на «должностях» партчванство, но мне, по сути – больному человеку, сесть не предложили. Оно понятно, не «свой», не ровня по положению, не – «нужный» человек. Да и плевать. Привыкать что ли?

– Значит из ГСОВГ? – вновь «подал голос» райкомовец, подняв голову от бумаг.

Я, надев «маску» строевика, кивнул. Вы где воевали у Конева или Рокоссовского?

«Оба-на, там ещё и Рокоссовский оказывается был! Да-а, давно я про войну ничего не читал. Позабывал всё напрочь. И что говорить?» – пронеслось у меня в голове.

Но Юрий Николаевич, не обратив внимания на моё тупое молчание, решил блеснуть эрудицией:

– Ах да, вы же из Шверина, там наступал Второй Белорусский товарища Рокоссовского. А член Военного Совета... – он сосредоточился на секунду, напрягая память.

А у меня проскочила ассоциация: «барабанная дробь» и пауза ведущего:

«Правильный ответ...»

– Товарищ Субботин! – победно улыбнулся хозяин кабинета, взглядом давая мне сигнал порадоваться вместе с ним.

Я слегка улыбнулся, делая вид, что приятно удивлен памятью и знаниями райкомовца. Хотя если вдуматься мужик действительно эрудит. Маршалы на слуху. Их знает каждый. А вот вспомнить ЧВСа – это сильно.

Мне же, честно говоря, его радость была параллельна. Я же выбирал между Жуковым и Коневым, склоняясь к варианту последнего. Маршалов и их фронты тогда знали как сейчас фанаты футболистов-звезд. И спутать «Зенит» с ЦСКА это однозначно получить в бубен, как вражескому шпиону – тогда, и загреметь в «кровавую гэбню» – теперь. «Да-а, вот влетел бы...», – проскользнула мысль-откат.

– Так что же с вами делать? – проявив эрудицию, хозяин кабинета пришел в хорошее расположение духа и стал воплощенным хлебосолом. – Вы же понимаете, товарищ Адамович, что в настоящий момент, при всем нашем кадровом голоде использовать вас мы полностью не можем? Я стоял, сохраняя на лице спокойное равнодушие, и ждал перехода к конструктивной части.

– Характеризуют вас – положительно... – он полез в какие–то бумаги, и что-то там высматривая. А я тихо стоял офигевая от этого – «положительно». «Положительно» – это что, звонок дамы из «Учета» что ли?

– Ага, – наконец найдя нужное в ворохе бумаг Юрий Николаевич поднял взгляд.

– Командиром взвода ППС пойдете? Должность важная, но спокойная...

«Спокойная» – с личным составом?! Когда такое было?» – подумал я про себя, но сохранил на лице невозмутимость..

– Вы человек с боевым опы...

Дальше началась «рекламная пауза» нынешнего времени, а я привычно отключил мозг, что бы ни провоцировать злость и неприязнь

–...партия надеется...

И мне на прощание протянули руку.

Мысленно ляпнув: «Аминь!», – я пожал руку и направился за направлением к секретарю, «туда насчет вас, позвонят»...

****

*Это из анекдота 70–х, когда молоко было только в стеклянных бутылках или треугольных бумажных пакетах. А соки только в трехлитровых банках. История:

Стоит пенсионер в прихожей, смотрит недоуменно на авоську с пустыми бутылками, и задает сам себе вопрос:

– Интересно, ходил я сегодня в магазин или нет?

Историческая справка.

**Сергей перепутал.Данная статья появилась в начале девяностых

** *Согласно докладу начальника тыла РККА генерала Хрулева, в короткую финскую кампанию рядовым бойцам было роздано более 10 миллионов литров водки. Командирам и летному составу полагался коньяк. Всего ими было выпито свыше 800 тысяч литров коньяка. В прифронтовом же Ленинграде водка в ту пору стала дефицитным продуктом, очередь за ней занимали с пяти часов утра. Мало кто знает, что советскому командованию пришлось срочно решать вопросы, которые ни какими уставами не были предусмотрены. Например, пришлось формировать специальные военные бригады по сбору опорожненной посуды: первое время водка подвозилась войскам в бутылках, и на водочных заводах очень скоро возникла острая проблема со стеклянной тарой.

Сборщики посуды вернули в тыл около 250 вагонов пустых «поллитровок»!!!

Но и сегодня следопыты находят на местах дислокации Красной Армии старые водочные бутылки – и на местах размещения передовых соединений и на отдаленных от передовой бывших артиллерийских позициях, и на болотах, через которые бойцы шли в атаку, и там, где армия развила успешное наступление на финский тогда Выборг.

Глава 7.

Я исключительно терпелива, при условии что, в конце концов – выйдет, по–моему.

Маргарет Тэтчер.

Следующая задача – жилье.

