Н. А. Заболоцкий

Николай Заболоцкий (1903–1958) был человеком странным, но не чудаковатым. Никогда он не изображал себя „поэтической натурой“ или мыслителем, утомлённым многознанием. Полагал: „каждое слово… является носителем определённого смысла… „Дыр бул щыл“ – слова порядка зауми, они смысла не имеют“.

Александр Введенский – один из ленинградских „заумников“, любивших эпатаж, – написал на него эпиграмму:

Скажи, зачем ты, дьявол,

Живёшь, как готтентот.

Ужель не знаешь правил,

Как жить наоборот.

Он вместе с Заболоцким вошёл в литературную группу ОБЭРИУ (Объединение Реального Искусства), призывавшую к культурной революции, подрывающей „старое искусство до самых корней“. Этот „подрыв“ они выражали, в частности, чисто внешне, стараясь оригинальничать в одежде, поступках. Этого Заболоцкий не одобрял и „жить наоборот“ не старался. А не чудить там, где чудачества поощряются, – явная оригинальность.

Впрочем, по свидетельству драматурга Евгения Шварца, когда обэриуты постриглись под машинку, Заболоцкий отчитал их за столь нелепый поступок. Мол, стрижка портит волосы. Священники и женщины не стригутся, а лысеют редко. Стрижка – школьный предрассудок… Но через несколько дней сам пришёл в редакцию стриженный наголо.

Как вспоминал Шварц: „Он имел отчётливо сформулированные убеждения о стихах, о женщинах, о том, как следует жить“. И был исполнен „не то жреческой, не то чудаческой надменности, вещал“. Одно из его загадочных утверждений: „Женщины не могут любить цветы“.

Как это понимать? Желание поразить парадоксом? Ведь известно, с какой радостью принимают женщины цветы, как восхищаются их формой, ароматом… Хотя, если подумать, почти всегда это относится к сорванным, а значит, лишённым жизни цветам, а не к растущим на свободе. Значит, сказывается не столько любовь к цветам, сколько – к украшениям, своим удовольствиям, прихотям.

В апреле 1941 года Заболоцкий писал жене: „Чем старше я становлюсь, тем ближе мне делается природа“. А ещё через три года: „Когда после работы выходишь из этих прокуренных комнат и когда сладкий воздух весны пахнёт в лицо – так захочется жить, работать, писать, общаться с культурными людьми. И уже ничего не страшно: у ног природы и счастье, и покой, и мысль“.

Самое удивительное: написано это – из „исправительно‑трудового лагеря“, из заключения, к тому же несправедливого, по лживому и подлому доносу.

Многие ли из нынешних, на кажущейся свободе, могут сказать так? Прочувствовать своё кровное родство с природой? Она теперь превращена в безликую „окружающую среду“, которую предпочитают наблюдать из автомобиля или на фешенебельных курортах.

А ведь только природа способна одарить нас новыми мыслями и впечатлениями, радостью жизни и надеждой на бессмертие. Обо всём этом писал поэт в замечательных стихах.

У него проявлялся чудесный дар проникать мыслью в душу зверя или растения. Это было ошеломительно ново. Немногие смогли понять и по достоинству оценить его поэмы „Торжество земледелия“, „Безумный волк“, „Деревья“. Представьте, к примеру, такую картину:

Там кони, химии друзья,

Хлебали щи из ста молекул,

Иные, в воздухе вися,

Смотрели, кто с небес приехал.

Корова в формулах и лентах

Пекла пирог из элементов,

И перед нею в банке рос

Большой химический овёс.

Наглотавшись этой самой „химизации“, мы не умиляемся её чудесам. Но для поэта сельское хозяйство – не способ изъятия силой у природы её богатств, а сотрудничество человека с животными и растениями, духовное единство и даже единомыслие. В его иронии – бездна потаённой мудрости:

Здесь учат бабочек труду,

Ужу дают урок науки –

Как делать пряжу и слюду,

Как шить перчатки или брюки.

Здесь волк с железным микроскопом

Звезду вечернюю поёт.

Здесь конь с редиской и укропом

Беседы длинные ведёт.

В его стихах – поразительное сочетание науки и поэзии. Такого сплава достигали очень немногие. А когда попытаешься проникнуть мысленно в глубинную суть предметов и явлений, постичь сокровенную тайну жизни и смерти, смысл своего пребывания в этом мире, то вновь придут на память слова поэта:

И боюсь я подумать,

Что где‑то у края природы

Я такой же слепец

С опрокинутым в небо лицом.

Лишь во мраке души

Наблюдаю я вешние воды.

Собеседую с ними

Только в горестном сердце моём.

Человек разумом своим, волей, действием способен преодолевать ограничения, предусмотренные природой, вырываться на волю. Как? Благодаря фантазии, мечтаниям, поэтическому воображению. А ещё – с помощью знаний и труда, используя законы мироздания для своих целей, покоряя земные стихии: „Мы, люди – хозяева этого мира, / Его мудрецы и его педагоги“.

