Море Возможностей 5 page

– Вот это, значит. Это всё?

Затем он поднимает меня и выходит из комнаты.

Корзина заглушает звуки. Но мне тем не менее слышно по дыханию профессора, что в Академическом боксёрском клубе больше времени уделяют коньяку и сигарам, чем скакалкам и боксёрским грушам. Минуту спустя я слышу, что мы, к сожалению, добрались до епископа, потому что её голос слышно прекрасно, и если бы в корзине хватило места, то волосы у меня на голове встали бы дыбом.

– Нам придётся снять крышку, чтобы посмотреть, что же такое мы выносим, – говорит она. – Из такого заведения.

И тут вступает голос Тильте. Невозмутимый, но предостерегающий.

– Я бы не советовала этого делать, фру Бордерруд. Это наш островной варан.

Чтобы вы понимали, что сейчас происходит, мне придётся сообщить вам некоторые сведения о животном и орнитологическом мире Финё.

До того как мы с Тильте предложили свою помощь Дораде Расмуссен, директору местной туристической компании, чтобы радикально переработать ежегодно издаваемую компанией брошюру, на Финё был богатый животный мир, но всё же он несколько уступал по разнообразию фауне, например, Мато Гроссо.

Мы взялись за дело таким образом. Сначала мы нашли фотографии, которые были сделаны, когда заблудившийся зубатый кит, проплыв мимо Финё, выбросился на берег фьорда Рандерс. Потом прибавили то, что наснимал Ханс холодной зимой семь лет назад, когда спасатели Финё и Природоохранного управления ловили белого медведя, которого принесло на льдине чуть ли не со Шпицбергена. Тут Дорада осознала масштаб наших планов и принесла видеозапись своего амазонского попугая, когда тот, ускользнув из клетки, обосновался в кроне красного бука в саду их компании на фоне датского флага. Эпизод, когда на попугая спланировал большой ястреб и разорвал его на куски, нам не пригодился, но кадры из первой части, несомненно, украсили новую брошюру, в которой не то чтобы было прямо написано, что Финё – это скандинавская Новая Зеландия, суровый Север и тропический рай на одном и том же острове, – но фотографии говорили сами за себя. Кроме того, Тильте одолжила в городском краеведческом музее национальный костюм и разрезала его так, что удалось запихнуть в него Ханса, и наш старший браг предстал в брошюре в брюках до колен и гольфах, в башмаках с серебряными пряжками и развевающимися на ветру волосами, с подписью: «Житель Финё по пути в церковь, в национальном костюме, который до сих пор носят на острове».

А в конце мы поместили фотографию моего гигантского питона по имени Белладонна, сделанную в искусственном тропическом лесу в городе Рандерсе, куда нам пришлось отдать Белладонну, когда она выросла до двух с половиной метров и более не хотела довольствоваться кроликами, и стала требовать живых поросят, а держать свиней у нас в усадьбе мама ни за что не соглашалась.

Брошюра имела колоссальный успех. Она перевернула падающий рынок, и с тех пор туристы валом валят к нам на остров.

Следствием этого, к сожалению, стали несколько экзекуций, которые нам с Тильте пришлось устроить в школе, потому что каким‑то слабовидящим показалось, что наш Ханс на той фотографии похож на деревенского дурачка. Другим следствием стало новое, не очень отчётливое представление о флоре и фауне Финё, сложившееся отныне у датской общественности.

Вот этим‑то неотчётливым представлением Тильте сейчас и воспользовалась, заявив, что в корзине находится местный варан.

Епископ немедленно отдёргивает руку и делает один из тех прыжков, которые вполне могли бы обеспечить ей место в балете Орхуса, если у неё вдруг не заладится с её епископством.

– Мой младший брат взял его с собой. – объясняет Тильте. – Но Рикард считает, что слишком рискованно выгуливать его здесь.

Я слышу, как граф снова издаёт звук, как будто полощет рот вадемекумом. Потом корзину поднимают, на сей раз с большим уважением, сносят вниз по ступенькам, несут по коридору и ставят в какое‑то место, которое должно быть является багажником «мерседеса» Торласиуса‑Дрёберта. Все садятся в машину, я надеюсь, что все на месте, то есть профессор, его жена, епископ. Вера‑секретарь. Тильте и Баскер. Заводится двигатель, машина трогается, кто‑то разговаривает с охранником у ворот. И вот, наконец, после самых тёмных суток в нашей жизни, впереди у нас с Тильте и Баскером вновь свобода. Свобода, которая – хочу вам напомнить – конечно же, крайне ограничена и, строго говоря, не позволяет выйти за пределы здания, и не идёт ни в какое сравнение с той большой свободой, о которой я на самом деле рассказываю.

