Итоги предательства. Истоки надежды

Когда думаешь о сегодняшнем массовом одворянивании, на ум приходит известная поговорка, только в несколько измененном виде: «Все это было бы смешно, когда бы не было так гнусно». Гнусно, во–первых, потому что отождествление идет по самым дешевым, недостойным подражания признакам: копируются дворцы и особняки с их роскошными интерьерами, любовь к гольфу и верховой езде, светская суета, тяга ко всему с наклейкой «элитарное», высокомерное пренебрежение к тем, кто не «свой круг», и прочая дребедень, При этом лучшему, что было во дворянстве – готовности жертвовать собой ради Отечества – никто подражать не собирается.

«Болонка» – существо изнеженное, комнатное. Ее даже псом не назовешь – только собачкой. Вспомните хрестоматийный пример с генералом Раевским, который бросился в атаку, увлекая за собой двух юных сыновей. Кто из сегодняшней элиты способен на такое? Хотя нет… Один генерал все–таки нашелся. По фамилии Пуликовский. Его сын не только воевал в Чечне (что само по себе феноменально в нынешней генеральской среде), но и погиб там. Однако никому даже в голову не пришло преклониться перед жертвой отца, для которого, как вы понимаете, не составляло особого труда уберечь сына от войны. Кто–нибудь восхитился его самоотверженностью? Призвал политиков и военных чинов последовать примеру генерала?

Да мы, наверное, даже и не узнали бы о случившемся, если бы Пуликовского–старшего не потребовалось потом дискредитировать! А тогда… тогда нам, конечно же, сообщили о гибели его сына, но в каком контексте? – Дескать, отец повредился в рассудке и жаждет мести. Разве можно было доверить такому человеку серьезную операцию, в которой противники – чеченцы?

Ну, а во–вторых, массовое «хождение во дворяне» гнусно, потому что это самое натуральное предательство. Предательство своих предков, тех страданий, которые пришлось пережить людям, связанным с нами узами родства. О многом, наверное, думали наши деды и прадеды, но даже в страшном сне им не могло присниться, что потомки так легко отрекутся от них и будут набиваться в родные к их притеснителям. Вот для кого, а не для народа вообще актуален разговор про гены рабства! Ладно бы при Сталине отрекались (хотя и тогда не все это делали), но сейчас–то уж никто пистолет у виска не держит.

Да, есть роковая закономерность в том, что тема предательства постепенно становится ведущей темой нашей жизни. Это как неотданный вовремя долг, который все обрастает и обрастает процентами.

Разоблачение культа на XX съезде… разве это было возмездие? Раз уж мы об этом заговорили, то невозможно не процитировать стихотворение «Амнистия» поэта–эмигранта второй волны И.Елагина:

Еще жив человек, расстрелявший отца моего

летом в Киеве, в тридцать восьмом.

Вероятно, на пенсию вышел. Живет на покое

и дело привычное бросил. Ну, а если он умер,

наверное, жив человек, что пред самым расстрелом

толстою проволокою закручивал руки отцу моему за спиной.

Верно, тоже на пенсию вышел. А если он умер,

то, наверное, жив человек, что пытал на допросах отца.

Этот, верно, на очень хорошую пенсию вышел.

Может быть, конвоир еще жив, что отца выводил на расстрел.

Если б я захотел, Я на родину мог бы вернуться.

Я слышал, что все эти люди простили меня.

А ведь именно тогда, в эпоху XX съезда, была, как нам кажется, упущена уникальная возможность разомкнуть цепь предательств, не порвав при этом связи времен: наказать палачей, т.е. востановить справедливость, и обрести свободу. И палачей, кстати, было не так уж и много. Их никогда не бывает много, но чтобы уйти от личной ответственности, они старательно внушают людям, что таких, как они, полстраны. Если вы помните, этот мотив назойливо звучал в начале перестройки, заменившись затем, когда номенклатура сожгла партбилеты, не менее назойливым мотивом суда над коммунизмом. Вина таким образом была окончательно деперсонализирована: никто якобы не виноват, а виновата идея.

