Со скоростью десять миль в час

Райли Аллен записал в своем судовом журнале: «Ночью поднялся ветер, который стремительно усиливается. Сейчас, когда я пишу эти строки, раннее утро. Над морем туманная мгла со злым ветром.

После полудня волны начали падать с оглушительной силой на капитанский мостик. Дети очень любопытны, и приходится держать их в отдалении от ударов стихии.

Можно сказать, что погода сегодня наихудшая с тех пор, как мы покинули Владивосток. День скверный. Вокруг меня ходят взрослые и дети. Все дрожат от холода, и у каждого мокрые ноги. Сырость угнетает. Но у большинства из нас пылкий и даже горячий дух. «Йоми Мару» вопреки бурному морю делает 10 миль в час, то есть 240 миль в сутки. Если пароход будет выдерживать эту скорость и далее, то капитан надеется быть в Сан‑Франциско 2 августа».

А вот что рассказала Татьяна Альбрехт:

– Несколько наших девочек, и я в том числе, вышли на палубу в шторм. И затеяли интересную игру. Надо дождаться, когда волна будет выше парохода и, улучив момент, когда она вот‑вот упадет на палубу, быстро перебежать к другому борту. А когда судно накренится, снова перебежать обратно. Это опасное «упражнение» нам удалось сделать раз пять или шесть.

Таня Альбрехт вместе с Женей и Олей Колосовыми затеяли игру с океаном. Оказывается, пароход – лучшие на свете качели. И если повезет с волной, тебя подбросит к самому небу. Кто бы мог подумать, что на пароходе можно не только плыть, но и летать.

Девочки были рады, и даже гордились, что морская болезнь им нипочем.

– Теперь я понимаю, – сказала Женя, – как прав был Петр Первый. Чтобы приучить молодых матросов к шторму, он сажал их на качели и только потом – на парусник.

– Откуда ты знаешь? – спросила Таня.

– Нам учитель рассказывал.

– А я слышала другое.

– И что же?

– Не в тренировке дело.

– Тогда в чем же?

– В вестибулярном аппарате. У разных людей он разный.

– Выходит, не все могут быть моряками?

– Могут‑то все. Но кто‑то будет радоваться шторму, а другой – мучиться.

– Еще учитель рассказывал про английского адмирала Нельсона. Всю жизнь он страдал от морской болезни. Но судна не покидал.

– Бедняга! – пожалела адмирала молчавшая до этого Оля. – И все же я думаю, тренировками можно многого добиться.

– Ты уверена? – спросила Таня.

– Абсолютно уверена. В нашем дворе стояли качели. И папа нас часто катал – меня и Женю.

– Наверно, ты права, – вынуждена была согласиться Таня. – И меня в детстве катали на качелях.

– Выходит, наши папы были такими же предусмотрительными, как и царь Петр, – сказала Женя.

Только она успела произнести эти слова, как «Йоми Мару» столкнулся с очередной волной, и она взорвалась, окатив судно миллионом брызг.

Визжа, девочки побежали в ближайший трюм. Но, оказавшись там, внизу, сразу притихли. Трюм напоминал госпиталь. Десятки детей лежали на своих кроватках, бледные, с закрытыми глазами, не в силах пошевелиться. Вокруг хлопотали воспитатели и врачи. Кому‑то из детей нужен свежий воздух, другому – стакан холодного компота или влажное полотенце на лоб. А некоторым – ласковое слово.

«Курьерский поезд» промчался, обдав колонистов клубами туч и оглушив ревом ветра. А сутки спустя вода улеглась. Океан, прося прощения, ласково лизал борт «Йоми Мару», а притихший ветер почтительно перебирал складки звездно‑полосатого флага. Если что и напоминало о недавнем шторме, то это глаза малышей. В них еще остался испуг от недавнего недомогания. Они поднимались на палубу, опустив глаза. Стоило им увидеть даже небольшую волну, как к горлу вновь подкатывала тошнота.

Так кто же он, настоящий Посейдон? Старик с нахмуренными бровями и занесенным над пучиной жезлом или добродушный дедушка, дарующий дипломы в память о морском крещении?..

В следующую ночь дети спали уже спокойно, без боязни, что их вышвырнет из постели. Пароход не только выровнялся, но и прибавил скорость.

Старший помощник капитана и боцман решили пройтись по судну, посмотреть, какие беды принес циклон и что следует поправить.