♥

Наш дом стоит прямо напротив церкви, так что от «Большой горы» до него какой‑нибудь километр – расстояние, которое в повозке, запряжённой лошадьми, можно преодолеть минут за десять, пешком – за четверть часа, а в «мерседесе» – за пару минут, не больше. И тем не менее эти минуты полны событий, которые я без преувеличения могу назвать драматическими.

Во‑первых, мне очень хочется чихнуть.

Не знаю, как в новой областной больнице Торкиля Торласиуса лечат тех, кто страдает от астмы и аллергии на пылевых клещей. Но надеюсь, их, бедных, не заставляют сворачиваться клубком на дне плотно закрытой корзины.

В этот момент, когда я изо всех сил стараюсь не чихнуть, Анафлабия Бордерруд говорит:

– Лучше всего будет, если официальной версией станет нервный срыв у ваших родителей. В прошлый раз с трудом удалось спасти положение. С тех пор у многих из нас остались кое‑какие вопросы, и лучше бы их не поднимать.

На это Тильте отвечает, что она с епископом абсолютно согласна, мы, дети, тоже так думаем.

– Полиция, по‑видимому, склонна считать, что готовится что‑то противозаконное, – говорит епископ. – Но мы – руководство прихода и министерство по делам церкви – придерживаемся иного мнения.

Тильте отвечает, что в этом вопросе мы, дети, полностью солидарны с министерством по делам церкви.

– Но если бы причиной был нервный срыв, – продолжает Анафлабия Бордерруд. – Или депрессия. С которыми можно бороться врачебными средствами. Вот поэтому я и хочу осмотреть вашу усадьбу. И хочу, чтобы Торласиус‑Дрёберт принял в этом участие. Сказал своё слово специалиста. К его мнению прислушаются. Хотелось бы понять, где могут находиться ваши родители, до того, как это установит полиция. Об остальном мы с профессором позаботимся. А что вы можете сказать о состоянии ваших родителей перед исчезновением?

– Мне, как дочери, очень трудно говорить такое, – говорит Тильте. – Но слово «невменяемые» подошло бы лучше всего.

Если бы Тильте не сказала этого, то мне, без сомнения, удалось бы сдержаться и не чихнуть. Просто‑напросто следуя мудрому рецепту обретения свободы, различные версии которого присутствуют во всех духовных системах и который состоит в том, что следует обратить взор внутрь, задавая при этом себе вопрос: «Кто есть тот, кто чувствует, что хочет чихнуть?» Или: «Если чихнуть, то из какого источника сознания будет происходить чих, если ты чихнёшь?»

Но следует признать, что тренировка сознания требует некоторых дополнительных резервов, во всяком случае если ты новичок в этом деле, а когда я слышу реплику Тильте, никаких резервов у меня нет, я просто в ауте. Последние её слова выдвинули её на первое место среди величайших предателей в мировой истории: Иуды, Брута и Кая Молестера Ландера, который кроме моих чаячьих мест опустошил моё тайное лисичковое место в лесу – а ведь я ещё и не рассказал вам о том, как они вместе с Якобом Аквинасом Бордурио Мадсеном заставили меня выйти на сцену на конкурсе «Мистер Финё».

Не то чтобы я был готов в любой момент подписаться под тем, что наши отец и мать вменяемые – вовсе нет. Но, во‑первых, то, что твои родители немного чокнутые, относится к маленьким семейным тайнам, о которых, по‑моему, не следует особенно распространяться. А во‑вторых, на момент отъезда степень их сумасшествия не превышала своего обычного среднегодового уровня.

Так что от неожиданности я не смог больше сдерживаться и чихнул.

Даже Анафлабия Бордерруд не способна выполнить прыжок из сидячего положения на заднее сиденье. Но попытку она. похоже, сделала, врезавшись при этом головой в крышу.

К счастью, в это мгновение мы оказываемся на месте, машина останавливается, все выходят.

– Корзину надо взять с собой, – говорит профессор, – её нельзя оставлять в машине без присмотра, я только что поменял обивку.