Но увы, сколько ни перекрашивайся, ни маскируйся, ни меняй вывески, флаги и гербы, а вина никуда не девается. Это понятие метафизическое. Ее невозможно избыть с помощью дикарских ритуалов. Наша власть подобна леди Макбет, которая с маниакальным упорством моет руки. А пятна крови никак не смываются, и на старую кровь налипает новая, свежая. И снова палачи милостиво прощают своих жертв (яркий тому пример – амнистия 1993 года, когда посмертно «простили» безоружных людей, расстрелянных из танков). И так будет всегда, пока не разомкнется порочный круг!

Причем преступления будут не только множиться, но и становиться все более запредельными по своему размаху и бессмысленности. И, соответственно, предательство будет все ближе подходить к той финальной черте, за которой уже нет ничего. В буквальном смысле этого слова.

Как быстро все произошло! Сначала «сдали» людей, живущих в республиках. Всего через три–четыре года после армянского землетрясения, сотрясшего всю страну и вызвавшего массовое участие в судьбах пострадавших, граждане независимой России безучастно смотрели, как их недавние соотечественники убивают друг друга, не щадя даже грудных детей. И все это под бесстыжие камлания про «слезинку ребенка»!

Внутреннее отчуждение было молниеносным. Как будто мы не учились с этими людьми в институтах, не дружили, не переписывались, не объяснялись в любви–кто Армении, кто Грузии, кто горам Тянь–Шаня и Памира… Как будто не осталось у нас в брошенных на произвол судьбы республиках родственников или знакомых.

Потом настал черед русского Кавказа. И коренных кавказцев, и тех, кого принято теперь называть «русскоязычными». В разгар чеченской войны по ОРТ прошел фильм про людей, которых после прихода Дудаева к власти за их нечеченское происхождение выгнали на улицу. Кто–то из этих людей на момент съемки уже два года(!) жил в мусорном баке. Фильм видели сотни тысяч зрителей. Реакция была нулевой. В лучшем случае можно было услышать: «Конечно, ужасно, но что делать? Сталин же выслал чеченцев, вот они и мстят…» И разговор поспешно переводился на другую тему.

Далее на очереди оказалась провинция. Рассказываешь какому–нибудь вполне приличному человеку, что в деревнях уже позабыли, как выглядят деньги, а он в ответ: «Не знаю… Я лично давно из Москвы не выезжал, а в Москве живут неплохо. Грех жаловаться. Я привык верить тому, что вижу своими глазами.» А следующим тактом заводится шарманка про то, как при Сталине колхозники работали за трудодни и еще у них не было паспортов. (Будто матери, которая сейчас вынуждена давать своим детям комбикорм, от этих исторических справок станет легче!)

Круг тем, трогавших за живое, стремительно сужался. И на любые доводы находились контраргументы. Старики вынуждены сигаретами и водкой торговать? – Ничего страшного! А так бы бездельничали, лясы точили, сидя на лавочках. Некоторые старикашки, между прочим, еще очень даже шустрые. И пенсию получают, и подрабатывают. А в транспорте ездят бесплатно! С какой такой стати? Это несправедливо. Нас надо пожалеть, а не их…

Институты научно–исследовательские закрывают? – И правильно делают! Нам не нужно столько ученых. Настоящих–то среди них кот наплакал, а остальные дармоеды.

Писатели продают газеты в электричках? – Иначе и быть не может. В нормальных странах даже нобелевские лауреаты не живут на гонорары.

Мы не станем утомлять вас перечислением остальных профессий, а лишь отметим, что на нынешний момент, похоже, не осталось такой категории людей, которую не готов сдать, отбрехиваясь дежурно–либеральными фразами, московский обыватель. И сдает он уже не только взрослых, но и детей. И не только чужих (например, в среде штатных правозащитников можно услышать, что борьба с детской беспризорностью – вопрос дискуссионный, т.к. у ребенка есть… право ночевать на улице!), но и своих. Потому что когда в стране ежегодно пропадает около 20 тысяч детей, это может коснуться каждого. И отмена бесплатного здравоохранения коснется каждого. И приход в школы старых педофилов, которые будут заниматься с детьми «снятием стыда» (с последующих снятием трусов), это тоже затронет каждого. Добавьте сюда помолодевшую уличную преступность, наркоманию, моду на терроризм, пугающий рост заболеваний туберкулезом, сифилисом, неврозами – и вы получите такое мелкое сито, через которое уже трудно будет просочиться. Не одно, так другое, не там, так здесь, не сегодня, так завтра… Большинство, конечно, старается не додумывать этого до конца, – слишком страшно! – но опасность никуда не уходит от того, что люди закрывают глаза.