Решил осмотреть свое хозяйство и Бремхолл. Вместе с Ханной Кемпбелл и старшим врачом Грегори Эверсолом. Прежде чем зайти на кухню, в столовые, кладовые и хранилища овощей, они спустились в трюмы. Увы, везде был беспорядок – личные вещи колонистов разбросаны, а койки не убраны. В одной из кают, где жили мальчики, они увидели изрядный запас фруктов. Нужно еще выяснить, куплены они на базаре в Японии или тайком взяты на складе. После обхода судна Бремхолл собрал короткое совещание, на которое пригласил и русских воспитателей.

– Целый год мы жили на острове, – сказал он. – Дети привыкли к нему. «Йоми Мару» – тоже остров. Маленький остров, на котором, к сожалению, нет леса и холмов… Нет и песчаного берега. Правда, есть лодки. Но в них не отправишься на прогулку. Они предназначены совсем для другого. Вокруг много рыбы. Но ее невозможно удить. А ведь это любимое занятие наших мальчиков. Дети любят бегать, играть… Но пространство парохода ограничивает их активность. Что же делать? Неужто и мы, их воспитатели, будем пассивны? Будем беспомощно сидеть опустив руки? Только что я узнал прогноз погоды. До самого Сан‑Франциско Тихий океан будет вести себя тихо. А случись иначе, мы его переименуем.

Увидев улыбки на лицах тех, кто его слушал, Бремхолл выдержал паузу и сказал:

– Капитан дает свободу действий. Главная палуба в нашем распоряжении. Давайте подумаем, как занять детей – больших и маленьких. Сегодня, сразу после ужина, мы соберемся снова. Я приглашу не только полковника Аллена, но и господина Каяхару. Подготовьте ваши вопросы и предложения.

…Когда привыкаешь к пароходу, то уже считаешь его своим домом. Ну и что с того, что стоит он на воде и шторма вольны бросать его, как им заблагорассудится! Ведь и на суше случаются землетрясения. А это куда хуже.

Детям не нужен был гид, чтобы ознакомиться с «Йоми Мару». В первый же день они обошли весь пароход, от носа до кормы. Было только два места, где им запретили появляться. Это ходовая рубка – святая святых (известно, что капитан на судне – царь и бог). И дверь в трубе – очень высокой трубе, возвышающейся до середины грот‑мачты.

Входить в эту дверь строжайше запрещено. Но Федя Кузовков, которого японский капитан одарил своей милостью, побывал и здесь. Федя рассказал товарищам, как спустился по железному трапу далеко вниз, и ему показалось, что он попал в преисподнюю. Но это была кочегарка. Тела кочегаров (они были без рубах) блестели от пота, смешанного с угольной пылью. Одни подвозили на тачках уголь от бункера к котлам. Другие забрасывали топливо в топку, которая напоминала огненную пасть ненасытного чудовища.

Федя стоял как завороженный, не в силах оторвать взгляд от этого зрелища. Одновременно страшного и любопытного. Все слилось воедино – звуки и краски. Раскаленные угли вспыхивали ярче солнца. Так что приходилось прикрывать руками глаза, а от скрежета лопаты по металлическому настилу закрывать ладонями уши. Даже на расстоянии лицо обдавало жаром, а глаза слезились от едкой гари. Что же сказать о тех, кто стоял у топки целую вахту при пятидесятиградусной жаре, кто очищал колосники от шлака, дышал газом и ядовитой пылью. И все это ради того, чтобы стрелка манометра держалась на красной черте, чтобы без остановки работала паровая машина, чтобы днем и ночью вращался гребной вал.

Кочегары на какую‑то минуту остановились передохнуть и хлебнуть водички. Прямо из чайника, из носика. Уставшие руки так дрожали, что струя воды не попадала в широко открытый рот и струилась, оставляя следы на угольно‑черных груди и животе.

Феде тоже предложили испить водички, но он, даже не поблагодарив, ухватился руками за перекладину трапа и поспешил наверх, к солнцу и товарищам.

…Дети, особенно девочки, часто шли на корму, чтобы полюбоваться пенным следом от винта. Некоторые даже сочиняли стихи. И только Феде виделось другое. Теперь‑то он хорошо знал, что вращает винт. Не только энергия, заключенная в темных глыбах антрацита. Но и близкий к отчаянью труд людей.

Все в этой жизни идет рядом – кильватерная струя за кормой и тянущийся вслед за пароходом дым из трубы.