Меня с корзиной поднимают и ставят на землю с величайшей осторожностью, у всех в памяти ещё остался мой чих и предостережения Тильте.

Вокруг меня наступает тишина, длится, возможно, минуту, потом крышка корзины поднимается.

– Петрус, – шепчет Тильте. – Ты помнишь, как мы ездили к маяку?

Я оглядываюсь по сторонам: начинает темнеть, вокруг никого нет.

Тильте зря задаёт этот вопрос, она сама понимает: это было незабываемое путешествие. Мы ехали на «мазерати», Тильте нажимала на педали и переключала передачи, я заведовал рулём. Эта поездка стала просто бальзамом мне на раны, после того как она вместе с Якобом Бордурио и Каем Молестером, как я уже говорил, заставила меня выйти на сцену перед тысячью двумястами зрителями – в полной уверенности, что я должен получить «Приз за спортивный характер» футбольного клуба, а на самом деле всё это было конкурсом на звание «Мистер Финё».

– На этот раз будет легче, – говорит Тильте. – У этой машины автоматическая коробка, и в переднее стекло тебе всё будет видно. Я предлагаю, чтобы ты остался в корзине и медленно сосчитал до пятисот. Потом ты загонишь машину в переулок и вернёшься обратно.

И она исчезла. При обычных обстоятельствах я бы не смог так работать – когда мне предоставляют лишь малую часть информации. Но ситуация сложная и небезопасная, так что я остаюсь в корзине, прилаживаю обратно крышку и начинаю считать, размышляя о том, что покойные на нашем городском кладбище несмотря ни на что имеют целый ряд преимуществ – они‑то лежат в просторных, прохладных и непыльных гробах.

Если ты духовно ищущий человек, то есть если ты никогда не упускаешь возможность почувствовать дверь, то многое из того, что для других людей будет похоже на монотонное ожидание, оказывается наполнено содержанием. Вот это и происходит сейчас, потому что не успел я сосчитать и до сотни, как рядом раздаются шаркающие шаги. Кто‑то энергично сплёвывает. А потом мою корзину пинают ногой.

Многие на моём месте вскрикнули бы от боли. Но я не произнёс ни звука. Знаете выражение: «знать как облупленных»? К данному случаю оно подходит как нельзя лучше. Я знаю как облупленного того, кто стоит рядом с корзиной, – узнал его по походке.

Он засовывает руку под крышку. В темноте невозможно определить, запачкана ли рука кровью. Но для меня она уж точно запачкана соком лисичек, которые Кай Молестер Ландер, сын нашего соседа и настоящее чудовище, у меня украл.

Долго ждать ему не приходится. Я распрямляюсь, как стальная пружина, и шиплю:

– Ты что‑то тут ищешь, Кай?

Очень надеюсь, что если Анафлабия Бордерруд отправится на пробы в балет Орхуса, то Кай Молестер Ландер тоже примет в них участие. Потому что тогда у неё будет достойный соперник. Прыжок Кая представляет собой редкое зрелище: кажется, что прыгун никогда не опустится на землю.

Но он приземляется. И как только он оказывается на земле, пускается наутёк. Если вам знакомо выражение «страх придаёт ногам крылья», то вам нетрудно представить, как Кай несётся по улице Престегорсвенгет.

Мальчику, оставшемуся без родителей, необходимо хоть какое‑то утешение, и некоторым утешением становится вид исчезающего на горизонте Кая.

Пребывая в этом состоянии, я вдруг снова слышу приближающиеся шаги.

Многие вздрогнули бы при мысли о том, что, может быть, это приближается в темноте Вера или епископ, и вот сейчас меня обнаружат, и план Тильте, какой бы он там ни был, рухнет. Но я сохраняю спокойствие и не двигаюсь с места, потому что и на сей раз, ещё не увидев человека, понимаю, с кем имею дело.

Хочу воспользоваться возможностью и представить вам Александра Бистера Финкеблода, посланца министерства образования на Финё, поскольку он играет скромную, но важную роль в происходящих событиях, – именно он и приближается сейчас ко мне.