А что все–таки наш либерал не готов отдать? И есть ли оно вообще, это заветное, за что он не пожалеет живота своего? Может, ему, как и положено истинному либералу, больше всего не свете дорога свобода слова? – Да нет. Во время предвыборной президентской кампании ею благополучно поступились и нисколько не стеснялись утверждать, что политическая цензура в такой ответственный момент просто необходима. Да и теперь нисколько не страдают, читая газеты, про которые давно известно, что это рупор определенных финансовых группировок и никакой настоящей свободой слова там и не пахнет. А журналисты без тени возмущения заявляют: «Нет, у нас такая резкая статья не пройдет. Главный ни за что не пропустит». И до чего же старая, до тошноты знакомая интонация: дескать, зачем лукавить, мы с вами взрослые люди, все понимаем!..

Так что, условно говоря, без Солженицыны наш либерал может и обойтись. Конечно, скрепя сердце, но в крайнем случае он на это пойдет. Что, кстати, и показало устранение Солженицына с телевидения, не вызвавшее никаких заметных волнений в либеральной среде.

Остаются свободный выезд за границу и «мир еды» (название одного московского магазина)… Да, пожалуй, это оно. Свобода колбасы. Тот вид свободы, которую в Москве отменять опасно. Вот круг и сузился до ярко–розового кружочка датского сервелата. Какаято зоология получается… Хотя почему зоология? Животные берегут своих детенышей, а если надо, то и гибнут, защищая их от хищников. Поэтому сравнение с животными в данном случае оскорбительно для «братьев наших меньших». Нет, здесь не просто деградация, не просто регресс, а серьезная порча. Ведь когда в угоду тактическим интересам (разнообразно покушать, купить новую вещь, отдохнуть на Кипре) регулярно приносятся в жертву стратегические (государство, культура, будущее детей), можно заподозрить, что инстинкт самосохранения поврежден.

Быть предателем не только стыдно, но и нецелесообразно. Это быстро приводит к иссякновению рода, прекращению жизни. Чувство стыда за предков пробуждает в потомках разрушительные инстинкты; им бессознательно хочется вытравить память о позоре. И уничтожить пространство, на котором этот позор происходил. А главное, логика жизни рано или поздно вынуждает предателей самих намыливать себе веревку.

Вот суть того, что произошло с либеральной интеллигенцией. Совершив серию предательств, которые условно можно было бы обозначить как «отречение от маленького человека», она кончила в октябре 1993 г. призывом к его расстрелу. И кончилась на этом сама. Кончилась в качестве властительницы дум, т.е. утратила свою роль. Разумеется, по привычке она еще выходит на сцену, но играет уже в пустом зале.

Да иначе и быть не может, если из уст правозащитников мы ныне слышим такие речи: «Чем дальше во времени отстоят октябрьские события, тем бессмысленней и претенциознее становятся траурные поминания. Народу собирается все меньше, и виной тому не мерзопакостная погода, а очевидная бессмысленность ритуальных действ. О мертвых либо хорошо, либо ничего; по прошествии времени мы узнали, что защищать Конституцию на свою погибель пошли не только безумные дяди в черных формах и пребывающие в глубоком маразме старухи, но и юная девушка, разработчик компьютерных систем, писавшая стихи и песни и собиравшаяся замуж за инженера–спелеолога. Вот вместе их там и убили… Мероприятия <в том числе, имеется в виду траурная панихида! – прим. авт. > были унылы и тягостны не только для наблюдателей, но и для большинства участников… уже сейчас на них ходят не для того, чтобы помянуть погибших, а по тягостной привычке.» (Я.Амелина, правозащитный еженедельник «Экспресс–хроника», 11 октября 1997 года).

Думаем, комментарии излишни.

