Евгений и Гришка

Они были родными братьями и погодками, но никто бы, даже очень всматриваясь, этого не заподозрил. У них не было ничего общего ни во внешности, ни в характере. Старший – юный английский аристократ. Мы его между собой прозвали «Оскар Уайльд». Его томное лицо обычно выражало надменность, а нередко и брезгливое презрение. Младший же – воплощенное добродушие и веселье. Толстый и одновременно подвижный, как колобок. Их мама обожала русскую литературу и поэтому назвала мальчишек в честь литературных героев – Онегина и Печорина. Но насколько старшего невозможно было называть Женькой и даже Женей, настолько младшего язык не поворачивался назвать Григорием и даже Гришей.

У матери по существу жалоба была одна – что она со своими сыновьями не справляется. Старший капризный, ничем не интересуется, младший непоседливый, приставучий, в школе сплошные колы.

Отец на заре перестройки эмигрировал в Америку, внося с тех пор свой вклад в воспитание детей в основном поздравительными открытками. Причем праздники выбирал какие–то странные: то с Хэллуином поздравит, то с днем святого Валентина, покровителя влюбленных.

Справедливости ради надо отметить, что папа готов был уехать всей семьей, но мама с несвойственной ей резкостью отвергла эту возможность. Она была насквозь пропитана русским культурным воздухом – можно даже сказать, сотворена из этого воздуха – и не мыслила себе жизни ни в какой другой стране.

Хотя сегодня ей и дома приходилось несладко. Когда она объясняла, что органически не может заниматься коммерцией, было совершенно понятно, что она говорит чистую правду. У нее действительно была другая органика. Она работала в доме–музее одного из русских классиков и сама казалась фигурой из того прошлого, где были дворянские гнезда и вишневые сады. Наверно, она и в советской жизни выглядела несколько старомодной. Но тогда это было скорее трогательно. Сейчас же, на фоне новой жизни, Вера сделалась безнадежным анахронизмом, и если это и трогало, то не в первую очередь. А в первую очередь охватывал ужас: как она, такая, с двумя детьми на руках сегодня выживет? Казалось, реальность повергла ее в состояние шока, и в результате этого шока Вера впала в анабиоз: замедленные движения, замедленная речь, панический страх при необходимости что–то поменять, хоть чуть–чуть отклониться от привычного жизненного маршрута.

А отклоняться было необходимо и как можно скорее! Ведь мальчишки питались, в основном, перловой кашей, и несмотря на все попытки матери пробудить в них духовные устремления, устремлялись душой только к ларькам, где продавали фрукты и сладости. Это очень отчетливо проявлялось в театральных этюдах, которые они разыгрывали на наших занятиях. Помнится, им нужно было показать сценку, как ночью, во сне, каждому из них явилась фея, которая пообещала выполнить любое их желание. И при всем своем несходстве братья проявили поразительное единодушие. И тот, и другой попросили у феи… бананов! Только Евгений попросил три штуки, а Гришка целый килограмм! (Это произошло несколько лет назад, когда бананы еще были неким мерилом детского благополучия.) А ведь братьям было не три и два, а тринадцать и двенадцать – возраст, в котором дети мечтают о чем–то более интересном и менее приземленном!

Веру приземленность ее детей выводила из себя.

– Я что угодно готова простить, только не это плебейство! Интеллигентному человеку должно быть все равно, что он ест, во что он одет… Была бы крыша над головой!

– А что, ребята всегда были так зациклены на еде? – спросили мы.

Вера задумалась, а когда вновь заговорила, в ее голосе звучало удивление, как будто она поняла нечто для себя неожиданное.

– Вообще–то, вы знаете, нет… Вот я сейчас вспоминаю… Нет! Им было совершенно все равно… Евгений любил читать, оба с удовольствием ходили со мной на экскурсии… Боже мой! Как они деградировали! – добавила она с ужасом.

А нас ужаснуло другое. Взрослая, умная женщина не выстраивала простейшую причинно–следственную связь: повышенный интерес ее детей к пище был прямым результатом того, что пища стала убогой и однообразной.

Но казалось бы, после того, как Вера это поняла (вернее, не поняла, а вынуждена была под нашим нажимом впустить в сознание), она должна была бы смягчить свое отношение к детям. Ведь они были не виноваты в том, что работа в музее теперь не давала возможности нормально жить.