Александр Финкеблод был направлен на Финё министерством на смену прежнему руководителю школы Айнару Тампескельверу. по прозвищу Факир. Айнар был всеми любимым и уважаемым директором, но с точки зрения властей на материке он показал себя с невыгодной стороны, во‑первых, возглавив Сепаратистскую партию, которая представлена в муниципальном совете Грено и требует отделения Финё от Дании и превращения острова в независимое государство с собственной внешней политикой и правом самостоятельно распоряжаться полезными ископаемыми, во‑вторых, став председателем и первосвященником местного отделения общества «Асатор», которое в полнолуние приносит жертвы древним скандинавским богам на вершине Большой горы. И всё равно многие из нас считают, что Айнар мог бы удержаться на своём месте, если бы он при этом не был тренером лучшей команды футбольного клуба Финё и не считал бы, что для молодых людей до 18 лет чрезвычайно вредно сидеть на заднице более тридцати часов в неделю. Так что когда все преподаватели из тех, кто родился на Финё, поддержали его, мы стали очень много играть в футбол и купаться, ездить на экскурсии на Грохочущие острова и, к великому нашему удовольствию, гораздо меньше бывать в школе, после чего министерство образования и муниципалитет Грено отправили к нам карательную экспедицию.

Торкиль Торласиус и Анафлабия Бордерруд в ней не участвовали, она состояла из Александра Финкеблода и избранных берсерков, но разницы никакой, на мой взгляд.

Хотя Александру Финкеблоду едва исполнилось тридцать, он уже доктор педагогических наук, и у него такое целеустремлённое выражение лица, как будто жизнь – это бег по пересечённой местности, впереди его ждёт длинный и крутой подъём, и он намерен добраться до финиша первым. Никто не знает, что он сделал, чтобы достичь этой своей цели в жизни, но, что бы там он ни делал, это сказалось на его двигательных функциях, потому что при каждом шаге нога его поднимается чуть выше, чем необходимо, в результате он ходит так, как вполне можно было бы ходить, если ты артист цирка, но довольно рискованно, если ты каждый день оказываешься перед двумя сотнями школьников, убеждённых, что с депортацией Айнара Тампескельвера кончился золотой век их детства.

Вот эту самую походку я сейчас и слышу.

Всем известно, что у меня прекрасный слух, так что задолго до того, как Александр Финкеблод оказывается в поле моего зрения, которое в данный момент несколько ограничено, поскольку у меня после краткой беседы с Каем Молестером по‑прежнему на голове крышка корзины, я слышу, что с ним его Баронесса – борзая.

Должен признать, что к Александру я отношусь без должного доверия и открытости, с которыми следует относиться к своим учителям. Но когда не знаешь точно, как себя вести, на помощь приходит привитая в семье вежливость, так что я снимаю крышку с головы, кланяюсь, насколько мне позволяет корзина, и говорю:

– Добрый вечер, доктор Финкеблод, добрый вечер. Баронесса.

Когда нашему основному составу изредка случалось проигрывать, Айнар Факир в утешение говорил, что если ты постарался изо всех сил, большего требовать нельзя. Так что и сейчас мне не в чем себя упрекнуть. И всё‑таки, как ни старайся, иногда этого оказывается недостаточно, как, например, сейчас. Можно по‑разному истолковать взгляд, которым смотрит на меня Александр Финкеблод, но, во всяком случае, ясно одно: он вряд ли захочет меня усыновить, если наши родители не вернутся.

В тот момент, когда он проходит мимо, Тильте трогает меня за плечо.

– Петрус, – шепчет она. – Пора.

♥

Не могу похвастать, что у меня есть права на вождение всех видов транспорта. Но я сдал школьный экзамен на вождение велосипеда и, как почти всем жителям Финё, мне доводилось ездить на тракторе, самодельном автомобильчике, карте, гольфмобиле и повозке, запряжённой лошадьми, и ещё на «мазерати» родителей, так что в «мерседесе» Торкиля Торласиуса мне комфортно – всё равно что у себя дома. И следует признать, что новые кожаные сидения и коробка‑автомат – сплошное удовольствие.

Мне, правда, хотелось бы сидеть немножко повыше, чтобы обзор через лобовое стекло был получше – тут Тильте слегка переоценила мои возможности. Но всё и сразу не бывает, и в качестве утешения я повторяю себе мамины слова, что машину водишь, руководствуясь скорее интуицией, чем обзором – да и к тому же мне всё‑таки виден кусочек неба и часть забора, окружающего нашу усадьбу.

Ключ торчит в зажигании; я завожу двигатель, медленно проезжаю по улице и поворачиваю за угол.

У меня есть все основания полагать, что путь свободен и Александра Финкеблода уже и след простыл. Велико же моё удивление, когда в поле зрения возникает именно его макушка.