Сходная судьба ждет и учителей, если они не опомнятся и будут по–прежнему лепетать про свою беспомощность, а то и про принципиальное невмешательство в политику. Дескать, зачем нам лезть не в свое дело? Как наверху решат, так мы и будем учить. – Хотя если все будет так, как решат наверху, то очень скоро им учить станет просто некого. И, соответственно, они станут никому не нужны.

Да и остальным пора бы очнуться от предательской спячки. Потому что когда на фоне такого демографического спада в больших количествах закупается оборудование и расширяются показания для мужской и женской стерилизации, это действительно пахнет концом. И вполне реальным, а не маскарадно–баркашовским фашизмом.

Но, слава Богу, далеко не все готовы утешаться иронической формулой, которую любит повторять один наш знакомый: «Скажите спасибо, что по утрам не пытают».

И людей, у которых другие «символы веры», становится все больше и больше. Они не хотят говорить спасибо временно подобревшим палачам и не желают выбирать между «болонками» и «волками». А главное, уже начинают понимать, что само не рассосется. Они очень разные, эти люди, и во вчерашней жизни могли никогда не соприкасаться, принадлежа к различным кругам, порою просто далеким, а порой и враждебным. В те уже почти легендарные времена люди гораздо чаще, как нам кажется, сходились и отчуждались по довольно второстепенным, не сущностным признакам: цеховым, вкусовым, характерологическим. Конечно, и по политическим тоже, но это было, как показала жизнь, поверхностно и держалось на немногочисленных паролях: «Совдепия», «тамзидат», «Архипелаг ГУЛАГ»…

Сейчас, когда обнажились глубинные пласты жизни, обнажилась и человеческая сущность. Пароли и оболочки обветшали, зато высветилась основа для новой, подлинной, более содержательной общности. Что это за основа? – Наверное, точнее всего она определяется выражением И.Ильина «совестная впечатлительность». Это не значит, что у остальных нет совести. Она есть почти у всех, но не у всех выступает в качестве доминанты. В брежневские времена совестная впечатлительность не позволяла людям молчать про лагеря, а сейчас не позволяет эксплуатировать трагедию ГУЛАГа, используя ее как кляп, которым затыкают рот собеседнику, едва он заикнется про преступления сегодняшней власти.

И, наверное, неслучайно в нарождающейся постсоветской общности так много женщин. Ведь у них более чуткая, более отзывчивая душа. Это, по выражению генетиков, «признак, сцепленный с полом». Да и охрана детства – женское дело. Тут даже трусиха может превратиться в львицу.Так что приход женщин в реальную политику сулит гражданам из семейства собачьих много неожиданностей.

Но, пожалуй, самое неожиданное и интересное в данном контексте – это роль церкви. Неожиданное потому, что власть, конечно, ничего подобного не замышляла. «Болонки» были уверены, что они всего лишь сменили декорации. «Велика важность, – рассуждали они, – вместо красных знамен – хоругви! Какая разница, где постоять: на трибуне Мавзолея 7 ноября или в Елоховской церкви на Пасху?» Будучи циниками, они и предположить не могли, что религия кем–то будет воспринята всерьез. И теперь простить себе не могут такого прокола, вякают про фундаментализм (неудачная, кстати, манипуляция – слово «фундаментализм» для нас заряжено положительно, ибо фундамент – это основа, а в России любят все основательное, прочное, серьезное), но вступать в открытый конфликт с церковью не решаются, видя ее растущий авторитет.

В последние годы в церковь пришло много священников из интеллигенции. И молодых, и среднего возраста. Они совсем непохожи на тот карикатурный образ толстопузого попа, который усиленно внедрялся в сознание не один десяток лет. Они, эти новые священники, прежде всего очень разные (хочется даже воспользоваться литературоведческим клише и сказать «целая галерея образов»). Но вот что, пожалуй, их объединяет: на фоне массовой дисгармонии они воплощают собой норму. Сейчас почти ни в ком не увидишь такого гармонического сочетания традиционности и современности. А ведь именно это дает в наши дни возможность найти общий язык с большим количеством людей! Мы уже много раз говорили о парадоксах. Вот один из самых удивительных: революционность обычно ассоциируется с авангардными и даже ультра–авангардными новациями в культуре. Однако в конце второго тысячелетия после Рождества Христова прогресс превратился в свою противоположность и грозит нам чудовищной деградацией. А парадокс заключается в том, что в этих условиях истинно авангардную, прогрессивную и значит, жизнетворную роль начинают играть носители традиционной культуры. И в этом поле возникает пассионарный накал.