Однако все случилось ровно наоборот! Раздражение матери росло, и, соответственно, росла неуправляемость детей. Выражалась она, правда, по–разному. Евгений с порога отвергал любые Верины инициативы, демонстративно зевал, когда она заводила разговоры «о высоком» и смотрел по телевизору самые глупые и пошлые передачи, уверяя, что они ему очень нравятся. Гришка же вел себя, как непослушный щенок: разбрасывал по всей комнате вещи, прогуливал уроки, огрызался и вообще стоял на голове. Было такое впечатление, что его ужасно пугало немотивированное раздражение матери, и (неосознанно, конечно) он своими выходками хотел его замотивировать. Ведь так тяжело чувствовать, что тебя не любят непонятно за что!

Но самое обидное, что эта женщина как раз очень любила своих детей! Просто бессилие перед Голиафом наступавшего капитализма оборачивалось невольной агрессией против сыновей, которые были для нее постоянным укором.

– Я в этой реальности типичный изгой. Люмпен, как теперь принято выражаться. Я ничего, поверьте, ничего не могу для них сделать! Умная ненужность. Господи, если б можно было отправить их к отцу в Америку! Но он женился, они ему не нужны, – с отчаянием воскликнула она в одном из разговоров с нами и расплакалась.

Дети нетерпеливо заглядывали в комнату, где мы сидели, а она, не оборачиваясь, звонким от слез голосом бросала:

– Отстаньте! Сейчас!

… Вере мы помогли – устроили ее в частное издательство. Хотя и там ей было неуютно, ведь приходилось редактировать всякую муру, а иногда и откровенную непристойность. Так что Евгений уже с полным правом мог приносить домой журналы с обнаженными топ–моделями. Он же видел, с какими текстами работала по вечерам его мама! Но во всяком случае питались дети значительно лучше, и главное, мать прекратила терзаться чувством вины. В семье стало поспокойней.

Правда, с любимой работой в музее пришлось расстаться, и когда мы через несколько месяцев снова встретились с Верой, она произнесла горькие слова:

– Меня больше нет. Вы скажете, это жертва во имя детей. Но знаете, у меня такое чувство, что мы все трое принесены в жертву. Неужели все это только ради того, чтобы бывшие партработники стали нефтяными баронами? Господи, какая непроходимая пошлость! Если б я знала, я бы не заводила детей…

– И правильно! Нечего плодить нищету! – наверное, воскликнули бы, услышав ее слова, сторонники «планирования семьи».

Но за чертой бедности у нас сейчас около трети (!) детей. Их что, всех не надо было «плодить»? А может, целесообразнее «спланировать» другую власть, не отягощенную психологией «человека из подполья»? Чтобы она не рассуждала, как герой Достоевского: «Свету провалиться, а чтоб мне чай пить».

ЛИЗА

Родители Лизы были совершенно ошарашены, когда выяснилось, что их дочь уже две недели не посещает школу. Ведь она каждое утро собирала рюкзак и уходила, появляясь, как и положено, после шестого или седьмого урока. Правда, делала ли она уроки, родители не проверяли. За семь школьных лет они привыкли не контролировать Лизу. Училась она блестяще и времени на домашние задания почти не тратила.

Звонок учительницы раздался днем, когда Лизы не было дома, и отец с матерью долго спорили, кто будет обьясняться с дочерью. Оба они настолько ей доверяли (и до сих пор она это доверие оправдывала), что ни тот, ни другой не знали, как теперь к ней подступиться. В конце концов решили поговорить вместе.

Разговор получился недолгим. Лиза не лгала, не отпиралась, но на вопрос «почему?» ответить не захотела. Сказала только, что в школу она вообще больше не пойдет. А экзамены за седьмой класс сдаст экстерном. В восьмой, впрочем, тоже не пойдет. Еще сказала, что она даже рада, что родители знают правду, а то ей ужасно надоело по полдня скитаться по улицам.

Естественно, в школу пришлось пойти Лизиной маме. Педагоги были потрясены, когда узнали, что Лиза вовсе не болела, а две недели прогуливала. Одна из лучших учениц! Никогда никаких проблем, и вдруг…

– Да… Сейчас такое время, что от кого угодно можно ожидать чего угодно, – горестно вздохнула находившаяся в учительской преподавательница биологии. – Почитайте газеты! Сплошь и рядом дети из культурных семей становятся наркоманами, ворами, проститутками. Интересно еще узнать, что ваша Лиза делала, когда вы думали, что она сидит на уроках.