Я успеваю вильнуть в сторону, чтобы они с Баронессой меня не разглядели. Но они, должно быть, всё равно ошарашены, хотя я и еду со скоростью улитки. Как ошпаренные они отпрыгивают с дороги, и в каком‑то смысле я рад, что у меня нет времени встретиться со взглядом, которым они меня провожают.

А времени у меня нет. потому что когда я совершаю свой манёвр, то в боковое стекло замечаю Кая Молестера Ландера, который теперь, когда я изменил направление движения, оказался, соответственно, прямо перед машиной. Поэтому мне ничего не остаётся, как от души ему посигналить.

Про «мерседес» сказано много хорошего, а я теперь могу ещё добавить, что его звуковой сигнал вполне может сравниться с противотуманным ревуном парома Финё, да к тому же, отражаясь от заборов вдоль улицы, звук усиливается. Так что когда Кай снова оказывается в поле моего зрения, я успеваю заметить, как он подпрыгивает, в очередной раз демонстрируя силу своего толчка при прыжке.

Тут я останавливаюсь и выхожу из машины.

Ни Кай, ни Баронесса, ни Александр Финкеблод ещё не поднялись на ноги. Возникает одна из тех ситуаций, когда чрезвычайно важно как‑то успокоить окружающих, так что я машу всем рукой, чтобы показать, что всё под контролем, а потом направляю брелок в сторону двери и запираю машину, хотя бы и потому, что когда Кай Молестер находится поблизости, самое разумное – запереть всё, что не привинчено намертво, ну и отчасти, чтобы показать, что машина у меня тоже под контролем. После чего я, перемахнув через забор, оказываюсь в нашем саду.

♥

Приземлившись на траву, я отмечаю три обстоятельства, которым с ходу трудно найти какое‑нибудь объяснение.

Во‑первых, кто‑то достал из сарая длинную лестницу и прислонил её к фронтону дома. Сам по себе этот факт не вызывает удивления, ведь цокольный этаж дома так высок, что первый этаж на самом деле низкий второй, а окно комнаты Тильте, до которого доходит лестница, находится на уровне третьего.

Труднее осмыслить то, что по лестнице одновременно взбираются наверх четыре человека. На самом верху, у окна, стоит профессор Торласиус‑Дрёберт, чуть ниже – его жена, за ней – епископ Грено Анафлабия Бордерруд, и, наконец, в средней части лестницы карабкается по ступенькам Вера‑секретарь.

Это зрелище наводит меня на мысль, что никто из этой четвёрки уже много лет – а может быть, и никогда – не вставал на приставную лестницу, и что поэтому они полагают, что такая лестница – всё равно что обычный лестничный марш в подъезде дома, и по ней одновременно могут ходить вверх‑вниз несколько человек.

Третья загадка потруднее. Спрятавшись за высоким рододендроном, прямо передо мной стоят Тильте и Баскер, а рядом с ними притаились полицейский города Финё Бент Метро Польтроп и полицейская собака по кличке Синичка.

Знающие люди утверждают, что собаки похожи на своих хозяев, или, может быть, наоборот, хозяева похожи на своих собак, и, на мой взгляд, в этом утверждении есть большая доля истины. По‑моему, Баскер во многих отношениях похож на всех членов нашей семьи, включая прабабушку. Про Финкеблода и Баронессу можно сразу сказать, что они могли бы быть мужем и женой. Полицейский Бент с Синичкой тоже похожи. Синичка не относится к обычным породам полицейских собак. Собаководам было бы нелегко определить, что это за порода, но, как и у Бента, у неё нависающая на глаза чёлка и длинная борода, да и размеров она тоже внушительных. Как и Бент, Синичка любит поесть – особенно то, что готовит мой отец. Бент весит сто четырнадцать килограммов и утверждает, что гордится этим, а чтобы поддерживать такой вес, ему просто необходимо регулярно обедать у нас.

Синичка, как и Бент, отличается приветливостью и, как и Бент, своим внешним видом производит неизгладимое впечатление на окружающих – ведь оба они не стрижены и не бриты и напоминают каких‑то существ, только что вышедших из джунглей Борнео прямо на просторы острова Финё, однако за их пугающей внешностью скрываются добрейшие сердца.