Он восхищался творческой мощью человека. Есть у него стихотворение „Творцы дорог“. Сразу не поймёшь, что рассказано здесь о заключённом, о том времени, когда Заболоцкий как „политически неблагонадёжный“, отбывал трудовую повинность, прежде испытав пытки, издевательства следователей и их пособников. Он едва не лишился рассудка. Но выдержал всё, не стал клеветником и доносчиком. Человек, не теряющий человеческого достоинства, – свободен, и свободу отнять у него можно только вместе с жизнью.

Истинная свобода – духовная. Её никогда не терял Заболоцкий. Она пронизывает его произведения. Подневольный – по воле судьбы – рабочий с лопатой, рядовой строитель дороги видит и слышит то, что недоступно „вольным“ бездельникам:

Есть хор цветов, не уловимый ухом.

Концерт тюльпанов и квартет лилей.

Быть может, только бабочкам и мухам

Он слышен ночью посреди полей.

В такую ночь соперница лазурей,

Вся сопка дышит, звуками полна,

И тварь земная музыкальной бурей

До глубины души потрясена.

Это не прелестная идиллия. Сюда, в тайгу, врубились люди с аммоналом, экскаваторами, кирками:

Нас ветер бил с Амура и Амгуни,

Трубил нам лось, и волк нам выл вослед,

Но всё, что здесь до нас лежало втуне,

Мы подняли и вынесли на свет.

В стране, где кедрам светят метеоры,

Где молится берёзам бурундук,

Мы отворили заступами горы

И на восток пробились и на юг.

Да, много человек „наломал дров“, много нанёс незаживающих ран природе, искалечил и замусорил мир вокруг себя. И всё‑таки он – великий творец (хотя, увы, творящий слишком много неразумного). А тому, кто приучен, как мышка, отсиживаться в норке или шмыгать только по хоженым‑ухоженным тропкам:

Не дорогой ты шёл, а обочиной,

Не нашёл ты пути своего,

Осторожный, всю жизнь озабоченный.

Неизвестно, во имя чего.

Автор был профессионально знаком с медициной. В 1920 году 17‑летним юношей он прибыл из Уржума в Москву и поступил на медицинский факультет университета. Выбор был определён соображениями физиологическими: медикам давали паёк с ежедневным фунтом хлеба.

По душевной склонности Николай Заболоцкий учился ещё и на историко‑филологическом факультете. Вернее, пытался посещать два учебных заведения. Однако паёк приходилось отрабатывать всерьёз… Впрочем, трудности жизни никогда не пугали и даже, вроде бы, не огорчали поэта – он был выше этого.

Как вспоминал друг его юности М. Касьянов, Москва стала для Заболоцкого первым поэтическим университетом. Они по вечерам посещали театры, Политехнический музей, где проходили поэтические вечера, частенько сиживали в кафе поэтов. Однажды спускались в толпе по ступеням Политехнического. Рядом с ними двигался Маяковский, с триумфом прочитавший свою поэму „150000000“. В толчее Владимир Владимирович наступил на ногу Касьянову. Николай воскликнул: „Миша, береги свою стопу! На ней печать гения! А ещё лучше, сдай её в музей“.

Как знать, возможно, московская буйная, полуголодная, бесшабашная юность раскрепостила в Николае Заболоцком задатки юмориста и сатирика. Ведь по складу своего строгого характера и обстоятельного ума он более всего склонен был к философским размышлениям. А тут – и озорство, и философизмы, доведённые до абсурда. Так, обращаясь к своему другу, Николаю Степанову, он пишет „Похвальное слово о Колином телосложении“, где буддийский „пуп мудрости“, предмет созерцания, превращается в нечто грандиозное:

Наконец, в средине чрева,

Если скинешь ты тулуп,

Обнаружить может дева

Колоссально мощный пуп.

Это чудо мирозданья

У тебя, как котлован.

Там построить можно зданье –

Кафетерий и чулан.

Приказав служанке Софе

Торговать в твоём кафе,

Ты там будешь кушать кофе,

Развалившись на софе.

Мы к тебе туда на святки

Будем ездить из Москвы

И играть с тобою в прятки,

Прячась в заросли и рвы.

Будем баловаться с Софой,

У балкона сеять рожь…

Коля, будет катастрофой,

Коль постройки не начнёшь!

Подобные сочинения Заболоцкий в собрание своих стихотворений не включал. А ведь остроумие нередко является одним из проявлений мудрости – но без мудрёностей. Да и какая развёртывается фантасмагория: оказывается, в собственном пупе можно построить для себя здание, и откушивать там кофе, и в прятки играть с друзьями…

Как бы отнёсся Заболоцкий к нынешнему времени? К нашему обществу, перешедшему к реализации призыва „Обогащайтесь!“? На эти вопросы он ответил загодя. Поэт пережил подобный скоротечный этап истории СССР под названием НЭП – торжество буржуазных идеалов, спекуляции, алчности, безнравственности.