Однако бурное обсуждение в учительской не привело ни к каким конкретным результатам. Для матери так и осталось загадкой, что отвратило ее дочь от школы: оценки хорошие, отношения с учителями нормальные, в классе, как утверждали педагоги, ее никто не обижал. Неужели биологичка права, и Лиза пошла по кривой дорожке?

С этими печальными мыслями мать спускалась по школьной лестнице и уже у выхода столкнулась с Оксаной, Лизиной соседкой по парте.

– Лиза скоро придет? – спросила Оксана.

– Не знаю. Пока что она вообще не хочет ходить в школу… Послушай, может, Лизу кто–то обидел? Вы все–таки рядом сидите. Может, ты что–то заметила?

Оксана помотала головой, но при этом густо покраснела.

– Ну что ж, – печально улыбнулась Лизина мать. – Никто ничего не знает, виноватых нет. Только вот что делать непонятно.

… Оксана догнала ее на троллейбусной остановке. Вид у девочки был встрепанный и смущенный.

– Я знаю, что случилось. Только вы, пожалуйста, меня не выдавайте. А то скажут – «стукачка»…

Далее последовал сбивчивый рассказ, из которого мать постепенно уяснила, что в школе был проведен экспериментальный урок по сексологии. Двенадцатилетних детей просветили насчет устройства и функций половых органов, рассказали, что такое эрогенные зоны и «безопасный секс», а в конце урока показали презерватив.

Лизина мать вспомнила, как совсем недавно к ее дочери пришли на день рождения три одноклассницы, и весь вечер они с восторгом играли в жмурки. А еще вспомнила, как Лиза до сих пор засыпает с плюшевым мишкой…

– Ой, стыдно так было! Ужас! – говорила Оксана, – Девчонки вообще не знали, куда деваться. А Гребешкова – она с пятого класса за мальчишками бегает – подговорила Конякина нарисовать… ну, это… что у женщин… у нас на доске картина висела… А внизу Конякин подписал Лизину фамилию и по рядам пустил.

Лизина мама вернулась в школу.

Оказалось, что урок «полового воспитания» проводила та самая преподавательница биологии, которая полчаса назад разглагольствовала о криминализации подростков из культурной среды.

– Как вы могли?! Какое вы имели право обсуждать с детьми интимнейшие и к тому же совсем не детские проблемы? – задыхаясь, спрашивала ее Лизина мать. – Кто вам позволил?

– Вы, пожалуйста, на меня не кричите, иначе вам придется покинуть помещение, – невозмутимо ответила учительница. – Мы получили санкцию окружного департамента образования. Нам дали программу, ее писали вполне компетентные люди… И потом, скажите на милость, что тут такого? Половые органы – это так же естественно, как голова, нога, ладонь! Вы же не стыдитесь своей ладони?!

И она поднесла к самому лицу Лизиной мамы растопыренную пятерню.

Однако мама тоже оказалась не робкого десятка, и хотя муж советовал ей не связываться, она подняла в школе шум. Оказалось, что родители понятия не имели о новом школьном предмете, поскольку дети стеснялись об этом рассказывать дома. А еще оказалось, что школа, введя такой предмет без согласия родителей, грубо нарушила их права… Короче, смелый эксперимент пришлось прекратить.

Но Лиза в школу так и не вернулась.

Она даже не сразу перешла в другую, потому что всю весну пребывала в состоянии тяжелой депрессии: перестала улыбаться, не выходила из дома, часами могла сидеть на диване, уставившись в одну точку. А когда мать пыталась ее растормошить, вдруг горестно восклицала, неизвестно к кому обращаясь:

– Зачем вам, взрослым, нужно было все разрушить?!

И только через год, случайно найдя Лизин дневник, мать поняла весь драматизм этого восклицания и запоздало ужаснулась.

Оказывается, Лиза была тайно влюблена в своего одноклассника.

«Он тоже смотрел и смеялся… Ненавижу себя за трусость, за то, что тогда не решилась и до сих пор живу с этим», – было написано в дневнике.

Date: 2015-11-14; view: 241; Нарушение авторских прав