И тем не менее я лично никогда не стал бы дразнить Синичку или Бента, так же как не стал бы соваться в гнездо шмелей, потому что даже за доброй и пушистой внешностью может таиться убийственное жало. Хотя на Финё зимой тихо и спокойно, случается, что какая‑нибудь компания рыбаков вознамерится разнести подвальный кабачок ресторана «Свумппуклен», и тогда через пять минут на месте оказываются Бент с Синичкой. Мне довелось наблюдать, как они появляются перед двадцатью пятью рыбаками, которые уже успели стереть в кабачке всё в порошок, и я не преувеличиваю – после них действительно остаётся лишь порошок, а минуту спустя рыбаки уже платят за нанесённый ущерб, извиняются и тихо исчезают в ночи.

Так что я, как и всегда, рад видеть Бента Метро, но мне непонятно, что он тут делает и почему он, Тильте, Синичка и Баскер прячутся в кустах. Я, разумеется, присоединяюсь к ним.

Бент хлопает меня по плечу, рука у него как совковая лопата.

– Вы раньше их где‑нибудь видели? – спрашивает он шёпотом.

– В Большой горе, – шепчет Тильте в ответ.

– Они старше, чем большинство тамошних пациентов, – шепчет Бент.

– Одна из женщин сказала, что она епископ. А мужчина говорил, что он профессор, – шепчет Тильте.

Бент угрюмо смотрит прямо перед собой.

– Там, где замешаны наркотики, голова отключается, – говорит он.

И тут до меня начинает доходить, как всё это выглядит, если посмотреть на происходящее глазами Бента. Вместо высокопоставленных должностных лиц, поднимающихся по приставной лестнице для выполнения ответственной миссии, Бент и Синичка, как я теперь понимаю, видят преступников‑наркоманов, которые вот‑вот совершат противоправное деяние. С благоговением я начинаю различать очертания стратегического плана Тильте. Она позвонила Бенту в полицейский участок, который находится прямо за углом, и заявила о попытке взлома. Мне вдруг вспоминается одна мудрая мысль, которую мы с Тильте почерпнули из книжек про разные религии: все великие духовные учителя указывали на то, что мир состоит преимущественно из слов.

– А не надо ли их остановить? – интересуется Тильте.

Бент качает головой.

– Подождём. Пусть вскроют окно. Это квалифицируется как взлом, и мы возьмём их на месте преступления, статья 276. И ещё нужно дождаться Джона, я позвонил ему. Они могут оказать сопротивление.

Спасатель Джон через секунду оказывается рядом – тенью проскользнув в темноте, и тень эта очень похожа на тень от пивного фургона, потому что Джон именно таких габаритов. Джон возглавляет все спасательные службы на Финё – это и спасение на море, и пожарная часть, и «Фальк», и народная дружина, и если меня попросят коротко его охарактеризовать, то скажу, что он – ещё один друг нашего дома и человек, на которого в любой момент можно рассчитывать во всех ситуациях, кроме разве что ежегодного весеннего бала в честь футбольного клуба Финё, потому что никто никогда не видел его в чём‑либо другом кроме комбинезона и ярко‑жёлтых сапог пятьдесят второго размера со стальным накладками.

Между тем профессор Торласиус, открыв окно комнаты Тильте, уже наполовину проник внутрь, тем самым технически совершив взлом, хотя мы с Тильте знаем, что окно её никогда не запирается, а просто прикрыто. Тут полицейский Бент, спасатель Джон и Синичка подходят к лестнице и легонько её трясут.

Тот, кому доводилось стоять высоко на приставной лестнице когда её трясут, знает, что требуется чрезвычайное самообладание, чтобы сохранять спокойствие в такой ситуации. Подобное самообладание четвёрке на лестнице не свойственно. Раздаётся визг, и первой на земле оказывается Вера‑секретарь.

Не знаю, какой приём положено оказывать секретарю епископа, но, как мне кажется, она несколько удивлена тем, что её скрутили и надели наручники.

– Немедленно отпустите её!

Это голос Анафлабии Бордерруд, в нём звучат такие начальственные нотки, что можно было бы уложить на землю несколько батальонов.

Но полицейский Бент и спасатель Джон – это люди, которым не раз приходилось противостоять ураганам, сохраняя при этом полную невозмутимость, вот почему и епископ Грено совершенно для себя неожиданно и, надо полагать, впервые в жизни оказывается в наручниках.

Потом Джон и Бент снова обращаются к лестнице, потряхивают её как грушу, готовясь поймать Минну Торласиус‑Дрёберт, как какой‑нибудь перезрелый фрукт.