Странно я себя чувствую. Не по здоровью – нет. Внутри. Вот идет мне навстречу на той стороне улицы – майор. А меня отчего-то злоба душит. Он – здоровый, симпатичный мужик. С орденом да с медалями. А меня, глядя на него – с души воротит. Сапоги у него хромовые и форма из хорошего сукна пошита. И понимаю я, это – «крыса тыловая!». И злюсь я на него – помимо воли. Знающему человеку сапоги эти – мно-огое сказать могут. Они чисто парадные и воду пропускают, так что носить их можно только в городе. И совсем не по лужам и не в «поле». Мои-то в отличие от его – яловые.

Вот и переплелись, сжились со мной чувства мальчишки–фронтовика, изгрызенного вшами, весь жизненный опыт приобретшего в армии, да на фронте. Странно я себя чувствую. Ох, странно... Теперь уже и не понять, что от меня – старого циника, а что от восторженного юноши, на руках которого кровищи – не одному маньяку и не снилось. Переплелась и скрутилась – не разорвешь... злоба на чиновничью сволочь из моего времени – «Я вас туда не посылал!» и на сытых интендантов этого – «Всё выдано согласно норме!».

Вокруг меня город, живущий не очень мне пока понятной жизнью. Не улавливаю я его внутренний ритм. Не могу подстроиться. Пока «я чужой на этом празднике жизни».

А странно, на мой взгляд, тут все. Очень. Большинство народа в частично военной форме и сапогах. И бабы с платочками, повязанными на головах. Мужики и парни в кепках или фуражках. Калеки, нищие, блатные, пленные немцы – старательно прячущие глаза... Бабы недвусмысленно оценивающие ладного молодого «офицерика» – меня.

И серое все кругом – СЕРОЕ. И тусклое. Привыкший к разноцветью одежды, рекламы, домов... к ярким и блескучим вывескам – глаз невольно ищет этого и не находит. Есть у меня пока это ощущение – попадания в фильм. Ненастоящности. «Неделька – другая и все успокоится...», как поется в детской песенке. Пока же держусь, чуть настороже. И людей на улицах как–то непривычно мало. Адрес доброй старушки в Старом городе подсказала молоденькая сестричка в госпитале. А улицы тихие. Собачки из–за заборов почти не лают. И на улицах бродячих псов нет. Судя по всему – подъели. Местные скушали. Голод. Да и кормить собачку опять же надо. А тут своим не хватает. Вон и голубятен полно. Только голубей маловато. Скорее всего, по этой же причине. Заборы здесь непривычные. Глухие и высокие – не заглянешь с улицы во двор. Вся жизнь дома заботливо спрятана от чужих глаз. Вежливо стучу в глухую калитку. – Заходите!

– Здра–авству–уйте!

Старушка – хозяйка, опираясь на грабли, смотрела на меня. Понадобилось некоторое усилие, чтобы подобрать отпавшую челюсть. Ничего себе «старушка»? Старушка?! Да ей лет сорок – сорок пять. Она лет на пятнадцать младше меня старого! Весьма миловидное лицо с россыпью веснушек. Серые глаза, высокий лоб. Не худая и не толстая. Замызганное домашнее платье. Разбитые ботинки на ногах.

– Здравствуйте. Что вы хотели?

– Мне–е с–сказа–али жилье у–у вас мо–ожно сня–ать?

– А... Ну проходите. Присаживайтесь, – она указала на скамейку у дома. – В ногах правды нет.

– Вы откуда?

– И–из го–го... из больни–ицы...

– Вы раненый?

– Н–нет! – я отрицательно покачал головой. – Т–ту–ут – ш–шпана го–олову про–оломила. А–ам–мнези–ия у меня... – я теперь уже привычно достал справку с диагнозом.

Она внимательно прочла её. Потом посмотрела на меня.

– Временная амнезия?

Я неопределенно хмыкнул.

– Ну, пусть будет – амнезия. Разное случается.... Пойдемте, покажу вам жилье.

– Вы совсем память потеряли или как?

– М–места–ами–и...

Мы пошли в дом, где я привычно придержал двери – вежливо пропуская даму вперед.

Комната, которую предложили мне занять, была не обычным «углом» – как принято в нынешнее время. Это когда твою койку стыдливо отделят занавесочкой от общей площади. А действительно комнатой. Небольшая веранда с другой стороны дома окнами выходила в небольшой садик с яблонями и ещё какими–то фруктовыми деревьями. Между ними виднелись ухоженные грядки. Кровать с уже позабытыми мной никелированными шарами. М–м... а на ней подушки – уголком, заботливо накрытые кружевной салфеточкой. Давно забытый символ домашнего уюта. Аккуратный половичок, стол с настольной лампой. Чисто, аккуратно. По нынешним временам это – «Хилтон», не меньше. Кругом грязища, бараки... вши с клопами – обыденность. А тут!?