В глуши бутылочного рая,

Где пальмы высохли давно,

Под электричеством играя

В бокале плавало окно…

Он показал картину „Вечерний бар“, где „бедлам с цветами пополам“, „рыдает пьяный толстопузик, / Другой кричит: Я – Иисусик / …К нему сирена подходила, / И вот, тарелки оседлав, / Бокалов бешеный конклав / Зажёгся, как паникадило“. А после „жирные автомобили… легко откатывали прочь…“

И как бы яростью объятый,

Через туман, тоску, бензин,

Над башней рвался шар крылатый

И имя „Зингер“ возносил.

Но тут же иная картина:

Калеки выстроились в ряд.

Один играет на гитаре.

Ноги обрубок, брат утрат,

Его кормилец на базаре…

Вон бабка с неподвижным оком

Сидит на стуле одиноком…

И вновь – „отрепья масла, жир любви“, а там в пьяном угаре вдруг пустятся в пляс безрукий и „слепая ведьма“, исполнив „танец‑козерог, / Да так, что затрещат стропила / И брызнут искры из‑под ног!“

Бредовый мир: ополоумевшие люди, алкогольный дурман, истеричное веселье, скотское житьё… Но в этой круговерти есть и недвижная опора. „Стоят чиновные деревья… Они в решётках, под замком“. И подстать им – ряды одеревенелых чиновников, подлинных хозяев этой нелепой жизни:

На службу вышли Ивановы

В своих штанах и башмаках…

О мир, свернись одним кварталом,

Одной разбитой мостовой,

Одним проплеванным амбаром,

Одной мышиною норой,

Но будь к оружию готов:

Целует девку – Иванов!

Вот оно, неистребимое чиновное племя. Оно превращает мир в одну мышиную нору, оно требует себе всевозможных благ, оно плодится и размножается. Что делать? Ведь чиновник существует не сам по себе, он паразитирует в определённой благоприятной среде.

Заболоцкий, как натуралист, вглядывается в копошение этих существ, выясняя их экологию. Изучает новый быт, новый „народный дом“, новую свадьбу. И видит во всём этом слишком много старого, замшелого, низменно‑мещанского. Здесь царят самые непотребные материальные потребности, включающие непременно хмельное веселье:

И под железный гром гитары

Подняв последний свой бокал,

Несутся бешеные пары

В нагие пропасти зеркал.

И вслед за ними по засадам,

Ополоумев от вытья,

Огромный дом, виляя задом,

Летит в пространство бытия.

…Кто из нас не испытал на себе топотанье бешеных пар, гремящую музыку, от которой весь дом будто ходит ходуном. И люди нынче не те, и музыка другая, а что‑то давнее неистребимо.

Эту безысходность прочувствовал и выразил Заболоцкий и на склоне дней, незадолго до смерти, в 1957 году. Ему довелось уже испытать годы лагеря и ссылки, возвращение в Москву, известность, лицемерное ниспровержение „культа личности“, обещание скорого пришествия коммунизма… Но вновь и вновь с тревогой видел он всё ту же жажду власти и материальных благ, наглую суету новых хозяев жизни.

Свои мысли и чувства выразил он в небольшом стихотворении „Птичий двор“. Тут радостно копошатся крикливые петухи, писклявые цыплята, визгливые индейки, важные утки, преисполненные гордости гуси. И не ведают, что имеют крылья и способны взвиться ввысь. Над ними бескрайнее небо…

А они, не веря в чудо,

Вечной заняты едой,

Ждут, безумные, покуда

Распростятся с головой.

Вечный гам и вечный топот,

Вечно глупый, важный вид.

Им, как видно, жизни опыт

Ничего не говорит.

Их сердца послушно бьются

По желанию людей,

И в душе не отдаются

Крики вольных лебедей.

Словно написано это для нас, нынешних. Но отметим и не сразу видимый подтекст. В сущности, каждый человек обязательно попадёт под нож или, если угодно, под косу смерти. Вот и надо бы задуматься о смысле жизни (или её бессмыслице?), о сути смерти, а главное о том, как жить?

…Казалось бы, пройдя трудный жизненный путь, Заболоцкий должен был или сетовать на судьбу, или желать покоя. Однако и то и другое было ему чуждо. Он жил в героическую и трагическую эпоху России. И не отделял свою личную судьбу от судьбы родины и народа. Именно это помогало ему достигать вершин не только поэтического ремесла (чему можно выучиться), но и высокой поэзии, одухотворённой вдохновением и озарённой разумом.

Date: 2015-11-15; view: 271; Нарушение авторских прав