– Торкиль, на помощь!

Услышав её крик, профессор вылезает из комнаты Тильте, снова оказывается на лестнице и начинает спускаться – с абсолютной уверенностью человека, привыкшего всё расставлять по своим местам, не сомневаясь в том, что так оно всё и останется.

Оказавшись на нижней ступеньке лестницы, он принимает решение сделать попытку вразумить народные массы.

– Меня зовут Торласиус‑Дрёберт. – кричит он. – Я профессор областной больницы Орхуса.

– Очень приятно, – отвечает ему Бент. – А я митрополит острова Финё.

Полицейский Бент – умный человек, но ум его я скорее определил бы как житейскую мудрость, а не как некую сумму знаний, которую можно получить в школе. Думаю, он бы и не знал, кто такой митрополит, если бы Тильте не придумала ему такое прозвище, потому что оно по звучанию похоже на его фамилию, Метро Польтроп, и к тому же Тильте считает, что внешним видом и харизматичностью он похож на настоящего митрополита – это такой важный священник в русской православной церкви. А Бенту очень нравится Тильте и нравится новое для него слово, вот почему это слово сейчас и всплывает в его памяти.

– Я сейчас всё объясню, – говорит Торкиль. – Мы проводим психиатрическое и теологическое обследование дома священника.

– И вы начали с того, что полезли в окно третьего этажа, – говорит Бент.

Этот комментарий профессор оставляет без ответа.

– Я всё объясню, – повторяет он. – И предъявлю удостоверение личности. Моя машина стоит вот там.

Он спускается ко всем остальным, Бент и Джон не отходят от него ни на шаг, он машет рукой в ту сторону, где когда‑то стоял его «мерседес», и где сейчас осталась одна корзина.

Профессор потрясён тем, что машины нет на месте. Но крупные учёные так просто не сдаются, они неустанно ищут новые пути.

– Мы везли девочку, – объясняет он. – Вот эту. Дильде. Она навещала брата, он наркоман и преступник, он на принудительном лечении – вон там.

Он показывает в ту сторону, где, по его мнению, находится «Большая гора», но, потеряв ориентацию, машет в сторону магазина и находящегося за ним Дома престарелых. Бент и Джон не сводят с него глаз.

– Мы везли девочку и ящерицу, – говорит профессор. – Варана. Местного островного варана.

Он показывает на корзину. И чтобы предоставить неопровержимые доказательства своей правоты, приподнимает крышку. Торласиус, Бент и Джон – кто с надеждой, кто с интересом – заглядывают внутрь пустой корзины.

Тут Торкиль замечает меня.

– Мальчик, – говорит он. – Наркоман. Он прикинулся ящерицей!

Спасатель Джон и полицейский Бент переглядываются.

– Ещё и алкоголь, – говорит полицейский Бент. – Наркотики и алкоголь вместе. Мне случалось такое видеть. Все мозги вышибает.

Лицо профессора приобретает оттенок, который, строго говоря, следовало бы назвать пурпурным. Полицейский Бент одной рукой берёт его за локоть, а другой лезет в карман за ещё одной парой наручников.

Последовавшие за этим события снова заставляют всех нас изменить мнение об Академическом боксёрском клубе и вернуться к первому предположению о том, что занятия в нём соответствуют высокому спортивному уровню. Профессор Торласиус с такой силой ударяет полицейского Бента в живот, что становится ясно: нанести такой удар без предварительной подготовки ни один человек не способен.

Сто четырнадцать килограммов Бента хорошо защищают его. Но жаль, что он весит не сто двадцать. Потому что воздух из лёгких у него уходит, и он падает на колени.

Тут за профессора берётся спасатель Джон, он извлёк выводы из печальной участи Бента, так что предусмотрительно прикрывает мягкие части тела – и вот профессор уже в наручниках.

– Не следует оставлять спину незащищённой, – напоминает Тильте.

Дело в том, что Джон, распрямившись, словно после успешной спасательной операции, совсем забыл о Минне Торласиус‑Дрёберт, которая лишний раз подтверждает моё давнее наблюдение, что слаженная супружеская пара во многом похожа на спецназовское подразделение. Минна со скоростью пули налетает на Джона сзади, издавая при этом звук, напоминающий боевой клич японских борцов.

Date: 2015-11-14; view: 221; Нарушение авторских прав