Мы много писали о «волках» и о «болонках». И, надеемся, убедительно показали, что для «болонок» настают последние времена. Деградировавшая, разложившаяся элита должна уйти. Пока этого не произойдет, жизнь в нашей стране будет отравлена трупным ядом. Мы не настолько наивны, чтобы надеяться на добровольный уход властолюбивых чиновников с исторической сцены. Но под давлением крепнущих «волков» им придется это сделать.

И тут возникает вопрос: а что придется сделать нам? Неужели «с волками жить – по волчьи выть»? Но зачем тогда рожать и воспитывать детей, отдавать их в лицеи, водить в музыкальную школу и художественную студию? Зачем растить их людьми, если востребован будет зверь?

Чтобы ответить на это, зададим еще один вопрос: а может ли кто–то победить волков? И скажем: «Да! С волками может совладать человек, сила духа которого победит животную энергию хищников».

Вот уж действительно, «мы диалектику учили не по Гегелю»! Кому могло прийти в голову лет 15–20 назад, что русское духовенство станет пассионарным, а значит, по сути революционным классом? Вспомните, кто посещал церковь в советские времена. Казалось, вымрут набожные полудеревенские старухи, и она опустеет безвозвратно. Если уж в тех странах, где не было никаких гонений на религию, осталась одна оболочка, одна форма, то что говорить про нас!

Но когда культура жива, пассионарность как бы кочует, перемещается от одной группы к другой. Иссякла у рабочих, иссякла у либеральной интеллигенции, но прорезалась у священников «последнего призыва» и у людей необязательно воцерковленных, но обязательно ощущающих себя частью традиционной русской культуры. Не мыслящих без нее жизни и потому готовых ее защищать, как саму жизнь.

И даже если бы пассионариев была жалкая горстка (хотя это уже не так!), исход их борьбы с субпассионариями все равно был бы предрешен – потому они и пассионарии, что могут чуть ли не в одиночку свернуть горы. Пассионарных людей и не должно быть очень много – иначе быстро происходит перегрев и занимается пожар, в котором сгорают все, кто оказался поблизости. А перемещение пассионарного заряда в церковную среду радует нас еще и потому, что дает надежду на более или менее мирное развитие событий. Ведь в пассионарности священников нет агрессии, а есть сдержанная, спокойная сила, при встрече с которой «болонки» и даже «волки» – которых, кстати, вовсе не «тьмы и тьмы и тьмы», это очередной миф, созданный для устрашения обывателя! – поджимают хвосты.

Думаем, что оплевывание церкви будет сейчас нарастать, но приведет только к дальнейшей консолидации культурных людей. Вообще, пора перестать реагировать на наклейки, вывески, фальшивые приманки, однообразные жупелы. Пора повзрослеть и ориентироваться на суть, а не на оболочки. Взрослый человек не должен из подросткового упрямства сохранять верность своим кумирам.

Идолопоклонство – признак незрелости. Вот и из свободы не стоит делать идола. Настоящее освобождение ощущаешь тогда, когда черное называешь черным, а белое – белым. И не пытаешься оправдать чужую подлость и собственную трусость.

Впрочем, русская культура все равно не позволит нам перепутать правду с кривдой.

«Смотри всегда на сердца сограждан. Если в них найдешь спокойствие и мир, тогда сказать можешь воистину: се блаженны».

Это радищевское поучение настигло нас через 250 лет, когда мы, ничего не подозревая, рассеянно листали старую школьную хрестоматию. Казалось бы, миролюбиво–лапидарное, оно вдруг резко ударило в сердце, как предсмертный окрик, как посмертный приказ.

И тогда мы начали писать книгу.

«БЕЛАЯ КНИГА»

Date: 2015-11-14; view: 251; Нарушение авторских прав